Текст книги "Желтый билет"

Автор книги: Росс Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава 11

Ловкач пребывал в легком замешательстве, потому что забыл соль. Мы встретились с ним на скамейке под сенью деревьев, окаймляющих северную границу Дюпон Секл. Ленч он принес в плетеной корзинке, накрытой красно-белой салфеткой. Я обошелся простым бумажным пакетом, откуда и достал маленький кулек с солью. Ловкач поблагодарил меня и, взяв щепотку, посолил вареного цыпленка.

– Иногда, Харви, – сказал он, – тебе в голову приходят замечательные идеи. Я уже не помню, когда последний раз выбирался на пикник.

– Не хочешь ли сыра?

Ловкач подозрительно посмотрел на меня.

– Это твой козий сыр?

– В общем-то да.

– Знаешь, дорогой мальчик, я, пожалуй, воздержусь.

Мой ленч состоял из сыра, двух сваренных вкрутую яиц, помидора и оставшихся от вчерашнего обеда галет. Ловкач подготовился основательнее. Он принес цыпленка, собственноручно приготовленный паштет, он настоял, чтобы я его попробовал, салат, половину французского батона и термос охлажденного мозельского вина, которое, как он сказал, особенно хорошо в этом году. И нам не пришлось пить вино из бумажных стаканчиков. Мы пили его, как и полагалось, из бокалов на высоких ножках, также оказавшихся в плетеной корзинке.

Пока мы ели, я рассказал об увиденном в квартире Квейна и объяснил, почему не стал дожидаться полиции. Случившееся не произвело особого впечатления на Ловкача, во всяком случае, не испортило ему аппетита.

– И это действительно была одна из старых ложек Николь? – так звали мою мать.

– Да.

– И девушка… э… Салли. Я не запомнил ее фамилию.

– Салли Рейнс.

– Да, Рейнс. Она ушла после телефонного звонка и до сих пор не вернулась к Одри?

– Нет.

– Получается, покойный мистер Квейн специально обхаживал мисс Рейнс, чтобы с ее помощью выкачать из Одри информацию об Арче Миксе. Постельную информацию, я бы назвал ее так. Похоже, этот тип приличный негодяй.

– Похоже, что да.

– Что же выяснил мистер Квейн, если кто-то счел необходимым перерезать ему горло?

– Не знаю. Но тех двоих, что вчера следили за домом Одри, судя по всему, интересовала Салли, а не моя сестра.

– Да. Выходит, что так.

– И теперь тебе ясно, почему я решил, что мне следует обратиться к адвокату?

Ловкач задумчиво отпил вина.

– Да, мне кажется, что на твоем месте я поступил бы точно так же. Разумеется, я могу кое с кем переговорить, чтобы облегчить тебе жизнь, когда ты будешь объяснять в полиции свое не совсем правильное поведение.

– Я буду тебе очень признателен.

– Ты понимаешь, что они не встретят тебя с распростертыми объятиями?

– Еще бы.

– С другой стороны, они не засадят тебя за решетку.

– Вот и хорошо. Рут будет очень рада. И козы тоже.

– У вас есть что-нибудь еще?

– Я виделся сегодня с твоим клиентом.

– И как поживает мистер Гэллопс?

– Он возглавил профсоюз, не так ли?

– Да, конечно. Я думаю, не прошло и двух дней после исчезновения Микса, как он взял руководство на себя. Но, в конце концов, кто-то должен был это сделать.

– Какой у Микса совет директоров?

– Мягко говоря, очень тихий. Микс тщательно подбирал каждого члена.

– Значит, Гэллопсу они не помеха?

– Нет, а в чем дело?

– Он тратит много денег.

– На что?

Я рассказал Ловкачу о двух сотнях сотрудников, нанятых Гэллопсом, и тот удивился не меньше меня.

– Однако, Харви, – заметил он, – по-моему, твоя оценка годовых затрат несколько занижена. Я думаю, им придется заплатить не три, а четыре миллиона.

– Большие деньги.

– Огромные, – кивнул Ловкач. – Где же можно сразу найти двести человек? Я имею в виду, что они должны обладать определенным опытом такой работы или хотя бы чувством ответственности перед профсоюзом.

