Текст книги "Мемориал"

Автор книги: Роман Славацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Как не помнить… – развёл я руками.

Тут скрипнула дверь. На пороге стояла Ирэн, спокойная, с ледяными глазами.

– Готов. Идите сюда.

Племяш размяк в кресле и пусто смотрел в пространство. Он даже не повернулся в нашу сторону.

– Она что, загипнотизировала его? – шепнул я Виоле.

– Да нет, – ответила Ирэн. – Пришлось его опоить. На гипноз не поддаётся, психика сильная.

– Кто он? – спросила Виола.

– То есть как это кто? Твой кузен.

– Да ладно шутить. Кто он по профессии?

– Мо́лодец из органов, – довольно сообщила колдунья.

– Неужто гэбэшник?

– А что, не похож? Они все там такие гладкие да обаятельные.

– Погоди, а какого шута он в Коломне делает?

– Сейчас узнаем… Саша, – произнесла Ирэн задушевным голосом. – Ты меня слышишь?

– Слышу, – тупо ответил он.

– Саша, зачем ты приехал в Коломну?

– Здесь нехорошо, – забормотал он, плохо артикулируя. – В милиции сложилась нездоровая обстановка. Есть такой капитан Елдаков…

– Ну что же ты замолчал? Продолжай.

– Один из наших осведомителей случайно узнал, что он вышел на след старинного книжного собрания. Так называемой Библиотеки Ивана Грозного. Там разные редкие предметы, мистические трактаты… Какой-то тайный архив…

– Саша, голубчик, я, наверное, чего-то не понимаю… Объясни, пожалуйста, зачем вашей организации вся эта мистика? Это же старьё, хлам. Как это может помочь строительству коммунизма?

– Это же большая древность… Народное достояние. Такие вещи должны храниться в музеях, в государственных библиотеках, а не в квартире оборотня. Если Елдаков – предатель, его нужно нейтрализовать. Мы знаем, что он заинтересовался Домом на Дворянской, этим Домом. Значит, его обитателям грозит опасность. Кроме того, внезапная смерть товарища Левина тоже насторожила нас. Возникло какое-то подозрительное шевеление, приезд этих наследников ненадёжной национальности. Коломна – город закрытый, и товарищ Левин – работник закрытый. А тут толкутся всякие елдаковы, какие-то подозрительные евреи…

– Погоди, а Левин-то каким боком вас заинтересовал?

– Он был знаком с Ерусалимским Сергеем Ивановичем. Он разрабатывал его в прошлом.

– Левин работал на вас?!

– Да. Но с Ерусалимским вышел прокол.

– Целер! – завопил я шёпотом.

Ирэна с Виолой переглянулись. Колдунья подсела ближе к своей жертве и взяла племяша за руку.

– Саша, – проникновенно сказала она, – Саша, ничего не скрывай от меня. Ты любишь свою маму?

– Да.

– Очень любишь?

– Очень.

– Вот представь, что я – мама. Говори, доверься мне, родной. Как погиб Це… этот, Ерусалимский?

– Сгорел. И с ним несколько наших сотрудников.

Мы вздрогнули, точно от яркой вспышки.

– Сгорел? Как это?

– Марк Абрамович вывел нас на него. В дом к Ерусалимскому пошла группа захвата. И тогда старик поджёг дом. Никто не спасся, и всё его собрание погибло, вся коллекция.

– Но почему же никто не спасся?

– Потом исследовали пожарище, и пришли к выводу, что у входа были пороховые запалы с проводами. Он как-то замкнул цепь, произошёл взрыв и страшный пожар. Всё выгорело дотла, и пожарные ничего не смогли сделать. Осталась только яма в подполе. Останки вынимали по фрагментам – несколько косточек…

Виола толкнула подругу:

– Пора. Смотри – он беспокоится.

Ирэна махнула рукой, в смысле: «Пошли вон».

Ну мы и пошли.

Минуты через три раздался весёлый, искренне-серебристый смех Ирэны.

И вот она отворила дверь и с хохотом втащила племяша за руку.

– Представляете? Саша сейчас «отрубился»! А я, между прочим, предупреждала его, чтобы не пил ликёр залпом.

– И что, пришлось его отхаживать? – совершенно искренне спросила Виола.

– Да ещё как! По щекам пришлось отшлёпывать.

Виола захохотала.

