Текст книги "Четвертый Дюранго"

Автор книги: Росс Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Глава седьмая

Поставив «Мерседес» на одно из четырех пустых мест стоянки перед универсамом «Фиггса» на Мейн-стрит в Дюранго, они вошли в него как раз перед закрытием и успели приобрести для Джека Эдера четыре рубашки модели «Эрроу», две пары джинсов «Леви», четыре пары носков и шесть пар шортов «Жокей»; Эдер испытал большое удовольствие, убедившись, что обхват шеи равен пятнадцати с половиной дюймов, а талии – тридцати четырем.

Пока Винс расплачивался наличными, Эдер с удивлением наблюдал, как пятидесятилетняя продавщица с копной взбитых золотистых волос обернула пачку двадцатидолларовых банкнот ленточкой, засунула их в металлический цилиндр, который по пневматическому трубопроводу тут же оказался у кассира на втором или третьем этаже.

Когда они снова оказались в «Мерседесе», Эдер сказал:

– Невольно начинаешь верить в путешествия во времени. Куда, по твоему мнению, мы вернулись – в пятидесятые годы?

– В пятьдесят третий, – ответил Винс, – поскольку до него я ничего не помню.

Сделав последнюю остановку у магазина напитков, где Винс купил две бутылки «Джека Даниэлса», они добрались до «Холлидей-инн» и на четвертом этаже сняли соседние номера с видом на океан. Зайдя к Эдеру, Винс остановился у окна, глядя на Тихий океан, который был, скорее, зеленым, чем синим. Он слышал плеск воды: Эдер принимал первую за пятнадцать месяцев настоящую ванну, и его на удивление приятный баритон о радости полета в синем небе.

Винс повернулся от окна, встречая вышедшего из ванной Эдера, уже одетого в серые джинсы и рубашку стального цвета с сохранившимися складками. Эдер присоединился к Винсу у окна, откуда они не меньше минуты смотрели на простирающийся перед ними океан. Затем Эдер повернулся и двинулся к столу, на котором рядом с ведерком со льдом стояла бутылка виски.

– Хочешь глотнуть? – спросил Эдер, бросив в стакан кубик льда и плеснув туда бурбон.

– Пока нет, – ответил Винс, продолжая смотреть на океан.

– Так. Когда ты последний раз видел ее?

– Две недели назад.

– Ну и?

Винс повернулся к нему.

– Я поехал из Ла-Джоллы в Агуру, чтобы оплатить ежемесячный счет. Я расплачивался наличными пятнадцатого числа каждого месяца.

Эдер кивнул.

– Где эта Агура находится – по отношению к Лос-Анжелесу?

– В северном конце долины Сан-Фернандо. Там холмистая местность – низкие округлые возвышенности, выгоревшие под солнцем, но в период дождей все зеленеет. Несколько красивых старых дубов. И там все очень… – Винс вспоминал слово, которое слышал от медиков, – …без признаков угрозы.

– Умиротворяющее, – перевел Эдер.

– Умиротворяющее. Из своего окна она порой может увидеть оленей, а как-то даже пробегала парочка койотов.

– Данни почему-то всегда любила койотов.

Данни – Даниель Эдер Винс, жена отлученного от профессии юриста, дочь судьи, который стал тюремной пташкой. Поскольку тема койотов истощилась, Винс ждал очередного вопроса Эдера, догадываясь, каким он по логической раскладке должен быть.

– Что говорят врачи?

– Им свойственен осторожный оптимизм. Но поскольку они получают наличными шесть тысяч ежемесячно, чего иного можно от них ожидать?

– Но к тебе это не относится.

– Я всего лишь, – голос Винса дрогнул, – всего лишь посыльный. Каждый месяц пятнадцатого числа я езжу туда и передаю конверт людям, которые слишком вежливы, чтобы считать деньги в моем присутствии. Пока они пересчитывают их, я жду в маленьком зале для свиданий с большим живописным окном. Они приводят Данни. Она сидит в дальнем конце стола со своей привычной улыбкой на губах, словно ты – самое удивительное создание в ее жизни. А потом она говорит: «Кто вы? Не думаю, чтобы я вас знала.»

