Текст книги "Марафон длиной в неделю"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

29

Старый грузовик подпрыгивал и скрипел на разбитом шоссе, в кузове тряслись четверо с автоматами: лейтенант госбезопасности Юров, капитан из военкомата Шалалай и два бойца. На развилке машина остановилась, капитан Шалалай с автоматчиком вышли, а грузовик загромыхал дальше.

Шалалай поправил плащ-палатку, строго посмотрел на бойца с автоматом.

– Задание ясно? – спросил он.

Перед выездом их инструктировал начальник районного отдела госбезопасности капитан Варавка, и Шалалай обратился к солдату просто так, ради интереса, чтобы услышать его голос, – был солдат еще совсем молод, лет восемнадцати-девятнадцати, а выглядел еще моложе, буквально мальчишка.

– Ясно, товарищ капитан, – ответил солдат тонким голосом и шмыгнул носом.

«Тоже мне вояка...» – подумал Шалалай и еще раз поправил плащ-палатку. Конечно, рядом с красноносым солдатом капитан казался бывалым военным. Плащ-палатка пригнана по росту, фуражка с твердой тульей, начищенные сапоги. Настоящий боевой офицер – во всяком случае Шалалай считал себя таковым, ходил с выпяченной грудью и по возможности печатая шаг, хотя и служил все время в штабах и военкоматах. Мечтал получить орден, пусть один боевой орден! Ведь пока что китель его украшала только одна медаль – «За боевые заслуги». Но Шалалай был уверен: непременно заслужит орден – относился к своим обязанностям педантично, был требователен к другим, особенно к призывникам, не любил расхлябанности и всегда заставлял подчиненных козырять ему по уставу.

Вот и сейчас солдат ответил как и надлежало, по форме, но не стал по стойке «смирно», и Шалалай сделал ему выговор. Солдат сразу подтянулся, это понравилось капитану, но боец не удержался и снова шмыгнул носом. Шалалай покосился на него строго, и солдат вытер нос рукавом.

Их пост находился на перекрестке двух дорог. Одна вела на восток – выбитое машинами и танками асфальтированное шоссе, другая, мощенная, – на север. Еще месяц назад, когда фронт проходил близко, здесь стояли военные регулировщики, шла техника, сейчас же изредка проезжали тыловая машина или крестьянская подвода. Слева от шоссе начинался лес, за перекрестком он немного отступал, дальше виднелось поле. Урожай уже давно убрали и вывезли, но поле еще не засеяли озимыми – оно стояло сиротливое и брошенное.

Тучи затянули небо, повисли над самыми деревьями. Совсем уже рассвело, дул влажный и пронизывающий ветер, и Шалалай пожалел, что не надел шинель.

Где-то вдали послышался шум мотора, и скоро к перекрестку подъехала, скрипя ржавым металлом, полуторка. Вел ее человек в старой гимнастерке, рядом с ним сидел еще один в кителе, а в кузов набилось десятка полтора женщин.

Шалалай поднял руку, в машине что-то заскрежетало, она выбросила клуб черного дыма и остановилась как-то нехотя.

Капитан подошел к полуторке. Он знал человека, который сидел в кабине, после демобилизации сам выписывал ему документы – председатель колхоза Иван Сидорович Мурейко, а ведет машину известный на весь район любитель-механик и бывший танкист Николай Жила – это он фактически из металлолома собрал единственную на весь район колхозную полуторку, предмет зависти председателей остальных артелей.

– Привет, капитан, – помахал ему рукой Мурейко. – Что случилось?

С этой машиной и пассажирами на ней все было ясно, но Шалалай спросил строго:

– Посторонних нет?

– Какие посторонние, капитан? Девчат на поле везу.

Девчата были, правда, в возрасте, однако Шалалай не принял шутки председателя. Вскочил на ступеньку, заглянул в кузов: не спрятался ли кто? Спрыгнул и махнул рукой, разрешая проезд. Но Мурейко спросил:

– Что так рано?

– Вы из села? – уклонился от ответа Шалалай.

– Откуда же еще?

– Никого на дороге не видели?

– Как всегда, пусто.

– Давайте... – махнул рукой капитан.

