Текст книги "Желтый билет"

Автор книги: Росс Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– О боже, а вдруг в этом все и дело.

– Да, – радостно ответил Мурфин. – А вдруг.

Глава 13

Детектив Арон Оксли из отдела убийств полицейского управления Вашингтона не мог придумать ничего другого, кроме как предъявить мне обвинение в совершении уголовного преступления, за которое, как он сказал, мне суждено провести от пяти до десяти лет в одной из тюрем округа Колумбия. Преступление, которое имел в виду Оксли, заключалось в том, что я не сообщил в полицию о совершенном преступлении, убийстве Макса Квейна. Эрл Инч отреагировал на слова детектива, как и положено адвокату, получающему сто долларов в час, с откровенной насмешкой и холодным презрением. Детектив Оксли не рассердился, потому что в действительности не стремился к тому, чтобы засадить меня за решетку. Куда в большей степени его интересовало, почему я бросил пустую бутылку из-под «Олд Оверхоулд». И Мурфин. Его очень интересовал Мурфин.

– Эти двое в лыжных масках. У обоих были пистолеты, так?

– Так.

– И один из них…

– В голубой маске, – уточнил я.

– Да, в голубой маске. Значит, он принял позу, как вы говорите, фебеэровского полуприседа…

– Да, – кивнул я. – Как в телевизоре.

– Понятно, – вздохнул Оксли и, возможно, чуть пожал плечами. – Как в телевизоре. Значит, у мужчины в голубой маске был пистолет, так же, как и у мужчины в красной маске, но вас это нисколько не обеспокоило. Вы подняли с земли пустую бутылку, бросили ее, и она угодила в руку мужчины в голубой маске. Как раз в тот момент, когда он собирался застрелить эту женщину.

– Очевидно, мистер Лонгмайр пытался предотвратить преднамеренное убийство, – Инч честно отрабатывал свой гонорар. – Думаю, его следует похвалить.

– Примите мои поздравления, – сказал мне детектив. – Вы были великолепны.

– Благодарю.

– А теперь еще раз скажите мне, почему вы бросили бутылку?

– Не знаю, – ответил я. – Мне хотелось помешать ему.

– А вам не приходило в голову, что эти парни с пистолетами могут обидеться? Рассердиться, знаете ли, решить, что пяток пуль можно выпустить и в вашу сторону?

– Очевидно, мистер Лонгмайр сознательно рисковал своей жизнью ради спасения этой женщины, – Инч произнес эту фразу столь убедительно, что я сам едва не поверил ему.

– Мистер Инч, – повернулся к адвокату Оксли, – я понимаю, что вы представляете здесь интересы вашего клиента, и все мы можем по достоинству оценивать ваши усилия. И ценим их. Можете не сомневаться. Но я задаю вопросы мистеру Лонгмайру и буду очень признателен вам, если вы позволите ему ответить на них. Если же вам не понравятся его ответы, потом вы сможете объяснить мне, что в действительности хотел сказать ваш клиент. Договорились?

Инч улыбнулся. Холодно и самоуверенно.

– Посмотрим, что из этого выйдет, – ответил он, не связывая себя никакими обязательствами.

Улыбнулся и Оксли:

– Итак, мистер Лонгмайр, расскажите мне, о чем вы подумали, когда подняли и бросили бутылку.

– Ни о чем.

– Ни о чем?

– Если бы я о чем-нибудь подумал, я бы не бросил бутылку. И тем более не бросил бы ее, если б мне в голову пришла мысль о том, что меня могут застрелить.

– Отчего же вам в голову не пришла такая мысль? – спросил Оксли.

– Повторяю, я вообще ни о чем не думал. Я просто бросил бутылку, а когда мужчина в голубой маске наставил на меня пистолет, пожалел об этом.

Оксли откинулся назад, буравя меня взглядом ледяных голубых глаз, привыкших ко лжи. И ему и Инчу было чуть больше тридцати. Оксли не вышел ростом и набрал вес, так что выглядел полноватым. На шестифутовой фигуре Инча, наоборот, не было ни грамма лишнего жира. Упругой походкой и плавными движениями он мог сойти за спортсмена, точнее, теннисиста-профессионала. Надо отметить, одно время он серьезно задумывался над тем, чтобы оставить юриспруденцию ради тенниса.

Мы помолчали: Оксли задумчиво, даже угрюмо, Инч радостно, хотя я не определил причины его веселья. Оксли пробежал рукой по редеющим, излишне длинным волосам, поправил кобуру с пистолетом, затем достал из ящика стопку исписанных листов, положил их перед собой и постучал по ним указательным пальцем.

