Текст книги "Марафон длиной в неделю"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)

16

Кармелитка сидела, вперив взгляд в пол и перебирая четки, совсем как там, за столом в монастырской трапезной, будто и ничего не случилось, и она молится вместе с сестрами-монахинями, и перед ней не майор контрразведки, а мать-игуменья.

«Наверно, – подумал Бобренок, – это один из видов самозащиты. Впрочем, что ей остается делать?»

Майор обошел стол, отгораживающий его от кармелитки, сел напротив и спросил:

– Чем вы можете объяснить, сестра Надежда, что в вашем сундуке хранились радиолампы и шифровальный блокнот?

Кармелитка сразу оторвалась от четок и подняла на майора напряженный взгляд. Их глаза встретились лишь на мгновение, но Бобренок успел прочитать в ее взоре тревогу и вопрос – видно, сестра Надежда пыталась понять, что известно этому неотвязному майору: ведь пришли в монастырь не случайно и старший лейтенант указал именно на нее. Кроме того, уже спрашивали о доме в Вишневом переулке... Выходит, в чем-то она сплоховала, однако в чем?

Вздохнула и, по всей вероятности, наконец определив для себя линию поведения, ответила:

– Не знаю, поверите вы мне или нет, понимаю, оправдываться трудно, все же постараюсь говорить только правду.

– Это будет вам лишь на пользу, – подбодрил ее Бобренок.

– Грех! – Кармелитка перекрестилась. – Взяла на душу грех, и пусть бог простит мне.

– Если бы зависело от бога... – не удержался от иронии Бобренок.

– У бога труднее получить прощение, – возразила монахиня, – ведь господь бог видит все.

Майор подумал, что он, конечно, не бог, а известно ему дай боже сколько, и кармелитка вряд ли дождется от него прощения.

– Так в чем же ваш грех? – уточнил он.

– Митрополит... – вздохнула монахиня. – Святой отец Андрей дал мне тот сундук и сказал, что за ним придут.

– Когда и кто?

– Это мне неизвестно.

– А если бы пришел я?

Сестра Надежда покачала головой.

– Мужчина или женщина должны были назвать пароль.

– Какой?

– Сестра Анна благословляет меня и просит молиться за нее.

– Так вы не знали, что в сундуке есть тайник? И что хранится в нем?

– Это меня не касалось.

– А парфюмерия и золотые вещи? Ваши или тоже были в сундуке?

– Сестры-кармелитки дали обет бедности и не пользуются парфюмерией.

– Зачем же вы положили в чужой сундук свои вещи?

– Не все ли равно, где им лежать! Там – удобнее.

– Скажите, сестра Надежда, что вы делали сегодня в доме номер восемь по Вишневому переулку?

– Я? – переспросила она сразу. – Сегодня в Вишневом?.. – Нервно дернула четки – так, что майор подумал: сейчас рассыплются бусинки. Однако сразу овладела собой и даже попыталась как-то оправдаться. – А-а, в Вишневом... Вы уже спрашивали об этом, и я вспомнила. Ошиблась адресом. Мой больной живет в одном из этих переулков. Они так похожи...

Бобренок покивал, вроде бы соглашаясь, и спросил, уставясь на кармелитку:

– И вы, сестра Надежда, конечно, не знаете пани Грыжовской и не слышали о ней?

– Не слышала, – теперь уже ни на миг не смутилась монахиня.

– И никто не знает, – сокрушенно заметил Бобренок, – кто вы на самом деле: сестра Надежда или пани Грыжовская, разъезжающая по городу на велосипеде...

– Вы меня с кем-то перепутали, – возразила монахиня уверенно.

Майор в который раз подумал, что этой женщине характера не занимать и вряд ли она сознается в чем-то. Но все же решил оставить ей шанс. Сказал ровно, даже не без доброжелательности в тоне:

– Я бы советовал вам сознаться во всем чистосердечно, потому что только такое признание может облегчить вашу участь. Мы знаем значительно больше, чем вы думаете. Сейчас мы возьмем у вас отпечатки пальцев, вы, без сомнения, оставили их и на шифровальном блокноте. Я уже не говорю о рации в квартире, что в Вишневом переулке. К тому же, я уже говорил об этом, вас очень хорошо знают жильцы дома, включая дворника Синяка...