Полуторка двинулась. Шалалай отошел к кювету и закурил. Походил немного вдоль шоссе, затоптал окурок.

В это время вдали что-то чуть-чуть загудело, будто зажужжал шмель. Звук усиливался, и скоро стало ясно, что к перекрестку приближается мотоцикл.

Шалалай, поправив автомат, повернулся в ту сторону и увидел на фоне леса движущуюся точку. Посмотрел на солдата, хотел предупредить, чтобы тот был повнимательнее, но, увидев, что солдат снял с плеча автомат, успокоился.

Когда мотоцикл подъехал к перекрестку, Шалалай вышел на середину шоссе и властно поднял руку, приказывая остановиться. Мотоцикл приближался к обочине – ехали на нем двое: мужчина в такой же плащ-палатке, какая была на капитане, и женщина в шинели с погонами младшего лейтенанта.

– В чем дело? – спросил мужчина. Он не слез с седла и не выключил мотор.

– Проверка документов. Прошу предъявить! – приказал Шалалай строго.

Мужчина расстегнул плащ-палатку и откинул ее назад. Шалалай увидел майорские погоны и Звезду Героя. Вытянулся и сказал:

– Прошу извинить, товарищ майор, но мы проверяем документы у всех, такой приказ.

Майор протянул ему свои документы, улыбнулся то ли снисходительно, то ли иронично. Шалалаю по меньшей мере стало неловко, и он быстро просмотрел их.

Майор Таврин Петр Иванович. Заместитель начальника армейского Смерша. Согласно приказу командующего фронтом едет в Москву.

– Все в порядке, товарищ майор. – Шалалай обратился к женщине: – Прошу ваши.

Младший лейтенант административной службы Сулова Лидия Яковлевна. Едет вместе с майором для выполнения работ, связанных с его командировкой.

Вернул им документы, козырнул, глядя, как майор прячет их в нагрудный карман гимнастерки. Спрятав, майор поправил плащ. Шалалай задержал глаза на плаще, совсем сухом и новом, и вдруг у него мелькнула тревожная мысль.

– Откуда едете? – спросил он у майора.

– Из ... – Майор назвал город, расположенный примерно в ста пятидесяти километрах.

– И едете всю ночь?

– Да.

«Едут всю ночь, а совсем не уставшие и сухие, – подумал Шалалай. – А дождь перестал совсем недавно. Вот это да...» Посмотрел на солдата. Незаметно сделал знак, чтобы тот был настороже. Произнес строго:

– Товарищ майор, вы выезжаете из прифронтовой зоны. Должны заехать в райцентр и отметить документы. Сюда, – показал на дорогу слева, – там...

Наверное, он на какую-то секунду или две выпустил из поля зрения майора и его спутницу. Этих секунд было достаточно Таврину, чтобы выхватить из-под плаща пистолет. Капитан не успел ничего сказать: пуля ударила его в грудь, отбросила от мотоцикла – он отступил назад и зашатался. Таврин не ждал, пока капитан упадет, выстрелил в солдата, тот тоже стал оседать на землю, а майор, не выпуская пистолета, нажал на газ.

Мотоцикл рванулся с места. Таврин выронил вальтер, но не остановился: черт с ним, хватит ему оружия, лишь бы оторваться от этого поста! Но позади послышалась автоматная очередь – мотоцикл развернуло в кювет. Таврин сумел выровнять его – еще сто метров, а там поворот, лишь бы успеть к этому спасительному повороту!

Таврин инстинктивно пригнулся, но сзади не стреляли: видно, тот солдат дал очередь из последних сил и пробил шину. Ничего, они доедут и на ободе, потом поменяют колесо – лишь бы дотянуть до поворота...

Он повернул и протянул еще на всякий случай метров триста, хотел было притормозить, но прямо на них вынырнул откуда-то потрепанный, весь забрызганный грязью «виллис». Резко развернулся поперек дороги. Сулова схватилась за автомат, но Ипполитов тихо приказал:

– Спрячь!..

Из «виллиса» выскочили трое: капитан, майор и водитель-ефрейтор. Ипполитов оглянулся – на шоссе за ними было чисто. Он спрыгнул с седла и закричал:

– Засада! Там бандеровская засада! Осторожнее!

