Текст книги "Мемориал"

Автор книги: Роман Славацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Одно было спасение – скрыться в корабли, под защиту высоких чёрных бортов, укрыться в своих плавучих деревянных акрополях.

В несколько часов – и вал, и стена, и всё поле, уставленное палатками, были захвачены бойцами Илиона. Лишь узкая полоска песка вдоль берега моря, часть побережья, схваченная судами, оставались ещё за ахейцами.

– Зажигайте факелы! – приказал Приамид. – Зажигайте! И тут же бросайте огонь в корабли! Пусть поджарятся! Это будет славная гекатомба!

Троянцы принялись выхватывать одну головню за другой, метали головни и факелы из-под прикрытия щитоносцев. И вот уже дым начал куриться над несколькими кораблями, а один из самых больших по-настоящему занялся огнём.

– Плохи дела, Приамид! – услышал вдруг Гектор голос одного из вождей. – Плохи дела. Ахилл у нас за спиной!

У Гектора помутилось в глазах, как от удара пращи.

– Проклятие! Это худшее, чего я опасался! Что же вы не прикрыли тыл?

Но жалеть было поздно.

Уже зашатались первые ряды, и начали валиться троянские воины, словно снопы. Мирмидонские бронники шли за вождём, сплочённые, как одно существо, как сказочный гекантохейр, а впереди шёл Ахилл в грозно-блестящем оружии своём, которое нельзя было спутать ни с каким иным. И там, где он шёл, раздавался только глухой гром ударов, да хрипение умирающих.

– Поворачивайте назад! Надо вырваться из лагеря, и там, в поле, мы сможем перестроить ряды! За мной!

Гектор развернул колесницу и помчался через вал, кони прыгнули – и повозка перелетела через вал хищною птицей. И другие трояне стали разворачиваться. В несколько минут всё войско вышло из лагеря; но не всем колесницам удалось пересечь ров, наполовину заваленный ветвями, частоколом и трупами. Некоторые так и остались, разбитые, застряв в глубоком окопе.

Троянцы отступали стремительно.

– Надо, чтобы кто-то остался и задержал их! – кричал Приамид.

– Я останусь! – ответил ему Сарпедон. – Мы попробуем задержать Ахилла, а ты строй дружины у стен Города. Только поскорее, долго нам не выстоять.

И развернулся Сарпедон, изумительно-сильный, божественный, в разукрашенном доспехе, и малая дружина его (давний союзник троянцев), пошла с ним.

А войско илионское всё отступало, теряя людей, коней, колесницы, и всё никак не могло прекратить своего бегства, потому что сзади наседал уже не только Ахилл. Все ахейцы, почуяв перелом боя, вы́сыпали из-под защиты кораблей и обрушились на врагов с двойной злобой.

Гектор метался в тылу, пытаясь остановить бегущих.

– Что ты отступаешь, Гектор?! – крикнул ему Главк. – Не будь же ты бабой! Смотри – Сарпедон гибнет!

– Замолчи! – яростно отвечал Приамид. – Ты бы лучше помог построить войско, советчик тупоголовый! Стойте, стойте, мерзавцы! Куда бежишь?! Стой! Думаешь, тебе сейчас ворота Илиона откроют? И не жди, трус; здесь сдохнешь собачьей смертью. И не ахейцы тебя пришибут, а я сам вот этой рукой! А ну разворачивай колесницу! И вы разворачивайте! Стоять! Плотнее ряд! Смотрите туда: там бьётся Сарпедон! Он бьётся за нас! Сплачивайтесь! На помощь!

И один, другой, третий воеводы стали помогать ему строить войско.

А впереди, в столбах пыли, в грохоте и криках битвы маленькая кучка друзей сдерживала удары Ахилла. Но всё меньше и меньше становилась она, а удары эллинской рати всё набирали мощь. И вот уже не только Пелид, а все ахейцы подошли и окружили бойцов.

И ещё какое-то время можно было видеть их. Ещё сверкал и двигался золотой доспех вождя. Но вскоре ряды врагов сомкнулись, и золотое солнце закатилось во тьму, скрылось из глаз.

