Текст книги "Желтый билет"

Автор книги: Росс Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Глава 6

Некоторое время Ловкач и я рассуждали о причинах, побудивших человека, ведущего наблюдение за домом моей сестры, иметь при себе поддельное полицейское удостоверение. Было высказано несколько идей, не слишком оригинальных и довольно неправдоподобных, а когда наше воображение начало иссякать, зазвонил телефон.

– Слушаю, – сказал Ловкач, взяв трубку, и после короткой паузы добавил: – Разумеется, – и передал трубку мне.

Звонил Макс Квейн.

– Как ты меня нашел? – спросил я.

– Я позвонил твоей жене, та сказала, что ты скорее всего у сестры, а твоя сестра дала мне этот номер. Я сказал, что у меня важное дело.

– Так говори.

Что-то закралось в голос Квейна, и он затараторил так, что некоторые слова слились между собой.

– Я должен увидеть тебя, Харви.

– Зачем?

– Это необходимо, черт побери.

– Хорошо. Когда?

– Немедленно, – ответил Квейн. – Сейчас.

– Ну, пожалуй, я смогу приехать через пятнадцать минут.

– Нет, – вырвалось у него. – Я не на работе. У меня есть квартира в Минтвуд Плейс. Ты знаешь, где это?

– Давай адрес.

Он продиктовал адрес, ручки, как всегда, у меня не было, и мне пришлось повторить его вслух, чтобы получше запомнить. Потом я сказал:

– Макс.

– Что? – едва слышно ответил он.

– Хотя бы намекни, а?

Трубка молчала. Мне показалось, что я слышу тяжелое дыхание Квейна.

– Я… – У него перехватило горло, но затем ему удалось выговориться, причем слова вновь налезли друг на друга. – Мне кажется, я знаю, что произошло с Арчем Миксом.

Раздались гудки. Квейн положил трубку. Слова его прозвучали загадочно, драматично и даже глупо, что совсем не соответствовало характеру Квейна. За эти годы он превратился, и я не мог представить его другим, в сухаря в костюме-тройке, воротничке с петлицами, с холодными серыми глазами, знающими, что почем, и находящими, что все слишком дешево.

Поворачиваясь к Ловкачу, я надеялся, что мои мысли и, возможно, чувства не отражались на лице.

– Я предлагаю тебе сделку.

– Какую именно?

– Обмен.

– Да, – кивнул он. – Понятно. Скорее, ты предлагаешь не обмен, а общий фонд.

– Хорошо. Пусть общий фонд.

– И каков твой взнос?

– Я уже сделал его. Нестер. Этого достаточно, не так ли?

– Возможно, при условии, что Нестер имеет отношение к Миксу или хотя бы к Одри.

– Другого у меня нет.

– А теперь моя очередь?

– Да.

– Хорошо, Харви, что тебе нужно?

– Встретиться с твоим клиентом.

– Гэллопсом?

– Да.

– Когда?

– Сегодня. Чем раньше, тем лучше.

Мне нравилось, что Ловкач не нуждался в нудных объяснениях и сразу понимал, что к чему. На мгновение он задумался, вероятно прикидывая за и против, снял трубку, набрал номер и через три или четыре секунды добрался до Гэллопса. Я слушал Ловкача с нескрываемым восхищением. Его мелодичный голос обволакивал собеседника, а лгал он настолько убедительно, что я сам едва не поверил тому, что он говорил. Особенно когда речь зашла о том значительном вкладе, который я мог привнести в расследование.

– Ну? – спросил я, когда Ловкач положил трубку.

– Завтра в одиннадцать.

– Не сегодня?

– Нет. Не сегодня.

– Ладно. Пусть будет завтра. Как Гэллопс назвал меня, когда ты впервые упомянул мое имя?

– Кажется, говнюком, – ответил Ловкач. – Затем он произнес что-то еще более неудобоваримое.

Макс Квейн с женой и двумя сыновьями жил рядом с бульваром Вильсона, недалеко от старого канала. В этой части города преобладали люди обеспеченные, с опаской относящиеся к винограду, не признающие салата, которых в последнее время особенно беспокоило истребление китов японцами.

Минтвуд Плейс, наоборот, представлял из себя квартал обшарпанных кирпичных домов, граничащий с Колумбиа-роуд, населенный выходцами из Латинской Америки, неграми и частично белыми. Найти нужный дом там мог лишь тот, кто знал, где искать, а поставить машину просто не представлялось возможным. И я решил, что трудно найти лучшее место для квартиры, о которой не должна знать жена.