– Тебе, Сашок, ещё рано пить рыцарский ликёр. В тамплиеры ты не годишься. Ну ладно, не обижайся. Хочешь, мы тебя поцелуем? Это мы так, ради шутки, чтобы спесь рязанскую сбить с тебя немного.

И они его поцеловали! В щёчку.

Какую чушь несли они, да простят их всемогущие боги! Они разбирали какую-то современную сатиро-бытовую пьесу. Кузен вертел глазами и подхихикивал. А я так вообще рот разинул, чувствуя, что у меня от этой пошлости уши заворачиваются.

Через час Эйрена под руку проводила племяша до двери, поворковала с ним и распрощалась. Повезло ему – смерть прошла рядом – и не тронула.

– Слушай, Ирка, а нас не «пишут»? – спросила Виола.

– Нет, – отвечала та, бросив нам страшно-старческий взгляд. – Я проверяла. Я такие штуки чувствую.

– Дай водки, – попросила Виола.

Ирэн плеснула ей чего-то ярко-зелёного в рюмку. Виола махнула залпом, запила чаем. Сели они рядышком и сидели мрачные-мрачные.

– Защитник выискался… Это он Бэзила защищать пришёл, простофиля…

– Как думаешь, этот лайдак ещё придёт?

– Придёт как миленький, – Ирэна усмехнулась. – Ох и занятно будет поглядеть на их межведомственные интриги! «Разработка объекта», «наружное наблюдение»… Ха!

– Наверное, Бэзилу надо сказать насчёт профессии племянника?

– Ты что? Он его поленом по башке охреначит, и вся игра – псу под хвост. Нет, Бэзилу доверять нельзя, он человек крепкой закалки… А ты, Август, чего раскис?

– Ох, Эйрена, что-то мне нехорошо. У меня такое ощущение, что игра-то начинается больно рискованная. Ну, Елдаков, шут с ним. Вы его быстро к одному знаменателю приведёте. Но вот Контора…

– Не преувеличивай. Они ж материалисты. В их плоские мозги и прийти не может ничего реального. С тенями возятся, играют в призраки. Они пусты внутри. А чего нам бояться пустоты?

– Однако же Марк служил этой «пустоте».

– Ты что же, Август, – спросила Виола, – думаешь, что Марку всё это безразлично было? Конечно же, в нём был страшный надлом. И мы это чувствовали. Но в душе его никто не хотел копаться. Ведь это ничего не изменило бы.

Ирэн потёрла усталые глаза.

– Жаль… Ужасная это участь. Марк ещё до физической смерти носил в себе чёрные куски небытия. Поэтому с ним и было так тяжело. Зло ищет нас, Август. Марка оно нашло. Никогда не вглядывайся в глаза злу слишком долго.

– Почему?

– Ты можешь стать им. Духовная энергия – очень тонкая вещь, она может впитываться в тебя помимо твоего желания. Поэтому не спеши осуждать Марка. В один прекрасный день ты можешь оказаться на его месте, да сохранят тебя от этого боги.

Книга одиннадцатая. БИТВА У ЛАГЕРЯ

Стрела вонзилась коню в голову. Там, где начиналась грива, в самом темени, застряло пернатое древко, бронзовый наконечник пробежал череп и погрузился в мозг. Конь захрапел, поднялся на дыбы, забился в судорогах. Остальные лошади в страхе начали рваться в разные стороны. Колесница остановилась.

– Это Парис! – в отчаянии заревел Нестор. – Я видел, как этот ублюдок нас выцеливал! О, проклятие!

Ахейцы бежали. Только Нестор остался позади всех. Старик спрыгнул с колесницы и побежал отпрягать раненую лошадь, но никак не мог справиться; кони метались, а руки его дрожали.

– Одиссей, Одиссей! – кричал Диомед. – Стой, царь, что спину троянцам показываешь?! Остановись, поможем старику!

Лаэртид не слышал: грохот колёс заглушил слова.

– Не бросать же его! – воскликнул сын Тидея, и вот уже колесница остановилась возле Нестора.

– Иди ко мне возницей, басилевс! Мы отобьёмся, пока наши возничие разберутся с твоей упряжкой!

– Дело! – бросил в ответ старик-геренец и, мгновенно приняв вожжи, вступил в повозку. Хлестнул Нестор коней, и они помчались, оставив Сфенела с Эвримедоном отвязывать павшую лошадь. И вовремя! Гектор, тёмный, как туча, нёсся на свежую кровь.