– Вы рассказали нам весьма занимательную историю, мистер Лонгмайр. О том, как вы оказались втянутым в загадочное исчезновение Арча Микса, о вашей сестре и прочем.

– Я рассказал вам все, что знал.

– Мы все зафиксировали на пленку, – подтвердил Оксли. – А вот запись допроса мистера Мурфина. Вы случайно не знаете, чем занимался мистер Мурфин, прежде чем попал в Фонд Валло?

– Он принимал участие в нескольких предвыборных кампаниях.

– А еще раньше?

– Работал в одном или двух профсоюзах.

– А до того?

– Кажется, он начинал на фирме, строившей кегельбаны.

– Он никогда не служил в полиции?

– Насколько мне известно, нет.

– Еще раз опишите мне этих мужчин в лыжных масках.

– Ну, роста они оба чуть выше среднего, среднего веса, двигались очень легко, то есть находились в хорошей спортивной форме. Поэтому можно сказать, что они далеко не старики.

– Во что они были одеты?

– На них были лыжные маски. Голубая и красная.

– А кроме масок?

Я покачал головой.

– Не помню.

– Позвольте мне зачитать вам показания мистера Мурфина, – сказал Оксли и перевел взгляд на лежащие перед ним листы бумаги. – Свидетель показал, что преступник в красной маске – мужчина, белый, ростом в пять футов десять дюймов или десять с половиной, весом сто шестьдесят пять или сто семьдесят фунтов, одетый в голубую, спортивного покроя рубашку с длинными рукавами, застегнутую на все пуговицы, и вылинявшие синие джинсы, расклешенные кверху. На ногах у него были белые теннисные туфли с тремя наклонными красными полосками. Свидетель не уверен в цвете носков. То ли они черные, то ли темно-синие. Свидетель склоняется к тому, что они черные. Преступник, согласно показаниям свидетеля, был вооружен пистолетом тридцать восьмого калибра с шестидюймовым стволом. Свидетель полагает, что марка пистолета «С и В», – Оксли посмотрел на меня. – То есть «смит-вессон».

– Понятно, – кивнул я.

– Дальше больше, – продолжал Оксли. – Свидетель показал, что преступник в голубой лыжной маске также мужчина, белый, ростом в шесть футов или на полдюйма выше, весом сто пятьдесят – сто пятьдесят пять фунтов, очень гибкий. Одет в темно-зеленую спортивного покроя рубашку с длинными рукавами, застегнутую на все пуговицы, и светлые, желто-коричневые вельветовые брюки, расклешенные книзу, изготовленные фирмой «Леви».

Оксли вкось посмотрел на меня.

– Вы хотите узнать, как свидетель определил фирму-изготовителя?

– Как?

– Когда преступник повернулся к вам спиной, мистер Мурфин заметил маленькую красную нашивку, которая есть на всех брюках фирмы «Леви».

Оксли восхищенно покачал головой и вернулся к показаниям Мурфина.

– На нем были полусапожки с подошвами из натурального каучука, вероятно, фирмы «Кларк». Высокие голенища не позволяли свидетелю определить цвет носков преступника.

Оксли перестал читать и поднял голову.

– Дальше упомянуты еще некоторые подробности, но, пожалуй, вам и так уже все ясно.

– Похоже, у мистера Мурфина очень острый глаз, – заметил Инч.

Оксли вновь покачал головой, на этот раз несколько устало.

– Я в полиции двенадцать лет и еще не слышал о свидетеле, который извинялся за то, что не смог разглядеть цвета носков у того парня, что наставил на него пистолет.

– Их было всего двое, – я пожал плечами. – Мурфин справился бы и с дюжиной.

– Неужели?

– Можете не сомневаться, – заверил я Оксли.

– И вы уверены, что он не служил в полиции? – все еще недоверчиво спросил Оксли.

– Я, во всяком случае, об этом не знаю.

– Он очень помог нам.

– Рад слышать об этом.

– Он даже нашел важную улику. По крайней мере, он сказал, что она важна. Возможно, так оно и есть.

– Важную улику?

– Откуда мне знать, важная она или нет? Чтобы убедиться, что мы ничего не упустим, Мурфин поднялся в комнату, которую снимала Рейнс, и осмотрел ее до нашего прихода. На всякий случай, знаете ли. Там он и нашел эту улику, – Оксли опять посмотрел на меня. – Что может означать для вас слово «Чад», кроме названия страны в Африке и мужского имени?