Время подходило к двум часам, когда мне удалось приткнуться к тротуару на Девятнадцатой улице. Я снял пиджак, ослабил узел галстука и пошел к перекрестку с Минтвуд-стрит, где повернул налево. Было жарко, жарко для Вашингтона, жарко для Нового Орлеана, жарко даже для Африки, и я вспотел, пройдя полквартала. Когда же квартал остался позади, я просто взмок. Двое пуэрториканцев, загорелых, без рубашек, сидели в тени дома и передавали друг другу бутылку в бумажном пакете. Они проводили меня взглядом, вероятно, потому, что кроме меня на улице никого не было.

По адресу, сообщенному Квейном, я нашел трехэтажный кирпичный дом с крытым крыльцом. Там играли дети, мальчик и девочка с черными испанскими глазами. Они пытались ввернуть лампочку в пустую винную бутылку. Успеха не предвиделось, но их занимал сам процесс.

Я прошел в маленький вестибюль, всю обстановку которого составляла тележка из магазина самообслуживания с отвалившимся колесом. На стене висели шесть почтовых ящиков с табличками для имен проживающих в квартирах. На четырех были написаны фамилии, на двух – нет. На ящике нужной мне квартиры номер шесть кто-то написал не Квейн, а Джонсон.

Я начал подниматься по ступеням и никого не встретил, пока не добрался до второго этажа и не подошел к лестнице, ведущей на третий. Навстречу бежал мужчина. Даже несся. Он очень спешил, потому что перепрыгивал через две ступеньки. Я отступил в сторону. Он не заметил меня, так как смотрел под ноги, чтобы не упасть. Затем поднял голову, увидел меня, заколебался, но вновь побежал вниз. Как мне показалось, чуть быстрее.

Роста он был небольшого, широкоплечий, с короткими ногами. На смуглом лице выделялись тяжелые черные брови. Ему было лет тридцать пять. По случаю жары он надел светло-голубой костюм. Я повернулся, чтобы получше разглядеть его, так как подумал, что уже встречал эти тяжелые брови, но успел увидеть лишь его затылок с круглой белой лысиной на макушке диаметром в дюйм-полтора.

Я поднялся на третий этаж, стараясь вспомнить, где я видел этого человека. Квартира Квейна, номер шесть, оказалась справа от лестницы. На площадке пахло скисшим молоком и испанскими пряностями. Дверь была приоткрыта. На палец, не больше. Я постучал, не получил ответа и вошел.

Квартира ничем не напоминала любовное гнездышко. Комната начиналась сразу за входной дверью, справа находилась кухня, слева – ванная. Под стать была и мебель: обеденный стол с пластиковым верхом, четыре табуретки, софа, на полу дешевый зеленый ковер. Пара стульев, бра на стене, перед софой кофейный столик, на нем черный кнопочный телефон. Рядом на блюдце полная чашка кофе и ложечка.

– Макс? – позвал я и тут же добавил: – Есть тут кто-нибудь?

Я повернулся к кухне, полагая, что Квейн пошел за сливками или сахаром. Слева раздался какой-то звук. Я оглянулся. Из ванной выполз Макс Квейн.

Он полз медленно, на руках и коленях. По направлению к телефону. Между ними было восемь или девять футов. Ему удалось одолеть один. Затем он рухнул на ковер, его серые глаза смотрели на меня, но уже ничего не видели.

От уха до уха – так в книжке режут горло. «Его горло было перерезано от уха до уха». Эта фраза встречалась мне много раз, хотя я и не помню, где именно. Максу Квейну перерезали шею, но тот, кто это сделал, вероятно, не читал книг. Он полоснул Квейна дважды, по обе стороны гортани. Перерезав основные артерии. Квейн был весь в крови, из ванной за ним по зеленому ковру тянулся красный след.

Остальная кровь осталась в ванной, и я подумал, что отмыть ее там будет гораздо легче, чем на ковре. Не слишком уместная мысль, но в тот момент я не мог похвастаться ясностью мышления. Я стоял, не в силах пошевельнуться, и смотрел на Квейна. А он смотрел на меня, но его глаза не двигались и не моргали. Потом я присел на корточки и попытался нащупать пульс. Сердце Квейна не билось. Впрочем, другого я и не ожидал.

Я встал и прошел на кухню. Там никого не было. Только чайник, банка растворимого кофе и коробочка с кусковым сахаром. Я прикоснулся к чайнику. Он был теплый, даже горячий. Я заставил себя заглянуть в ванную. Говорят, что в человеке пять литров крови, но мне показалось, что в ванной ее вылилось гораздо больше. Она была везде – на ванне, на унитазе, раковине, на полу, даже на стенах.