Монахиня подняла на Бобренка потемневшие от злости глаза.

– Этот Синяк – типичное хамье и быдло, – выдохнула она свирепо.

– Ну, вот и эмоции взяли над вами верх, – констатировал Бобренок. – А мне показалось, умный и деликатный человек. И весьма наблюдательный. – Наклонился к кармелитке и спросил: – Я так понял: вы сознаетесь, что вели двойную жизнь и хранили в своей комнате шпионскую рацию? Прошу назвать сообщников. Кто поставлял вам информацию? С кем держали связь?

– Не много ли хотите от меня?

– Нет, вопросы только начинаются.

– А если я не буду отвечать?

Бобренок с сожалением развел руками.

– Надеюсь, вам известны законы военного времени?

– И то, что вы называете Смершем!

– Да, смерть шпионам, – серьезно подтвердил майор. – Никто не делает из этого тайны.

– Дайте закурить, – попросила кармелитка.

Майор вытянул из ящика коробку «Казбека». Кармелитка жадно схватила папиросу, и Бобренок дал ей прикурить.

– Соскучились по куреву? – спросил он.

– В этой монашеской норе я могла бы жить. Труднее всего было обходиться без сигарет. – Затянулась и, чуть скривившись, заметила: – Папиросы у вас какие-то кисловатые...

– А вы что привыкли курить?

– Болгарские сигареты.

– Рад бы угостить, да нет таких. Однако мы отвлеклись...

– Вы что же, считаете, я выдам кого-либо?

– По-моему, у вас нет другого выхода.

Шпионка презрительно сжала губы:

– Ваша уверенность меня умиляет.

Бобренок видел, как подрагивала у нее жилка на виске, пульсировала часто-часто, в такт ускоренным ударам сердца, – эта женщина, вопреки ее внешнему спокойствию, нервничала, но держалась из последних сил.

– А что вам остается делать? – спросил он.

– Молчать, – ответила сразу.

– Но ведь вы проиграли!

Грыжовская затянулась несколько раз так, что загорелся мундштук папиросы, затем резким движением раздавила окурок в пепельнице и снова потянулась к коробке.

– Ненавижу! – выкрикнула она внезапно. – Я вас ненавижу, и вы из меня ничего не вытянете. Пытайте, я готова ко всему!..

– Вот что, – перебил ее майор решительно и строго, – хватит истерик. Вы не в гестапо, и никто вас и пальцем не тронет. Это вы привыкли не церемониться на допросах – давно уже переплюнули святейшую инквизицию.

Грыжовская подняла руки, словно хотела отмежеваться от Бобренка.

– Гестапо! – возразила. – Там действительно мясники.

– А вы?

__ Я – офицер разведки, и это – большая разница.

Майор иронически усмехнулся:

– Я мог бы привести факты, когда разведка передавала пленных гестапо. Одна шайка-лейка...

– Возможно, – совсем неожиданно согласилась Грыжовская. – Хотите сказать: если виноват – умей ответ держать? Повторяю, я готова ко всему, но вряд ли вы вытянете из меня хоть слово.

– Я же сказал, – рассердился Бобренок, – мы не пользуемся гестаповскими методами, но и не цацкаемся со шпионами. И у вас единственный шанс смягчить свою судьбу – быть до конца откровенной и тем самым хоть немного искупить вину.

– Вину? Я не чувствую за собой вины, майор, мы с вами враги, мне нечего искупать. Я знала, на что иду и что ждет меня в случае провала. Я ничего не скажу, пан майор.

– Откуда столько ненависти? – удивился Бобренок. – Будто мы в чем-то виноваты перед вами, будто это мы начали, мы пришли к вам и топчем вашу землю. Кстати, насколько я понимаю, вы не немка...

Грыжовская взглянула на него какими-то погасшими глазами. Ответила:

– Немка давно бы уже выложила вам все... Мой отец – дворянин от деда-прадеда, я ненавижу вас, и смерть во имя родины не пугает меня.