Толкунов был уже рядом.

– Спокойно. Кто вы и откуда? Предъявите документы.

Бобренок обошел мотоцикл сзади. Виктор, подняв автомат, стал возле коляски.

– Я – майор Таврин, из контрразведки армии... Со мной младший лейтенант Сулова. – Ипполитов распахнул полы плаща так, чтобы видна была Звезда Героя Советского Союза. – А вы?.. Чья машина?

– Предъявите документы, – повторил Толкунов, но, увидев Звезду, смягчился. – Прошу ваши документы.

– Пожалуйста. – Ипполитов достал из кармана документы, но отдал их Бобренку – старшему но званию.

«Майор Таврин, – прочитал Бобренок в удостоверении личности. – Петр Иванович, заместитель начальника ОКР Смерша армии... Удостоверение Героя Советского Союза». Ого! Выходит, соседи и коллеги. Что он делает здесь? Командирован в Москву? Стало быть, направляется в Сарны на аэродром?

– Я заезжал по личному делу в... – словно угадав мысли Бобренка, пояснил Ипполитов и назвал город, который уже упоминал в разговоре с Шалалаем. – Едем в Сарны, только что наткнулись на засаду, – снова обернулся назад. – Еле ноги унесли.

– У нас тут пока шалят... – сказал Бобренок. – Ваши края поспокойнее. Когда вы выехали? – спросил он, продолжая изучать документы.

– Вчера. Еще вчера вечером...

Бобренок мельком взглянул на плащ Ипполитова и подумал точно так же, как и капитан Шалалай: странно, шел дождь, они гнали всю ночь на мотоцикле по шоссе и сухие!.. Впрочем, могли остановиться, обтереть машину, переодеться. Вон на заднем сиденье мотоцикла приторочен целый чемодан с имуществом. И все же что-то не нравилось Бобренку в майоре, какая-то суетливость... Но, что поделаешь, с одной стороны, понятно, волнуется, ведь угодили в засаду... С другой...

Майор глянул на номер мотоцикла. Все правильно – номер войсковой части, которую он знал.

– Мы из контрразведки соседней с вами армии, – пояснил Бобренок. – Возможно, сегодня ночью вражеский самолет высадил десант. Никого не встречали по дороге?

– Да нет, ничего подозрительного не видели, – ответил Ипполитов уверенно. – Вот только бандеровцы. Мы очень торопились, надо на аэродром успеть. А теперь колесо продырявили, нужно сменить...

«Отметок комендатуры нет, – думал между тем Бобренок – Ну и что? Заскочил на пару часов в город под вечер, поужинал... Где тут отмечаться? Все вроде бы правильно, но чем он мне не нравится?..»

Бобренок взглянул на Толкунова. Тот просматривал бумаги Суловой и тоже морщился. Значит, и его что-то смущает.

– Извините, – строго сказал Бобренок. – Поскольку вы оказались в контролируемой зоне, я обязан произвести досмотр ваших личных вещей.

– То есть как? – Ипполитов даже задохнулся от изумления. Ему уже показалось, что опасность миновала, и вдруг... Подумал: «Теперь терять нечего, выручить их может только наглость». – Хотите нас обыскать? Какое имеете право? Я буду жаловаться! Вот уж не знал, что соседи позволяют себе такое.

Бобренок наконец понял, что его смущает: он знал многих в Смерше соседней армии, все же провели вместе не одну операцию... Правда, майора Таврина он мог и не знать. Но о Герое Советского Союза Таврине должен был бы слышать. Может быть, это просто новый человек?

– Поймите, мы опаздываем! – повысил голос Ипполитов. – У меня срочное задание командования!

Взгляд Бобренка скользнул по мотоциклу и задержался на ключе, торчавшем из гнезда зажигания, вернее, не на самом ключе, а на брелоке, бронзовом чертике с царапиной... Чертик... Бобренок совершенно ясно вспомнил слова полковника Карего: «Скорцени подарил агенту талисман... в виде бронзового чертика».