– Не обязательно, – возразил я. – Если исходить из того, что я слышал, они должны убедить человека сделать то, о чем его просят. Члены профессиональных союзов ничем не отличаются от остальных людей. Их можно заставить сделать то, что нужно, обещаниями или посулами. Если это не помогает, в ход идут принуждение, подкуп, а то и прямое насилие, к которому, как я понял, не стесняются прибегать новые сотрудники Гэллопса.

– Понятно. Гэллопс говорил, где он их нашел?

– Он сказал, что их подобрала для него консультационная фирма «Дуглас Чэнсон Ассошиитс». Ты о ней слышал?

– О Дугласе Чэнсоне? Разумеется. Его деятельность на этом поприще началась десять лет назад, и сейчас он процветает.

– Ты с ним знаком?

– Мы встречались несколько раз.

– Дядя!

– Да, дорогой мальчик?

– Он раньше не работал в управлении?

– Чэнсон? Никогда. Десять лет назад, когда он организовал свою фирму, потребность в них была очень велика. Он поставлял государственным учреждениям и частным предприятиям умелых административных работников среднего звена. Помнится, он специализировался на администраторах с черным цветом кожи. И достиг в этом больших успехов. Позднее, когда набрало силу женское движение, он стал поставлять своим многочисленным клиентам администраторов-женщин, а в последнее время, во всяком случае, так говорят, его администраторы – и негры и женщины одновременно.

– Но круг его интересов этим не ограничивается?

– Ни в коем разе. С его помощью решаются различные проблемы, постоянно возникающие как в государственных, так и в частных учреждениях. Он тесно связан и с профсоюзами.

– И ты уверен, что он никогда не работал в управлении?

– Абсолютно уверен. Дуглас Чэнсон пятнадцать лет был агентом ФБР по особым поручениям.

Ловкач допил вино и убрал пустые бокалы в плетеную корзинку. Затем стряхнул крошки с красно-белой салфетки, аккуратно сложил ее и положил на бокалы.

– Это все, что ты можешь мне сказать? – спросил я.

– Дорогой мальчик, я как раз занимаюсь частным вопросом этого дела, но, к сожалению, не могу сообщить тебе никаких подробностей, чтобы мои усилия не пошли насмарку.

– Какие усилия?

– Этого я тоже не могу сказать.

– Мы договаривались об общем фонде, дядя. Но пока наши отношения напоминают одностороннее движение. Я даю, а ты берешь.

– Ну, хорошо, я могу намекнуть, о чем идет речь, но ты должен поклясться, что сказанное здесь останется между нами. Согласен?

– Конечно.

– И больше я тебе ничего не скажу, так что дальнейшие расспросы бесполезны.

– Я понял.

Он посмотрел на горячее августовское небо, вероятно, обдумывая, как лучше построить фразу.

– Так вот, остается небольшая вероятность того, что Арч Микс еще жив.

Взглянув на Уэрда Мурфина, я сразу понял, что выспаться ему не удалось. Когда Джингер, его секретарша, ввела меня в кабинет, Мурфин лежал на кушетке, но не спал. Он курил и смотрел в потолок. Его глаза покраснели и опухли, и на мгновение мне в голову пришла мысль о том, что Мурфин плакал, но, подумав, я решил, что в последний раз он плакал в пять лет, а то и раньше.

Он приветственно махнул мне сигаретой и сказал Джингер:

– Дорогая, вас не затруднит принести нам кофе?

– Нисколько, – ответила она, с такой нежностью взглянув на Мурфина, что я подумал, а не спит ли он с ней. Впрочем, меня больше бы удивило обратное, потому что Мурфин всегда спал со своими секретаршами или стремился к этому. Он полагал, что это дополнительная привилегия наряду с двухчасовым ленчем, отчислениями в пенсионный фонд, четырехнедельным отпуском, служебным автомобилем и страховкой на случай болезни.

Мурфин потянулся, зевнул, спустил ноги на пол и сел. Зажав сигарету в зубах, потер глаза. Когда он убрал руки, они покраснели еще больше.

– Ты знаешь, когда мы сегодня добрались до дома? – сказал он.

– Когда?

– В половине пятого. После того, как мне и Марджери удалось уложить Дороти в постель. Она буквально валилась с ног, но все еще твердила о самоубийстве. О господи, я думаю, ей доставляло удовольствие говорить об этом.

– Некоторых поддерживает мысль о самоубийстве, – заметил я. – Она помогает преодолевать трудности, успокаивает, потому что предлагает окончательное разрешение всех их проблем.

Мурфин недоверчиво посмотрел на меня.

– Ты сам это придумал?

– Не я, Дороти. Раньше мы частенько говорили о самоубийстве. Обычно по воскресеньям. Когда на улице шел дождь. Ее это подбадривало. Я имею в виду рассуждения о самоубийстве.

– Черт, а я никогда об этом не думал, – сказал Мурфин, и я ему верил. Он, без сомнения, ставил самоубийство на одну доску с поклонением дьяволу, колдовством, скотоложеством, групповой терапией и прочими безнравственными занятиями, являющимися, по его убеждению, преступлениями против природы и человека.

Джингер принесла кофе, обслужила нас и ушла. Мурфин шумно отхлебнул из чашки.

– А когда мы приехали домой, думаешь, я лег спать? Дудки. Марджери говорила до шести утра. Ее волновало, почему умер Макс? Нет. Она анализировала отношения Макса с Дороти, которые, как она утверждала, служили истинной причиной того, что Дороти хотела наложить на себя руки. Бедняга Макс лежит мертвый с перерезанным горлом, я не могу найти шестерых мужчин, которые понесут его гроб, Марджери держит меня до шести утра на кухне, обвиняя Макса в том, что он поощрял Дороти в ее стремлении к смерти, а теперь оказывается, что разговоры о самоубийстве придают ей силы. О боже.

– Я заеду к ней сегодня днем, – пообещал я. – После того как поговорю с полицией и расскажу, как я нашел Макса.

– Ты его нашел? – Усталость как по мановению волшебной палочки исчезла из глаз Мурфина.

– Думаю, будет лучше, если и ты узнаешь об этом, – сказал я. – Пожалуй, я расскажу тебе обо всем.

Рассказ получился долгим, а когда я закончил, Мурфину потребовались подробности. Наконец я полностью удовлетворил его любопытство, а мамина серебряная ложка просто зачаровала Мурфина. Мне пришлось несколько раз сказать, каким образом я определил, что это одна из ее ложек. В конце концов он принял мое объяснение, сказав:

– Я, конечно, не знаю, но, возможно, ты прав. Когда я был мальчиком, у нас в доме не было серебряных ложек.

– Я мог определить, что это ее ложка, – ответил я. – Можешь мне поверить.

– Ну, ладно, ты мог это определить. И что ты об этом думаешь?

– Я думаю, что хотел бы получить половину вперед. Пять тысяч долларов.

– Зачем?

– Потому что, как и у Макса, у меня нет страховки, и если я буду и дальше выяснять, что к чему, то, как и Макс, могу узнать, что действительно произошло с Миксом. А потом кто-то решит перерезать мне горло, и моя жена останется очень бедной вдовой.

– Перестань, Харви.

– Я говорю серьезно.

– Хорошо, я посоветуюсь с Валло.

– Отлично.

Мурфин вновь отхлебнул кофе, поставил чашку на стол, зажег еще одну сигарету, почесался, вновь уставился в потолок.

– Ты говоришь, Гэллопс нанял двести человек, – сказал он. – И что из этого следует?

– Из этого следует, что нам пора прогуляться в Сент-Луис.

Мурфин перевел взгляд на меня. И довольно кивнул, одарив меня одной из своих отвратительных улыбок.

– Знаешь, я подумал о том же.

Роджер Валло слушал меня с неослабным вниманием. Он даже забыл о ногтях. Однако, когда я закончил, вернее, решил, что закончил, ему понадобилось даже больше подробностей, чем Мурфину, хотя Валло и не удивился тому, что я смог узнать серебряную ложку моей матери. Но Роджер Валло с детства привык пользоваться серебряными ложками.

Особенно интересовало его, как выглядел Макс Квейн, когда выполз из ванной в гостиную, чтобы умереть на дешевом зеленом ковре.

– Он ничего не сказал перед тем, как умер? – спросил Валло.

– Нет. Он уже не мог говорить.

– Ни единого слова?

– Нет.

– Бедный Квейн, – вздохнул Валло, и я подумал, что это первое слово симпатии или сожаления, сказанное о Максе Квейне.

Тут же Мурфин сообщил о моем желании получить вперед половину десятитысячного гонорара. Валло внимательно выслушал мои соображения, хотя и начал покусывать ногти. Особенно его донимал мизинец левой руки. Когда я замолчал, Валло снял трубку, сказал несколько слов, положил трубку и посмотрел на меня.

– Чек скоро принесут, мистер Лонгмайр.

– Спасибо.

– Вы действительно чувствуете, что вам грозит опасность?

– Надеюсь, что нет, но нельзя исключать такую возможность.

– И в чем выражается это чувство? – спросил он. Вопрос показался мне странным, но, взглянув на Валло, я не увидел ничего, кроме неподдельного интереса.

– Я нервничаю, – ответил я. – Проявляю большую осмотрительность. Живу в тревоге. Возможно, даже боюсь.

Валло задумчиво кивнул.

– Видите ли, мне никогда не грозила реальная опасность. Должно быть, это интересно.

– Да, – ответил я. – Чрезвычайно.

– А теперь о вашей поездке в Сент-Луис, – Валло резко перешел к делу. – Когда вы сможете поехать туда?

Я взглянул на Мурфина.

– Завтра?

– Да, завтра. Старину Макса будут хоронить не раньше послезавтра. Мы должны успеть вернуться, – Мурфин повернулся к Валло и добавил тоном человека, которого осенила потрясающая идея: – Не хотите ли вы нести на похоронах гроб Макса?

От этого вопроса Валло яростно набросился на ноготь большого пальца правой руки. Покончив с ним, он посмотрел на Мурфина и сказал без тени сожаления:

– Мне очень жаль, но мои отношения с Квейном не были настолько близки.

– В этом-то вся загвоздка, – Мурфин печально вздохнул. – Я не могу найти ни одного человека, который назвал бы себя другом Макса.

– А мистер Лонгмайр?

– Харви? – переспросил Мурфин. – Харви не ходит на похороны.

Валло впервые услышал об этом и, как всегда в таких случаях, потребовал дополнительной информации.

– Почему?

– Я уже не делаю того, что мне не хочется, если могу этого избежать. Я могу не ходить на похороны. И не хожу.

Валло обдумывал мои слова и, помогая ходу мыслей, глодал ноготь правого указательного пальца.

– Мне кажется, это довольно безответственная позиция.

– Мне тоже, – согласился я, – но теперь я как раз и избегаю ответственности перед кем-либо, кроме себя самого и своей семьи, тем более что и раньше такое бремя не доставляло мне особой радости.

– Вы очень откровенны.

– У меня нет причин скрывать свои взгляды.

– Вероятно, вы правы. Все это очень интересно, но у нас возникли определенные трудности, и я рассчитываю на вашу помощь. Я полагаю, вы не откажетесь поделиться с нами своими мыслями?

– Отнюдь.

– Мы должны найти замену Квейну. Я думаю, вы согласитесь со мной, что он обладал некоторыми достоинствами, не свойственными многим и многим.

Если Валло и не скорбел по Квейну, ему недоставало такого сотрудника или, по меньшей мере, некоторых его достоинств, таких, как быстрый, цепкий ум, умение манипулировать людьми, абсолютная безжалостность и безошибочное чутье на человеческие слабости. Стоило Максу захотеть, он наверняка стал бы преуспевающим бизнесменом или, если бы это занятие показалось ему чересчур пресным, агентом голливудских кинозвезд.

Я задумался над тем, где Валло может найти другого Макса Квейна, и память услужливо подсказала нужный ответ. Но прежде чем я открыл рот, секретарша принесла чек. Она отдала его Валло, который нацарапал свое имя и передал чек Мурфину. Тот расписался и передал его мне. Я посмотрел на чек, убедился, что смогу получить по нему пять тысяч долларов, и сунул его в карман.

Валло отпустил секретаршу коротким кивком, и, как только она ушла, я сказал:

– Я знаю человека, который сможет найти замену Квейну. Его специальность – подбирать достойных кандидатов на должности, где требуются особые достоинства. Кстати, именно он нашел профсоюзу двести новых сотрудников. Его зовут Дуглас Чэнсон, хотя он называет себя Дуглас Чэнсон Ассошиитс.

Валло кусанул большой палец правой руки.

– Однако это весьма забавно. Я имею в виду ваше предложение обратиться к Чэнсону.

– Почему?

– Он – мой друг, и, приступая к созданию фонда, я не раз консультировался с ним. Именно он рекомендовал мне Мурфина, – он взглянул на Мурфина. – Кажется, я не говорил тебе об этом.

– Нет, – ответил Мурфин. – Не говорил.

– Пожалуй, я воспользуюсь советом мистера Лонгмайра и свяжусь с Дугласом. Твое мнение, Мурфин?

– Поступайте, как сочтете нужным, – ответил тот.

Я почувствовал, что наша беседа подошла к концу, и начал подниматься из кресла, чтобы Валло не пришлось выгонять нас, когда зазвонил телефон.

Валло нахмурился, снял трубку, послушал, сказал:

– Понятно, – все еще хмурясь, посмотрел на меня. – Это вас. Если вам не трудно, поговорите из кабинета Мурфина.

– Хорошо, – кивнул я и направился к выходу. Мурфин шел следом за мной. В его кабинете я взял трубку. Звонила моя сестра, и по ее голосу я понял, что она на грани истерики.

– Спокойнее, – сказал я. – В чем дело?

– Звонила Салли.

– И?

– Она хочет приехать домой.

– Пусть едет.

– У нее был ужасный голос.

– Что значит ужасный голос?

– Откуда мне знать, что это значит? Она страшно напугана, просто в панике. Она хотела, чтобы я приехала за ней.

– Почему бы ей не взять такси?

– Черт побери, Харви, говорю тебе, что она напугана до смерти. Она просила меня приехать за ней, но я не могу оставить детей и мне не хотелось брать их с собой, поэтому я сказала, что за ней приедешь ты.

– Где она сейчас?

– В юго-восточной части Двенадцатой улицы, – Одри назвала номер дома. Этот район Вашингтона не считался респектабельным. Скорее наоборот. – Я не хотела везти туда детей.

– Детям там делать нечего, – согласился я. – Когда она звонила?

– Минут десять назад. Может, пятнадцать. Я перезвонила Ловкачу, и он сказал, что я, возможно, застану тебя у Валло.

– Салли сказала что-нибудь еще?

– О чем?

– Не знаю. Просто что-нибудь.

– Она сказала, что хочет домой. Разве этого недостаточно?

– Достаточно, достаточно. Я съезжу за ней.

– Прямо сейчас?

– Прямо сейчас.

Я попрощался с сестрой, положил трубку и повернулся к Мурфину.

– Не хочешь ли прогуляться со мной?

– Куда? – спросил он.

– На Двенадцатую улицу, там подружка Макса. Она хочет вернуться домой к моей сестре, но боится сесть в такси.

Мурфин посмотрел на меня.

– Та самая негритянка?

– Совершенно верно.

– Думаешь, она скажет нам что-нибудь о Максе?

– Мы можем спросить.

– Да, мы можем, почему бы и нет. Хорошо, поехали, – он двинулся к двери, потом остановился и оглянулся: – У меня идея.

– Какая?

– Не стоит ли нам после возвращения из Сент-Луиса навестить этого типа из «Дуглас Чэнсон Ассошиитс»? Как ты на это смотришь?

– Положительно, – ответил я.

Глава 12

Мы поехали в служебной машине Мурфина, большом коричневом «Мерседесе 450 SEL». Машину Мурфин вел спокойно, даже беззаботно, уверенный в том, что не ему придется платить за ободранную краску или помятый бампер.

– Знаешь, что я тебе скажу?

– Что? – поинтересовался я.

– Эта машина нравится мне больше, чем те, что были у меня раньше, за исключением одной. Знаешь, какой именно?

– «Кадиллака» с открытым верхом модели пятьдесят седьмого года, который ты купил в девятнадцать лет, – ответил я. – Желтого цвета.

– Я уже говорил тебе о нем? – разочарованно протянул Мурфин.

– Да, говорил.

Но он все равно рассказал мне о «кадиллаке». После окончания школы в 1956 году Мурфин не стал поступать в колледж. Во-первых, у него не было денег на обучение. Во-вторых, он не видел смысла в дальнейшей учебе. Вместо этого он начал работать в питтсбургской «Экм Новелти Компани», строившей кегельбаны и снабжавшей город игральными автоматами, любовно прозванными «однорукими бандитами».

Владелец «Экм Новелти Компани», некто Франциско Саллео, которого в питтсбургских газетах называли не иначе как Грязный Френки, поддерживал обширные связи с востоком (Нью-Йорк) и с дальним западом (Лас-Вегас). Грязный Френки быстро оценил деловые качества Мурфина, и тот буквально запрыгал по ступенькам иерархической лестницы «Экм Новелти Компани». Вскоре он руководил установкой и обслуживанием игральных автоматов в многочисленных танцевальных залах, загородных и ночных клубах и публичных домах Питтсбурга.

В награду за трудолюбие, способности и абсолютную преданность интересам фирмы Грязный Френки назначил Мурфину жалованье 500 долларов в неделю, немалую сумму для девятнадцатилетнего юноши не только в 1957 году, но и в наши дни.

И Мурфин купил новенький желтый «кадиллак» модели пятьдесят седьмого года, знаменитой огромными задними крыльями. Тогда же он начал ухаживать за мисс Марджери Бзоуски, дочерью Большого Майка Бзоуски, функционера двенадцатого комитета объединенного профсоюза сталелитейщиков (АФТ-КПП).

В свидетели на свадьбу с Марджери Мурфин пригласил Грязного Френки, но в день свадьбы того выловили из Мононгахела-ривер с пулей в затылке.

Коллеги Френки с востока (Нью-Йорк) и с дальнего запада (Лас-Вегас) не поделили прибылей, в результате чего в Питтсбурге разразилась маленькая война, кое для кого закончившаяся весьма плачевно. Мурфин, вынужденный примкнуть к одному из враждующих лагерей, ошибся в выборе и оказался на скамье подсудимых. И хотя с помощью хорошего адвоката ему удалось избежать тюрьмы, он лишился работы, накоплений и любимого желтого «кадиллака» модели пятьдесят седьмого года.

Марджери ждала ребенка, и Мурфину не оставалось ничего другого, как соглашаться на любую работу. Тесть устроил его на сталеплавильный завод. Работа была тяжелой и грязной, к тому же Мурфину приходилось рано вставать. Но вскоре он обратил внимание, что профсоюзные чиновники не перетруждают себя и ходят с чистыми руками. Не прошло и года, как Мурфин стал секретарем-казначеем местного отделения профсоюза.

Его способности и тут не остались незамеченными. В двадцать два года Мурфина переманит профсоюз государственных работников, а к двадцати шести он стал организационным директором ПГР.

– Но больше всего, – закончил он, – мне нравилось работать у Френки.

– Ты должен радоваться, что тебя не убили, – заметил я.

– Если бы Френки остался в живых, – мечтательно сказал Мурфин, – кто знает, кем бы я был сегодня.

– Боссом преступного мира Питтсбурга? – предположил я.

Он искоса посмотрел на меня.

– А что в этом плохого?

– Разумеется, ничего.

На перекрестке Пенсильвания-авеню и Двенадцатой улицы мы повернули направо и начали искать свободное место у тротуара. Дом с номером, названным мне Одри, находился посреди квартала, не желающего участвовать в возрождении Капитолийского холма и его превращении во второй Джорджтаун. Возрождение означало, что спекулянт, купивший тут дом в семидесятом году за пятнадцать тысяч долларов, теперь мог требовать за него, после незначительного косметического ремонта, не меньше восьмидесяти.

Квартал состоял из обшарпанных кирпичных домов, в основном трехэтажных. Большинство из них нуждалось в покраске. Жили в них главным образом негры. Мы с трудом втиснулись между двумя старыми машинами. Среди других машин, стоящих вдоль тротуара, некоторые были без колес, другие без дверей, и почти во всех, лишившихся колеса или двери, не было стекол. В двух или трех машинах играли дети.

Мы вылезли из кабины, и Мурфин проверил, закрыты ли двери. На нас сразу же обрушилась жара августовского вашингтонского полдня. Мурфин ослабил узел галстука, и я решил, что сегодня утром он одевался, еще не проснувшись. Иначе я не мог объяснить сочетания этой крикливой широкой оранжево-зеленой тряпки с голубой рубашкой, рыжеватым твидовым пиджаком и лиловыми брюками. Мне даже пришла в голову мысль о том, что Мурфин не различает цветов. Впрочем, я и раньше не раз задумывался над этим.

Нужный нам дом выглядел чуть лучше своих соседей. Его трехэтажный фасад белел свежей краской, и кто-то позаботился о том, чтобы заменить на окнах сетки от насекомых. Дом кичился также крытой верандой с деревянным ограждением. На веранде в шезлонге сидел негр лет шестидесяти с седыми, коротко стриженными курчавыми волосами, в пижамных штанах и футболке, с банкой пива в руке. Его ноги покоились на деревянном ограждении. За спиной висел щит с объявлениями о сдаче квартир.

Мурфин и я направились к бетонной дорожке, рассекавшей лужайку перед домом и ведущей к двери. От травы на лужайке осталось лишь несколько желто-бурых островков, изнывающих под августовским солнцем. Островки окружала твердая как камень земля, на которой уже ничего не могло расти. Украшали лужайку несколько пустых бутылок, которые еще не успели собрать.

Мы услышали вопль, когда до дорожки осталось двадцать футов. Обратил на него внимание и мужчина на веранде. Он опустил ноги на пол и повернулся к двери, словно мог заглянуть за нее и узнать, кто кричит.

Дверь распахнулась, и она выскочила на веранду, светло-шоколадная и темно-красная от крови, льющейся из ее носа и рта на подбородок, шею и грудь. Она помчалась по ступенькам на дорожку и остановилась. Посмотрела на себя и потрогала кровь на голой груди. Какое-то мгновение она смотрела на кровь, а потом рассеянно вытерла руку о бедро. Бедро также было голым. Салли Рейнс выбежала из дому в чем мать родила.

– Салли! – закричал я, и она взглянула в мою сторону, но, как мне показалось, не увидела меня. Ее глаза метнулись к дому. Она откинула голову, и вновь раздался тот же пронзительный вопль, полный страха и ужаса.

Он еще не затих, когда открылась дверь и на веранду вышли двое мужчин с пистолетами в руках. В лыжных масках. Голубой и красной. Помнится, я подумал, что в августе в лыжной маске душно и потеет голова.

Мужчина в красной маске небрежно махнул пистолетом в сторону седоволосого негра, сжимавшего банку с пивом. Тот попятился и вжался в стену.

Мужчина в голубой маске спустился со ступенек, чуть согнул ноги, сжал левой рукой запястье правой для большей устойчивости и прицелился. Дуло его пистолета смотрело на Салли.

Она перестала кричать, повернулась и побежала по бетонной дорожке. Я подхватил пустую бутылку, в которой когда-то было отличное виски «Олд Оверхоудд», и изо всей силы бросил ее. Она летела, сверкая в солнечных лучах, приближаясь к мужчине в голубой маске, целящемуся в Салли Рейнс. Бутылка попала ему в предплечье левой руки. Бросок оказался весьма удачным. Он не выронил пистолета, но посмотрел на меня. И тут же прыжком изменил позицию, вновь полуприсел, но теперь его пистолет нацелился то ли мне в сердце, то ли в голову. Точно я сказать не мог. Но застыл на месте.

Второй мужчина, в красной маске, нехотя посмотрел на нас и медленно поднял пистолет. Никто не мог помешать ему прицелиться. Он выстрелил дважды в спину Салли и один раз в голову. Первая пуля попала в поясницу, и она вскинула руки, словно хотела схватиться за небо. Вторая угодила в левое плечо, как в пируэте развернув Салли на сто восемьдесят градусов. Третья ударила в лицо, чуть ниже левого глаза, и Салли умерла еще до того, как рухнула на землю.

Мужчина, застреливший Салли Рейнс, вновь взглянул на нас с Мурфином. Затем спустился по ступенькам и тронул за плечо своего сообщника. Тот кивнул и начал отступать к дому, не сводя с меня пистолета. Наконец они скрылись за дверью, закрыв ее за собой.

Не сразу обрел я способность двигаться. Так же, как и Мурфин. Негр на веранде поднес ко рту банку с пивом. Хлопнула какая-то дверь. Вероятно, в доме был черный ход. Заурчал двигатель. Послышался звук отъезжающей машины.

Из домов начали выходить люди. По одному, по двое, по трое, чтобы поглазеть на мертвую молодую женщину, лежавшую на бетонной дорожке. Сначала они что-то бормотали, затем голоса зазвучали громче. Они рассказывали друг другу, как это случилось. Одна женщина лет пятидесяти зарыдала.

Я повернулся к Мурфину.

– Мне надо позвонить.

Тот кивнул.

– Это она?

– Да, – ответил я. – Салли Рейнс.

Я направился к веранде, на которой все еще стоял седой негр с банкой пива.

– У вас есть телефон? – повторил я.

– Этот чуть не застрелил вас, – сказал негр. – Когда вы бросили в него бутылку.

– У вас есть телефон? – повторил я.

– Да, у меня есть телефон, – он глотнул пива и прошел в дом. Я и Мурфин последовали за ним. – Надо быть сумасшедшим, чтобы бросать бутылку в человека с пистолетом, – он остановился, оглянулся и пристально посмотрел на меня. – Бросок, однако, у вас очень точный.

В гостиной переливался красками экран цветного телевизора. Звук был выключен.

– Телефон там, – показал негр.

Первым делом я позвонил сестре.

– У меня плохие новости. Очень плохие. Салли застрелили. Она мертва.

После долгого молчания она прошептала:

– О, мой бог, нет.

– Ты ей уже ничем не поможешь.

– Когда это произошло?

– Несколько минут назад.

– О господи, это моя вина. Только моя.

– Одри! – рявкнул я.

– Да, – едва слышно ответила она.

– Ты ни в чем не виновата. Абсолютно ни в чем. Послушай, я хочу, чтобы ты кое-что сделала. И немедленно.

– Что?

– Собери одежду себе и детям, садись в машину и поезжай на ферму. Там тебя встретит Рут.

– Рут меня встретит? – тупо повторила она, еще не отойдя от шока.

– Она будет ждать тебя и детей, – сказал я.

– Ты хочешь, чтобы мы поехали на ферму?

– Да.

– И ты приедешь туда?

– Приеду, но попозже.

– Хорошо.

– Рут тебя встретит.

И вновь последовало молчание.

– О боже, Харви, почему это произошло?

– Мы еще поговорим об этом. На ферме.

– На ферме, – эхом отозвалась Одри и, не попрощавшись, повесила трубку.

Я положил трубку на рычаг и оглядел гостиную. Негр стоял перед телевизором.

– Я не слушаю, что там говорят. Но мне нравится смотреть, как меняются цвета. Будто в камине.

– А где мой приятель? – спросил я.

– Ваш приятель? Он пошел наверх. Сказал, что ему нужно в туалет и он хочет взглянуть на ее комнату. Я бы туда не пошел. А вы?

– Я тоже, – я снял трубку, позвонил Рут, рассказал о Салли Рейнс и предупредил, что Одри и дети были с Салли так близки.

– Как Одри?

– Возможно, ее придется немного успокоить.

– Разумеется, – она помолчала, а потом добавила: – Ты видел, как это случилось?

– Да. Я и Мурфин. Теперь нам придется объясняться с полицией.

– Харви!

– Да.

– Не лезь на рожон. Не забывай, толку от этого не будет.

– Хорошо, – ответил я.

Мы попрощались, и я позвонил Эрлу Инчу.

– У меня более серьезные неприятности, чем я предполагал, – сказал я, когда он взял трубку.

– Прекрасно, – ответил он, выслушал мой рассказ о том, где я нахожусь и почему, и обещал немедленно приехать. – Ты вызвал полицию? – напоследок спросил он.

Издалека донесся вой сирены. Он приближался с каждой секундой.

– Нет, – ответил я. – Ее вызвал кто-то другой.

Мурфин зашел в гостиную, едва я закончил разговор с Инчем. Седоволосый негр достал другую банку пива и стоял перед телевизором, наблюдая за пляской цветов. Мурфин взглянул на негра, на меня и мотнул головой в сторону двери, показывая, что нам пора на улицу. Я кивнул, поблагодарил негра за то, что он разрешил воспользоваться его телефоном, и вместе с Мурфином вышел на веранду.

– Черт, у меня чуть не лопнул мочевой пузырь.

– Что у нее в комнате?

– Везде валяются вещи. Похоже, с нее сдирали одежду. Что такое Чад?

– Страна в Африке. Иногда так называют мужчин, но имя это встречается довольно редко. У тебя есть знакомые по имени Чад?

– Нет.

– Откуда такой интерес?

– У нее в комнате старый письменный стол. На нем я нашел пару смятых клочков бумаги. Один чистый. На другом написано Чад. Как мне показалось, женским почерком.