Закрыв глаза, Эдер растер их и переносицу большим и указательным пальцами.

– А может, она просто обманывает, а? – сказал он, открывая глаза и щурясь, как бы поняв, что признание этого факта еще хуже, чем его отрицание.

– Не уверен. Послушав пару месяцев «кто-вы-такой?», я начал излагать ей, что я Уоррен Битт или Джерри Браун – которых она тоже вроде не знала – или даже Брюс Спрингстин. Но она твердила лишь одно: «Не думаю, что я вас знала».

– Черт побери, Келли, – сказал Эдер, поворачиваясь к столу; он решил было плеснуть себе еще глоток бурбона, но передумал и налил полный стакан, который тут же выпил и снова повернулся к Винсу: – Думаешь, меня она узнает?

– Можем выяснить.

– Думаю, что нет.

Винс кивнул.

Решив, что после услышанного ему нужно еще выпить, Эдер кинул в стакан еще несколько кубиков льда. Наполнив его бурбоном, он спросил:

– Ты рассказывал ей о Поле?

– Тринадцатого апреля прошлого года – через день после того, как все это случилось, – я привез конверт на два дня раньше. Мы с ней снова расселись за столом в маленьком зале для свиданий. За окном, ярдах в тридцати, прошла пара оленей, и она смотрела на них и улыбалась.

– И что ты ей тогда сказал?

– Что-то вроде: «Твой брат Поль застрелился прошлым вечером в борделе в Тихуане».

– И что?

– И ничего.

Вздохнув, Эдер медленно и осторожно опустился на стул, словно его мучила какая-то сильная непонятная боль. Он сидел, склонившись вперед, поставив локти на колени и держа стакан в обеих руках и не сводил глаз с ковра.

– Дарвин Лум…

– Начальник тюрьмы.

Эдер кивнул, не поднимая глаз.

– Он сказал мне, что это было самоубийство, еще не сообщив о твоем звонке из Ла-Джоллы. Наверное, старался подготовить к шоку. И знаешь, что я ему ответил? – Эдер поднял глаза от ковра и грубо передразнил свой собственный голос: «Мой сын никогда не лишит себя жизни. Только не мой сын.» С горечью, направленной в свой адрес, он тряхнул головой и снова принялся изучать ковер. После долгого молчания, Эдер опять поднял голову и сказал неожиданно усталым голосом: – Так расскажи мне толком, что там произошло, Келли. Только не ту чушь, что ты нес по телефону.

– Ты прав. Это была чушь.

– Ты боялся, что тебя записывают?

– Или что тебя.

– В письмах ты был не лучше. На то были причины?

– Причины были.

– Хотел бы послушать, – вздохнул Эдер.

– Копы в Тихуане утверждали, что, когда все это случилось, Пол был один в своей комнате наверху. Они также говорили, что он заказал двух девочек. Когда я добрался туда из Ла-Джоллы, один из копов представил мне то, что, по его словам, было показанием под присягой этих девочек, которые к тому времени уже исчезли и, скорее всего, навсегда. Из их показаний следовало, что они только поднимались наверх в номер Пола, когда услышали выстрелы.

– Почему они вызвали именно тебя… полиция Тихуаны?

– В бумажнике у Пола была визитная карточка с припиской «связаться в случае необходимости». Отпечатанные на ней твое имя, старый адрес и телефон были перечеркнуты. С тыльной стороны карточки были мои данные.

– Так как эти в Тихуане изложили тебе все происшедшее?

– Они сказали, что он засунул себе в рот сорок пятый калибр и дважды нажал курок.

– Дважды? – переспросил Эдер.

Винс кивнул.

– Предполагаю, что ты его видел.

– Я в самом деле видел его, Джек. И много дней эта картина стояла у меня перед глазами. Там в самом деле было два выстрела.

С сомнением покачав головой, Эдер снова уставился на ковер своими голубыми глазами, которые на этот раз сохраняли непонимающее выражение, как у девятидневного котенка. Но когда он, наконец, поднял их, стало ясно, что безмятежная невинность окончательно покинула их. Они походили на кусочки голубоватого льда, подумал Винс, и ему показалось, что, когда Эдер отведет зрачки в сторону, он услышит сухой льдистый хруст.