К горлу подкатила тошнота, и я бросился к кухонной раковине. Затем пустил холодную воду, умылся и вытерся бумажным полотенцем.

Я вернулся в комнату и обошел тело Квейна, безуспешно пытаясь отвести от него взгляд. Я шел к телефону, стоящему на кофейном столике рядом с чашкой кофе, блюдцем и ложечкой. Я собирался позвонить в полицию и сказать, что Макс Квейн мертв.

Именно тогда я разглядел, что это за ложечка. Затем взял ее и поднес к глазам. Я смотрел на нее не меньше минуты. Она напомнила мне о многом и поставила еще больше вопросов. Я положил ее в карман.

Я повернулся, чтобы покинуть квартиру, где лежал Макс Квейн с перерезанным горлом. Я уходил, решив не звонить в полицию и не смотреть на Квейна. В полицию я не позвонил, но удержаться от того, чтобы не взглянуть на Квейна, мне не удалось. Помимо воли в поле зрения моих глаз попала его шея с глубокими разрезами. Под ними был воротничок с петлицами и аккуратной золотой булавкой. Чистой, без единого пятнышка крови.

Глава 7

Не знаю, почему я поехал через Джорджтаун? Даже не помню, как туда попал. Но когда понял, где нахожусь, свернул к бензозаправке на М-стрит и из телефона-автомата позвонил в полицию. Кто-то мне ответил, и я сообщил, что они могут найти убитого мужчину на квартире в Минтвуд Плейс. Я не стал говорить, кто этот мужчина и как меня зовут, но сказал, что ему перерезали горло. А потом заставил себя повесить трубку, так как боялся, что не удержусь и добавлю, что мужчине перерезали горло от уха до уха, а это уже не соответствовало действительности.

После телефонного разговора мне стало легче. Ненамного, но легче. Я даже вспомнил, что должен что-то сделать. Когда я подъезжал к Кей-Бридж, в голове у меня окончательно прояснилось. Ну конечно, Рут просила купить джин. И была совершенно права. Мы просто не могли обойтись без джина. Нам требовалось море джина. Поэтому я зашел в винный магазин и купил две бутылки «Джилби». А может, «Гордон». Точно я не помню.

Одну бутылку я открыл прямо в машине и глотнул теплого неразбавленного джина. С трудом мне удалось удержать его в желудке, и несколько минут спустя мои нервы успокоились настолько, что правая нога перестала сползать с педали газа.

Только после второго глотка я понял, что выбрал более долгий путь, через Джордж Вашингтон Парквей, Лисбург и дорогу номер 9, ведущую к Харперс-Ферри. Долгий не по расстоянию, а по времени. Быстрее я мог добраться до дома по шоссе 340.

Я достал жестяную коробочку и одной рукой свернул три сигареты, чтобы их хватило на весь путь. Мне пришлось поднять стекла, чтобы табак не разлетался, и, когда я свернул сигареты, в кабине было нечем дышать, а я весь вспотел. Мне показалось, что я чувствовал, как джин испарялся из всех пор моего тела. Я закурил, опустил стекло и вновь приложился к бутылке.

К сожалению, джин не отвлек меня от мыслей о Максе Квейне. Я думал о Квейне и его шее, и как ее перерезали, и никак не мог отогнать навязчивое «от уха до уха». Задавшись вопросом, когда это произошло, я сам и ответил на него. В тот момент, когда я проходил мимо раздетых по пояс пуэрториканцев, передававших друг другу бутылку в бумажном пакете. То есть за минуту или две до того, как я подошел к трехэтажному дому, прошел мимо мальчика и девочки, играющих на крыльце, и начал подниматься по лестнице, где встретил широкоплечего мужчину с короткими ногами и густыми черными бровями, которого я видел раньше, но так и не вспомнил, где именно.

Гораздо проще для меня было вспомнить, как я познакомился с Максом Квейном. Двенадцать лет назад. К тому времени он уже успел закончить какой-то колледж в Колорадо, защитив диплом по такой полезной науке, как психология. Он начал работать в отделении профсоюза государственных работников в Денвере. Энергия, с которой он взялся за дело, и природный ум не остались незамеченными, его перевели в Вашингтон, и к моменту нашей встречи Квейн занимал должность международного представителя.

Двадцатисемилетний Уэрд Мурфин был к тому времени организационным директором профсоюза. Стейси Хандермарк, мягкий и добрый президент ПГР, пусть нехотя, но признавал, что ему необходим сильный и безжалостный помощник, на которого он мог полностью положиться. Поэтому Мурфин и стал организационным директором в двадцать семь лет.