И тут вдали на шоссе раздался крик. Бобренок и Толкунов обернулись: по дороге, сильно хромая, к ним бежал солдат в длинной шинели. В левой руке он сжимал автомат, правая болталась, но он упрямо ковылял, что-то крича. Ипполитов все понял. Воспользовавшись секундной паузой, он бросился через кювет в кусты. Выстрел из пистолета и возглас Бобренка «Не стрелять!» прозвучали одновременно. Пуля обожгла ногу. Ипполитов рухнул в заросли, и сразу на него кто-то навалился. Он рванулся, пытаясь освободиться, но ему больно вывернули руку, ткнули лицом в мокрую траву. Ипполитов злобно вцепился зубами в землю – знал, что это конец, но не мог смириться, рвал бы и кусал все вокруг, но руки ему уже связали, и он только бессильно скрипел зубами.

Он слышал, как истошно рыдала Сулова, взвизгивая и матерясь, как доковылявший солдат прохрипел:

– Там капитан Шалалай... Без сознания, но, кажется, еще живой...

Бобренок приказал Толкунову:

– Я тут управлюсь сам. А ты немедленно к капитану! Окажи ему первую помощь...

Авторизованный перевод Игоря Захорошко

МАРАФОН ДЛИНОЙ В НЕДЕЛЮ

1

Сначала город показался серым и неприветливым. Тучи стояли низко, едва не цепляя крыш, сеялся мелкий, унылый дождь, темные, старые дома будто плакали, сетуя на судьбу, вода струилась по отполированным камням мостовой и разлеталась черными брызгами из-под колес «виллиса». Бобренок поправил воротник мокрой плащ-палатки и обернулся к Толкунову.

– На мне уже нитки сухой нет, – пожаловался Бобренок, – совсем задубел.

Капитан лишь поежился. Да и что говорить, когда руки в мокрых карманах замерзли, словно зимой, а с кончика носа сбегает на шинель вода.

Они миновали железнодорожную станцию, забитую пассажирскими и товарными вагонами, промчались по узким улицам, пересекли трамвайную линию и вдруг выехали на широкий бульвар – дома расступились, давая простор деревьям, газонам. Бобренок подумал, что первое впечатление часто обманчиво: город не такой уж серый и хмурый.

Девушка в мокрой пилотке, взмахивающая флажками на перекрестке, указала им дорогу, и через несколько минут «виллис» остановился возле штаба. Часовой долго и внимательно проверял документы. Бобренок видел, как нетерпеливо переступает с ноги на ногу Толкунов, наверно, еще чуть-чуть и взорвался бы. Майор, успокаивая, положил руку ему на плечо, и как раз в этот момент часовой, возвратив им документы, пропустил прибывших в помещение.

В длинном коридоре курили, оживленно разговаривая, офицеры. Видимо, Бобренок с Толкуновым и в самом деле имели жалкий вид, потому что все, внезапно умолкнув, проводили их сочувственными взглядами. Толкунов заметил это и сердито засопел – он не терпел жалости и сочувствия к себе.

Карего вызвал начальник штаба, и полковник должен был вот-вот возвратиться. Толкунов сбросил шинель, и адъютант, увидев, что у капитана промокла даже гимнастерка, засуетился и налил им по стакану крепкого чая. Бобренок держал стакан в ладонях, отогревая их, пил, обжигая губы, но не мог остановиться.

Карий застал их за чаепитием, попросил и себе чаю, так со стаканами в руках вошли в его кабинет и уселись за столом. Отхлебнув несколько раз, полковник поставил стакан, даже отодвинул его подальше и сказал так, будто прервали разговор совсем недавно:

– Плохо мы работаем, товарищи, если рядом, возможно, в соседнем квартале, сидит вражеский резидент и переговаривается со своим начальником по рации...

Бобренок молча глотнул чай. Это «плохо мы работаем» явно не могло относиться к ним с Толкуновым, ведь и о рации, и о резиденте слышали впервые. Видно, и Толкунов разделял его точку зрения: он даже не взглянул на полковника, занятый сладким ароматным чаем.

Карий, подавив улыбку, продолжал:

– Вы напрасно демонстрируете эдакую индифферентность, товарищи офицеры. Отныне резидент имеет к вам непосредственное отношение. Даю вам три часа на отдых, на устройство и сразу же за работу.

Все же Бобренку хватило характера, чтобы молча допить чай – правда, осталось лишь несколько глотков. Затем спросил:

– Когда он впервые вышел в эфир?