– Ничего.

– Совсем ничего?

– Совершенно верно, – ответил я. – Совсем ничего.

Они отпустили нас с Мурфином после того, как я в очередной раз рассказал о мужчине с густыми бровями, которого я видел спускавшимся по лестнице из квартиры Квейна. Я видел его только вчера, но когда рассказывал о нашей встрече, мне казалось, что все произошло в прошлом году. Даже в начале прошлого года.

Потом Инч, Мурфин и я зашли в маленький бар неподалеку от полицейского управления. Я позволил Инчу заказать виски, исходя из того, что он все равно брал с меня сто долларов в час. На этот раз за удовольствие выпить в его компании. Когда официант, получив заказ, отошел от нашего столика, я извинился и направился к телефону-автомату, висевшему около входной двери.

Ловкач снял трубку после третьего звонка.

– Сегодня днем застрелили Салли Рейнс, – сказал я. – Я это видел.

– Понятно, – после долгой паузы сказал Ловкач. – Очень жаль, – весьма сухо добавил он. – А как Одри? – тут в его голосе послышалась искренняя озабоченность.

– Она и дети поехали на ферму.

– Хорошо. Ты можешь рассказать мне об этой Рейнс… как это произошло?

Я рассказал, а когда закончил, добавил:

– Дядя?

– Что?

– Это дело становится семейным. Меня беспокоит Одри. Похоже, она сказала Салли Рейнс что-то из услышанного от Арча Микса. Салли все передала Максу Квейну. Теперь Макс мертв, как и Салли.

– Но Одри не знает, что именно она сказала Салли?

– Пока нет. Но она может вспомнить. Салли тоже не могла знать намерений Макса, но, должно быть, разобралась, что к чему. Салли была умна. Очень умна. Но и Одри далеко не глупа. И тот, кто убил Макса и Салли, может решить, что нужно убрать и остальных свидетелей.

– Да, – ответил Ловкач, – я понимаю, что ты имеешь в виду. Это вполне логично.

– Давай продолжим наши логические размышления. Как ты сам говорил, остается вероятность, пусть и совсем крошечная, что Арч Микс еще жив.

– Да.

– Если Микс вернется из небытия, он сможет вывести всех на чистую воду, не так ли?

– Думаю, что да.

– Хорошо, дядя, когда?

Я явственно услышал его вздох.

– Мне не следовало говорить тебе об этом.

– Но ты сказал.

– Да, сказал, – вновь последовала долгая пауза. – Сорок восемь часов, Харви. В течение следующих сорока восьми часов мы узнаем, жив он или нет. Но должен тебя предупредить, нет, я просто предупреждаю тебя, если ты скажешь об этом кому-нибудь, жизнь Микса окажется в серьезной опасности.

– То есть, если он жив, ему действительно придется нехорошо? Или, как ты только что выразился, его жизнь окажется в серьезной опасности?

– Это все, что я могу тебе сказать.

– Хорошо, дядя. Сорок восемь часов. Если за это время ничего не произойдет, я пойду в полицейское управление и скажу некоему детективу Арону Оксли из отдела убийств, что имеющаяся у тебя информация может вывести его на убийц Макса Квейна и Салли Рейнс. Детектив Оксли тебе понравится.

– Дорогой мальчик, если за сорок восемь часов ничего не произойдет, я сам позвоню детективу Оксли.

Глава 14

Макс Квейн жил в Бетесде, штат Мэриленд, в небольшом двухэтажном домике из красного кирпича с широкими карнизами и крытой гонтом крышей, неподалеку от бульвара Вильсона. На аккуратно постриженной лужайке перед домом высились четыре или пять вязов.

Большую часть гаража на две машины, поднятая дверь которого не мешала прохожим обозревать его внутренности, занимал «форд»-фургон, сошедший с конвейера два или три года назад. Рядом громоздилась всякая рухлядь, которую люди несут в гараж, потому что не могут найти для нее другого места.

Автомобиль Макса, зеленый «датсан 280», стоял на подъездной аллее.

Я оставил машину на улице и пошел к парадной двери, обойдя по пути два детских велосипеда. Один опирался на откидную подставку, другой лежал поперек дорожки. Я поднял его и поставил рядом с первым. Затем подошел к двери и позвонил.

Дверь открыла Дороти Квейн. В одной руке она держала наполовину пустой бокал, в другой – сигарету, под глазами темнели круги.