Под мрачными глазами и крупным носом Эдера располагался большой рот, уголки губ которого в прошлом были неизменно приподняты, готовые произнести очередную шутку. Теперь с шутками было покончено, и губы сжались в тонкую прямую линию; разжались они лишь для того, чтобы произнести:

– О'кей, Келли. А теперь ты мне расскажешь о подлинных неприятностях.

Глава восьмая

Подлинные неприятности начались несколько меньше пятнадцати месяцев назад, после того как Винс был дисквалифицирован, а Эдер отправлен в тюрьму. Начало им было положено, когда Винс сложил большой чемодан, покинул родной штат и двинулся в своем синем «Мерседесе» в Ла-Джоллу в Калифорнию, где ему удалось снять за более или менее приемлемую плату квартирку в кондоминиуме на набережной на углу Берегового бульвара и Пирл-стрит.

Апартаменты из двух спален с дорогой мебелью принадлежали бывшему клиенту, представлявшему фирму по добыче нефти «Санчес и Мэлони» – нефтяники обычно называли ее Маленький Мекс и Большой Мик. Когда стоимость нефти дошла до 30 долларов за баррель, фирма купила кондоминиум, куда партнеры могли прилетать на уик-энды в реактивном самолете компании.

Им удалось воспользоваться приобретением не более трех раз, после чего они предложили помещение Келли Винсу за 3000 долларов в месяц, которые должны были вычитаться из долга фирмы ему в 39 000 долларов, но фирма, склонная к авантюризму, не смогла выплатить их ему, поскольку цена нефти упала до 15 долларов за баррель. Эти 39 000 долларов были суммой гонорара, который Винс – до своей дисквалификации – должен был получить с компании «Санчес и Мэлони», ибо представлял интересы вице-президента в процессе, по которому тот должен был в случае неблагоприятного исхода уплатить 5 миллионов долларов. В выдвинутом обвинении утверждалось, что Джой Мэлони в «Петролеум-клубе» сбил с ног вице-президента одной из крупных компаний и стал топтать его своими новыми ковбойскими сапожками змеиной кожи в то время, как полупьяный Пако Санчес подбодрял своего партнера возгласами «Оле!».

Вице-президент данной крупной компании отказался от обвинения после того, как Келли Винс показал ему фотокопии записей в регистрационном журнале одного из мотелей Хьюстона рядом с международным аэропортом.

– Молодая женщина, которая не меньше семи раз делила с вами номер, – сказал Винс голосом, который, как он считал, отличался холодной сдержанностью, – фактически пользовалась вашей фамилией, хотя, как выяснилось, она не жена ваша, а шестнадцатилетняя племянница.

Через шесть месяцев после провала процесса и через два дня после отлучения Винса от профессии, Пако Санчес и Джой Мэлони, явившись к нему, предложили ключи от кондоминиума.

– Можешь оставаться там, пока не стихнет трепотня и не перестанет вонять дерьмо, – сказал Санчес.

– Или пока нефть не подскочит до двадцати пяти долларов за баррель, – добавил Мэлони.

Санчес грустно усмехнулся.

– Как я и сказал, Келли. То есть, навсегда.

Келли Винс выкинул или оставил на месте большую часть того, чем владел, прихватив с собой лишь один большой чемодан и отправился в Калифорнию. Это произошло через месяц после того, как Эдер был водворен в федеральное исправительное заведение в Ломпоке и через две недели и три дня после того, как его жена опустошила свой личный фонд наличности, составлявший 43 912 долларов, и сообщила друзьям, а не Винсу, что она летит в Лас-Вегас, где разведется с ним.

В Лас-Вегасе она провела лишь четыре часа, чтобы купить в гостиничной аптеке двадцать четыре капсулы секонала и спустить 4350 долларов в «блэк-джек», после чего она вылетела обратно в Лос-Анжелес, где остановилась в «Беверли Уилшир». Из номера она, справившись по телефонной книге, позвонила первому же психиатру в Беверли Хиллс. Ей почти не пришлось врать, и они договорились о приеме в этот же день.