– Вчера вечером.

– А сегодня тоже, только с другого места?

– Нет, приблизительно в том же районе.

– Что же пеленгаторы?..

– Радист опытный, меняет время передач, волны и частоту. Чтобы засечь его, нужен не один день, а мы не можем позволить себе такой роскоши.

– Передача расшифрована?

– Еще нет. Но сегодня вечером, в крайнем случае завтра утром...

– Вы полагаете, товарищ полковник, что тут целая резидентура?

– У нас есть агентурные данные. Еще две недели назад наш разведчик, работающий в «Цеппелине», сообщил, что немцы оставили во Львове несколько агентов. К сожалению, у него не было сведений о них.

– Может, сейчас что-либо прояснилось?

– С ним утрачена связь. Зондеркоманда «Цеппелин» передислоцировалась куда-то на запад, пока еще не знаем, куда именно.

– Сплошной туман?

– Туман, – согласился Карий. – Но командующий дал нам лишь неделю и ни дня больше. Шпионское логово должно быть ликвидировано.

Карий постучал пальцами по столу. Он не сказал розыскникам, что командующий только что говорил с ним резко. Случалось это не столь уж и часто, да и генерала можно понять: дивизии, развивая наступление, вышли в Карпаты, на так называемую линию Арпада, в тылу осуществлялась передислокация частей, и деятельность вражеской агентуры чревата серьезными неприятностями.

Толкунов давно уже допил чай, но не выпускал из рук пустого стакана. Карий заметил это и спросил:

– Еще чаю, капитан?

Толкунов хмуро покачал головой.

– Ненастье на дворе... – пробурчал он, будто скверная погода могла повлиять на поимку вражеских агентов.

– Хуже некуда, – согласился Карий. – Но мы приготовили вам пристойное жилище. В двух шагах отсюда, квартира с телефоном и ванной.

Толкунов назидательно поднял палец.

– Город, – сказал он рассудительно. – К тому же, большой город. А мы с майором Бобренком не привыкли работать в городах.

– Нет у меня узких специалистов по городам, – сухо оборвал его полковник. – Устраивайтесь, дежурный проводит вас. Прошу прибыть сюда в двадцать один тридцать.

Бобренок с отвращением натянул на себя мокрую плащ-палатку и, морщась от недовольного сопения Толкунова, вышел на улицу.

Дождь немного утих, но город от этого не стал веселее. Нескончаемое нагромождение каменных домов с тысячами и тысячами людей. Среди них надо найти лишь двух-трех, а шпионы ведь, как и все, ходят по улицам, разговаривают, улыбаются, где-то работают, внешне ничем не отличаясь от всех прочих, и попробуй определить, кто друг, а кто враг.

Дом, где теперь должны были поселиться розыскники, стоял на узкой улице, вымощенной гранитом, блестящим от дождя. Офицеры поднялись на второй этаж по деревянным скрипящим ступеням, совсем не гармонирующим с массивным каменным домом, адъютант позвонил, и старомодные резные двери тотчас отворились, будто гостей ждали с нетерпением. На пороге стояла женщина в длинном цветастом халате, еще молодая, лет тридцати, и красивая. Запахивая халат на груди, отступила, но адъютант не вошел.

– Это, пани Мария, ваши постояльцы – майор Бобренок и капитан Толкунов, – представил он. – Извините, у меня дела.

Лейтенант, спускаясь по скрипящим ступеням, ни разу не оглянулся, да и к чему это, если все заранее оговорено и не может быть никаких сюрпризов?

– Прошу войти... – Женщина, все еще придерживая халат, сделала едва заметное движение, как будто собиралась присесть в книксене, но вдруг раздумала, однако неловкую эту попытку заметил даже Толкунов. Гримаса раздражения промелькнула на его лице: что ж, Толкунова можно было понять, капитан решительно протестовал против всяких буржуазно-капиталистических цирлихов-манирлихов, в их селе женщины трудились наравне с мужчинами, иногда и больше, вероятно, потому и цветастый халат, и духи, которыми пахло от пани Марии, да еще книксен, естественно, вызвали его неудовольствие.