– А, это ты, – сказала она, выдержав должную паузу. – Еще один его друг. Ты был его другом, не так ли, Харви?

– Конечно, – ответил я. – Я был его другом.

– Значит, у него все-таки было двое друзей. А то я уже начала сомневаться.

– Мне войти или уехать?

– Не знаю. Я как раз думаю об этом. Пожалуй, тебе лучше войти.

Я вошел и последовал за Дороти в гостиную. Она повернулась и махнула сигаретой, предлагая сесть там, где мне хочется. Я выбрал кушетку. Она стояла, разглядывая меня, в синих джинсах и белой рубашке Макса с закатанными рукавами. То, что рубашка принадлежала Максу, я понял по петличкам воротника.

– Хочешь выпить? – спросила Дороти.

– Если тебя это не затруднит.

– Отнюдь, если ты обслужишь себя сам. Виски на кухне. Пшеничное. «Дикая индюшка». Десять долларов за бутылку. Дешевого Макс не признавал.

– Я знаю, – ответил я и прошел на кухню, плеснул в бокал виски, добавил воды и льда. Я не заметил грязных тарелок, испачканных стаканов или пластиковых мешков с мусором. Как и гостиная, кухня вся блестела. Я вспомнил фанатичную аккуратность Дороти. Она терпеть не могла беспорядка.

Я вернулся в гостиную и вновь сел на кушетку.

– Где мальчики?

– Там, – она мотнула головой в сторону окна, потом взглянула на часы. – Уже около шести, так что они скоро придут. Бегают где-то с друзьями. У детей всегда полно друзей, не так ли?

– Почти всегда, – уточнил я. – А твои друзья, Дороти? Куда подевались твои друзья? Раньше у тебя было много друзей.

Она присела на зеленое кресло, одно из двух, стоящих у камина. И пристально посмотрела на меня. В тридцать пять лет Дороти Квейн все еще оставалась потрясающей женщиной, с прекрасным, словно высеченным из мрамора, лицом, неподвластным времени. Никакой косметики и ясные серые глаза. И если б не нос, я бы не догадался, что она плакала. Нос покраснел и блестел на конце, как бывало всегда, когда она плакала, а такое частенько случалось по воскресеньям, которые мы давным-давно проводили вместе. Особенно, когда в окна стучали капли дождя.

Круги под глазами ни о чем не говорили, потому что они никогда не исчезали с лица Дороти Квейн. Наоборот, они, среди прочего, превращали Дороти в потрясающую женщину. Круги казались нарисованными для того, чтобы произвести впечатление на окружающих, и действительно, взгляд, случайно брошенный на Дороти, обязательно задерживался на ее лице. Но нос выдавал ее полностью.

В конце концов она устала смотреть на меня, отпила из бокала, затянулась сигаретой, выпустила струю дыма.

– Ты прав, когда-то у меня были друзья.

– Много друзей.

– Они терпеть не могли Макса. Мои друзья терпеть не могли Макса, и наши пути разошлись. Макса могли терпеть только ты и Мурфин, но вы совсем не походили на остальных моих друзей, не так ли?

– Я, во всяком случае, старался отличаться от них, – ответил я. Насколько я помню, остальные друзья Дороти были довольно надменными личностями, которые редко одобряли поступки Макса и не хотели иметь с ним ничего общего. Мне кажется, они считали его подлецом.

Дороти снова отпила из бокала, еще раз затянулась и повернулась к камину.

– Знаешь, я собираюсь покончить с собой.

– О, – удивился я. – Когда?

– Ты мне не веришь?

– Разумеется, верю. Меня лишь интересует, какой момент ты считаешь наиболее подходящим.

– Еще не знаю. Вероятно, после похорон. Да что это за похороны! Кто понесет гроб? Мурфин не может никого найти. Забавно, не правда ли? Умирает тридцативосьмилетний мужчина, и у него не находится шестерых друзей или хотя бы знакомых, которые понесут его гроб. Мне кажется, это чертовски забавно.

– После похорон, – сказал я, – и до того, как ты покончишь с собой, почему бы тебе и детям не приехать на ферму и не пожить там? Рут будет вам рада. Да и тебе всегда нравилась Рут.

Дороти как-то странно взглянула на меня.

– Ты это серьезно?

– Конечно.

– Тебя надоумила Рут?

– Нет.

– Даже не знаю, что и ответить. И сколько мы сможем там жить?

