Текст книги "Смерть в Сингапуре [сборник]"

Автор книги: Росс Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА 6

Если он и блефовал, я не стал выводить его на чистую воду. Дал одеяло, предложил катиться к чертовой матери и пошел спать. И выспался, как никогда, хорошо.

Следующим утром я прибыл в кабинет Венцеля. Лейтенант сидел за столом с телефоном и двумя одинаково пустыми папками для входящих и исходящих документов. В том же костюме, чистой белой рубашке и зеленом галстуке. Ногти его сверкали чистотой, и утром он вновь побрился.

Знаком он предложил мне сесть на стул перед столом. Другой мужчина, я видел его впервые, расположился на стуле у окна. На меня он не взглянул, поскольку неотрывно всматривался в окно. Из последнего открывался дивный вид на кирпичную стену то ли фабрики, то ли склада. Возможно, он пересчитывал кирпичи.

Я продиктовал показания стенографистке, которую тут же пригласил Венцель. В подробности не вдавался, говорил коротко, только по существу. Когда я выговорился, Венцель, извинившись, вместе со стенографисткой вышел из кабинета. Я остался сидеть с дымящейся сигаретой, стряхивая пепел напоя, поскольку пепельницы не обнаружил. Стены кабинета выкрасили зеленой краской, того оттенка, что очень любят картографы. Пол цвета темного дерева, грязно-белый потолок. Комната, предоставляемая государством для работы тем, кого оно нанимает. Чувствовалось, что это обитель временщиков, людей или поднимающихся вверх по служебной лестнице, или спускающихся вниз, отдающих себе отчет, что их пребывание здесь ограничено пусть и не четкими, но рамками. Поэтому не было в кабинете ни фотографий жены и детей, ни других свидетельств того, что его хозяин обосновался всерьез и надолго.

Венцель вернулся с секретарем, когда от сигареты остался крошечный окурок. Прочитал мне мои показания, записанные по-немецки. Как выяснилось, наговорил я довольно много.

– Все правильно, герр Маккоркл?

– Да.

– Ваши сотрудники, бармен и официантка, уже приезжали к нам и дали показания. Желаете ознакомиться с ними?

– Нет, если они не отличаются от моих по существу.

– Не отличаются.

Я взял предложенную ручку и подписал все три экземпляра. Перо чуть царапало бумагу. Отдал ручку Венцелю.

– Как я понимаю, Маас не дал о себе знать.

– Нет.

Венцель кивнул, Другого он, похоже, и не ожидал.

– Ваш коллега, герр Падильо, его встревожил вчерашний инцидент?

Не имело смысла попадаться в расставленную ловушку.

– Я еще не говорил с ним. Но думаю, ему не понравится происшедшее в нашем салуне.

– Понятно, – Венцель встал. Поднялся и я. Мужчина на стуле у окна остался сидеть, лицезрея кирпичную стену.

– С вашего разрешения, герр Маккоркл, мы свяжемся с вами, если потребуется что-нибудь уточнить.

– Разумеется, – кивнул я.

– А если этот Маас попытается выйти на вас, вы не забудете известить нас об этом?

– Обязательно извещу, – пообещал я.

– Хорошо. На сегодня, пожалуй, все. Благодарю вас, – мы обменялись рукопожатием. – До свидания.

– До свидания, – ответил я.

– До свидания, – попрощался со мной мужчина у окна.

Маас спал на диване, когда я выходил из квартиры. Скорее всего, он и теперь пребывал там, потому что полдень еще не наступил. Выйдя из полицейского участка в центре Бонна, я направился в ближайшую пивную, благо для этого мне пришлось лишь обогнуть угол.

Я сел к стойке среди других любителей утренней выпивки, заказал кружку пива и рюмку коньяку. Взглянул на часы. Одиннадцать двадцать пять. В кабинете Венцеля я пробыл менее двадцати минут. Рюмка опустела, кружка стояла почти полная. Я решил, что вторая порция коньяка мне не повредит.

– Noch ein Weinbrand, bitte[28]28
  Еще один коньяк, пожалуйста (нем,).


[Закрыть].

– Ein Weinbrand [29]29
  Один коньяк (нем.).


[Закрыть],– эхом откликнулся бармен и поставил передо мной вторую рюмку. – Zum Wohlsin[30]30
  На здоровье (нем.).


[Закрыть].