Бобренок, как и надлежит старшему по званию, прошел в переднюю первым. Тут стояли вешалка, трюмо и стул, на полу лежал коврик, пожалуй, не очень дорогой, а на коврике приютились как-то выжидательно и сиротливо две пары домашних туфель без задников.

Честно говоря, Бобренок уже и не помнил, когда видел шлепанцы, и Толкунов не пользовался ими давно, впрочем, его это нисколько не волновало: бросил на стул свой сидор и прямо в сапогах направился к отведенной им комнате в конце коридора.

– Погоди, – остановил его Бобренок, – ноги у тебя промокли, снимай сапоги.

– А-а, – махнул рукой Толкунов, – не раскиснем.

Конечно, они не раскисли бы, ведь привыкли не только к мокрым портянкам, спокойно спали под дождем, завернувшись в плащ-палатку или прикрывшись шинелью, но тут, в передней, все блестело чуть ли не стерильной чистотой, и Бобренок сказал строго:

– Наследишь.

Толкунов остановился и внимательно посмотрел на пол. Наконец сообразив, чего добивается от него майор, сердито кашлянул, но все же придвинул к себе стул, повернул его спинкой к хозяйке и ловко, двумя руками стащил свои яловые, со сбитыми каблуками сапоги. Затолкал в голенище мокроватые, не очень свежие портянки и засунул сапоги под стул.

Бобренок бросил капитану шлепанцы. Они оказались маловатыми и едва держались на ногах. Толкунов сделал несколько шагов и оглянулся на майора как-то беспомощно. В домашних туфлях он, казалось, что-то утратил, может быть, уверенность, выглядел обескураженным и нерешительным, переминался смущенно с ноги на ногу, как бы ожидая, что же будет дальше.

А дальше ничего особенного не случилось. Бобренок с трудом стянул свои намокшие сапоги, и розыскники, пропустив вперед хозяйку, вошли в комнату.

Прямо перед ними стояли впритык две кровати, застеленные розовым плюшевым покрывалом, и по две подушки в белоснежных наволочках лежали на каждой.

Пани Мария остановилась в дверях, выжидательно глядя на офицеров. Толкунов подошел к кроватям, постоял немного, потом дернул свисающий из-под торшера шнур с выключателем, лампочка засветилась, и капитан довольно улыбнулся.

– Надеюсь, паны офицеры будут довольны, – сладко пропела хозяйка. – Прошу пользоваться ванной, телефоном, комната ваша солнечная...

Майор обернулся к хозяйке и сказал прямо и честно:

– Нам тут очень нравится.

– Чувствуйте себя как дома.

– Попытаемся.

– Может, паны офицеры хотят кофе?

Толкунов смерил хозяйку недобрым взглядом, видно, ему не понравилось привычное для нее обращение «паны офицеры». Правда, тут, в западных областях, должен был считаться с различными нюансами в поведении местных жителей, но все же он мог что-то брякнуть, и Бобренок, как говорится, перебежал ему дорогу.

– С удовольствием, – ответил майор. – Что может быть вкуснее горячего кофе!

– Только извините, – объяснила хозяйка, – теперь время военное и настоящий кофе достать трудно. У меня есть немного эрзаца... – добавила она нерешительно.

Пани Мария одарила их солнечной улыбкой и побежала готовить кофе, а Толкунов еще раз дернул шнур от торшера, довольно хмыкнул и уселся прямо на плюшевое покрывало под лампой, вроде бы так, случайно, однако у этого поступка был и очевидный подтекст: Толкунов занял себе место под шелковым абажуром, и Бобренок, в душе усмехнувшись этим маленьким хитростям капитана, решил не возражать. Тем более что ему было все равно где спать, даже лучше на другой кровати – именно подле нее на тумбочке стоял старомодный телефонный аппарат с высоким рычагом для трубки.

Бобренок обошел кровать, но не сел на нее, снял трубку, послушал и, когда раздался гудок, положил на место. Занес в комнату чемодан, вытянул станок для бритья, поменял лезвие и направился в ванную, прихватив все необходимое.