– Сарпедон, Сарпедон! – в отчаянии застонал Приамид. – Что же вы стоите, троянцы?! Вперёд!

Напрасно кричал он, напрасно. Пал великий воин, и там, в толпе ахейцев, победители уже торопливо снимали доспехи с поверженного полубога.

– Проснулся мирмидонский пёс на нашу голову! – сквозь зубы прорычал Агенор, хлестнув коней. – Это же самое меньшее – две тысячи латников, и каждый из них стоит двух, а то и трёх наших. Я уж не говорю о самом Ахилле.

– Сами виноваты! – ответил ему Гектор, направляя колесницу в линию с ним. – Понадеялись, что Ахилл будет отсиживаться, когда мы начнём жечь корабли. Надо было заранее прикрыться. Всемогущие Боги ведают, какую цену мы заплатили за свою беспечность. И главное – благородный Сарпедон убит! Он пожертвовал собою за всех. И позор будет нам, если не отобьём его тело.

– За мной! – крикнул он. Ещё раз щёлкнул бич, и грозная квадрига загрохотала, пересекая пространство. И вслед за ней, повторяя движение головной колесницы, загрохотали остальные. Страшен был полёт этого сплочённого бронзового ядра. Сначала отряд был невелик. Но, едва почуяв нарастающую силу, остальные трояне тут же направили свои квадриги вслед наступающим.

И в несколько минут войско удвоилось, утроилось – с каждым мгновением наращивая силу удара.

А за квадригами бежали пешие, собираясь в единую фалангу.

И ничто не могло сравниться с этой грохочущей атакой квадриг!

Казалось, что началось землетрясение и, как в давние дни, Титаны восстали против Неба, грохочут сдвинутые горы, и течёт огненная лава, извергнутая клокочущей Землёй!

Как же всё это величественно и: призрачно! Да, великие боги, как призрачно! Один точный удар копья, одна стрела – и всё величие, и вся слава повергаются во прах, и обезглавленная упряжка бессмысленно мчится вдаль!..

Удар илионского войска был ужасен. Разметав разрозненные колесницы ахеян, атакующие рассекли нестройную фалангу и погрузились в самую глубь эллинской рати.

И кровавый встречный бой закипел с беспредельным ожесточением. Стрелы падали, как дождь, пыль стояла едким туманом: едва можно было в двух-трёх шагах различить врага. Гудела земля под тяжестью падающих тел, гремели доспехи, кричали бойцы и стонали раненые.

Гектор успел потерять своего возницу, искусного Кебриона, и на его место принял другого бойца. Всё смешалось в кровавую кашу: колесницы сходились и расходились, кто-то защищался, кто-то нападал, кто-то сходил с колесницы, чтобы снять доспехи с поверженного противника, и часто – удар в спину пресекал его хищную радость.

И свершилось! Отборная мирмидонская рать заколебалась, дрогнула и рассыпалась.

– Ахилл! Ахилл! – звал Гектор. – Выходи на поединок, на смерть!

– Смотри, вот он! – вскинулся Евфорб.

– А-а! – закричал Приамид. – Окружайте его! Гоните его на меня!

И воронка закрутилась вокруг мирмидонского вождя. Он изнемогал, латы гудели, поражаемые со всех сторон, мощный удар пришёлся точно по шлему – и лопнули ремни. Гривастый шлем упал на землю, в пыль и кровь, нарушилась сплочённость лат, и в этот самый миг Евфорб поразил в спину окружённого вождя. Щит выпал из руки его.

– Теперь ты мой!

Гектор шёл к шатающемуся врагу, потрясая копьём. Один удар – и противник рухнул. Копьё поразило его в пах: и ахеец бился на земле от ужасной боли.

– Не радуйся, Гектор! Не ты – всемогущие Боги поразили меня…

И с этими словами душа его изверглась вон, сетуя и негодуя на горький исход боя.

Гектор подошёл и быстро начал обнажать поверженного, снимать драгоценную броню. И вдруг на мгновение остановился, как бы в изумлении.

Затем медленно, словно нехотя, закончил снимать доспехи и пошёл к своим.

Лицо вождя потемнело и стало жёстким, точно камень.

– Что ты не радуешься, Гектор? – спросил его кто-то. – Ты же победил и обрёл такую добычу!

– Это не Ахилл.

– Что?

– Это не Ахилл, говорю вам. Это другой воин в доспехе Ахилла.

– Кто?

– Не знаю. Кажется, Патрокл Менетид.

– Да это лучший воевода Ахилла!

– Это ничего не решает, – мрачно произнёс Гектор. – Ничто ещё не кончено. Нападайте на них, давите на них, пока удача на нашей стороне! Хотя бы истребить их как можно больше, раз уж сам полководец избег убийства.

Гектор вышел из боя и в тылу, у самых стен илионских, снял свой доспех, отослал его в Крепость, а сам облачился во вражеский, неизмеримо более крепкий и чу́дно украшенный тончайшим литьём и чеканкой.

Латы стали на нём, как влитые.

Вступив в колесницу, Приамид снова вернулся к бою.

Данайские рати отходили, огрызаясь, унося убитых и раненых. А трояне давили и гнали врагов к лагерю. Мирмидонцы прорвались к трупу Патрокла и бежали, унося его.

– Тело попробуйте отбить! Тело Патрокла! – приказал Гектор.

И троянцы бросались, налетали, иногда им даже удавалось отогнать ахеян. Но стоило только кому-то схватить окровавленный прах Менетида – эллины снова обрушивались и отбивали мертвеца.

Наконец они собрались в плотный кулак. Отряд, сбитый вокруг тела, как пчелиный рой вокруг матки, ощерился копьями и отступал как единое целое, и никто не мог разорвать его.

Гектор сам трижды бросался на вражеские ряды, и каждый раз уходил ни с чем. Данайцы отступали к лагерю, теряя одного воина за другим, но вождя не отдавали.

И тут Гектор увидел перед собой Патрокла Менетида. Было ли это горение закатного солнца, его слепящие лучи – прямо в лицо – или просто от усталости в голове помутилось, но в пыльном воздухе шёл к нему, явственно и неоспоримо, он – Патрокл, убитый его рукою.

Какое-то время они стояли друг против друга, и Менетид вглядывался в Гектора. Он ничего не говорил, а Гектор ни о чём не спрашивал тень врага. Они что-то поняли оба. То, что было больше их жизни и смерти, и этого окровавленного поля, и этих кораблей, и этой старой каменной Крепости.

Видение исчезло, и Гектор, пытаясь понять – к чему бы оно – нагнал своё войско.

Троянцы загнали пришельцев в стан – опять за ров и частокол. Казалось – ещё одно усилие – и снова можно ворваться в лагерь.

Но уже наступала тьма.

Гектор приказал оставить сражение. Илионские дружины отошли на полёт стрелы от вражеского вала и ждали, глядя на чуждый стан и небо, догорающее над ним.

– Отойдём к берегу Скамандра, – сказал Гектор военачальникам. – Там свободное и чистое место, где можно провести ночь. А тут всё завалено трупами.

И, оставляя поле сражения, отошли троянцы и собрались у реки, на чистой земле.

– Слушайте, воины и вожди – трояне, дарданийцы, союзники! – громко начал Гектор. – Мы сегодня славно потрудились. Я надеялся было, что уже нынче мы истребим данайские корабли и с победою вернёмся в священный Илион. Жаль не получилось. Ночь опередила нас – и он ударил оземь огромным своим копьём в одиннадцать локтей, копьём, вершина которого оканчивалась зловещим бронзовым жалом, и это жало, и золотое кольцо вокруг него в последнем луче солнца горело, точно ослепительный факел.

– Да, только ночь сохранила аргивян от неизбежной гибели. Завтра, думаю, решится их судьба. А сейчас – покоримся неизбежной ночи. Распрягайте лошадей, разбивайте стан, гоните из Города волов и овец, несите хлеб. Здесь будем вечерять! Заготовьте дров побольше! Пусть всю ночь горят огни – чтобы ни один враг не ушёл невредим. В Городе пусть усилят караул, пусть юноши и старики следят за окрестностями. Мало ли на что решится враг в таком положении. А мы завтра снова в бой. И пусть узнают надменные ахейцы, каково это – драться с троянами!