Майор чуть не взорвался от возмущения, однако сдержался и сказал с горечью:

– Да, дворяне никогда не считались с народом, он был для них скотиной, быдлом, как вы называете. Но большинство ваших, даже ненавидя свой народ, редко когда открыто сотрудничали с его лютыми врагами. И никто, конечно, кроме подонков, не шел на свою землю с вражескими войсками. Правда, в семье не без урода. Были Лжедмитрий и бояре вместе с ним, кое-кто водил и ханские орды на Москву, но, повторяю, это выродки, и нет никого хуже их в роде человеческом. – Он демонстративно спрятал в ящик коробку «Казбека» и спросил резко: – Фамилия? Ваша настоящая фамилия и кто оставил вас в городе?

Грыжовская помахала рукой с зажатой между пальцами папиросой, словно отгоняя дым от себя. Ответила на удивление спокойно:

– Мы по-разному смотрим на вещи, майор. И никогда не придем к общей точке зрения. Я вам больше ничего не скажу.

– Жаль, – вполне искренне признался Бобренок, – мне жаль вас. – И вызвал конвоира.

17

– Как дела? – спросил Гаркуша, но, увидев лицо Федора, вскочил со скамейки. – Что случилось?

Федор вытер пот со лба.

– Плохо, шеф, – только и сказал он.

– Что?

– Пани Грыжовская – тю-тю...

– Неужто?

– Уверен.

Гаркуша невольно оглянулся.

– А ты?

– Не волнуйтесь, никого не привел.

– Рассказывай!

– Подождите.

Федор сбросил гимнастерку, подставил голову под умывальник, с наслаждением смывая пот с лица. Вытерся полотенцем и только тогда начал:

– Пошел я, значит, к старой лахудре. Как и было условлено, от четырех до половины шестого. Она женщина аккуратная и никогда не подводила. Захожу в парадное, слава богу, на ящик взглянул, а то бы... – махнул безнадежно рукой. – Зеленого журнала нет, выходит, нет и пани Грыжовской. Нет так нет, нечего к ней и лезть, можно было бы сразу назад, но что-то меня кольнуло, в общем, почувствовал опасность. Помните, гауптштурмфюрер Кранке нам о «мышеловках» рассказывал и как поступать в таких случаях...

– И ты, конечно, поднялся на второй этаж?

– Аж на третий, шеф. Пани Грыжовская говорила: там типографский рабочий живет, и жена у него ревматичка, пока откроет, опупеть можно. Ну, вот и выдумал бы что-то, позвонил даже для убедительности и немного подождал, а потом и унес ноги.

– А может, оно того!.. – щелкнул пальцами Гаркуша. – Может, напрасно запаниковал? Пани Грыжовская просто где-то задержалась...

– У меня на размышления времени не было, – заявил Федор. – Я себя спасал и вас также.

– Еще бы! – сразу согласился Гаркуша. – Кто же возражает?

– Мне показалось...

– Только показалось?..

– Слушайте дальше. Спускаюсь по лестнице. Сами понимаете, жду чего угодно, в общем, приготовился. Голыми руками меня не взяли бы.

– Знаю, – кивнул Гаркуша, – и не голыми...

– Да, но все спокойно, ничегошеньки. Выхожу на улицу, и там все в порядке. Ну, вздохнул я легко, подумал: у Грыжовской что-то непредвиденное. Монастырь все же не дансинг, там свои сложности, и завтра пани кармелитка будет как штык. Подался, значит, на проспект, оглянулся – никого. Тут у меня совсем от сердца отлегло, но вдруг вижу в соседнем переулке «виллис». Помните, совсем маленький и спокойный переулок, машинами там и не пахло...

– Может, кто-то из военных поселился?

– И я так подумал. Но на всякий случай стал за дерево – смотрю, а из дома Грыжовской военный появился. Мороз у меня по коже – в «виллисе» еще двое, куда деваться? Единственное спасение – трамвай, и то сомнительно, ведь машина у них... Правда, фора у меня: я-то понял, что за мной охотятся, но они этого не знают, небось рассчитывают поводить, а не брать сразу.

– Ты, случайно, не преувеличиваешь?

– Э-э... – безнадежно махнул рукой Федор, – они бы меня не выпустили...

– Так что же?

– Подождите... Итак, рванул я к остановке, как раз трамвай подходил. Тот военный, что из дома Грыжовской выскочил, на углу остановился – у них, само собой, знак есть, – хлопцы на «виллисе» засуетились, но есть бог на небе – сел я в трамвай, гляжу, а у них что-то случилось, видно, машина не завелась, потому что капот подняли и копаются...