– Давай наперерез! – скомандовал Диомед.

Грохоча, колесницы разъехались, и оба противника успели метнуть копьё.

– Жив? – спросил Нестор, кашляя от пыли.

– Пронесло! Рядом просвистело.

– А что Гектор?

– Я ему, кажется, возницу сбил, – Тидид оглянулся. – Точно, вон – валяется на земле. Теперь гони к стану, старик! Твою колесницу уже отогнали.

– Берегись! – Нестор отбил щитом стрелу и крикнул. – Почему все бегут?

– Они рассекли наш строй! – закричал в ответ сын Тидея. – А в ближнем бою с ними трудно драться. Пригнись!

Дротик пронёсся выше, никого не задев.

– Надо же что-то сделать, собраться! Так можно и до самого стана бежать, – бросал слова Нестор сквозь пыль и грохот.

– Что сделаешь, если Зевс мечет в нас молнии?! Не болтай, гони, гони!

– Прав оказался Калхас-гадатель, будь он проклят!

– А? – не расслышал Диомед.

– Ладно, потом! – ответил старик и ещё раз хлестнул коней.

Бегство стало всеобщим. Поле заволокло пылью, и сквозь её зыбкие облака пробивались жалящие копья Солнца. Ахейское войско, разорванное на несколько отрядов, сползалось к лагерю. Некоторые пытались огрызаться: да и в самом деле – некуда уже отступать; вот он – стан, а за станом – только море и корабли. Но уже было ясно, что сегодня троянцы победили. Вся долина была усыпана трупами лошадей, а среди них то тут, то там виднелись убитые воины. С кого-то уже успели содрать драгоценные доспехи, а некоторые ещё лежали неограбленными, и сверкали на солнце их начищенные бронзовые латы, а руки сжимали то копьё, то меч. Кто-то ещё держал щит, а у кого-то он выпал из рук и валялся рядом. Лица воинов были закрыты глухой бронзой шлемов: их маски глядели спокойно и равнодушно-величественно – так, должно быть, глядят боги. Но у тех, с кого шлемы были сорваны, лица ещё хранили отпечаток того мгновения, когда наступила смерть.

Кто-то в ярости скалил зубы, у другого лицо было искажено болью, у иного – отчаянием. Но у большинства судорога схватки уже прошла, и мёртвые люди лежали на земле, будто спали, и только смертная бледность расходилась на лбу и щеках. Разлитая кровь уже не походила на кровь – она мгновенно впитывалась в сухую землю, свёртывалась и оставляла просто бурые пятна, а на трупах и оружии засыхала тонкой ржавой коростой.

Пройдёт несколько часов – и над землёй повеет сладковатый запах гниющей плоти, под жарким взглядом Гелиоса тела начнут чернеть, распухать и разлагаться, пока спасительный костёр не сожжёт останки, и земля не укроет погребальный уголь.

Если бы троянцы могли собраться вместе, сосредоточить удар – участь ахейцев решилась бы уже сегодня. Но их войско тоже было разбросано – разбилось на мелкие схватки и не успевало соединиться. И пока шёл этот мутный, вскипающий то здесь, то там бой, основные силы греков проходили сквозь ворота среди частокола к себе в лагерь. На счастье, убитых насчитывалось не так много, как можно было бы ожидать. Но раненых даже исчислить казалось невозможным.

Ахейские укрепления начинались окопом – неглубокий ров опоясывал весь лагерь. Пешим воинам его ещё можно было пересечь, но от всадников и уж тем более от колесниц ров защищал надёжно.

Дальше бугрился не слишком высокий вал – да и зачем было его насыпать выше? – никто не предполагал, что дело может так обернуться. По верху шла боевая площадка, с внешней стороны её прикрывали отёсанные брёвна – частокол. Не сказать, чтобы чересчур мощные укрепления – но с налёта не возьмёшь: надо заранее готовить лестницы для приступа и хворост – засыпать ров.

Но главное, конечно же, не в частоколе и рве, а в тех воинах, что стоят на валу. У них в руках – страшные далеко разящие луки. Даже подойти к стене – задача не из лёгких, а ведь наверху есть ещё отточенные жала мечей и копий.

Хорошая крепость, – но только когда ворота закрыты и всё готово к обороне. А сейчас – створы распахнуты настежь, и нельзя их сомкнуть – снаружи ещё остаются свои.

– ЛАДАС!

– Кто это? – подумал он. – Кто это меня зовёт?

Ладас оглянулся. Рядом никого не было. Бой продолжался, но никто из воинов не мог говорить так близко. Ладас один стоял, и Солнце жгло его, пронизывая латы, и ветер, горячий ветер трепал волосы, выбивающиеся из-под шлема, и вскидывал боевой плащ. Ладас входил в отряд сопровождения, шёл за колесницами, но коня под ним давно ранили, и сейчас животное издыхало где-то неподалёку.

Воин направлялся ко входу в лагерь, а вокруг мчались отступающие колесницы – и неожиданно он оказался в задних рядах, в тылу бегущих ахейцев.

Бо́льшая часть войска уже, кажется, скрылась от преследования, но кое-где ещё продолжался ожесточённый, лишённый стратегического смысла, бой.

Ладас уже готов был сделать несколько десятков последних шагов, когда голос остановил его.

– Кто же это?

Ратник снова оглянулся. Он увидел, как в отдалении мчатся ахейские всадники и пехотинцы, а трояне перехватывают их, не дают бежать.

Уже пора было закрывать ворота – враги наседали! Но защитники вала всё медлили, ждали, пока соберутся остальные.

И Ладас понял, что остановило его. Внутренний зов! И это он сам обращался к себе, или нет, не он, а его совесть.

Что случилось? А вот что: ему стыдно отступать! Надо было задержаться у ворот и остановить, хотя бы на несколько мгновений задержать, рвущихся к воротам троянцев, чтобы дать возможность десятку-другому ахе́ян укрыться за частоколом.

Но это была верная смерть.

– Что же? – подумал он. – Кажется, надо умереть? Да, это конец.

Впрочем, тут стало не до размышлений. Он увидел, как бежит к нему знакомый ахеец, возница. Он позабыл его имя, все называли его – Рыжий. Видать, выбило бедолагу из повозки при столкновении, а, может, убили броненосца или перерезали лошадей. Шлем он потерял, полусорванный холщовый панцирь болтался, рыжая негустая борода растрепалась. Воин бежал, прихрамывая, а за ним летел чёрный пыльный столб.

Задыхаясь, боец подбежал, повернулся, и они стали плечом к плечу.

Грохот приближался.

«Вот, сейчас, – пронеслось в мозгу. – Достаточно пары стрел – и всё!».

Но никто не стрелял.

– А! У них колчаны пустые! – вскричал ахеец.

– Погоди радоваться, – осклабился сосед.

И тут же враги навалились.

Ладас изготовился, товарищ его тоже, и, едва колесница приблизилась, оба метнули дротики. Сосед промахнулся, но и враг не успел бросить точно: копьё ударилось, пробило щит и застряло.

Ладас не стал смотреть, как его товарищ вытаскивает копьё – он глядел на троянцев. Он видел, что попал. Попал! С первого раза!

Ближняя колесница шатнулась и боком стала отходить: возница осторожно отгонял её и оглядывался. Илионский латник еле держался, наваливаясь на него всем телом.

Но следом уже летели ещё две повозки. Соратник его вскрикнул. Ладас увидел, как Рыжего швырнуло на землю; из горла торчало древко, он бился и хрипел.

Ладас едва успел уклониться: копьё просвистело, чиркнув по шлему. Кони неслись прямо на него, но ратник не стал отступать, он метнул второе копьё – в створ меж лошадей, и поразил возницу – легковооружённого. Острое жало пронзило панцирь в середине груди, лошади метнулись и пошли стороной. Другая колесница промчалась справа, а впереди близились ещё две.

Ладас вырвал вражеское копьё из земли, встряхнул, примеряя его к руке. Потом сделал вид, что бежит налево, и, едва возница переложил вожжи, метнулся направо. Повозка прогрохотала мимо. Сокрушающий удар вражеского меча обрушился на его щит и пробил медный покров, отхватив большой кусок щита, но убить ахейца не удалось – колесница миновала, и Ладас, размахнувшись, метнул копьё вслед, быстро и страшно вонзив наточенный наконечник в пояс врага, на уровне почек. Воин с ужасным рёвом повалился в пыль.

Крик веселья и радости вырвался у ахейца. Ещё несколько братьев по оружию проскользнули в лагерь, пока он дрался у ворот. А страха уже не было, настолько выросло ожесточение боя. Всё тело кипело растворённой злобой и жаждой схватки. Словно в пророческом сне, воин снова изготовился навстречу врагу. И тут он ощутил такую боль, что небо почернело в глазах.

– В спину, – подумал он и почувствовал, что падает. Свет и тьма вспыхивали, словно молнии мелькали перед ним. Боль вдруг ушла, она словно вытекла из него с огромной быстротой. Стало легко, как бывает только во сне или в минуты совершенного счастья.

Сознание вернулось, и Ладас понял, что стоит на прежнем месте. Перед ним копошилось несколько троянцев, они снимали доспехи с того рыжего убитого ахейца и ещё с какого-то воина, который лежал рядом с ним. Ненависть снова вскипела, точно вода в медном котле. Ладас рванулся и со всей силой ударил одного из врагов в затылок. Удар должен был оглушить троянца. Но произошло нечто совсем иное.

С невероятным изумлением Ладас увидел свой кулак, проходящий сквозь врага. Тут он заметил, что кто-то бежит ему навстречу, и еле успел изготовиться. Противник ударил. Ладас отразил, но… Это какой-то сон? Сила удара не ощущалась. Рука нападающего прошла сквозь него. Они застыли оба, как вкопанные, растерянно глядя перед собой. И тут рядом, справа, ахеец увидел ещё кого-то. Это был его товарищ. И Ладас никак не мог понять – как же это он приближается, когда его только что убили?

И тут, когда троянцы расступились, он увидел ещё кого-то знакомого, лежащего на земле. Этот широкий лоб, подбородок со шрамом… И Ладас вдруг понял, что видит себя самого, мёртвого, лежащего без брони на выжженной земле.

«Это что же, значит, меня убили? – подумал воин. – А я, и этот троянец, и Рыжий – мы только души?»

Ладас глянул ещё раз на свой труп. Вся земля за его спиной сплошь залита была кровью, только она уже не походила на кровь, она уже успела впитаться в землю, а на теле – быстро высыхала, свёртываясь и превращаясь в бурую коросту. И ветер шевелил волосы мертвеца.

И Ладас вдруг с удивлением понял, что ему совсем не жаль этого тела, не хочется возвращения боли, ярости, звериной жестокости мира…

Лёгкость, лёгкость – и ничего не нужно делать… Он парил, ничего не чувствуя. Нестерпимый жар, пыль, судорога боя – всё это в несколько мгновений потеряло реальность и стало меркнуть и туманиться.

Ладас ощутил, как его поднимает какая-то невидимая сила. И он начал движение – точно тихая вода несла его медленно и незаметно. Над полем боя будто повисла огромная воздушная воронка, и она медленно вращалась, втягивая в себя парящие тени. Ладас видел, как рядом с ним и чуть поодаль плыли другие души, десятки других теней…

Там, внизу, клубилась пыль, металось и бурлило что-то ненужное, нелепое, а души восходили ввысь, точно облака, и поток подхватывал их, неся от краёв к центру, к невысокой горе.

Не было воли, не было свободы… Но зачем и кому нужна была эта свобода? Ничего, ничего не хотелось… Покой…

На вершине горы, на походном кресле, сидел некто, окутанный чёрным плащом. Ветер играл складками плаща. Молодой человек в чёрном, с изящной бородкой, радушно улыбался толпе теней. Ладас встал перед ним, и тот заметил его и дружески подмигнул:

– Молодец. Хорошо сражался.

Потом сказал, обращаясь ко всем:

– Подождём ещё минуту, друзья. Бой уже закончился. Дождёмся, пока соберутся все остальные.

Ладас оглянулся вокруг. Они стояли плечом к плечу: ахейцы, троянцы, вглядываясь друг в друга, и у кого-то глаза были полны отчаянием, у кого-то – беспредельным удивлением, но большинство – стояли спокойно, точно отдыхая после тяжёлого труда.

Смеркалось. Догорал бой, с запада подступала темнота.

– Ничего интересного уже не будет, – сказал сидящий, и глаза его сверкнули, точно камни, меняющие цвет. – Пора.

Поле исчезло. Исчезло небо и пространство, словно его вывернуло наизнанку, остался только поток, спокойно несущий тени в глубокое и тёмное ущелье, и чем дальше, тем становилось темнее.

А потом из темноты стал пробиваться свет.

Книга двенадцатая. ТРИЗНА

Прошлое сгорело на погребальном костре, оно лежало под курганом небытия, и бесполезно было спрашивать о смысле прошедшего. Исчез кусок нашего бытия, нашего времени, и теперь уже никто не ответит с того берега Реки…

Прощальную тризну справляли мы у Бэзила. Это был грустный вечер… Пир во время чумы. Как в старые добрые времена, стащили на стол всё самое изысканное, и как прежде сверкало ледяное вино в хрустале, дымился кофе, в стекле, фарфоре и бронзе лежали куски и кучи – икры, грибов, оливок, розовела ветчина, плакал сыр, пахло лимоном и табаком.

А снаружи бродил Аполлон Подземный, и гремели стрелы в его колчане, снаружи бродили мортусы – страшные монахи с крючьями, чтобы вытаскивать трупы из домов. Страна гнила, разлагалась, отваливалась кусками, и нельзя было включить радио и телевизор, чтобы не почувствовать запах трупа. Что же это такое, Господи, кого это всё время хоронят?!

Мы сидели посреди развалин мира, из магнитофона струилась затейливая музыка, и мы свершали поминки по этим развалинам. Но вино не пьянило, а пылающие в медных канделябрах и залитых воском бутылках свечи не прибавляли света.

– Что же нам так невесело? – воскликнула Виола. – Разве мы не получили то, чего хотели? Август обрёл свой «Смарагд» и «Троянское сказание», Ирэна – свою алхимию, я – свои побрякушки, а Фома разве не стал хозяином «Илиона»? Что ж мы не веселимся?

– А Марк? Его ты забыла?

– Брось, Фома. Никто из нас его не любил. Себе-то самим зачем лгать? Тут можно говорить о любопытстве, удивлении, интересе (для каждого – по-своему корыстном), и так далее, – но не о любви. Разве я не права?

– Ты права, – вздохнул Бэзил с бесконечной печалью. – И мне стыдно за твою правоту.

– Ну не знаю, – вступила в беседу Ирэн, делая вид, что помешивает чай серебряной ложкой. – В конце концов, Марк сам – причина всему.

– Насильно мил не будешь, – согласился Фома. – Трудно любить человека, двуличие которого очевидно.

– Сам-то не стеснялся про нас гадости писать в своём дневнике с золотым обрезом, – вспомнила Виола. – Фома у него – блаженный, Август – графоман, мы с Иркой – дуры. А сам-то он кто?

– Предатель… – грустно сказал Бэзил.

– Нет, всё же нельзя так осуждать его, – покачал головою Фома. – Он знал цену каждому из нас и каждого по-своему уважал. Мало ли что человек в раздражении может написать в мемориале?

– А моего отца он тоже сдал в раздражении? – холодно поинтересовалась Ирэн.

– Это другое дело. У Марка была невеста. Её отбил его собственный друг. Трудно судить человека, когда сам не знаешь – как бы ты поступил на его месте…

– Любовь – романтическое чувство, – кисло заметила Виола. – Но это не основание, чтобы убивать друзей.

– Марк не убивал Митяя. Он донёс. А тому дали несколько лет лагерей. В лагере Митяй получил двустороннюю пневмонию и умер. Но от такой болезни можно умереть и на воле. Марк отчасти виноват в смерти друга. Но он же и сохранил ему жизнь.

– Что за чушь? – не поняла Виола.

– Менелай, – сказал Фома. И начал читать размеренно и ясно.

МЕНЕЛАЙ

И воли нет уйти от ласкового плена,

и верного пути – от Участи своей.

Сухую горечь губ измучит суховей,

а губы прошепнут: «Иди ко мне, Елена!»

Колдует Илион. Свивается Лиэй.

Слоится на полу отброшенная хлена.

Я гладил перламутр горячего колена.

Она была моя. И я – молился ей.

Я тихо говорил: «Коль ты – одна из нас,

то будь со мной всегда! Теперь – весь мир погас.

Ты – мир, и плоть, и дух, и жизнь моя, и сила!»

Но только тишина звучала мне в ответ.

И уголками рта смущая лунный свет

улыбку зыбкую во тьме она таила.

Дыхание сквозняка прошлось по гостиной, дрогнули и затрепетали язычки свечей… Митяй смотрел из рамки со стены прекрасный, как молодой бог.

– Это стихи Митяя, – сказала Виола. – К чему ты их вспомнил?

– А к тому, что его стихи сохранил Марк. А мог бы и не сохранять. Вы помните ситуацию начала 50-х? В ту эпоху держать у себя такую рукопись было не только бесперспективно, но и опасно для жизни. Марк погубил Митяя, потому что хотел жениться на Елене. Но он не знал, что Эйрена уже была зачата. А когда узнал – было уже поздно. А потом Митяй умер, и Марк Левин жил со всем этим; и не дай Бог никому из нас изведать то, что он пережил.

– Вот речь настоящего адвоката! – холодно усмехнулась Ирэн.

Фома погладил свою бородку и грустно глянул в ответ.

– Твоя ирония понятна. И всё же мы собрались тут и поминаем Марка. И, наверное, его память всё-таки чего-то стоит, если мы сидим здесь и не расходимся…

И тут раздался звонок в дверь.

– Наследнички пожаловали, – без энтузиазма предположила Эйрена. – Что им здесь нужно? Ведь уже всё поделили, кажется?

И действительно: Виола ввела за собой двух престранных субъектов. Двух мортусов. Правда у них не хватало монашеских одеяний и крючьев, что меня спервоначалу очень смущало; я всё никак не мог понять: отчего это мортусы одеты не по-своему. Первый, пожилой, был засупонен в чёрный костюм и в чёрную же рубашку с белым воротничком, что придавало ему вид пастора. Другой тоже сверкал чернотой, правда сорочка у него была коришневая. Походил он на протестантского дьячка, поскольку имел белобрысую шевелюру и стройный силуэт, в отличие от грузного и лысого пастора.

Впрочем, весь этот протестантский декорум меня не обманул: в глубине души я продолжал оставаться в убеждении, что это тайные католики.

Эйрена молча пересела в дальний угол и сканировала оттуда рысьими глазами, не вмешиваясь в беседу.

– Здравствуйте, господа, – сказал старший. – Василий Алексеевич?

– К вашим услугам. Давно из Риги?

– Почувствовали акцент? Приехали только что. Мы собрались, как только получили печальное известие о кончине господина Левина.

И он подал Бэзилу письмо.

– Присаживайтесь, господа, – сказал тот и принялся внимательно читать короткое послание.

– Почерк Марка, – сказал он и надолго задумался. Стало даже как-то неловко. Старший мортус покашлял, обращая на себя внимание.

– Извините, – спохватился Бэзил. – Слушайте, Фома, вы не помните среди вещей Марка такой особенной шкатулки? Вот послушайте: «Подателю сего следует вернуть шкатулку из чёрного дерева со свастикой по краям. В шкатулке лежит книга, её следует отдать, не читая, вместе со шкатулкой».

– Нет, – решительно сказал Фома, – ничего подобного не было. Я помогал московским наследникам упаковывать все вещи, этот предмет я заметил бы.

– А вы не могли случайно пропустить? Вещь всё-таки небольшая…

– Господь с вами, Бэзил. Всё ведь по описям сдавалось. Вот они, кстати.

Фома вытащил бумаги из кожаной папки на камине.

– Вот перечень их вещей, вот – наших. Кроме этого никаких лишних предметов не было.

Гостям налили шампанского. Старший с удовольствием выпил, заел сыром и с довольным видом углубился в чтение перечней. Но напрасно он читал, и к концу бумаги вид его уже не был довольным.

– А хорошо ли вы искали? – потерянно произнёс он, обращаясь неизвестно к кому.

– Что значит «хорошо ли»? – удивился Фома. – Мы и не искали ничего. Я же говорю: всё чётко по списку сдано было.

– Погодите-ка… – задумалась Эйрена. – А ведь это мысль. Мы же и в самом деле ничего не искали. Вот что: надо ещё раз сходить к Марку и осмотреть весь дом.

– Сегодня уже поздно, – сказал Фома. – Да и какие поиски на хмельную голову?

– Но это вряд ли устроит гостей, – возразил ему Бэзил, бросая взгляд на пастора. – Они могут подумать, что мы ночью обыщем дом.

– Нужен компромиссный вариант, – авторитетно заявила Виола. – Но мне что-то в голову ничего не приходит.

– Не удивительно, – заметил я.

– Зануда!

Тут нас неожиданно прервали.

– Мм… Василий Алексеевич… – сказал пастор и сделал ему какой-то непонятный знак.

Бэзил улыбнулся:

– Нет, нет. Я не из вашего ордена. Но поверьте, сомневаться в честности коломенцев вам не придётся. Мы что-нибудь придумаем.

– Да что тут думать? – сказала Ирэна. – Надо отправить делегацию к Марку. Кто-то от нас, кто-то от них. Ночью посторожите дом, а утром все остальные придут. Тогда и совершим совместный осмотр. Только заранее предупреждаю: я туда не пойду. И Виола тоже.

– Да вас никто и не зовёт, – сказал Бэзил. – Я пойду, надеюсь, что и Фома не откажется.

– А я? Я тоже хочу! – возник я.

– Да куда вам? – оборотился ко мне Бэзил и отечески погладил по голове. – Всё равно же через полчаса задрыхнете, и никакого толку от вас не будет.

– Хочу! – продолжал я ныть. – Из творческих соображений!

– Да пусть катится! – осерчала Виола. – Он же нам спокою не даст, зануда творческая. Ну и забирайте его с собой!

– Такой вариант вас устроит? – адресовался к гостям Бэзил. – Кто с нами пойдёт к Марку? Или оба пойдёте?

– Янис – утренний человек, – ответил старший. – А я – сова. Я пойду, а он отправится в гостиницу. Только жаль, что мы испортили вам праздник.

– Это не праздник, – уточнил Бэзил. – Это поминки. Ну что, собираемся?

Напихали мы в сумки провизии, молодого мортуса отправили в гостиницу, девчонкам пожелали спокойной ночи, а сами вчетвером пошли к Марку.

Что за нелепая фантазия тащиться на Посад в такую ночь! Так уютно было у Бэзила, так тепло, а на улице – чума, зараза, ходишь как в лагере, и от каждого встречного шарахаешься: того и гляди хлопнет из-за палатки тетивой – и свалишься.

– Пушкинская ночь… – вздохнул Фома, глядя на звёзды.

– Это в каком смысле? – удивился Бэзил.

– Ну, как это… Вальсингам, и всё такое.

– Ага! – завопил я на всю улицу. – Значит я не сумасшедший!

Бэзил ухватил меня за плечо:

– По вас этого не скажешь. Что с вами, Август? Опомнитесь.

– Вы слышали, что он сказал?! Чума! У меня весь день – чумное ощущение! Декамерон! Пир во время чумы!

– Но зачем же орать как чумовой? – мягко уговаривал меня Бэзил. – Во-первых, вы смущаете нашего гостя. Во-вторых, из-за вас с Фомою, но главным образом – из-за вас, Август, мы идём не на Посадскую, а совсем в противоположную сторону.

– Ну да… – застеснялся Фома. – Условный рефлекс! Мы же за вином к «Поросятам» бегаем. Вот и сейчас туда понесло. Как сказал Блок: «Нас ведут волосатые ноги…»

– «И осёл начинает кричать»? Ты на что это намекаешь? – обиделся я.

– Да нет, просто к слову пришлось. Однако чего мы стоим? Надо же на Посадскую поворачивать!

И мы пошли по скверу, по бывшему Торгу между Владимиркой и Спасской, но вдруг Бэзил остановился.

– О, проклятье…

– Что с вами? – испугался Фома.

– Сердце схватило…

– Может, присядем на скамейку?

– Нет, ничего, отпускает… Вы чувствуете, как тяжело, какая-то давящая тяжесть во всём?

– Воздух как венозная кровь, – сказал я. – Кислорода нет. Что происходит? Инопланетяне, что ли, высадились?

А Торг, превращённый в нелепый сквер, вдруг странно ожил, зашумели ветви деревьев, и, казалось даже – стволы зашатались, как будто древний форум пытался избавиться от зарослей, тяжко дышал и напрягался. А слева дыбился Кремль, и случайно увидев Погорелую башню, я вновь содрогнулся, вспомнив тот расплавленный майский день. А справа, через форум, вставали призраки Спасского монастыря; вероятнее всего, это были сполохи мертвенного света «дневных» ламп, но я чувствовал и видел, что здесь – и колокольня, и глава взорванного собора. Город жил своей ночной жизнью, и эта жизнь отличалась, ох как отличалась от обычной!

Мы шли, а вернее – крались по улицам, как по вражескому стану, и пока доплелись до перекрёстка Пятницкой, Посадской и Водовозного переулка, всё нарастал гул какой-то.

Всё казалось – пялятся из тьмы чьи-то глаза из-под бронзового шлема, а пространство то сжималось, то разжималось, будто пьяный фармазон играл на немецкой гармони. Когда подошли к дому Ордыниных и уже совсем было его миновали, заволновался и наш чухонец.