Пришло время трезво оценить ситуацию, обдумать дальнейшие ходы. Маккоркл, доброжелательный владелец салуна против одного из исчадий европейского ада. Мааса. Дьявольски хитрого Мааса. Но, как ни старался, я не мог вызвать в себе злобу, не то что ненависть, к этому низкорослому толстяку. Продвигаясь в этом направлении, я, должно быть, нашел бы достаточно доводов в его оправдание. И Падильо, уехавший Бог знает куда. Хорошо ли я знал Падильо? Ничуть не лучше родного брата, которого у меня не было. Вопрос громоздился на вопрос, и едва ли я мог отыскать ответы на них на дне пивной кружки. Поэтому я вышел на улицу, сел в машину и поехал в Годесберг.

Следующие полчаса ушли на подготовку салуна к открытию, просмотр счетов, заказ недостающих продуктов. Карл уже стоял за стойкой, более мрачный, чем обычно.

– Я никогда не лгал фараонам.

– Ты получишь премию.

– Какой с нее прок, если меня упекут за решетку.

– Не упекут. Не такая ты важная птица.

Карл прошелся расческой по длинным светлым волосам.

– Я вот обдумал случившееся и никак не могу понять, почему мы должны лгать насчет Майка.

– Что значит «мы»? – спросил я. – Ты опять болтаешь с прислугой?

– Вчера вечером я провожал Хильду домой. Она была расстроена, начала задавать вопросы.

– Даже после того, как ты ее трахнул? Я говорил тебе, держись подальше от прислуги. Ты же, по существу, входишь в правление, – я знал, что ему это нравится. – Если она опять раскроет рот, скажи ей, что у Падильо неприятности из-за женщины.

– Это похоже на правду.

– Скажи, что он уехал из-за ревнивого мужа. Скажи ей что угодно, лишь бы она угомонилась. И держись подальше от ее юбки.

– О Боже! Чеш я ей только не говорил, но она все еще тревожится.

– Найди, чем успокоить ее. Послушай, в Берлине я встретил одного парня, который знает, где находится «линкольн Континенталь» выпуска 1940 года. В Копенгагене. Его привезли туда до войны, и владелец спрятал его От наци. Разберись с Хильдой, и я прослежу, чтобы автомобиль стал твоим.

Карл обожал старые машины. Подписывался на все журналы, пишущие на эту тему. Ездил он на двухместном «форде» модели 1936 года, который купил у американского солдата за тысячу пятьсот марок. На нем стоял двигатель «олдсмобиля», и, я думаю, «форд» Карла мог легко обогнать мой «порше». Предложи я ему золотую жилу, едва ли он обрадовался бы больше.

– Вы шутите.

– Отнюдь. Мне говорил об этом один капитан ВВС. Владелец готов продать «линкольн» за тысячу баксов[31]31
  Доллары – от bucks (амер. жарг.).


[Закрыть]. Когда закончится эта история, я дам тебе эту сумму, ты сможешь съездить туда и пригнать «линкольн» в Бонн. Вроде бы он на ходу.

– Вы одолжите мне тысячу долларов?

– Если ты успокоишь Хильду.

– Будьте уверены. Какого он цвета?

– Займись лучше «манхэттэнами»[32]32
  Название коктейля.


[Закрыть].

Карл сиял от счастья, а я сел за столик, закурил. Прикинул, не выпить ли мне, но решил воздержаться. Посетителей еще не было – кто пойдет в салун в первом часу дня, поэтому мне не оставалось ничего иного, как считать, в скольких местах прожжен ковер слева от моего стула.

Как оказалось, в шестнадцати, на четырех квадратных футах. Я подумал, сколько будет стоить новый ковер, пришел к выводу, что игра не стоит свеч. Тем более что в городе была фирма, специализирующаяся на ремонте ковров. На прожженные места они ставили аккуратные заплаты из материала того же цвета. Созрело решение незамедлительно позвонить им.

Открылась дверь, в салун вошли двое мужчин. Одного, сотрудника посольства США, я знал, второго видел впервые. Из-за темноты меня они, естественно, не заметили. И прямиком направились к бару, отпуская обычные реплики насчет катакомб.

Оки заказали по кружке пива. Когда Карл обслужил их, сотрудник посольства спросил: «Мистер Маккоркл здесь?»

– Он сидит по вашу правую руку, сэр, – ответил Карл.