Гаркуша облегченно вздохнул.

– Да, есть бог, – сказал он уверенно, – и пока еще на нашей стороне.

– На бога надейся... – усмехнулся Федор. – А трамвай, хоть и старый, да, выходит, надежнее. Я еду, а они облизываются.

– Могли завести мотор и догнать.

– А я что – рыжий? Конечно, могли, но ведь я через остановку за поворотом соскочил и в подворотню. Переждал немного, видел даже, как они на «виллисе» по улице мотались. Однако поздно, голубчики... Я потом на Городецкую пешком добрался, закоулками, крюк сделал, но не жалею.

– Дальше трамваем?

– Грузовик остановил. Шоферу – тридцатку, и ему хорошо, и мне...

– Почему же так запыхался?

– Дурной я к воротам подъезжать! На Городецкой и вышел, потом пешком и так, чтоб осмотреться...

– Да, это не шутка, – кивнул Гаркуша. – Слава богу, обошлось.

– Грыжовская ведь не знает, где мы?

– Никто не знает, кроме железнодорожника и Сороки.

– Лучше бы вообще – никто.

– Так уж вышло. Но им доверяет сам гауптштурмфюрер Кранке. Железнодорожник по его заданию и нашел этот дом – видишь, не ошибся, пока все, как надо.

– Пока...

– Не каркай.

– Но как смершевцы вышли на Грыжовскую?

– Не ломай себе голову: вышли – так вышли, а нам свое делать.

– Дайте выпить.

– Да, тебе сегодня нужно, – согласился Гаркуша.

Он поднялся на веранду и вынес в сад бутылку водки. Хлеб и какие-то остатки еды лежали на столе под грушей. Федор налил себе чуть ли не полный стакан и жадно выпил, не закусывая, только вдохнул воздух, помотал головой и вытер губы. Гаркуша придвинул к нему хлеб. Федор отщипнул кусочек, пожевал и посмотрел на Гаркушу посветлевшими глазами.

– Хорошо, – сказал он, – все ничего, но ведь должны были сегодня выйти в эфир...

– Поедешь завтра в лес.

Федор вздохнул, но согласился:

– Да, другого выхода нет.

– На рассвете и двинешься.

Федор все же попытался открутиться:

– А если послать железнодорожника?

– Нет-нет, – возразил Гаркуша, – он к станции привязан, кто его отпустит?

– Мог бы что-нибудь придумать.

– Железнодорожника не будем трогать, – отрезал Гаркуша. – Основная информация идет от него, это первое. Во-вторых, он просто откажется... Обязанности четко распределены. За передачу информации отвечаем мы, значит, нам и морочиться с рацией. Железнодорожник подстрахует тебя на вокзале. Сегодня вечером я увижу его. А ты испугался?

Федор хмуро взглянул на него.

– Сегодня я выскользнул просто из их рук, – ответил он.

– Знаешь, снаряды в одну воронку не ложатся.

– Слыхал.

– Так поужинай и ложись. Выедешь в половине шестого, я тебя подниму.

18

– Ну, товарищи розыскники, выходит, проворонили шпиона, – хмуро сказал полковник Карий и посмотрел почему-то не на Толкунова, а на Бобренка.

Майор выдержал его взгляд, принимая часть вины на себя, и ответил коротко:

– Так уж случилось, товарищ полковник...

Конечно, у Карего были все основания сердиться и отчитывать их, но полковник славился тем, что никогда не только не кричал на подчиненных, но даже не повышал голоса. И сейчас он не изменил этой привычке. Говорил ровно, будто речь шла о совсем будничном деле:

– Шофера следует отдать под суд, а вам, майор Бобренок и капитан Толкунов, ставлю на вид... – Он сделал паузу, и Толкунов немедленно воспользовался ею:

– При чем тут майор? – возразил он. – Я отвечал за «мышеловку», с меня и спрашивайте.

– Машина требует ремонта, и шофер несколько раз заявлял мне об этом. – Бобренок не хотел уклоняться от ответственности.

– Тоже мне – рыцари... – сразу заметил это Карий. – Но ведь могли вчера взять шпиона, возможно, даже всю их группу.