Во время десятиминутного общения Даниель Винс убедила психиатра, что она находится в очень нервном состоянии, нередко бывает взвинчена и одновременно подавлена и мучается бессонницей из-за того, что ее отец оказался в тюрьме, а на мужа пало бесчестие. Психиатр назначил ей следующую встречу на вторник, в семь утра, когда он будет свободен, и выписал ей рецепт на двадцать четыре капсулы секонала.

Поблагодарив его, Даниель Винс отоварила рецепт в первой же попавшейся аптеке и, вернувшись в свой номер в «Беверли Уилшир», заказала поджаренные тостики, бутылку вина и несколько таблеток драмамина, лекарства от морской болезни. Первым делом она съела тосты, запив их вином. Затем проглотила драмамин. После этого остатками вина промыла горло, позволив проскользнуть в желудок четырем дюжинам таблеток секонала, уверенная, что тосты с вином позволят им скорее всосаться в стенки желудка. И лишь после того она сняла трубку и позвонила своему брату Полу Эдеру в Вашингтон, округ Колумбия, сообщить, что она сделала.

– Значит, позвонив Полу, – сказал Эдер, – она связалась с тобой.

– Нет. Он перезвонил в отель и заставил их вызвать врача. Ее отправили в больницу. Не было никаких копов. Никакой прессы.

Эдер кивнул.

– Он позвонил в больницу, которая, как оказалось, была расположена в Санта-Монике и обговорил с ними вопрос о деньгах. Покончив с делами в больнице – отдельная палата, круглосуточная сиделка, специалисты, никаких посетителей и так далее; только тогда он позвонил мне.

Эдер задумчиво изучал Винса.

– Первым делом он рассказал тебе о Данни. И после этого, могу себе представить, он выдал все, что было у него на уме.

– Он выдал целую кучу проклятий, Джек, – вздохнул Винс.

– И кому досталось больше всего – мне?

– Он был достаточно справедлив. Каждому из нас досталось в равной мере.

– И затем он вылетел сюда?

– В тот же вечер. Я встретил его в аэропорту и оттуда мы сразу же направились в больницу Святого Ионна в Санта-Монике.

– В больницу.

Винс кивнул.

– К тому времени ей уже сделали промывание желудка и из отделения интенсивной терапии перевели в отдельную палату с сиделкой. Но что-то в ней сдвинулось или надломилось, потому что она не узнавала ни меня, ни Пола. Так что через несколько минут нам пришлось с ней расстаться, и Пол продолжал изрыгать проклятия.

– Все так же в твой и мой адрес?

– Все так же. Но на этот раз я был глух и нем, и чем больше он выходил из себя, тем упорнее я молчал. Я испытывал едва ли не приятное ощущение – словно наглотался кодеина. Наконец, я устал слушать его и сказал, чтобы он заткнулся.

Встав, Эдер подошел к окну и выглянул из него.

– Сегодня самый длинный день в году?

– Был в среду.

– Что точно говорил Пол, когда он рвал и метал – постарайся припомнить поточнее.

– Он сказал, что попросит дать ему шестимесячный отпуск, а если откажут, плевать ему на них, он уволится. Он сказал, что использует это время, дабы докопаться до дна той выгребной ямы, в которую моими и твоими стараниями попала Данни. Он снова и снова говорил о взятке и о старом судье Фуллере – но особенно о взятке. Каков был ее размер на самом деле и кто ее получил на самом деле и кто, по моему мнению, на самом деле давал ее. Он все время повторял слова «на самом деле».

– И что ты ему сказал?

– Я сказал ему, что на самом деле я ничего толком не знаю, пожелал ему удачи и вернулся в Ла-Джоллу, где и стал ждать развития событий.

Эдер снова повернулся к окну.

– Думаю, что закат будет просто удивительным. – По-прежнему глядя на гладь океана, он спросил: – Сколько времени прошло на деле?

– Пока его не убили? Тридцать два дня.

Эдер повернулся от окна, и выражение его лица было, скорее, задумчивым, чем удивленным.

– Значит, он, должно быть, до чего-то докопался.

– Это и мне приходило в голову.

– Он не сделал никаких ошибок – например, он мог послать тебе сообщение или письмо с отчетом о своих открытиях?

– Он как-то звонил.

– Когда?

– За два дня до того, как его убили. Он сказал, что собирается встретиться с одним парнем в Тихуане, который вроде бы что-то знает. Я предложил, чтобы он встретился с ним в зоопарке Сан-Диего около клетки с коалами в присутствии не менее, чем полутысячи свидетелей. Пол сказал, что иного варианта нет, потому что, по словам того парня, иммиграционная служба выслеживает его и на границе может перехватить. Я предложил, чтобы он основательно потрепался с ним по телефону. Нет, телефонный звонок никогда не даст того, что можно получить при встрече лицом к лицу. Я спросил, как назвался тот парень. Пол сказал, что представился мистером Смитом, засмеялся и повесил трубку – и это были последние слова, что я от него слышал.

– После чего он отправился в Тихуану, где кто-то дважды выстрелил в него, представив все дело как самоубийство, – сказал Эдер. – Если бы в него выпустили одну пулю, все сработало бы, но два выстрела означало, что они хотели дать знать о своем присутствии.

– Это и мне приходило в голову.

– А затем бедняга Благой Нельсон и награда за мою голову.

– Еще одно оповещение. И достаточно откровенное.

– Плюс еще девушка-фотограф в розовом фургоне. «Цветы Флорадора, Санта-Барбара». Когда мы двинемся разыскивать их?

– Завтра, первым же делом.

Эдер снова уставился на ковер.

– Что показало вскрытие Пола?

– В Тихуане оно было сделано лишь поверхностно. Я потребовал передать мне тело. Созвонившись с его адвокатом в Вашингтоне, я кремировал его. В соответствии с завещанием.

– Куда делся его прах?

Винс кивнул на окно.

– В океане. Это пожелание было в его завещании, хотя, скорее всего, он имел в виду Атлантический океан. После него осталось немного – около десяти тысяч долларов на счету, двухлетний БМВ и страховой полис на сто тысяч долларов, преподнесенный ему кем-то из друзей. Все он оставил одному из мозговых трестов в Вашингтоне, который пытается определить, живем ли мы при неоконсерватизме или при неолиберализме.

– В настоящий момент это совершенно неважно, – сказал Эдер, снова поворачиваясь к океану. – Хотя в том, что касается Пола, довольно забавно. Он никогда не интересовался деньгами – во всяком случае, как это присуще тебе или мне. И не пойди он работать на правительство, он мог бы грести их лопатой.

– Может быть.

Повернувшись, Эдер с неподдельным любопытством уставился на Винса.

– Ты любил Пола?

– Я вырос вместе с ним, и четыре года мы обитали в одной комнате.

– Ты уходишь от ответа.

Винс рассеянно уставился куда-то в пространство за левым ухом Эдера.

– Не берусь утверждать, что когда-то любил его. В общем-то, нет. Я уважал его ум, завидовал его кругозору, презирал его политические взгляды и ужасно хотел трахнуть его сестру.

– Что ты, в конце концов, и сделал.

– Что я, в конце концов, и сделал.

Эдер, опять-таки не скрывая своей заинтересованности, спросил:

– Ну, хоть Данни-то ты любил?

– Очень.

– А сейчас?

– А сейчас, Джек, я просто люблю ее.

Глава девятая

Было по-прежнему светло в этот вечер последней пятницы июня, когда на обочине седьмого поворота – последний участок на Гарднер-роуд – остановилась машина. Джек Эдер слегка приподнялся на переднем сидении «Мерседеса», и перед его взглядом открылась внизу большая часть Дюранго, включая деловую – пять кварталов в длину и трех в ширину – примыкавшую с запада к Южнотихоокеанской трассе. Сразу же за насыпью начинался океан и тот клочок берега, который Сид Форк любил называть «самый длинный участок галечного пляжа, шириной в фут, во всем штате Калифорния».

Как Эдер и предсказывал, закат был действительно величественным; последние лучи его затопили весь деловой квартал, включая и одинокий семиэтажный небоскреб; и теплый мягкий свет, омывавший его стены, можно было сравнить с потоками золота, с которым местные обитатели были знакомы куда лучше, чем с медью.

Эдер, не отрываясь от лицезрения открывшейся перед ним картины, спросил:

– Сколько у нас еще осталось в Багамском банке?

– Примерно триста тысяч.

Во взгляде Эдера, который он устремил на Винса, читалось недоверие и даже потрясение.

– У нас были расходы, Джек. На твоего юриста. Недешево обошлась отмывка денег. Содержание Данни. Мать Благого Нельсона. Да и я… потратил кое-что из них, чтобы есть и пить.

– Теперь они нам понадобятся, – сказал Эдер и, припомнив кое-что, добавил: – Продолжай высылать по пятьсот в месяц матери Благого.

– Как долго?

– Пока не кончатся деньги, – ответил Эдер, изучая простирающиеся внизу кварталы Дюранго.

В пяти кварталах к востоку от Тихоокеанской трассы, деловая часть города потерпела неудачу в предпринятой еще много лет назад попытке включить в свои пределы Хэндшоу-парк, который занимал два квартала, отданных под посадки сосен, магнолий, эвкалиптов, и лужайки, где стояли девять бетонных столов для пикников, сломанная детская горка, несколько качелей и посеревшая от времени эстрада, некогда блестевшая белой краской.

В те времена сборный оркестр Дюрангского колледжа и группы танцующих под музыку девушек получали некоторую сумму за концерты в летние воскресные дни. Но по мере того, как налоговые поступления в городской бюджет все уменьшались, бюджетный топор сначала отсек летние концерты, потом слаженных в своих движениях группы девушек, а потом упал и на дирижера Милта Стида, который к тому же преподавал искусствоведение и, насколько были верны доходившие слухи, завершил свою карьеру, играя на корнете в Диснейленде.

До избрания Б.Д. Хаскинс мэром Хэндшоу-парк носил скромное звание Городского парка. Она переименовала его в честь Дикки Хэндшоу, который провел четыре срока на посту мэра, пока в 1978 году Хаскинс не выиграла у него предвыборную компанию, запомнившуюся как самая ожесточенная за всю 148-летнюю историю города.

Переименование парка было сначала воспринято как благородный и достойный жест победителя. Но такое представление существовало лишь до того, как стало известно о разговоре в баре «Синий Орел» между Нормом Трисом и местным юристом, который считался молодым, подающим надежды политологом. Он уверенно утверждал, что на следующих выборах Б.Д. Хаскинс без труда положит на лопатки любой кандидат, у которого яйца на месте и в голове есть хоть пара извилин.

– Например, как ты, а? – осведомился Трис.

– Точно. Как я. А почему бы и нет?

– А потому, – терпеливо объяснил Трис, – что Б.Д. переименовала этот парк в честь Дикки Хэндшоу отнюдь не потому, чтобы народ его помнил. Она хотела, чтобы такие типы, как ты, не забывали, какая судьба постигла его.

– Насмотрелся? – спросил Келли Винс.

Кивнув, Джек Эдер бросил последний взгляд на панораму города и откинулся в кресло.

– С востока на запад тянутся примерно две дюжины улиц, – сказал он, – и около двух с половиной дюжин с юга на север. Слишком много пустых мест. Об архитектурных достопримечательностях и говорить не приходится, если не считать несколько гемороидальных шишек… или кремовых тортов. Скорее всего, это гостиницы типа «поесть-поспать»… или адвокатские конторы. Интересно, тут в самом деле любят кремовые торты?

Когда Винс сказал, что не знает, Эдер задал другой вопрос:

– Поскольку город имеет такой непритязательный вид, где, по-твоему, живет богатая публика?

– Вон там, повыше, – показал Винс, поскольку в это время они уже медленно выруливали из тупика, именуемого Дон Эмилио-драйв. – Где всегда и жили.

Добравшись до конца проезда, они увидели аккуратное синее бунгало мэра Хаскинс и выразили свое восхищение прекрасным состоянием посадок жакаранды. Остальные шесть домов, образовавших короткую улочку, ничем не превосходили обиталище мэра. Осматривая строения, мимо которых они двигались, Эдер заметил:

– Ну, если так живут богатые, то помоги, Господи, беднякам.

Мэр лично открыла перед ним двери, когда Винс позвонил. На ней была черная юбка, серая шелковая блузка и минимум косметики. Набор ее драгоценностей включал в себя золотые квадратные мужские часы, которые могли быть приобретены у Картье, и незамысловатые золотые сережки, что можно купить в любой аптеке. Винс подумал, что, по всей видимости, их происхождение ее не волнует.

Первым делом Б.Д. Хаскинс посмотрела на Эдера, потом на Винса и снова перевела взгляд на гостя постарше.

– Вы – Джек Эдер, – сказала она, протягивая руку. Обмениваясь рукопожатиями, мэр спросила: – Как вы предпочитаете, чтобы вас называли – судья, мистер главный судья или мистер Эдер?

– Джек, если вас это не затруднит.

Хаскинс сдержанно улыбнулась и взглянула на Келли Винса.

– Мэр Хаскинс, – рука ее, когда он к ней прикоснулся, как ни странно, вызвала у него воспоминание о блондинке Дикси. Кисть ее была такой же тонкой, прохладной и сухой, как у Дикси, но рукопожатие не носило столь продолжительного характера: сжав на мгновение его пальцы, она сразу же отдернула руку с быстротой опытного политического деятеля.

Через маленький холл она провела их в гостиную, самым примечательным предметом обстановки которой была длинная кушетка кремового цвета, с 1930 года нуждавшаяся в основательном ремонте. Здесь же стояло клубное кресло коричневой кожи, в котором она, судя по расположенной рядом высокой медной лампе, предпочитала читать. И кресло, и диван позволяли рассесться у кофейного столика, которому пришлось в свое время немало попутешествовать, если судить по ярким наклейкам старых европейских отелей и пароходных линий на его столешнице.

На отполированном дубовом паркете лежал большой пушистый шерстяной ковер юкатанской работы, как предположил Винс. Телевизора не было, но полки забиты книгами, а на стене висели три репродукции Моне и несколько броских плакатов.

На одном из них была изображена аппетитная кисть влажного пурпурного винограда с невнятным лозунгом, призывающим присоединиться к бойкоту. Другой плакат изображал предельно стилизованную фигуру рабочего: он размахивал предметами, напоминающими пару молотов. Под ним – слова Брехта, что «искусство должно быть не зеркалом, отражающим реальность, а молотом, формирующим ее».

Следуя за Эдером и Хаскинс, Винс обогнул в столовой обеденный стол из стекла и хромированного металла и, миновав кухню, через заднюю дверь вышел на патио с полом из истертого кирпича, где шеф полиции Сид Форк в фартуке из полосатого сукна, хлопотал у жаровни с древесным углем.

Сначала они поговорили о погоде, а когда эта тема исчерпалась, перешли к итогам «праймериз» президентской кампании, за начальными этапами которых, как сказал Эдер, он следил еще из-за тюремных стен. О своем пятнадцатимесячном пребывании в Ломпоке он упомянул лишь словами «Когда я был в тюрьме». Когда эта скользкая тема так легко и непринужденно мелькнула в разговоре, Винс заметил, что Форк и Хаскинс испытали заметное облегчение, хотя он считал, что такое воздействие должен был бы оказать бурбон, которому все за столом отдавали должное.

– Когда я был в тюрьме, – сказал Эдер, пустившись в повествование о том, как он занимался, конечно же, совершенно ненаучным любительским изучением политических пристрастий заключенных. Он признал, что был искренне удивлен, выяснив, что подавляющее большинство из них придерживаются глубоко консервативных взглядов и почти все из них – ярые патриоты.

Сид Форк на это заметил, что его это не удивляет.

– Если бы им предложили определить идеальную пару для управления страной, то все бы сказали: Джона Уэйна – в президенты, а Клинта Иствуда – в вице-президенты. И если бы им намекнули, что, мол, Уэйн уже мертв, они бы уверили вас, что вы ничего не знаете, потому что недавно они говорили с парнем, который знает двоюродную сестру телохранителя Уэйна. И тот парень, который знает сестру телохранителя, поклялся на Библии, что Дюк вовсе не мертв, а схоронился в Рио Лобо, поджидая подходящего момента. И если бы спросили, где, к черту, это Рио Лобо, вам бы объяснили, что оно как раз в двадцати пяти с четвертью мили к западу от Фарго.

Покончив с этой аналитической оценкой, шеф сделал большой глоток виски с содовой, поставил стакан, повернулся к жаровне, с силой ткнул вилкой в один из стейков, перевернул его и снова обратился к Эдеру.

– А что вы на самом деле думаете о тех ослиных задницах, которые посадили вас под замок?

– Порой я находил их мыслительные процессы достаточно интересными и в какой-то мере даже забавными. Теперь же я больше склоняюсь к тому, что они достаточно странные.

– Большая часть из них глупы?

– Во всяком случае, ярких личностей среди них я не замечал.

– Свойственна ли им хитрость… может, даже блистательная сметливость?

– Кое-кому.

– Как насчет умения обаять? Встречались ли вы когда-нибудь с обаятельной задницей?

– Еще более редкая птичка.

Форк, по всей видимости, был готов продолжить собеседование, но переменил намерение, когда Б.Д. Хаскинс спросила, готовы ли уже стейки.

– Если кто-то хочет с кровью, то все готово, – сказал Форк, и бросил взгляд на Келли, как бы побуждая его не соглашаться. Но Винс сказал, что он любит стейк именно с кровью, а экс-главный судья добавил, что никогда не ел иных стейков.

Пили они за столом красного дерева, стоявшего в патио на козлах, и общение сошло почти на нет, если не считать комплиментов в адрес Форка за его стейки, королевский салат, рассыпчатые бисквиты и жареную айдахскую картошечку. Когда Джек Эдер, мастер светской болтовни, поинтересовался, в настоящей ли печи готовилась картошка или в микроволновой, Форк заверил, что, конечно же, в настоящей, потому что Б.Д. решительно отказывается завести микропечь у себя дома. Он сказал, что она, мол, по-прежнему уверена: от микропечи возникает рак, а вот он купил такую себе в дом, потому что какого черта ему ждать шестьдесят минут пока испечется картошка, когда она может быть готова через десять минут?

Разговор окончательно сошел на нет, и никому, даже Эдеру не приходила в голову тема для общения. И в ту секунду, когда молчание грозило стать тягостным, Б.Д. Хаскинс поднялась и спросила, не хочет ли кто кофе. Все изъявили желание, она отправилась на кухню и через несколько минут появилась оттуда с подносом, на котором стояли термос с кипятком, четыре чашечки из обожженной глины, сахар и сливки. Разливая кофе, она без всяких извинений объявила, что десерта не будет, хотя если кто-то захочет сладкого, она может предложить бенедектин и бренди. Никто не захотел.

Мэр Хаскинс заняла свое место за столом, сделала глоток кофе и вежливо улыбнулась Келли Винсу.

– Насколько я знаю, вы встречались с моей сестрой Дикси.

Искренне удивленный, Винс все-таки справился с шоком.

– Не припоминаю, чтобы она представлялась как Хаскинс.

– Она, конечно же, и не могла этого сделать, поскольку ее фамилия Мансур. Она вышла замуж за иранца. Слава Богу, за одного из богатых.

Винс кивнул, словно одобряя продуманный выбор Дикси и привалившую ей удачу.

– Вы с ней не очень похожи.

– У нас разные отцы. Мой Хаскинс, а ее – Венейбл.

– Как я предполагаю, Дикси уже пообщалась с вами.

– Она дала вам самую высокую оценку. В противном случае, мы бы не говорили с вами.

Поставив локти на стол, Сид Форк с подчеркнуто дружелюбным выражением лица склонился к Винсу.

– Вояка Слоан тоже дал вам самую лучшую характеристику, – сказал он и откинулся назад, ожидая реакции Винса.

С бесстрастным выражением лица и лишь с легкой вопросительной интонацией Винс коротко обронил:

– Неужто?

Форк кивнул.

– Думаю, к Вояке относится то, что я говорил раньше – он один из самых умных и обаятельных засранцев.