Через несколько минут квартиру заполнил горьковатый запах кофе. Бобренок побрился, вошел в комнату свежий и энергичный, как будто сбросил с плеч многодневную усталость и забыл о предстоящих хлопотах. Толкунов сидел в той же позе под торшером, немного сгорбленный. Уловив запах кофе и одеколона, увидев чисто выбритого майора в расстегнутой гимнастерке, капитан блаженно потянулся, так, что захрустели суставы, несколько раз присел, разминаясь, и отправился в переднюю за сидором. Он пристроил его у себя на коленях и долго копался, вроде и не заглядывая внутрь, наконец вытащил пару темных нитяных носков и медленно натянул их на посиневшие от холода ноги. Как ни удивительно, а эта совсем простая акция будто подменила его – оказывается, носки сыграли тут решающую роль в поднятии настроения. Куда девались смущение и беспомощность капитана. Почувствовав это, он подтянулся, расправил гимнастерку под поясом и подошел к трюмо, преградив путь Бобренку. Постоял, внимательно разглядывая себя, по всей видимости, остался доволен собой, потому что по-молодецки выпятил грудь и поправил кобуру с пистолетом, потом, подумав немного, с явным нежеланием снял пояс с оружием и засунул под подушку. Теперь он окончательно занял себе спальное место, оглянулся на Бобренка, чтоб увидеть, как тот среагирует, но майор, всматриваясь в свое отображение, был занят исключительно небольшой царапиной на подбородке – вроде и не заметил маневра капитана.

Пани Мария пригласила их не в кухню, где стоял большой стол для обычной трапезы, а в свою комнату. Она, очевидно, придавала их первой встрече определенное значение, потому что поставила на стол парадный сервиз – фарфоровый расписной кофейник и такие же чашечки, не говоря уже о серебряном или, скорее, под серебро подносе и трех вышитых салфетках под блюдцами. Кроме всего этого, на столе больше ничего не было.

– Прошу вас, паны офицеры, извинить меня, – сказала она несколько манерно. – Сахара или вообще чего-то сладкого у меня нет. Вы уж простите, но при немцах ничего нельзя было достать, и сахар на «черном рынке» стоил бешеные деньги. Мы даже забыли его вкус, но, если уважаемые паны не против, есть немного сахарина.

Толкунов молча направился в спальню. Бобренок понял его.

– Сейчас... – сказал он, помешивая мельхиоровой ложечкой в чашке.

Пани Мария взглянула на него недоумевая, но в этот момент в комнате появился Толкунов с двумя бумажными кульками. Он поставил их на середину стола и заявил коротко:

– Вот...

Бобренок развернул кульки и спросил у хозяйки:

– Может, уважаемая пани найдет сахарницу? И еще какую-нибудь вазочку?

Пани Мария вытянула шею, с удивлением разглядывая полный кулек рафинада. Возразила:

– Но ведь, паны офицеры, такое богатство, и я не осмелюсь... Вам самим пригодится...

Толкунов усмехнулся и высыпал сахар из кулька прямо на поднос.

– Угощайтесь! – Он резким движением придвинул поднос к хозяйке. – Прошу вас.

Пани Мария засуетилась, достала из буфета сервизную сахарницу, начала собирать в нее кусочки деликатно, щипчиками, но Толкунов набрал полную пригоршню рафинада и высыпал в сахарницу, заполнив ее сразу наполовину, еще горсть – и сахар уже возвышался горкой, лишь тогда капитан взял щипчиками сразу два кусочка и бросил в чашку хозяйки. Пани Мария, судя по всему, хотела возразить – энергично замахала руками, но Толкунов бросил еще два – после этого, удовлетворенно хохотнув, сказал приветливо, чуть ли не нежно:

– Сами говорите, соскучились по сладкому.

Себе же положил лишь кусочек, отхлебнул, не ожидая, пока сахар растает, оглядел комнату и спросил:

– Вы, извиняюсь, одна живете?

– Одна.

– А муж?

– Нет...

– И не было?

– Почему же не было? Был, но вот уже год...

– Умер?

Пани Мария поставила чашку на стол и ответила просто, будто речь шла о совсем обычных вещах:

– Фашисты расстреляли.

Толкунов поперхнулся кофе.

– Вашего мужа? – переспросил он.

– Моего. Вышел и не возвратился. Фашисты часто брали заложников, вот мой Стефан и попал в облаву.