– Относительно группы вряд ли, – не согласился Толкунов. – Видно, я в чем-то ошибся, и тот тип соскочил с трамвая на ходу.

– Может, не такой крепкий орешек, как Грыжовская, и вывел бы нас на резидента?..

Никто не ответил полковнику, потому что действительно через связного контрразведчики могли выйти на резидента. А то, что вчера на квартиру Грыжовской приходил связной или даже помощник резидента, ни у кого не вызывало сомнения.

– Я вас очень прошу, товарищ полковник, – сказал Бобренок, – пока что не давать ход делу Виктора Приходько. – Почувствовал, что это прозвучало чересчур уж официально, и добавил: – Подождите, Вадим Федотович, не так-то шофер и виноват.

– Не могу: шофер должен ответить за проступок.

– Но ведь машина у него до этого заводилась сразу. А тут... Ну, знаете, закон подлости...

Едва заметная усмешка мелькнула на лице полковника, ее увидел Толкунов и счел возможным вмешаться.

– Подгорели контакты, – объяснил он так, словно Карий не знал, почему не завелась у Виктора машина. – Я спрашивал у шоферов, все говорят, это предвидеть трудно, машина может все время заводиться, а потом...

– Должен был заранее почистить контакты, – не согласился полковник.

– Зато как быстро он управился с «виллисом» – две-три минуты хватило.

– И за эти три минуты выпустили шпиона!

Толкунову нечего было возразить, и он промолчал. Но вмещался Бобренок.

– Завтра мы возьмем шпиона, – пообещал он. – Должны взять, – поправился майор.

Полковник с любопытством посмотрел на него.

– Обоснуйте свою уверенность, – попросил он.

– Считаю, завтра тот тип пойдет к тайнику в Залещицком лесу.

– В этом есть логика, – поддержал Карий.

– Вчера они не выходили в эфир, – продолжал Бобренок. – Значит, должны были передать сообщение сегодня. Рация в квартире Грыжовской, и связной приносил ей шифровку. Каким-то образом сообразил, что входить нельзя – там у них условленный сигнал, что ли, – и убежал. Вторая их рация хранится в лесном тайнике под Залещиками. Завтра пойдут к ней.

– А если у них есть еще третья?

– Наверно, уже воспользовались бы ею. Только вряд ли. Лишняя аппаратура – лишние хлопоты, а Грыжовскую они вон как законспирировали! Могли вполне положиться на нее. Потому вторую рацию и не держали под рукой.

Толкунов зашевелился на стуле и сказал обнадеживающе:

– Мы контролируем все подходы к тайнику, и завтра я возьму того субчика живым и здоровым.

– Этого не следует делать, – покачал головой Карий, и Бобренок переглянулся с Толкуновым: выходит, полковник согласился с их предложением и Виктор, возможно, получит отсрочку. – Пусть шпион забирает рацию и возвращается в город, а мы пойдем за ним.

– Опытный и хитрый, – усомнился Толкунов. – Если уж вчера разгадал меня...

Полковник возразил жестко:

– Не переоценивайте себя, капитан. Вы – отличный розыскник, и лучше вас никто не возьмет самого ловкого диверсанта. Особенно в лесу или в чистом поле. Но в большом городе ведь иные условия, и следить за врагом – великое искусство. Ювелирная работа, если хотите...

Толкунов насупился.

– Конечно, до ювелира мне еще далеко, – заметил он с обидой.

– Никто не преуменьшает ваших заслуг, но учтите и такое: мы все допускаем, что шпион мог видеть вас сегодня и, несомненно, запомнил. Стоит ему заметить вас завтра где-то на станции или на подступах к лесу...

– Сразу заподозрит неладное, – согласился Толкунов.

Полковник немного подумал и сказал:

– Возможен и такой вариант: шпион достанет из тайника рацию и попытается там же, в Залещицком лесу, выйти в эфир. По всей вероятности, они располагают ценной информацией, и мы не должны позволить, чтобы она попала к врагу. В таком случае будете брать шпиона немедленно. Как вы сказали, капитан, живым и здоровым? Именно таким я и хотел бы увидеть его тут.

– Сделаем, товарищ полковник, – широко улыбнулся Толкунов, сообразив, что основные неприятности позади. – Это я вам обещаю, никуда он не денется. Буду ждать возле тайника и выдам себя лишь в крайнем случае.

– Согласен, – махнул рукой Карий. – И имейте в виду, шпиону не обязательно ждать рассвета, ближайший поезд до Стрыя через полтора часа, и он может поехать туда. Отправляйтесь немедленно, надеюсь, у вашего Виктора с машиной теперь все в порядке?

– А как же, – облегченно вздохнул Толкунов, – теперь он эти контакты каждый день чистить будет.

19

Будильник зазвонил тонко и пронзительно. Федор сразу поднялся, сел на кровати, опустив босые ноги на пол. Потер лоб, отгоняя сон, и вздохнул с сожалением: темно и спать хочется, постель мягкая и теплая, еще бы часок понежиться...

Гаркуша зашевелился в своем углу.

– Чай в термосе, – напомнил он, – позавтракай, а то, кто знает, когда вернешься...

Даже забота Гаркуши была неприятна Федору. Подумал: пусть бы сам сунулся холодным утром в лес. Ничего не ответив, присел несколько раз, глубоко дыша, – сон окончательно оставил его, и Федор выбежал во двор умыться. Кран с раковиной был, правда, и в кухне, но Федор любил мыться, брызгаясь и обливаясь, а их хозяин ворчал, когда наливали на пол.

Все же Гаркуша оказался лучше, чем Федор думал о нем. Пока растирался жестким льняным полотенцем, шеф приготовил ему яичницу, прежде он никогда не делал этого, и Федор понял, что провал Грыжовской выбил-таки Гаркушу из колеи: теперь все надежды возлагал на его, Федора, ловкость и находчивость.

Федор воспринял предупредительность шефа как должное, позавтракал с аппетитом, выпил горячего чая и совсем не удивился, когда Гаркуша. подал ему полный термос.

– Возьми в дорогу, – сказал шеф, и какие-то чуть ли не заискивающие нотки прозвучали в его словах. – И будь осторожен.

– Буду, – коротко ответил Федор, подумав, что Гаркуша мог бы и не напутствовать его: кто же сам себе враг?

Гаркуша проводил его до калитки, постоял немного, потом запер ее и пошел досматривать сны. А Федор направился к трамвайной остановке. По его подсчетам, первый трамвай должен прийти на конечное кольцо минут через десять, а добраться туда можно было за пять-шесть минут быстрой ходьбы. Слава богу, погода хорошая и небо на востоке начало уже светлеть.

Трамвай задерживался, и Федор начал нервничать, ведь в половине седьмого уходил пригородный поезд, а ехать товарняком или каким-то другим поездом не хотелось – мог «засветиться». И все же фортуна оказалась на его стороне – трамвай пришел с не очень большим опозданием, и Федор вместе с другими утренними пассажирами занял место в последнем старом и расшатанном вагончике. К нему сразу возвратилось хорошее настроение, и он, покупая билет, подморгнул молоденькой курносой кондукторше с веснушками на лице, не совсем красивой, однако живой и симпатичной. Даже обычный ватник, из-под которого выглядывала розовая тенниска, не портил ее фигуры. Глаза смотрели задорно, и Федор решил, что ему не помешает завести новое знакомство. Он устроился рядом с кондукторшей. Девушка сразу заметила этот маневр и, видно, не имела ничего против таких намерений: скользнула взглядом по лейтенантским погонам Федора и поправила прядь волос, выбившуюся из-под платка.

– Опоздали вы сегодня, – сказал Федор с укоризной и взглянул на часы. – Успеть бы на поезд...

– Уезжаете? – Кондукторша сразу потеряла интерес к Федору: сколько их таких, разъезжающих лейтенантов. Заскочил в город на какое-то время – и будь здоров...

Федор угадал ее мысли и сказал обнадеживающе:

– Спешу на пригородный. Мотаемся туда-сюда... Днем вернусь. У вас когда смена?

Судя по всему, кондукторша сразу сообразила, куда гнет лейтенант, потому что еще раз поправила прическу и посмотрела на него с любопытством. Но ответила уклончиво:

– Вечером.

– В восемь я могу освободиться.

– А ты быстрый... – сказала девушка, и нельзя было понять, понравилась ей эта черта лейтенанта или, наоборот, она осуждает его. Однако то, что девушка сразу перешла на «ты», Федор не пропустил мимо ушей и сказал убежденно:

– Попробуй не быть быстрым... Война темпов требует, все в движении, не так ли?

– Наверно, так, – согласилась она, но не очень охотно.

– Так как, в восемь?

– Надо подумать... – Крепость явно сдавалась, и лейтенант, почувствовав это, ускорил ее капитуляцию:

– Может, поужинали бы вместе?

– Где?

– У меня есть талоны в офицерскую столовую.

– Но ведь...

– Без всяких «но». В восемь возле памятника Мицкевичу. Хорошо?

– Приду.

– Потом в кино можно.

– Достанешь билеты?

– Как-нибудь устроимся.

– С билетами трудно, – вздохнула она.

– Для нас нет ничего трудного, – хвастливо заявил Федор, явно переоценивая свои возможности, но кондукторша, поверив ему, сказала восхищенно:

– Сейчас напротив «Жоржа» американское кино крутят. Цветная картина, зашатаешься.

Федор будто случайно коснулся ее колена в грубом чулке. Девушка сбросила его руку, но не обиделась, и Федор решил не терять даром времени. Спросил:

– Тебя как звать?

– Таней.

– А где живешь?

– В общежитии.

– В гости пригласишь?

– Спешишь?

– Я же говорил: военные темпы!

– Хватаешь, что можешь?

– Ты мне, Таня, и в самом деле нравишься.

– Так все вы говорите.

– А ты всех не слушай. Я правду говорю.

Трамвай остановился, и в вагон стали садиться пассажиры. Кондукторша смерила Федора затяжным взглядом. Он смотрел в ее глаза честно и преданно, вправду был убежден, что эта конопатая девушка не безразлична ему, и Таня поверила.

– Хорошо, – сказала она и положила ладонь на его погон. – В восемь возле памятника.

Кондукторша стала протискиваться между пассажирами, отрывая билеты от только что начатого рулона, а Федор отвернулся к окну. Подумал: если быстро управится, можно и прийти на свидание, правда, шансов переспать с девчушкой маловато. Она вроде бы и согласится, но где? В общежитии, скорее всего, не выйдет, а вести ее к себе нельзя. Однако следует учесть и женскую изобретательность: если женщина чего-то действительно захочет, для нее не существует преград. А в том, что Таня захочет его близости, Федор не сомневался – такие мужчины, да еще с офицерскими погонами, на улице не валяются.

В конце концов, почему не пойти на свидание? Если все будет нормально, должен возвратиться в город приблизительно к двенадцати, а потом пусть Гаркуша сушит себе голову, где и когда вести передачу, с него же – хватит, можно будет и отдохнуть.

Трамвай, хоть и дребезжал на рельсах, словно вот-вот рассыплется, все же довез их до вокзальной площади. Федор помахал на прощание кондукторше, та ответила улыбкой, Федору показалось, – обнадеживающей, и он решил при любых обстоятельствах явиться на свидание. Блондинка Людка уже надоела ему: что-то мелет о любви, начинаются разговоры об одиночестве и замужестве, значит, надо сматывать удочки; жениться он, правда, может, ибо что такое женитьба – печать в документе, который все равно выкинет, но Людка начинает липнуть к нему, ревновать, возможно, следить, а известно: нет строже следователя, чем ревнивая женщина. Только этого ему и недоставало!..

Стрыйский поезд стоял на запасной линии, но Федор приблизительно знал, куда его загоняют, и нашел сразу. Прошел несколько вагонов, отыскивая свободное место, устроился около двух женщин с пустыми корзинами. Они возвращались с базара и, наверно, с хорошей выручкой, так как сидели довольные, умиротворенно щелкая семечки. Все у них уже было позади: и тревоги по поводу того, как удастся продать свой товар, где заночевать, как уберечь деньги от карманников; и радости, когда посчастливилось быстро сбыть картофель, свеклу и морковь, а потом купить именно то, что хотелось, вот даже цветастый платок, которым повязалась молодица, сидевшая у окна, в теле, розоволицая, со смешливыми глазами. Она время от времени поправляла что-то на груди, ощупывала и улыбалась соседке, худой, с суровым и неприветливым взглядом, то и дело посматривающей на нее неодобрительно, даже осуждающе. Однако молодице никто не мог испортить настроение. Федор подумал, что небось на груди у нее спрятан платочек с деньгами – да и где их прятать, только там, куда не осмелится залезть злодейская рука.

Худощавая женщина дала почувствовать Федору, что относится чуть ли не враждебно к такому соседству, не соизволила подвинуться, и лейтенанту пришлось сидеть неудобно, на самом краю скамейки. Невольно прикинул: надо было примоститься возле пышнотелой молодицы, ехать ему почти полтора часа, поезд стоит на каждом полустанке, и конечно же время лучше коротать в приятной беседе – а о чем говорить с этой высохшей и покрытой ржавчиной селедкой в юбке?

Напротив на скамейке пристроились тоже женщины, немолодые, в рабочей одежде, с пилами и топорами, и Федор догадался, что едут на лесоразработки, что возле разъезда на подступах к Залещицкому лесу. Обрадовался: ему тоже выходить на этом полустанке и в людском скопище легче затеряться.

– На работу? – спросил у женщины в потертом бушлате, положившей на колени тяжелый наостренный топор.

– Куда ж еще?

– Лес рубите?

Женщина посмотрела на Федора утомленно и недружелюбно, однако, увидев поношенную шинель и лейтенантские погоны, смягчилась. Лес рубить трудно, иногда нестерпимо трудно, но этому парню в видавшей виды фронтовой шинели еще труднее, им хоть смерть не глядит в глаза.

– Рубим, – ответила и махнула рукой. – Работаем на лесоповале, черт бы его побрал.

– Трудно?

Женщина приподняла топор, вдруг подала его Федору, тот взял, зачем-то провел пальцами по острому лезвию. Ощутив тяжесть топора, сказал сочувственно:

– Да, за день намахаешься!.. – Он и сам поднял топор, будто собирался рубануть, худощавая соседка испуганно отшатнулась, и Федор воспользовался этим, чтобы сесть поудобнее. – Ничего, – сказал мягко, – скоро война окончится, мужья вернутся, и будет вам легче.

Женщина забрала у него топор, зажала длинное топорище между колен.

– К кому вернутся, а к кому и нет, – проронила она спокойно, как-то даже равнодушно, и Федор подумал, что, вероятно, горе обошло эту женщину, но ошибся, так как ее соседка, тоже державшая на коленях топор, заметила:

– У тебя, Катя, хоть надежда есть: пропал без вести... А у нас похоронки...

Женщина неопределенно пожала плечами. Вдруг, опершись на топорище, подалась к Федору, уставилась в него полинявшими и утомленными глазами.

– Береги себя, хлопче, – сказала, улыбнувшись жалостно. – Такой еще молодой.

Федор подумал, что обойдется и без теткиных советов: чему-чему, а беречь себя научился, вот только проклятые немцы не хотят считаться с этим и упрямый Гаркуша. Но все равно пора кончать, и если Гаркуша будет противиться, то можно обойтись и без него. Нож в спину в темном месте, забрать деньги, документы – и в тыл. Куда-нибудь в Крым или ни Кавказ, где потеплее. По документам – он после тяжелого ранения получил отпуск, немного перекантоваться всегда можно, а дальше жизнь покажет. Ведь жизнь всегда прекрасна, даже сейчас, когда надо топать в лесную глушь за паршивой рацией...

Внезапно Федору стало жаль себя, и он твердо решил: хватит! В последний раз выполняет приказ Гаркуши, и на этом – точка. С Гаркушей, пожалуй, следует покончить сегодня же ночью, задушить тихонько в кровати. Их хозяин, кажется, завтра снова дежурит, значит, день у него в запасе есть, а за целый день в военной круговерти можно затеряться так, что сам черт, не говоря уже о контрразведке, не сыщет до конца дней своих.

«На просторах Родины чудесной...» – злорадно подумал Федор, и, верно, впервые за всю жизнь подумал с уважением и благодарностью о стране, которая поистине так велика и необъятна, что затеряться в ней человеку вроде бы проще простого.

Тетка, похожая на ржавую селедку, уперлась Федору в бок острым локтем, но теперь ничто не могло омрачить его мысли. Грубо нажал на тетку плечом, отстраняя, и подставил молодице ладонь.

– Может, угостите? – стрельнул глазом.