Мурфин и Квейн хорошо дополняли друг друга, и, помня об этом, с 1966 по 1972 год я привлекал их обоих к организации четырех избирательных кампаний. За эти годы Уэрд Мурфин практически не изменился. Он остался таким же сильным и безжалостным, хотя его страсть к подробностям росла прямо на глазах.

Квейн стал другим. Энергия и ум остались при нем, но иллюзии уходили, а замены им Квейн так и не нашел. Их место могло бы занять честолюбие, но для этого требовалась убежденность в том, что от человека что-то зависит, а Квейн слишком хорошо знал подноготную нашей выборной системы.

В итоге его помыслы устремились к деньгам, причем Квейна не слишком волновало, каким образом они попадали к нему в руки. Он частенько участвовал в различных махинациях, дурно пахнущих, но сулящих быстрое обогащение. Иногда они удавались, и тогда у Квейна появлялись деньги, которые он быстро тратил, не испытывая при этом особой радости.

Но большинство его прожектов заканчивались так же, как и попытка вывезти из Мексики марихуану при помощи пилота времен второй мировой войны. Я было подумал, а не участвовал ли в подобном мероприятии тот коротконогий широкоплечий мужчина с густыми бровями, так стремительно пронесшийся вниз по лестнице? Но решил, что это маловероятно, так как нисколько не сомневался, что видел его раньше. Но пока не мог вспомнить, где и когда.

Поэтому я начал перебирать в памяти события дня час за часом, стараясь припомнить всех и вся. Денек выдался на редкость насыщенным, и, доехав до Лисбурга, я успел вспомнить лишь то, что происходило до моего прихода в трехэтажный кирпичный дом.

Хотя мне этого и не хотелось, но перед глазами вновь встали залитая кровью ванная, тело Квейна, горячий чайник, чашка кофе, блюдце и ложка на кофейном столике. Я пощупал карман, чтобы убедиться, что ложка на месте. Она никуда не делась, и тут я внезапно вспомнил, где видел мужчину с густыми бровями.

Он сидел в черном «плимуте», когда я входил в дом моей сестры в Джорджтауне. Когда я вышел из ее дома, его заменил другой, выдававший себя за детектива Нестера. Я вспомнил широкоплечего мужчину не только из-за густых, похожих на гусеницы бровей, но также и по ложке, напомнившей мне о сестре. Я снова потрогал ложку. Я мог порассуждать о ней и о том, как она попала к Квейну, прямо сейчас или отложить это на завтра. Я выбрал завтра. Я часто прибегал к этому средству, когда предстояло заняться неприятным делом.

Когда я добрался до дома, собаки и кошки встретили меня с большой радостью. Петухи и утки не обратили на мое прибытие ни малейшего внимания. Было почти четыре часа, и Рут сидела на веранде со стаканом ледяного чая в руке. Когда я наклонился и поцеловал ее, она улыбнулась и сказала:

– Вы благоухаете джином, сэр.

– Вероятно.

– Ты пьян?

– Нет, но подумываю, не напиться ли мне.

Она пристально посмотрела на меня.

– Плохие новости?

– Очень.

– Присядь, а я приготовлю что-нибудь, чтобы помочь тебе напиться.

Я сел, Рут ушла в дом и вернулась с большим бокалом джина с тоником. Я свернул сигарету, закурил, отпил из бокала и оглядел свои владения.

Нельзя сказать, что это была настоящая ферма, потому что сразу за прудом находился поросший лесом довольно крутой холм. Пейзаж скучнейший. Правда, бывший владелец утверждал, что его отец и брат почти сто лет жили на доходы с этих восьмидесяти акров, но мне с трудом в это верилось.

Дом, построенный в 1821 году, достался мне жалкой развалюхой. Было бы дешевле и куда практичнее снести его и построить новый. Вместо этого я потратил кучу денег, чтобы привести его в божеский вид, так как раньше удобства были во дворе, а электропроводка – в одной комнате.

После того как в доме появился подземный бункер для сбора отходов, две ванные и современная электрическая кухня, водопроводчик смог послать старшего сына в Йельский университет, а электрик – отправить жену в кругосветный круиз.

Я думал о ферме, потому что мне не хотелось думать о чем-то еще, особенно о прошедшем дне.

– Тебе дважды звонили, – прервала мои мысли Рут.

– Кто?

– Во-первых, сенатор Корсинг. Вернее, кто-то из его сотрудников. Сенатор хочет, чтобы ты завтра позвонил ему.

– Зачем?

– Молодая дама, говорившая со мной, не сообщила мне никаких подробностей.

– А кто еще?

– Мистер Квейн. Я дала ему телефон Одри. Он дозвонился до тебя?

– Квейн?

– Да.

– Квейн мертв. Может, мне лучше рассказать тебе обо всем.

– Да, пожалуй, так будет лучше, – кивнула Рут, не сводя с меня глаз.

И я рассказал ей обо всем, о всех событиях этого дня, не упомянув лишь о ложке. Я умолчал о ней, потому что сам не разобрался, в чем тут дело.

Когда я наконец закончил, часы показывали половину седьмого и оказалось, к моему полному удивлению, что мой бокал опустел лишь наполовину. Лед давно растаял, но бокал все еще холодил руку, и я одним глотком допил оставшийся джин с тоником.

– У нас такое случается, не так ли? – прервала молчание Рут.

– Да. Постоянно.

– Это глупо.

– Да.

– Я вот о чем. Если мистер Квейн знал или хотя бы предполагал, что случилось с мистером Миксом, почему он позвонил тебе? Почему он не позвонил в полицию?

– Не представляю, – я пожал плечами. – Возможно, он решил, что сможет заработать на этом деньги.

– И ты думаешь, что Квейна убил именно тот мужчина, что утром наблюдал за домом твоей сестры?

– Да, один из них. Их было двое.

– А почему они наблюдали за домом Одри?

– Не знаю.

– Это как-то связано с мистером Миксом?

– Я думаю, тут все связано с мистером Миксом.

– Каким образом?

– Не знаю.

Несколько секунд она смотрела на меня, а потом улыбнулась.

– Ты нашла что-то забавное? – поинтересовался я.

– В некотором смысле.

– Что именно?

– Вообще-то, забавные мысли сейчас неуместны.

– Из-за Квейна?

– Да.

– На похоронах частенько шутят. Ничего не могут с собой поделать.

– Легкая форма истерии?

– Возможно, – кивнул я.

– Мне всегда казалось, что мистеру Квейну грустно жить на свете. И он ужасно несчастный.

– Боюсь, так и было на самом деле.

– У него было много друзей?

Я на мгновение задумался.

– Нет. Вряд ли. Пожалуй, только Мурфин. И я. Полагаю, я был его другом. У него было много знакомых, но катастрофически не хватало друзей.

– Некоторым людям необходимо иметь много друзей, – заметила Рут.

– Твои рассуждения о друзьях имеют отношение к тому, что ты нашла забавным?

– Наверное, – вновь улыбнулась она. – Мне кажется, что происходящее несколько напоминает вестерн.

– Вестерн?

– Фильм.

– Ага, – кивнул я. – Чем же?

– У нас были причины приехать сюда четыре года назад, не так ли?

– Разумеется.

– Я думаю, эти причины весьма схожи с теми, что побуждают героя вестерна, седовласого ковбоя, засунуть пистолет в кобуру, остепениться и заняться чем-то, отличным от стрельбы.

– Потому что он испугался?

Она покачала головой.

– Нет, потому что ему надоело быть благородным ковбоем, или наскучило, или то и другое вместе.

– О боже, да ты у меня романтическая личность.

– Я еще не закончила. Итак, он выращивает горох, или пасет скот, или занят каким-то другим делом, которое, как он решил для себя, доставляет ему большее удовольствие, чем стрельба из пистолета, в крайнем случае винтовки. Именно тогда они и приходят к нему.

– Кто?

– Жители городка.

– Ага.

– Они обеспокоены.

– Из-за нечестного шерифа.

– Который силой и угрозами держит в страхе весь город.

– И метко стреляет.

– Очень метко, – поправила меня Рут.

– Они предлагают ему деньги? – спросил я. – Это неплохая завязка.

– Может, и предлагают, но не слишком большую сумму. И не деньги побуждают его согласиться помочь горожанам.

– Какова же истинная причина?

– Ему интересно узнать, появился ли человек, который стреляет лучше, чем он.

– Подобное любопытство может привести к тому, что его убьют.

– Только не в вестерне, – возразила Рут, и беспечность исчезла из ее голоса.

Я ответил не сразу.

– Я понимаю, что ты хочешь мне сказать. Ты бы предпочла, чтобы я остался дома и выращивал горох.

– Естественно, – кивнула она. – Но это не все.

– А что еще?

– Я также пыталась сказать тебе, что понимаю, почему ты не можешь остаться.

Я встал, подошел к Рут и положил руку ей на плечо. Она накрыла мою руку своей, но не подняла на меня глаз, продолжая смотреть на пруд, где плавали утки.

– Ну, раз уж ковбой решил помочь городу, не стоит откладывать это дело в долгий ящик.

– Да, – Рут сжала мою руку, – но сначала тебе надо переодеться.

Я переоделся и пошел доить коз, которых обрадовал мой приход.