– Как так?

– А очень просто: за каждого убитого фашиста расстреливали заложников, и моего Стефана...

Толкунов поскреб подбородок и спросил:

– Ваш муж где-нибудь работал?

– На почте.

– И все равно?..

– Как видите...

– А вы ешьте печенье, – вдруг всполошился Толкунов и пододвинул к пани Марии кулек. – Вкусное, это нам с майором паек выдали.

Пани Мария взяла печенье осторожно, отставив зачем-то мизинец. Это, пожалуй, уже не раздражало капитана. Он, посмотрев на нее с восхищением, надорвал кулек и развернул его на подносе.

Бобренок тоже попробовал печенье. Кофе не очень понравился ему, да и разве может вообще быть вкусным эрзац, приготовленный черт знает из чего. Единственное утешение: горячий, сладкий, ты сидишь в хорошо обставленной комнате, на мягком стуле и пьешь эту эрзац-бурду не из алюминиевой кружки, а из чашки тонкого фарфора.

Майор поспешно допил кофе и демонстративно посмотрел на часы – до назначенного полковником времени он имел возможность часок поспать и после изнурительного дня грех было не воспользоваться этим.

Пани Мария сразу заметила его жест и отставила свою чашку.

– Паны офицеры, вероятно, устали, – сказала она, поднимаясь из-за стола. Бобренок тотчас последовал ее примеру. Но Толкунов продолжал сидеть, недовольно глядя на майора, и Бобренок прервал его демарш весьма прямолинейно:

– Пойдем, капитан, пусть уважаемая пани Мария отдохнет.

Хозяйка замахала руками, правда, не очень решительно, и Толкунову не оставалось ничего другого, как последовать за майором. Но, увидев две подушки под торшером, он сразу забыл свое неудовольствие, быстро разделся и нырнул под одеяло.

...Будильник звонил долго. Бобренок нащупал его, остановил и лишь тогда вылез из теплой постели. Толкунов уже стоял в брюках, нахмурившийся и какой-то отяжелевший от сна. Майор смерил его оценивающим взглядом, вдруг легко вскочил с кровати, присел несколько раз, выбрасывая вверх руки, этим сразу отогнал сон и побежал в ванную мыться.

Он подумал о том, что жизнь все же хорошая штука, когда спишь на свежих простынях, имеешь возможность почистить зубы, помыться с туалетным мылом и если путь тебе освещает модерновый торшер со шнурком-выключателем.

За три минуты до назначенного срока они уже входили в кабинет Карего. Полковник озабоченно разговаривал с кем-то по телефону – указал им на стулья, наконец положил трубку и не переведя дыхания сказал:

– Теперь, прошу вас, товарищи офицеры, ознакомиться с расшифрованными немецкими радиограммами. – Достал из сейфа и подал два листа бумаги.

Розыскники прочитали шифровку.

– Работают на железной дороге, – с уверенностью сказал Бобренок. Толкунов согласно кивнул.

Действительно, в расшифрованных сообщениях гитлеровского резидента шла речь о передвижении войск через Львовский железнодорожный узел.

– Они информированы почти как наш военный комендант на станции, – сказал Карий.

Толкунов оживился.

– Это до некоторой степени упрощает наше задание, – сказал он.

– Не радуйся, – остудил его пыл майор, – узел тут знаешь какой: шпион – как иголка в сене. – Говоря это, был не совсем искренен: конечно, искать шпионов среди железнодорожников станции несколько проще, чем бродить по городу. Но ведь могло случиться так, что вражеский агент или агенты собрали данные на железнодорожном узле, а сами передислоцировались в другое место.

– Начальник штаба очень обеспокоен. – Карий забрал расшифрованные радиограммы и спрятал их в сейф. – Вы понимаете, что это значит, когда такие данные собираются у нас под носом?

Вероятно, розыскникам не надо было ничего объяснить, и Бобренок пробурчал:

– Нет слов... Но за что зацепиться?..

Он был уверен, что у Карего уже есть какие-то идеи, возможно, они еще окончательно не сформировались, но по крайней мере первый ход полковник должен был определить.

Карий, возвратившись к столу, достал лист бумаги с единственным написанным на нем словом и сказал: