Текст книги "Мемориал"

Автор книги: Роман Славацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Помяните добрым словом всех братьев-Хранителей, веками собиравших коломенскую святыню. Помяните и всех честных православных, павших в последние дни. Вспомните и меня, грешного. Прощайте. Аминь».

Печальное молчание простёрло над нами свой плащ. В окнах стояло чёрное небо, усеянное мелкими россыпями бриллиантовой соли. Фома взял старинную чашку, цвета вишнёвой кипени. Виола налила ему чаю, и он прихлёбывал его, уже слегка остывший. Хрусталь мерцал отражениями свечей. Догорал камин.

– Горькое предисловие, горькое, как вода Мерры, – сказал Фома.

– Да… Целер представляется и сходит со сцены.

На Марка было страшно смотреть. Это был не он.

– Но что же дальше? – спросила Виола.

Марк провёл по лицу рукою, словно снимая трагическую маску.

– Дальше идёт странная выписка, на первый взгляд, совсем не относящаяся к «Смарагду».

«…и собрались мужи ахейские, дабы размыслить о рати грядущей. И не дерзали они повести дружины свои на брань, ибо Ахиллес-царь стоял у них за спиной, и рекли они меж собою: может-де Ахиллес-царь сзади ударить на них, ибо гневен за обиду свою…».

Книга пятая. СОВЕТ

Менелай глядел на чёрное, поседелое от звёзд, небо. Где-то там плыли, извиваясь, реки планет, потоки света, направляющие пути человеческих жизней. Там, в бесконечных чёрных полях, бродили алмазные звери, и алмазные люди шли по берегам тех потоков.

– Ты послал вестников вождям? – спросил Менелай.

– Да, – ответил Асфалион.

– Пошли к шатру Агамемнона.

– Я кликну стражу.

– Оставь. Пошли вдвоём.

– Но…

– Оставь, говорю.

Пошли сквозь мрак, без света, лишь при сиянии Луны.

Крик часового остановил их, но они сказали пароль и направились дальше. И неумолчный гул моря сопровождал их.

«Всю жизнь я слышал море, – подумал Менелай. – И когда буду умирать, оно всё так же будет дышать не переставая; ничто не изменится в этом порядке – ни ритм, ни движение звёзд. А я, а все мы? Мы проходим, как чей-то сон».

– Ты ошибаешься, царь, – раздалось из темноты.

Они схватились за мечи, но Менелай увидел в лучах луны кудрявую голову Одиссея и придержал руку Асфалиона.

– Ты крадёшься как кошка, царь. Что значит: «ошибаюсь»?

– Мы не проходим, мой друг, мы остаёмся.

– Как ты догадался? Я же думал это про себя.

– Ты не только думал, басилевс, но и бормотал про себя. А у меня хороший слух. Но дело не в этом. Мы, повторяю, не проходим. Мы всё время остаёмся и всё никак не можем пройти.

– Как это? Я не понимаю.

Одиссей оглянулся, всматриваясь во тьму.

– У меня в последние дни такое чувство, что мы внутри круга, в котором всё время повторяется одно и то же. И море, которое даёт ритм, и, кажется – никогда не меняется – чем-то похоже на нас. У тебя нет чувства, Атрид, что всё это уже с нами было, и, похоже, не один раз? И осада Трои продолжается не около десяти лет, а бесконечно? И мы всё никак не можем умереть, друг мой?

– Какие страшные вещи ты говоришь…

– Может быть… И всё же ответь на мой вопрос, о Менелай.

– Ты спросил слишком неожиданно. Я не могу сообразить.

– Попробуй вспомнить по дороге. Ну что, пошли?

И они направились к Агамемнону, всматриваясь, чтобы не оступиться в неверном свете. Но Менелай не мог забыть вопрос Одиссея. Ведь он действительно несколько раз ловил себя на мысли, что это уже было однажды, но, поражённый невероятной думой, царь мгновенно гнал её прочь. А теперь, после неожиданного слова, всё вспомнилось, всколыхнулось единой волной.

Одиссей остановился.

– Ну, что ты скажешь теперь?

Менелай поднял отрешённый взор и прошептал:

– Пожалуй, в твоих словах что-то есть. И я тоже чувствовал нечто подобное. Не часто, временами.

– Стоять! Говори слово!

Все вздрогнули.

– Ну что ты орёшь-то так? – отечески обратился к воину Одиссей. – «Ахайя». Мог бы и разглядеть вождей, не впервой же нас видишь. А сам что не отзываешься?

– «Микены», – ответил часовой и пропустил их, громыхнув бронзой. И тут Асфалион спохватился:

– Постойте, вожди, а куда мы идём?

– А! Что ж ты раньше не сказал, чудак? – махнул рукою Одиссей. – Ведь и в самом деле доковыляли мы до границы стана.

– Да я и сам только сейчас понял.

– Зловещая ночь, – тревожно оглянулся Атрид. – Нет покоя, как будто туча сгустилась над станом! Чума ведь проходит, но, кажется, что весь воздух почернел.

– Ну что? Пойдёмте назад? – спросил Одиссей.

– Пошли, – согласился микенец, но тут Асфалион сдавленно крикнул: «Стойте!» – и прикрыл своего вождя щитом.

Прошло несколько мгновений. Асфалион опустил щит.

– Ну что ты дёргаешься? – раздражённо обратился к нему Одиссей. – Напугать, что ли, нас хочешь?

– Задёргаешься тут… – буркнул Асфалион. – Вчера одного из наших в спину стрелой хлопнули. Насмерть.

– Шальная?

– В том-то и дело, что нет. Похоже, били в упор. Кто-то в стан пробрался.

– Наконечник смотрели?

– А то… Троянский.

– Мм… То-то все постовые сегодня взбодрились.

И снова, словно во сне, поплыли таинственные очертания палаток, дотлевающие кое-где на земле угольки костров, похожие на красные звёзды, и созвездия, похожие на разгорающиеся белые костры.

Две чёрные тени стали вдруг на пути.

– Кто идёт? – крикнул микенец.

– «Ахайя», – раздался знакомый старческий голос. – Оставь свой меч в покое, Атрид!

– Нестор!

– Кому же ещё быть? Я да мой верный телохранитель. На совет направляетесь?

– Направляемся.

– Мы будем говорить об Ахилле, не так ли, о сын Атрея? – вкрадчиво спросил Нестор.

– Твои глаза видят скрытое. Ты прав. Речь пойдёт об Ахилле.

– Это будет нелёгкий разговор… – вздохнул геренец.

– Полагаю, Агамемнон подготовился к нему, – вмешался Одиссей.

– Полагаю, мы все к нему подготовились, – отозвался старик. И Нестор с Одиссеем понимающе глянули друг на друга.

В отдалении показался уже огонь у шатра Агамемнона, как Нестор вдруг спросил:

– Как ты думаешь, Калхас придёт на совет?

– Вряд ли, – отвечал Менелай. – Да ты и сам знаешь, что они страшно не поладили после ссоры брата с Ахиллом. Брат и не прочь пойти на попятный, да Калхас ему не поверит.

Одиссей погладил свою вьющуюся бороду:

– А нужно бы, чтобы Калхас пришёл. Старик своё дело знает…

– Может быть, сходим к нему? – предложил Нестор. – Хотя, говоря откровенно, не хочется опять идти по темноте. Я нутром чую опасность. Как будто кто-то меня выцеливает.

– И ты тоже? – спросил Асфалион. – Выходит, и у тебя душа не на месте?

– Эх, дружище Асфалион! Если бы мы нутром угрозу не чуяли, то мы сейчас с тобой не стояли бы тут и не рассуждали. Это ведь одни безмозглые юнцы прутся, не соображая куда.

– Ладно. Идите к Агамемнону, – сказал Одиссей. – А я один к гадателю отправлюсь. Если Афина поможет – уговорю его.

– Ну, уж нет! Идти, так всем! – и Нестор шагнул к Одиссею, а вслед за ним отправился и Менелай.

Втроём они пошли через лагерь, настороженно вглядываясь в неверные тени. Телохранители следовали чуть поодаль.

– Погодите! – Нестор хлопнул себя по лбу. – Ну, мне-то, старику, простительно. А вы двое как могли забыть?

– А что? – недоуменно взглянул микенец. А Одиссей плюнул наземь. – Мне шлем к битве надевать уже не надо. И так голова медная. Да и ты, Менелай, хорош. Неужели забыл, что Калхас перенёс свою палатку после ссоры с Агамемноном?

– Выходит, мы идём на старое место, где гадателя уже нет… – Менелай потёр лоб. – Клянусь Мнемосиной! Ну и ночь сегодня! Скажи, Нестор, тебе не кажется, что это уже однажды было, вот этот наш ночной путь?

– Кажется, о сын Атрея. И не только в эту ночь… И от этого мне не по себе. Я уже давно чувствую, что дело неладно. Проклятие! Кто это нас всё время разглядывает?!

– Как душно! – простонал Менелай. – Как перед грозой!

И тут из густой тьмы что-то загудело, словно сама чернота, сам воздух – стали плотью, обрели мощь и звук. И померещилось вождям, что они стоят посреди большой каменной площади, обсаженной чёрными деревьями, и поверхность площади зыбилась и напрягалась, словно хотела сбросить эти уродливые чёрные деревья. Но наваждение продолжалось только миг, или даже одну шестую часть мига (и всё же достаточно, чтобы на эту одну шестую часть – остолбенеть).

– Вы видели?! – вскричал Менелай.

– Чёрная бездна… – прошептал басилевс итакийский. – Чёрная агора посреди Аида!

– Нет, вожди… Мы сейчас увидели дверь в другое время и в другую страну, – сказал Нестор.

– Что ты говоришь, старик? – взглянул на него Менелай. – Разве может быть «другое время»?

– Ты думаешь, нет? – спокойно спросил его Нестор.

– Слушайте, вожди, а не взять ли нам правее? – предложил Одиссей.

И они действительно обошли то место, где сейчас было, а потом исчезло видение.

И тут соседний часовой вдруг закричал коротко и грозно:

– Стой! – и, не дожидаясь ответа, пустил стрелу, и вожди видели, как мелькнуло белое оперение.

– Ну что ты стреляешь, не дожидаясь ответа? – спросил Одиссей. – А если это свой? Ну что, попал?

– Должен был попасть. Я их видел. Это не наши.

– Почему?

– Наши так не одеваются. Одежда, облик, выговор – всё другое. Нелюдь!

– А ну пошли, посмотрим, – Менелай двинулся в сторону вала, ограждающего лагерь. – Ну и что? – обернулся он к часовому.

Ничего не было. Ни трупа, ни даже стрелы.

– Богатый ты парень! – съязвил Одиссей. – Стрелы в небо пускаешь. Похоже, у тебя боевой бронзы – завались.

– В какое небо! – заорал часовой. – Я точно бил! По крайности она в ограду должна была попасть.

– Ну так где же она? – усмехнулся Менелай.

– Оставьте его, вожди! – резко сказал Нестор. – Эту стрелу не здесь надо искать. Пошли скорее отсюда.

Но, едва лишь они отступили, уходя от наваждения, как вновь их остановил крик часового.

Ощущение повторяемости стало невыносимым.

– Да что ж это такое! – Одиссей в сердцах ударил по рукояти меча. – Что мы, как слепые, бродим по кругу?!

– Как будто кто-то водит нас, – мрачно добавил Атрид. – Но кто водит? Воля Богов? Демоны? Эта проклятая нездешняя тьма?

– Ага! Наконец-то я вас нашёл! – раздалось из темноты.

– Диомед?!

– Ты узнал меня, Одиссей! С тобою Менелай и Нестор, так?

– Да.

– Ну что, идём к Агамемнону?

– Мы решили заглянуть сначала к старине Калхасу.

– Зачем тебе гадатель, Нестор? Вы двое с Одиссеем своей мудростью превзойдёте одного предсказателя!

– Разве в этом дело, сынок? Чего будет стоить моя или Одиссея мудрость, если мы продолжим споры и взаимное разделение? Сегодня мы оттолкнули Ахилла, завтра Калхаса, послезавтра – ещё кого-то… Это негоже.

– Вообще-то ты прав, Фесторид. Но с другой стороны – ругайся мы или дружи – толку с этого всё равно никакого не будет.

– О чём ты? – не понял Менелай.

– Об илионском золоте.

– Брось! – рассмеялся Менелай. – Если ты имеешь в виду Эгиду Богини Афины и другие драгоценные вещи, то, если дело только в них – троянцы давно должны были бы сбросить нас в море.

– Не скажи, не скажи… – покачал головой Одиссей. – В этом есть нечто. В священных реликвиях сосредоточена нечеловеческая мощь. О, если бы нам их заполучить!..

Менелай пожал плечами:

– Но для этого сначала надо взять Трою, не так ли? Ты идёшь с нами, Диомед?

– Нет. Мне тут надо проверить одно дельце, а уж потом поспешать к Агамемнону. Да и вы не задерживайтесь.

И он растаял во тьме.

Менелай проводил его взглядом.

– Какое может быть «дельце»?

– Разведка, я полагаю, – ответил ему Одиссей. – Кроме того, может, удастся перехватить кого-то из лазутчиков.

И снова они отправились, вглядываясь в темноту. Казалось, кто-то всё время идёт рядом. Но кто? Кому нужно следить за ними? Если свои – нет смысла. Если враги – почему не нападают?

Палатка гадателя казалась мёртвым серым конусом.

– Калхас, Калхас! – начал Нестор. – Ты спишь, старик?

– Чего тебе, Фесторид? Я не сплю, года́ не те; бессонница. А ты что шатаешься? Да ещё не один.

– Так ведь совет у Агамемнона… – вмешался Менелай.

– И ты здесь, Атрид? Ну что ж, совет… Меня туда не звали.

– Что ты городишь, дружище? – вздохнул Одиссей. – Три великих ахейских вождя стоят перед тобой, а ты даже не соизволил полог открыть. Как это: «не звали»? А мы, трое, что – недостойны тебя звать? Скажи проще – ты боишься Агамемнона.

– Ну и что дальше? А ты не боялся бы на моём месте?

Гадатель выбрался из палатки, и вид у него при мертвенном свете Селены и тусклом огне факела – в измятом плаще, с растрёпанными волосами и слепым лицом – был страшен.

– Сам Агамемнон тебя зовёт, – сказал Менелай. – Боги свидетели мне и всевидящая Сова-Паллада: мы берём тебя под свою защиту. Согласен идти?

Калхас долго молчал, вглядываясь внутрь себя. Потом протянул руку:

– Возьми-ка меня под локоть, Нестор. Мы с тобой, старики, поковыляем вдвоём. А молодые пусть идут вперёд.

Показался жаркий открытый огонь. Это у братнего шатра часовой указывал поднятым факелом дорогу вождям. Огонь становился всё ближе. И у самого входа их нагнал огромный Аякс. Отблески огня сверкнули на его богатой броне, на высоком шлеме со страшной косматой гривой.

– Ты похож на бронзового бога, – сказал ему Одиссей с неуловимой иронией.

– О чём говорить будем? – голос Аякса прозвучал гулко, будто и в самом деле – из бронзы был выкован этот воин.

– Заходи в шатёр, там и узнаешь, – сказал Менелай, уступая ему дорогу.

Тот прижал руку к сердцу в знак признательности и вошёл, наклонив голову.

Богато была убрана сень брата. Огороженный крепким частоколом огромный шатёр, выстроенный из плотно связанных брёвен и утеплённый войлоком, украшался яркими цветными коврами. Пол был чисто выметен, на лавках лежали пышные звериные шкуры. На треножниках ярко горел огонь, освещая поставленный в середине большой переносной стол, ломящийся от драгоценной посуды.

Всё это сверкнуло мгновенным видением, и Менелай вошёл внутрь, словно сквозь невидимую дверь.

Прошло несколько часов. Вожди покидали совет, осоловевшие от бесконечных разговоров, сытной еды и хмельного вина. Менелай вышел в числе первых и отошёл с Асфалионом в сторону, чтобы прийти в себя. Тревожное чувство угнетало его, и он вспомнил самый пугающий миг, тот, который поразил всех.

Собственно, в начале-то ничего страшного не было. Совет начался обычной перебранкой. Басилевсы ругали Агамемнона за его вспыльчивость и ссору с Ахиллом.

И тут брата дёрнуло сказать, что это, мол, ещё нужно проверить, есть ли связь между историей с Хрисеидой и язвой, разящей войско.

Тогда Махаон, премудрый врач, сказал ему:

– Не богохульствуй. Всякая болезнь – кара. Страшно сомневаться в замыслах Богов, когда ужасный, ужасный и мстительный Феб, Аполлон Подземный, владыка Севера, бродит меж нами и Его чёрный плащ овевает нас холодом, когда все мы чувствуем звон тетивы и жуткий полёт Его стрел. Вы слышите? – Махаон привстал. – Вот Он прошёл сейчас мимо шатра!

Чья-то поступь раздалась, и глухо загремело что-то, будто стрелы в колчане.

Кровь оледенела у всех в жилах.

Наверное, басилевсы так и сидели бы, скованные ужасом, если бы не Одиссей. Он начал свою сладкую и вязкую, словно мёд, речь.

Жужжал и жужжал сладостный говорун, рассказывал историю распри Ахилла и Агамемнона. Все её знали, но Одиссей рассказывал как-то по-новому, складно, и для Агамемнона очень лестно. К складности этой прибавлялось ещё что-то. Что? Наверное, некий успокаивающий ритм.

Вожди слушали, глаза их туманились, и Менелай постепенно почувствовал приятную сонную отрешённость.

И увидел он цветущий сад и стоящее рядом огромное дерево. В дупле его жужжал пчелиный рой. В руках у Менелая была жаровня с углём, а под мышкой небольшой мех для раздувания дыма. И он полез на дерево, отводя ветви, наверное, чтобы выкуривать пчёл. Но тут одна ветвь вырвалась и крепко ударила его в бок. Менелай очнулся и понял, что это Аякс пихает его локтем.

Одиссей уже кончил успокаивающую речь.

И вместо него вступил Агамемнон. Он рассказал собранию удивительный сон, который видел накануне и в котором Бог повелевал вступить ему в бой с троянцами.

Стали расспрашивать Калхаса, что бы мог значить этот сон? Но гадатель кряхтел и уклонялся, говоря, что сон – вещь ненадёжная, и что его надо бы ещё проверить.

– Да что тут болтать, что проверять?! – не выдержал Аякс. – Ну что мы друг другу врать будем? Ведь ясно же, что на Ахилла мы нападать не станем, а уж он на нас – и подавно – не такой человек Пелид; я во всём нашем войске не знаю воина благороднее. Сколько можно отсиживаться?! Пойдём на битву, не думая ни о каких снах!

И тут все взвились, и стали кричать, что действительно, пора звать илионцев на битву, и пусть Боги нас рассудят.

Слово за слово, принялись строить воздушные войска, выводить призрачные дружины будущего боя: кто за кем пойдёт и в каком порядке. Потом вино полилось; пили, пока от воинских речей и от хмеля в головах не загудело.

Менелай стоял невдалеке от входа, и не хотелось ему идти к себе. Почему-то сердце подсказывало, что надо перемолвиться словом со своими давешними спутниками.

И тут вышел Одиссей.

А вслед за ним – и Нестор, ведущий Калхаса.

– Пошли с нами, – коротко, не глядя в их сторону, бросил Нестор. И Менелай, удивляясь самому себе, пошёл за стариками, и Одиссей вместе с ним.

Сзади шумно прощались, громко шутили и смеялись басилевсы, а безмолвная кучка людей незаметно уходила во тьму.

Миновали часовых.

– Слушай, ты мне можешь объяснить, почему мы идём за ними? – обратился Менелай к Одиссею.

– Сам не пойму, – отвечал тот. – Может быть, хотим знать смысл всей этой ночи?

И вплоть до самой калхасовой палатки они не обмолвились ни словом.

– У тебя нет лампы? Извини, старина, мы-то понимаем, что она тебе ни к чему, а, с другой стороны, нам тоже в темноте сидеть как-то не пристало.

– Это ты меня извини, Нестор, – прошамкал прорицатель. – Я сам должен был сообразить. Пошарьте там, возле очага.

Менелай порылся около угольев, запалил трут, а потом и глиняную лампу, которая действительно стояла поблизости.

Калхас, кряхтя, уселся на ложе и долго копался в своей бороде, жевал губами, двигал морщинами лба, думал о чём-то.

Наконец вздохнул.

– Лаэртид, ты это… глянь там, в углу, треножник…

– Ну?

– Давай его сюда.

Одиссей встал, взял треножник, и они вместе с Нестором установили его около жреца.

– Раздуйте кто-нибудь угли. В крайнем случае – хворосту подбросьте.

Но хворосту не понадобилось. И вскоре Менелай уже сыпал яркие угли на треножник бронзовым совком.

Прорицатель отправил Нестора в угол, и тот притащил ему два каких-то мешочка чёрного и тёмно-синего цвета и связку каменных чёток.

Калхас набрал трав, сначала из чёрного мешочка, потом из синего, долго перетирал их пальцами и, наконец, бросил на угли. Тяжёлый пряный запах заполнил палатку, так что у Менелая закружилась голова.

Прорицатель принялся за чётки, ощупывая их и постукивая зёрнами.

Вдруг раздалось какое-то жужжание, гудение какое-то.

И лишь спустя некоторое время Менелай понял, что это Калхас бормочет себе под нос. Бледные пальцы старика всё сыпали и сыпали щепотки трав на угли, и всё более густым становился воздух, и Менелай, вытаращив от страха глаза, увидел, что в зыбком дымке мелькают неясные фигуры, словно плывущее изгибами войско.

И Калхас уже не бормотал про себя, а говорил ясно и звучно, только нельзя было понять что – язык оказался чужой. Менелай хотел было встать, отбросить полог, вырваться на чистый холодный воздух, но не смог. Непреодолимая вялость разлилась по всему телу, разошлась в голове туманной одурью.

– Эй, старина, – ласково обратился к гадателю Одиссей. – Нам уже пора. Надо хотя бы пару часов поспать перед боем. Ты ничего не хочешь нам сказать?

– Ступайте, ступайте!

– Так просто ты от нас не отделаешься, друг мой, – сказал Нестор. – Говори, как истолковать всё это.

– Ступайте! Что вы ко мне пристали? Завтра мы проиграем битву. Ну что, довольны? Убирайтесь!

– Надо идти к Агамемнону… – сказал Менелай.

– Надо идти спать – ответил прорицатель – Вы ничего не измените. Совершенно ничего.

И довольно невежливо улёгся перед гостями.

– Повеселились, нечего сказать! – хмыкнул Одиссей, когда все трое, окончательно ошалев от диких событий ночи, выбрались из палатки. – Что же теперь делать?

– Ты что, не слышал, что сказал гадатель? – удивился Нестор. – Пошли спать.

Всю обратную дорогу Одиссей был удивительно молчалив.

– Ты что? – спросил его Менелай. – Думаешь о предсказании?

– Нет. Я думаю – куда девалась стрела.

– Какая стрела?

– Та, которую пустил часовой. Помнишь? Дело в том, что я её видел. Ни через какой вал она не перелетала. Она просто исчезла на моих глазах, не достигнув ограды; а я в это не поверил. Понимаешь? Просто исчезла.

– И что?

– Я всю ночь пытаюсь понять, куда она исчезла. И не нахожу ответа.

Книга шестая. СМАРАГД

– Не слишком ли вы поторопились, сударь мой, Александр Андреевич, открывая коломенскую тайну?

– Нет, поверьте мне, Николай Михайлович, сей историк заслуживает всяческого уважения. И потом: несколько переписанных старинных документов делу не повредят. Слава Коломны возвысится, если священное имя нашего града прозвучит в исторических трудах и в почтенном «Моквитянине». И знаете что? Прежде всего, это важно для самих коломенцев. Ибо внимательный взгляд «со стороны» поневоле заставит уважать и самих себя и своё прошлое.

– Ага. И тогда градоначальник в Башню полезет…

Изящный и просторный дом на Дворянской, торжественно глядящий на улицу пятиоконным фасадом. Посреди анфилады, в гостиной, у кафельного камина, в покойных креслах сидят двое. Хозяин, Александр Васильев, в изысканном чиновничьем мундире, с аккуратно подстриженными усами и бачками, будто только что пришёл из присутственных мест. Гость его, Николай Левин, облачён в добротный купеческий сюртук, при медали и золотых часах, украшен ухоженною бородою средних размеров, слегка седеющей.

Вот входит хозяйская кухарка – свежая и дородная Катерина, и на столике рядом уже сияет серебряный самовар с тонкой фарфоровой посудой, а рядом с полупрозрачными чашками, чайником и сливочником алмазно сверкает маленький графин рома.

– Ну и что вы имеете против нашего храброго градоначальника? – усмехнулся Васильев. – То, что он, наслушавшись бесед Иванчина-Писарева, вдохновился и начал раскапывать Маринкину Башню? Ну так это лишь свидетельствует о высоком образе его мыслей. Вместо того чтобы воровать, человек устремляется в розыскания древностей, так что полицмейстер с нижними чинами вынужден извлекать его с глубины в двадцать аршин. Мы вот тут сидим с вами в тиши и приятности, а начальство жизнию рискует.

– Да уж… – умиротворённо согласился гость, наливая себе чаю с доброй порцией рома и беря сахар «вприкуску». – Уютно у вас, Александр Андреевич… Красное дерево, кресла, диван вот этот, бюрцо… Паркет узорчатый, подсвешники бронзовые… У нас купчин глянешь: вроде и богаче, а всё не то.

Васильев добавил в чай сливок, а ром налил в рюмку и прихлёбывал по очереди, между фразами:

– Мы, коломенские дворяне, народ небогатый. Дело не в роскоши, а во вкусе; а вкус вырабатывается образованностию. Я не в укор вам говорю. Коломна – город купеческий, и торговля – дело нужное. Не всякий может пойти в бескрайнюю степь и гнать через неё огромные стада, сопровождаемый тысячью опасностей. Не всякий поведёт караван «коломенок», гружёных зерном, через коварные отмели. Но, согласитесь, Николай Михайлович, домашний обиход этих мужественных людей – первобытен. Невестка с утра бухается перед свекровью на колени и целует ей ручки. Все эти монгольские обычаи, обжорство и средневековая обстановка: сундуки, рубленые столы и прочее… Нет, в девятнадцатом веке надо жить как-то изящнее.

Гость ухмыльнулся в ответ:

– Но бывает забавно, когда наши берутся жить на дворянскую ногу. Нет, я предпочитаю, чтобы каждое сословие устраивалось по своему укладу. В конце концов, именно купечеству Коломна обязана сохранению драгоценной святыни. Повторюсь, Александр Андреевич, не слишком ли вы поторопились, передав копии исторических документов московскому писателю?

– Оставьте ваши беспокойства. Иванчин – патриот коломенской земли и вполне заслуживает доверия. Он дворянин и масон.

– Он из «этих»? Вы уверены?

– Да уж не сомневайтесь. Были времена, я сам баловался тайными науками, и знаю этот народ.

– Но ложи ведь запрещены. И уже довольно давно.

– Разумеется. Я думаю, что и его ложа давно «усыплена». Однако же лоск остаётся, я его сразу раскусил. Порядочность этого человека вне сомнений.

– Но о «Смарагде» вы ему ничего не говорили?

Васильев поставил чашку и рюмку на стол.

– Господь с вами! Конечно нет… Боюсь, что он просто не вместил бы. Для кого-то коломенская тайна слишком сказочна, а для кого-то – слишком велика. И потом – Иванчин собирает для себя, а мы – для Священного Града. Вы только подумайте, Николай Михайлович: десятки, а то и сотни лет собирались наши хроники. Сколько поколений прошло знаменитых и безвестных историков, подобных таинственному иерею Сергию или мудрому Греку, чтобы накопить сокровища знаний!

– Вы думаете, Сергий Коломнятин и Гречин – это не легенды?

– Помилуйте, Николай Михайлович! Какие легенды? Это, несомненно, были живые люди; сохранились их автографы, сохранилась память о них. Верите ли: я иногда их вижу.

Купец Левин чуть не подавился куском сахару. Он дрогнувшей рукой налил себе ещё чаю и воззрился на собеседника.

– Что вы такое изволите говорить, сударь мой?

– Только не смейтесь надо мною. Вам одному говорю, и знаю, что никому не расскажете, не ославите меня сумасшедшим.

– Да о чём вы, Александр Андреевич?

Васильев погладил бачки и уставился в камин долгим взором.

– Вечерней порою, на границе дня и ночи, когда наступают таинственные коломенские сумерки, в полумраке раздумий и грёз мне бывают видения. Верите ли? – я точно наяву созерцаю их: молодого священника, русого, с пронзительными синими глазами; огненного монаха – черноволосого, черноокого, проницательного и мудрого. Они о чём-то беседуют со мной, что-то советуют мне. И временами, мне кажется, я понимаю их.

Гость смотрел на хозяина тихо и зачарованно.

– Удивительные вещи говорите вы, Александр Андреевич…

– Ещё бы не удивительные! Иногда я думаю: может, виною всему то место, на котором в 1827 году выстроили этот дом? Вы знаете, что я до сих пор храню в особом ларце вещи, обнаруженные тогда.

– Я помню, помню…. Старинные оружия, сбруя, древние монеты и литые образки…

– Не в этих ли вещах таится сокрытый магнетизм? Вот вы нынче говорили – уютно у меня. А сам я, признаться, чувствую совсем иное, как будто сижу на сквозняке. Видите – даже камин затопил. Здесь сквозит столетиями. И когда ходишь по дому, постоянно натыкаешься на чьи-то тени, по-моему – родные, милые тени. Они живут какой-то своей жизнью и не замечают меня. А иногда, быть может, и замечают…

Какой-то шорох прошёл по соседней комнате и Васильев с Левиным застыли с открытыми ртами.

– Вам, Александр Андреевич, отца Иоанна пригласить надо – сказал Левин, осторожно переводя дыхание – Очень сурьёзный поп и молитвенник хороший. О прошлом годе, когда у купца Суранова в доме призраки завелись, пригласили отца Иоанна, послужил он молебен – и всё как рукой сняло.

– А не могли бы вы пригласить его на будущее воскресенье после обеда? – почему-то шёпотом спросил Васильев.

– Конечно могу, – отвечал гость, также понизив голос.

– Жалко с ними расставаться, но, по чести сказать, надо. Уж больно страшновато бывает.

– Господи Иисусе! – оглянулся Левин. – Кто это у вас разговаривает?

– Да кому разговаривать, помилуйте! В доме только мы да кухарка, но из неё и слова-то не вытянешь.

Левин встал, прошёл в одну комнату, потом в другую…

– Знаете что, сударь вы мой… Не надо ждать воскресенья. Мы завтра же ввечеру придём к вам с батюшкой. Как вы только живёте среди таких страхований? Я и дня не стерпел бы, честное слово. Сразу бы сбежал, куда глаза глядят. Да кто это всё говорит?

Вот начало «Книги Смарагд»: древние предания о чудесах и знамениях и давних делах, бывших в землях коломенских от основания града сего.

В лето от Сотворения мира 6655 и от основания Первого Рима 1900, а от Воплощения Господа Иисуса Христа 1147 в царствование Мануила Комнина, при Патриархе Косме Аттике приехал на Русь римский князь Яр-Коломан.

А приехал он, когда на земле Муромской и Рязанской княжение изменилось…

И встретился он со Святославом Ольговичем Муромским и сказал ему: «Не примешь ли, князь, меня в свою службу? Пришёл я из страны Римской, где гонят христиан за правую веру, был у Гезы Венгерского, был у Изяслава Киевского, но нигде не сыскал места. И хотелось бы мне в этой земле остаться. Стал бы я тебе верно служить и помог бы просветить язычников здешних».

Говорит ему Святослав: «Добро, князь, принимаю тебя в свою службу. Ступай с отрядом к устью Москвы, где стрый мой, дядя мой Ростислав сторо́жу основал. И сделай ты эту сторо́жу крепостью и тамошних язычников-вятичей крести».

Дикий люд жил в тех местах. Землепашества не знали, а пропитание добывали охотой да грабежом.

Незадолго до того отправился сюда из града Киева некий святой человек и проповедал здесь Христа. И так, прославляя Слово Божие и крестя многих людей, шёл он речным путём и вот приблизился к устью Москвы. Сходит на берег, где посёлок стоит, тыном ограждённый.

А здешние думали, что он купец, соблазнились на крест его. И, не дав слово молвить, набросились на странника и убили. Потом обшарили тело, осмотрели ло́дью и говорят: «Согрешили мы, зря человека убили! Нищий он, ничего у него нет, а крест его – не золотой, а медный. Должно быть, не простой это был человек, а вещий, коли решился ехать в такую глушь. Давайте же тайно схороним его в ло́дье, со всем скарбом, а то как бы нам через него не пострадать».

А когда пришёл Яр-Коломан с дружиной, было ему ночью видение. Явился тот праведный старец и указал место своей могилы.

Наутро князь приказал схватить старейшин и говорит им: «За что убили праведника?» Те стали запираться. Тогда он отвёл всех на тайное место и велел копать землю. Вот показалась ло́дья. И когда открыли её, видят – лежит в ней старик, точно живой, на груди у него крест горит, а в руках – Евангелие.

Ужаснулись убийцы, пали Коломану в ноги и говорят:

– Виноваты мы, согрешили и достойны смерти. Воистину – старец тот вещий. Ведь уже почти год прошёл, а тление его не коснулось. Горе нам и детям нашим!

Но князь не стал их убивать, а приказал им креститься.

И приняли они Святое крещение, а идолов своих изгнали в лес. Идолов тех семь, вот имена им: Сварог, Перун, Даждьбог, Велес, Хорс, Мокошь, Купало.

И стали они в тех лесах деревами, так что от других дерев не отличить, и спят. Лишь иногда ночью подадут голос, застонут во сне.

Только раз в году, на Иванову ночь, на Ивана Крестителя, собираются они на кремлёвском берегу и говорят у огня о том, что случилось. А кончится ночь – и уходят в лес и там засыпают.