– Сколько захотите, – вырвалось у меня, хотя я и надеялся, что они останутся дня три, максимум неделю. – Я повесил над прудом новые качели. Мальчикам они очень понравятся.

Дороти Квейн затушила сигарету в пепельнице.

– Даже не знаю, – повторила она. – Мне надо подумать.

– А чего тут думать. Приезжай в субботу, сразу после похорон.

– Я могу покончить с собой на ферме? – она заставила себя улыбнуться.

– Конечно, – ответил я. – Почему бы и нет?

Дороти встала, подошла, взяла мой бокал.

– Давай, я наполню его. С водой, да?

– С водой, – кивнул я.

Вернувшись, она села в зеленое кресло и уставилась на холодный, пустой, как мне показалось, недавно вычищенный камин.

– Ты ее знал?

– Кого?

– Не прикидывайся дурачком, Харви. Ты понимаешь, о ком я говорю. О девке, с которой спал Макс. Черномазой.

– Это была хорошая, умная девушка, – ответил я.

Дороти заметила, как дрогнул мой голос, и тут же повернулась ко мне.

– Была? Ты сказал – была?

– Она мертва, – ответил я. – Ее застрелили сегодня днем. Мы с Мурфином видели, как это произошло.

Какое-то время Дороти молчала.

– Извини, – наконец сказала она. – Я пыталась разобраться с тем, что должна чувствовать, и теперь думаю, что не права. Кажется, я назвала ее черномазой. На меня это не похоже, не так ли? На Дороти Квейн, борца за гражданские права из Бэннокбурна, шагавшую рядом с Мартином в Селме.

– Забудем об этом.

– Ее убили за то же, что и Макса?

– Думаю, что да.

– Ты знаешь, сколько денег оставил Макс?

– Нет.

– Он оставил шестьсот пятьдесят три доллара и тридцать два цента. Это на банковском счету. В бумажнике у него было девяносто шесть долларов. С мелочью. В полиции сказали, что со временем отдадут их мне. А я ответила, что они нужны мне сейчас. Когда он умер, у меня было восемьдесят шесть долларов. Я их уже потратила на продукты. Мурфин обещал, что я получу чек от Фонда Валло. Последнюю получку Макса. Тысячу двести долларов после вычета налогов. Или чуть больше. Макс зарабатывал тридцать шесть тысяч в год плюс машина и расходный счет. Он нигде не получал больше. Но он все тратил. Или мы все тратили. И он не оставил страховки. Я думала, он застрахован, но оказалось, что нет. Я не знаю, что мне теперь делать. Наверное, я покончу с собой.

И на мгновение мне показалось, что я перенесся на много лет назад, в дождливый воскресный день на Массачусетс-авеню. Я даже вздрогнул от неожиданности. А Дороти продолжала свой монолог:

– Я не понимаю, что произошло с Максом. Когда я встретилась с ним, он был милым, большеглазым ребенком, который хотел изменить жизнь к лучшему. Ты познакомил нас. Мы даже собирались присоединиться к Корпусу мира. Смех, да и только. Если Максу и удалось что-то изменить, так это себя. Из милого большеглазого ребенка он превратился в грубого, жестокого, циничного мужика. Он понял, что ему нравится манипулировать людьми. В этом ему не было равных. Он манипулировал мною. Я не возражала. Я знала, что он делает. Но других это не устраивало, и вскоре они начинали относиться к Максу с подозрением. Возможно, даже боялись его. Максу было все равно. Политика как нельзя лучше подходила ему. Она давала возможность манипулировать людьми. А все остальное для него не имело значения. Он даже говорил, что согласен помогать Уоллесу, но того застрелили, и услуги Макса не потребовались. А потом пошли какие-то темные дела. Я о них ничего не знала. Макс мне ничего не рассказывал. Но однажды принес в бумажном пакете десять тысяч долларов. Где он их взял, Макс не сказал. И постоянно повторял, что хочет провернуть большое дело. Он продолжал говорить об этом перед тем, как его убили. Называл самым большим делом. Говорил, что после него сможет в тридцать восемь лет уйти на заслуженный отдых и увезти нас всех в Европу. Из него так и била энергия. Мы даже стали спать в одной постели, чего не случалось бог знает сколько времени. Дело обещало быть большим, очень большим. Он надеялся получить тысяч двести, не меньше. Потом его убили, и дело лопнуло. И теперь Макс мертв, а на его банковском счету шестьсот пятьдесят три доллара и тридцать два цента. Я собираюсь покончить с собой, действительно собираюсь.

Дороти заплакала, очень тихо, и я вспомнил, что и раньше она плакала так же бесшумно. Я встал, подошел к ней и положил руку на плечо. Оно чуть подрагивало.

– Приезжай на ферму в субботу, – повторил я. – Привези детей, приезжай сама, и мы обсудим, как тебе покончить с собой. Возможно, мы сможем найти что-нибудь более-менее приятное.

– Ты мне не веришь, – всхлипнула она.

– Я тебе верю.

– Нет, не веришь.

– Возьми, – я протянул ей носовой платок. Дороти вытерла глаза и посмотрела на меня.

– Когда ты их отрастил?

Я пригладил усы.

– Года два назад.

– Знаешь, на кого ты с ними похож?

– На кого? – вздохнул я.

– На Дона Амеха. Ты помнишь Дона Амеха?

– Конечно, – ответил я. – Дон Амех и Алиса Фей.

– Усы у тебя, как у него, но вот одежда… Кого ты в ней изображаешь?

Я оглядел себя. Старые вылинявшие джинсы, которые я считал модными, выцветшая рубашка, купленная у «Сирса» до того, как я перестал пользоваться услугами этой фирмы.

– Никого я не изображаю.

– Раньше ты носил костюмы. Я помню, ты не надевал ничего, кроме костюмов и жилеток. Ты даже заказывал их в Лондоне. Кстати, ты знаешь, что Макс старался одеваться так же, как ты?

– Первый раз слышу.

– У него тридцать или сорок костюмов и пиджаков. Вы практически одного роста и веса. Если они тебе нужны, можешь их взять.

Я обдумал ее предложение.

– Вот что я тебе скажу, Дороти. Я куплю пару костюмов.

– Ты можешь взять их и так.

– Лучше я их куплю.

– Пожертвование вдове Квейн, да?

– Почему бы и нет?

– Ну, деньги мне не помешают. Пошли.

Она поднялась, не выпуская из руки бокала, и пошла в спальню. Уже не плача. Я шел следом. Спальня была такой же чистой и аккуратной, как и весь дом. Дороти раздвинула двери встроенного шкафа, занимающего чуть ли не всю стену.

– Выбирай, – сказала она.

На деревянных плечиках висело двадцать пять или тридцать костюмов и не меньше пятнадцати пиджаков. Костюмы главным образом серые и синие, из шерстяных тканей, несколько твидовых очень симпатичных расцветок и два летних, из светлого габардина. Макс, похоже, не жаловал синтетику. Пиджаки он предпочитал из твида и ткани «в елочку». Нравилась ему и шотландка приглушенных тонов. Я выбрал серый летний костюм и еще один, коричневый, из твида, видимо, ни разу не надеванный. Я подумал, что твидовый костюм необходим мне для прогулок по ферме. Грубый на ощупь, ворсистый, к нему, решил я, очень подойдет трость из терна. Взял я и два пиджака, один опять же летний, другой – из темно-серого кашемира. Макс определенно не ограничивал себя в одежде.

– Хочешь их померить? – спросила Дороти, когда я отошел от шкафа.

– Нет, – ответил я. – И так видно, что они мне подойдут.

– Раз мы уже здесь, не хочешь ли ты утешить меня, как в старые времена? – спросила она вскользь, как бы экспромтом, но совершенно серьезно.

– Я бы с удовольствием, Дороти, но думаю, не стоит этого делать.

– Почему?

Это был хороший вопрос, и мне с трудом удалось найти ответ, не вызвавший потока слез и мыслей о самоубийстве.

– Могут прийти мальчики. Ты же не хочешь, чтобы они застали нас в постели?

– Нет, пожалуй, что нет.

– Может, в другой раз, – улыбнулся я.

В гостиной она настояла, что костюмы и пиджаки стоят не больше двухсот долларов, хотя Макс заплатил за них все восемьсот. Он всегда покупал самое лучшее.

Я выписал чек и протянул его Дороти.

– Если тебе потребуются деньги, дай мне знать.

Она посмотрела на меня.

– Тебе действительно нравился Макс? Хотя его никто не любил, за исключением разве что Мурфина.

– Он был моим другом.

– И ты все еще любишь меня?

Я подавил вздох.

– Я очень люблю тебя, Дороти. Так же, как и Рут. Мы ждем тебя на ферме в субботу. Тебя и мальчиков.

– Может быть, – ответила она.

– Мы правда хотим, чтобы ты приехала.

– Возможно, я и приеду, если раньше не покончу с собой.