Я повернулся на стуле.

– Я могу вам чем-то помочь?

С кружками они подошли к моему столику.

– Привет, Маккоркл. Я – Стэн Бурмсер. Мы встречались у генерала Хартселла.

– Я помню, – мы обменялись рукопожатием.

– Это Джим Хэтчер.

Я пожал руку и второму мужчине.

Предложил им сесть и попросил Карла принести мне кофе.

– Отличное у вас заведение, мистер Маккоркл, – говорил Хэтчер, чеканя каждое слово, как в Верхнем Мичигане.

– Благодарю.

– Мы с мистером Хэтчером хотели бы поговорить с вами, – а вот Бурмсер, похоже, рос в Сент-Луисе. Он оглянулся, словно подозревал, что его подслушивает дюжина посторонних.

– Всегда к вашим услугам. У меня есть отдельный кабинет. Пиво возьмите с собой.

Гуськом, со, мной во главе, мы прошли в кабинет, комнатушку с письменным столом, тремя бюро, пишущей машинкой и тремя стульями. На стене висел календарь, подаренный мне одним дортмундским пивоваром.

– Присаживайтесь, господа, – я занял место за столом. – Сигарету?

Бурмсер взял одну, Хэтчер покачал головой. Какое-то время они пили пиво, я – кофе. Бурмсер успевал еще и обкуривать Хэтчера. Последний, впрочем, не возражал.

– Давненько не видел вас в посольстве, – прервал молчание Бурмсер.

– Салун превращает человека в отшельника.

Хэтчер, похоже, посчитал, что светские приличия соблюдены и пора переходить к делу.

– Мы заглянули к вам, мистер Маккоркл, чтобы обсудить вчерашнее происшествие.

– Понятно.

– Возможно, для начала нам следует представиться, – они протянули мне забранные в черную кожу удостоверения, и я внимательно их прочел. Служили они не в ЦРУ, но в аналогичном учреждении. Я вернул удостоверения владельцам.

– Так чем я могу вам помочь? – вежливо поинтересовался я.

– Так уж получилось, но нам известно, что во время перестрелки ваш компаньон, мистер Падильо, находился в салуне.

– Да?

– Я думаю, с нами вы можете говорить откровенно, – вставил Бурмсер.

– Я стараюсь.

– Нас не интересует убитый. Мелкая сошка, что с него взять. Нам важен человек, с которым он встречался. Некий герр Маас.

– Вы встретили его в самолете, возвращаясь из Берлина, – напомнил Бурмсер. – Он разговорил вас, а затем вы предложили подвезти его до вашего ресторана.

– Все это я рассказал полиции, лейтенанту Венцелю.

– Но вы не сказали Венцелю, что Падильо был здесь.

– Нет. Майк попросил не впутывать его.

– Полагаю, вам известно, что Падильо иногда выполняет наши поручения?

Я глотнул кофе.

– Давно вы в Бонне, мистер Бурмсер?

– Два с половиной-три года.

– А я – тринадцать, не считая службы в ГАВИ[33]33
  Группа анализа военной информации.


[Закрыть]. Загляните в ваши архивы. Вам следует знать, как открывалось это заведение. Меня заставили взять компаньоном Падильо. Я не сожалею об этом. Он – отличный парень, пока не берет в руки расписание авиаполетов. Я знаю, что он работает на одно из ваших агентств, правда, никогда не спрашивал, на какое именно. Не хотел этого знать. Не хотел вешать на грудь табличку «Я шпион».

Кажется, Хэтчер чуть покраснел, но Бурмсер никоим образом не смутился.

– Мы тревожимся из-за Падильо. Вчера он должен был вылететь самолетом во Франкфурт. Оттуда – в Берлин. Но во Франкфурт он поехал поездом. И не улетел в Берлин.

– Возможно, опоздал к рейсу.

– Он не имел права опаздывать, мистер Маккоркл.

– Послушайте, если исходить из того, что мне известно, он мог лететь рейсом 487 в Москву, чтобы оттуда отправиться в Пекин. А получив секретные документы, за которыми ехал, собирался переодеться кули и на сампане добраться до Гонконга. Не исключаю я и вариант, что он встретил во Франкфурте смазливую бабенку, отдал должное мартелю и свил с ней уютное гнездышко в «Савиньи». Я не знаю, где он. Хотя хотел бы знать. Он мой компаньон, и мне нравится, когда он на месте и помогает вести дела. Я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что мой компаньон летает на самолетах чаще, чем любой коммивояжер. И я не могу пожелать ему ничего иного, как бросить эти шпионские игры и заняться составлением меню и закупками спиртного.

– Конечно, конечно, – покивал Бурмсер, – мы вас понимаем. Но у нас есть веские основания полагать, что этот Маас причастен к опозданию Падильо на рейс в Берлин.

– Мне представляется, что основания ваши не такие уж веские. В четыре утра Маас сидел у меня в квартире, с бриф-кейсом и «люгером», и пил мое виски. Когда я уходил в одиннадцатом часу, он все еще храпел на моем диване в гостиной.

Возможно, их посылали в особую школу, где учат никоим образом не выражать удивление, да, пожалуй, и иные чувства. Или они кололи друг друга иголками, и тот, кто вскрикивал от боли, оставался без ужина. Во всяком случае лица их остались бесстрастными.

– И что сказал вам Маас, Маккоркл? – из голоса Хэтчера исчезли дружелюбные нотки.

– Сначала я сказал ему, что побуждает меня дать ему пинка и вышвырнуть из моей квартиры, а уж потом он объяснил, почему делать этого не следует. Заявил, что знает, куда и почему отправился Майк, и готов сообщить об этом боннской полиции, присовокупив, что Майк находился в салуне, когда там началась стрельба, если я не разрешу ему переночевать у меня. Я принял его условия.

– Он говорил о чем-нибудь еще? – спросил Бурмсер.

– В полдень у него была назначена встреча. Где, он не сказал. А я не спрашивал.

– А больше вы ни о чем не говорили?

– Он похвалил мое виски, а я предложил ему катиться к чертовой матери. Теперь все. Абсолютно все.

– После того, как Падильо прибыл на вокзал Франкфурта, – заговорил Хэтчер, – он выпил кружку пива. Позвонил по телефону. Поехал в отель «Савиньи» и снял номер. Поднялся в него, пробыл там восемь минут, затем спустился в бар. Подсел за столик к двум американским туристам. Было это в восемь пятнадцать. В половине девятого он извинился и отправился в мужской туалет, оставив на столе портсигар и зажигалку. Из туалета он не выходил, и больше мы его не видели.

– Значит, он исчез, – констатировал я. – Так что я должен делать? Чего вы от меня хотите?

Бурмсер затушил окурок в пепельнице. Нахмурился, его загорелый лоб прорезали четыре глубокие морщины.

– Маас играет в этом деле ключевую роль, – пояснил он. – Во-первых, потому, что только он, за исключением нас, знал, что Падильо должен улететь тем рейсом. Во-вторых, потому, что Падильо не улетел. – Помолчав, он продолжил: – Если Маас знает, что поручили Падильо на этот раз, мы должны отозвать его назад. Все равно выполнить задание Падильо не удастся. Он раскрыт.

– Как я понимаю, вы хотите, чтобы он вернулся.

– Да, мистер Маккоркл. Мы очень хотим, чтобы он вернулся.

– И вы думаете, что Маас знает, что произошло?

– Мы думаем, что ему известно куда больше, чем нам.

– Хорошо, если Маас объявится, я попрошу его сначала позвонить вам, а уж потом лейтенанту Венцелю. А если Падильо даст о себе знать, я скажу ему, что вы интересуетесь его самочувствием.

Их физиономии вытянулись.

– Если кто-то из них свяжется с вами, пожалуйста, сообщите об этом нам, – выдавил из себя Хэтчер.

– Я позвоню вам в посольство.

Теперь уже на их лицах проступило раздражение.

– В посольство не надо, мистер Маккоркл, – отчеканил Хэтчер. – Позвоните вот по этому номеру, – он вырвал из записной книжки листок, написал несколько цифр, протянул листок мне.

– Я выучу номер, а листок сожгу, – пообещал я.

Бурмсер чуть улыбнулся. Они поднялись и вышли из кабинета.

Я допил кофе, закурил, размышляя над причинами, побудившими двух высокопоставленных агентов столь внезапно открыться мне. За долгие годы существования нашего заведения никто из них не удосужился даже представиться. А вот теперь они ввели меня в свой круг, я вошел в состав команды, задача которой – раскрыть загадку исчезновения американского агента. Маккоркл, с виду невинный владелец гриль-бара, а на самом деле – резидент шпионской сети, щупальца которой протянулись от Антверпена до Стамбула.

А более всего мне не нравится, что меня держат за дурака. Маас видел во мне шофера да квартиросъемщика, у которого можно переночевать. Бурмсер и Хэтчер не считали нужным поделиться какой-либо информацией. Хорошенькая история.

Да еще загадочное исчезновение компаньона, отправившегося в Берлине капсулой цианистого калия, замурованной в коренном зубе, и гибким метательным ножом, бшитым в ширинку.

Я выдвинул ящик, достал банковскую ведомость за прошлый месяц. В сумме, значившейся на нашем счету, недоставало одного, пожалуй, даже двух нулей, и я убрал ведомость обратно. С такими деньгами я не мог вернуться в Штаты, не мог отойти от дел. Конечно, их хватило бы на два-три года в Париже, Нью-Йорке или Майами. Номер в хорошем отеле, обеды в дорогих ресторанах, одежда из лучших магазинов, выпивки хоть залейся. Но не более того. Я вдавил окурок в пепельницу и вернулся в бар.

ГЛАВА 7

Зал уже заполнялся народом. Репортеры оккупировали стойку, изгоняя похмелье пивом, виски, джином. В основном англичане, разбавленные редкими американцами, немцами, французами. На ленч они обычно собирались в клубе американского посольства, где цены были пониже, но иногда радовали своим присутствием и нас. Ежедневно, к полудню, они все сбивались вместе, и отсутствующего тут же обзывали сукиным сыном, поскольку он задумал раскопать что-то особенное.

Никто из них не перетруждал себя. Во-первых, все они состояли в штате и не умирали с голода. Во-вторых, самое тривиальное убийство в Чикаго или, для Англии, в Манчестере превращало обстоятельный отчет о шансах социал-демократов на ближайших выборах в ФРГ в три абзаца колонки «Новости мира». Они многое знали, но в статьях не чурались вымысла и догадок, и не делились с коллегами полученной информацией, предварительно не заслав ее в номер.

Я дал сигнал Карлу угостить всех за счет заведения. Поздоровался с некоторыми, ответил на несколько вопросов, касающихся вчерашней стрельбы, сказал, что понятия не имею, политическое это убийство или нет. Спрашивали они и о Падильо. В деловой поездке, коротко отвечал я.

От стойки я прошел к столикам, перекинулся парой слов с Хорстом, нашим метрдотелем, строгим, но справедливым предводителем официантов и поваров. Пожал еще несколько рук. Замкнув круг, вернулся к стойке.

Я заметил Фредль, едва она вошла в дверь, и поспешил ей навстречу.

– Привет, Мак. Извини, что задержалась.

– Хочешь присоединиться к своим друзьям за стойкой?

Она глянула на репортеров и покачала головой.

– Не сегодня. Благодарю.

– Я оставил для нас столик в углу.

Мы сели, заказали коктейли и еду, после чего Фредль одарила меня холодным взглядом:

– Что ты затеял?

– О чем ты? – искренне удивился я.

– Утром мне позвонили от лица Майка. Из Берлина. Некий Уитерби.

Я отпил из бокала, всмотрелся в кончик сигареты:

– И что?

– Попросил передать тебе, что дело – швах. Это первое. Во-вторых, сказал, что один Майк не справится, и ему нужна рождественская помощь, причем как можно скорее. В-треть-их, он хочет, чтобы ты остановился в берлинском «Хилтоне». Там он сам тебя найдет. Если не в номере, то в баре.

– Это все?

– Все. Мне показалось, что он очень спешил. О, и еще. Он полагает, что в салуне и в твоей квартире установлены подслушивающие устройства. И Кук Бейкер знает, кому тебе следует позвонить, чтобы избавиться от них.

Я кивнул:

– Займусь этим после ленча. Как насчет коньяка? – я дал сигнал Хорсту. Хорошо все-таки иметь собственный ресторан. Обслуживают на высшем уровне.

– Что все это значит, черт побери? – пожелала знать Фредль.

Я пожал плечами.

– Полагаю, это уже не секрет. Падильо и я подумываем о том, чтобы открыть еще один салун в Берлине. Много туристов. Еще больше военных. В последнюю поездку туда я нашел подходящее местечко. Но, похоже, у Майка что-то не сложилось. Поэтому он и просит меня приехать.

– При чем тогда Рождество? На дворе апрель.

– Падильо тревожится, как бы нас не опередили конкуренты.

– Ты лжешь.

Я улыбнулся:

– Потом я тебе все расскажу.

– Ты, разумеется, едешь.

– Ну почему «разумеется». Скорее всего, я позвоню Майку или напишу ему письмо. Я же обо всем договорился. Раз он смог все испортить за один день, пусть сам и поправляет.

– Ты опять лжешь.

– Послушай, один из нас должен оставаться здесь, вести дела. Я не так люблю путешествия, как Падильо. Я – домосед. Не страдаю избытком энергии или честолюбия. Поэтому я – управляющий и владелец салуна. Работа непыльная, а на хлеб и воду хватает.

Фредль встала:

– Ты слишком много говоришь, Мак, и не умеешь врать. Лгун из тебя никудышный, – она открыла сумочку и бросила на стол конверт. – Твой билет. Счет я пришлю после твоего возвращения. Самолет вылетает из Дюссельдорфа в восемнадцать ноль-ноль. Времени тебе хватит, – она наклонилась и потрепала меня по щеке. – Будь осторожен, дорогой. Поговорим, когда вернешься.

Поднялся и я.

– Спасибо тебе.

Взгляд ее нежных карих глаз встретился с моим:

– Я знаю, что ты мне все расскажешь. Скорее всего, в три часа утра, когда полностью расслабишься и у тебя возникнет потребность выговориться. Я подожду. Мне спешить некуда, – она повернулась и медленно пошла к выходу. Хорст обогнал ее, чтобы открыть дверь.

Я сел, глотнул коньяка. Фредль не допила рюмку, поэтому я перелил ее коньяк в свою. Не пропадать же добру! В тех редких случаях, когда Падильо касался своего, как он ею называл, «другого занятия», он сетовал, что одним из недостатков этого рода деятельности является необходимость работать с рождественскими помощниками. Кого он подразумевал, я не знаю, но вероятно, под этим термином фигурировал широкий круг лиц, от сотрудников армейской разведки до туристов, вооруженных фотоаппаратами с мощными объективами, обожающих фотографировать чехословацкие оружейные заводы. Почему-то их всегда ловила бдительная охрана, а на допросах все они, как один, прикидывались бедными студентами. Так что под «рождественской помощью» Падильо подразумевал тех, кого Бог пошлет, то есть дилетантов.

Однако сложившаяся ситуация требовала немедленного решения. Я мог плюнуть на авиабилет и на «SOS» Падильо, остаться в моем уютном салуне и как следует набраться. Или позвать Хорста, передать ему ключи от сейфа и всех дверей, поехать домой, собрать чемодан и отправиться в Дюссельдорф. Коньяк я оставил на столе и подошел к бару. Репортеры уже смотались, и Карл преспокойно читал «Тайм». Он полагал, что это развлекательный журнал. Я склонялся к тому, чтобы согласиться с ним.

– Где Хорст?

– На кухне.

– Позови его.

Карл всунулся в кухню и позвал Хорста. Тощий невысокий мужчина обошел стойку и вытянулся передо мной. Я даже подумал, что он щелкнет каблуками. За те пять лет, что он работал в салуне, наши отношения оставались строго формальными.

– Да, герр Маккоркл?

– На несколько дней вы останетесь за старшего. Мне надо уехать.

– Хорошо, герр Маккоркл.

– Куда это? – встрял Карл.

– Не твоего ума дело, – отрезал я.

Хорст неодобрительно глянул на него. Он получал пять процентов прибыли и, соответственно, куда с большим почтением воспринимал решения руководства.

– Что-нибудь еще, герр Маккоркл? – спросил Хорст.

– Позвоните в фирму, что реставрирует ковры, и узнайте, сколько они возьмут, чтобы заштопать все дыры, прожженные окурками. Если не слишком много, наймите их. Решение примите сами.

Хорст просиял:

– Будет исполнено, герр Маккоркл. Позвольте спросить, надолго ли вы отбываете?

– На несколько дней, возможно, на неделю. Падильо тоже не будет, так что командовать придется вам.

Хорст едва не отдал мне честь.

– О Господи, да разве так ведут дела, – не унимался Карл. – А как же мой «Континенталь»?

– Подождет моего возвращения.

– Ладно, я согласен.

Я повернулся к Хорсту.

– К вам придет человек, может двое, чтобы проверить телефоны. Думаю, завтра. Обеспечьте им все условия для работы.

– Разумеется, герр Маккоркл.

– Раз с этим все ясно, до свидания.

– До свидания, герр Маккоркл, – вытянулся в струнку Хорст.

– С нетерпением ждем вашею возвращения, – добавил Карл.

Выйдя из салуна, я сел в машину и проехал шесть кварталов до многоэтажного дома, точь-в-точь такого же, как у Фредль. Оставил машину у тротуара и поднялся на шестой этаж. Постучал в квартиру 614. Через несколько мгновений дверь открылась на дюйм. На меня глянуло бледное лицо.

– Заходи, – дверь распахнулась. – Выпей, если хочется.

Я вошел в квартиру Кука Дж. Бейкера, боннского корреспондента международной радиослужбы новостей, называвшейся «Глоубол Рипотс, Инк.». Кроме того, Бейкер был единственным представителем «Анонимных алкоголиков»[34]34
  Общественная организация, занимающаяся лечением алкоголиков.


[Закрыть] в стане журналистов, да и то с каждым днем сдавал свои позиции.

– Привет, Куки. Как идет борьба с «зеленым змием»?

– Я только что проснулся. Не желаешь пропустить по стопочке?

– Спасибо, я – пас.

В квартире чувствовалось отсутствие женской руки. Неубранная постель. Два заваленных книгами стола. Огромное кресло с встроенным в один из подлокотников телефоном. У второго подлокотника – портативная пишущая машинка на вращающейся подставке. И бутылки виски, расставленные по всей комнате. Некоторые наполовину пустые, другие – на четверть. Куки придерживался теории, что бутылка должна находиться на расстоянии вытянутой руки, когда бы у него ни возникло желание выпить.

– Иной раз, когда я уже на полу, чертовски долго ползти на кухню, – однажды объяснял он мне.

В тот год Куки исполнилось тридцать три, и Фредль полагала, что более красивого мужчину видеть ей не доводилось. На пару дюймов выше шести футов, гибкий, как тростинка, с открытым лбом, классическим носом, губами, на которых, казалось, вот-вот заиграет улыбка. И безупречный вкус. Встретил он меня в темно-синей рубашке спортивного покроя, галстуке в сине-желтую полоску, с широкими, как у шарфа, концами, серых брюках, стоивших не меньше шестидесяти баксов, и черных мягких кожаных ботинках типа мокасин.

– Присядь, Мак. Кофе?

– Не откажусь.

– С сахаром?

– Если он у тебя есть.

Он поднял с пола бутылку и направился на кухню. Пару минут спустя протянул мне полную чашку и сел сам. Поднял одной рукой рюмку виски, другой – бокал молока.

– Пора и позавтракать. Твое здоровье.

– Твое тоже, – отозвался я.

Он опрокинул рюмку, тут же запил спиртное молоком.

– Неделю назад опять начал пить, – сообщил он.

– Скоро бросишь.

Он покачал головой и грустно улыбнулся.

– Может, и так.

– Что слышно из Нью-Йорка? – спросил я.

– За прошлый год прибыль составила тридцать семь миллионов, и денежки сыплются на мой счет.

Семь лет назад Бейкер прослыл гением Мэдисон-авеню среди руководства рекламных компаний и информационных агентств, основав новую фирму «Бейкер, Брикхилл и Хилсман».

– Я переезжал с места на место и никак не мог оторваться от бутылки, – рассказывал он одним дождливым вечером. – Они хотели выкупить мою долю, но каким-то чудом адвокатам удалось застать меня трезвым, и продавать я отказался. Мне принадлежит треть акций. Упрямство мое росло по-мере того, как росла их цена. Однако мы пришли к соглашению. Я не принимаю участия в работе фирмы, а они переводят треть прибыли на мой счет. Мои адвокаты подготовили необходимые бумаги. Теперь я очень богат и очень пьян и знаю, что никогда не брошу пить, потому что мне не нужно писать книгу, которую я собирался написать, чтобы заработать кучу денег.

Куки пробыл в Бонне три года. Несмотря на частные уроки, выучить язык он так и не смог.

– Психологический блок, – говорил он. – Не люблю я этот проклятый язык и не хочу его учить.

Требовалось от него ежедневно заполнять одну минуту новостей и иногда выходить в прямой эфир. Информацию он черпал у личных секретарей тех, кто мог знать что-то интересное. Секретарш помоложе соблазнял, постарше – просто очаровывал. Однажды я попал к нему как раз в тот момент, когда он собирал новости. Он сидел в кресле, заранее улыбаясь.

– Телефон зазвонит через три минуты, – пообещал он.

И не ошибся. Первой вышла на связь девчушка из боннского бюро лондонской «Дейли экспресс». Если ее боссу попадало что-либо интересное, она сообщала об этом и Куки. А телефон звонил и звонил. И каждый раз Куки рассыпался в комплиментах и благодарил, благодарил, благодарил.

К восьми часам звонки прекратились. За это время мы успели раздавить бутылочку. Куки осмотрелся, убедился, что рядом с креслом стоит еще одна, полная, протянул ее мне.

– Разливай, Мак, а я пока запишу эту муть.

Развернул к себе пишущую машинку и начал печатать, изредка сверяясь с записями, произнося вслух каждое слово.

– «Канцлер Людвиг Эрхард сказал сегодня, что…» – в тот день ему дали две минуты эфира, а текст он печатал пять.

– Поедешь со мной в студию? – спросил Куки.

Уже изрядно набравшись, я согласился. Куки сунул початую бутылку в карман макинтоша, и мы помчались на радиостанцию. Инженер ждал нас у дверей.

– У вас десять минут, герр Бейкер. Уже звонили из Нью-Йорка.

– Еще успеем, – Бейкер достал из кармана бутылку. Инженер поднес ее ко рту первым, за ним – я, потом Куки. Я уже едва стоял на ногах, Куки же лучился обаянием. Мы прошли в студию, и Куки по телефону соединился с редактором в Нью-Йорке. Редактор начал перечислять материалы, уже полученные по каналам АП и ЮПИ.

– Это у меня есть… и это… и это… это тоже. Об этом у меня поболе. Плевать я хотел, что АП это не сообщило. Обязательно сообщит после десяти.

Бутылка еще раз прошлась по кругу. Куки нацепил наушники и спросил у инженера в Нью-Йорке:

– Как слышимость, Фрэнк? Нормально? Это хорошо. Тогда поехали.

И Куки зачитал текст прекрасно поставленным голосом, будто неделю не брал в рот спиртного. Язык не заплетался, фразы строились четко, без лишних слов. Лишь однажды он глянул на часы, чуть сбавил темп и закончил ровно через две минуты.

Мы допили бутылку и отправились в салун, где Куки и я назначили встречу двум секретаршам из министерства обороны.

– Только этим я и держусь, – говорил мне Куки по пути в Годесберг, – Если б не ежедневный выход в эфир и не возможность спать допоздна каждое утро, мне бы давно мерещились черти. Знаешь, Мак, тебе нужно бросить пить. Иначе жизнь в роскоши тебя погубит.

– Меня зовут Мак, и я – алкоголик, – механически ответил я.

– Это первый этап. Ко второму перейдем, когда я протрезвею. Нам будет о чем поговорить.

– Я подожду.

Через «перепелочек», как Куки называл секретарш, он знал Бонн, как никто другой. К нему поступала информация и о проблемах с обслуживающим персоналом в посольстве Аргентины, и о внутренних трениях в христианско-демократическом союзе. Он ничего не забывал. Однажды даже сказал мне: «Иногда мне кажется, что в этом причина моего пьянства. Я хочу узнать, смогу ли отключиться. Пока мне 5того не удавалось. Я помню все, что делалось или говорилось при мне».

– Сегодня у тебя совсем не дрожат руки, – заметил я.

– Добрый доктор каждый день делает мне витаминную инъекцию. Новый метод лечения. Он полагает, что я могу пить сколько душе угодно при условии, что буду получать витамины. Он составил мне компанию и перед тем, как уйти, решил, что такой же укол необходим и ему.

Я пригубил кофе.

– Майк полагает, что наш салун необходимо проверить. И мою квартиру. Нет ли подслушивающих устройств. Он считает, что ты можешь найти нужных людей.

– Где Майк?

– В Берлине.

– Как скоро это нужно?

– Чем быстрее, тем лучше.

Куки снял телефонную трубку и набрал десятизначный номер.

– Этот парень живет в Дюссельдорфе.

Он подождал, пока на другом конце провода возьмут трубку.