Войско глухо зашумело, готовясь к ночлегу. Раздались удары топоров, начали загораться костры, послышался топот стада, гонимого из святого акрополя Трои. Приносили жертвы богам, закалывали животных, возливали вино.

И страшен, и грозен, и красив был этот пир. Рядом в смертном покое лежали трупы друзей и врагов. И, словно справляя тризну, сидели воины у костров, а искры восходили к самому небу. Земля казалась звёздным небом: так часто горели костры, только ярче и теплее, чем звёзды.

МЕМОРИАЛ ВИОЛЫ

Август: «Музыка – единственное, что спасёт нашу страну. В сокрушающем ритме рока слышится мне поступь обновления. Затхлая, гнилостная страна – и вдруг в ней раздаётся музыка – словно открыли форточку и впустили воздух в комнату, отравленную угарным газом! Новые мысли, новый мир, новое арийское движение зарождается на наших глазах, окрылённое музыкой духовных исканий!»

Фома: «Какая прекрасная горячность! И какая наивность, дружище Август! Как можно припарками излечить мертвеца? Неужели тебе не ясно, что страна мертва, она убита грехом наших отцов, и никакие арийские идеи и рок-н-роллы её не оживят?

У Эдгара По есть прекрасная новелла о загипнотизированном умирающем. Разложение остановлено гипнозом. Но гипноз кончается – и тело мгновенно превращается в кучу жидкой гнилой плоти.

Кончится гипноз – и советская империя расползётся, как гнилой труп, на пятнадцать агонизирующих обрубков. И кто может это остановить? Наши малахольные рокеры и недоученные оккультисты? Смешно это, Август. Слов нет, в нашей тусовке есть симпатичные и смелые ребята. Но они нужны нам ради силы своего духа, а вовсе не из-за барабанов и гитар. Страну не спасёт даже революция, а о бреднях Движения и говорить не приходится».

Марк: «Как-то приезжаю на наш полигон, а там лозунг большими буквами: «Наша цель – коммунизм».

Ирэна: «Смешно».

Бэзил: «Я понял, что для мяса по-итальянски нужно хорошее красное вино. Марк совершенно прав – чем лучше вино, тем тоньше получается вкус».

Виола: «Если кто-то вздумает ещё раз засорять свободные страницы Мемориала кулинарными рецептами и подсчётами платы за электроэнергию, то он получит Мемориалом по башке. Я не шучу».

Ирэна: «Завтра мы идём за крутыми ребятами к Подаревской».

ТУСОВКА

По всем законам я должен был помереть. Но крепок человек; остался я жив! Несколько дней Ирэна с Виолой склеивали обрывки моего сознания, сшивали их ассоциациями, и наконец мои кипящие мозги малость остыли и приняли более-менее чёткую форму. Я вспомнил, что зовут меня Август Виткевич, и живу я в Старом Городе Коломне, и где-то под этим Городом зарыто илионское золото. И если мы это золото не вернём в этот самый Илион, да ещё самым срочным образом, то не только наша замечательная Коломна, но и половина ойкумены накроется медным тазом.

Тут я стал сам понемножку себя вытягивать. И вытянул – с помощью девчонок. Снаружи даже стал похож на нормального.

Так что, когда Виола предложила мне смотаться на тусовку – я даже обрадовался. Впрочем – уже тогда было ясно, что это не простое развлечение. Зачем-то им было нужно глянуть на тусовку моим взором. Что-то должно было решиться в тот вечер. И не судьба тусовки (шут с ней), а всего Города, и больше, чем Города…

Когда-то Брусенская улица была в Городе главной. Рассказывали старики, как в прошлом веке, да и в начале двадцатого, гулял здесь каждый вечер коломенский высший свет. Степенно, парами, шли коломенские мещане, инженеры и тому подобный мидл-класс – от Ивановских ворот до старинного сквера «Блюдечко». Там, на крутом обрыве кремлёвского холма, разворачивались обратно; затем всё сначала, и так – до сумерек.

Слева багрянила масонская стена Брусенского монастыря, из-за астральных символов которой (белый на красном) громадина Крестовоздвиженского собора выставляла белокаменные барочные наличники алтарей и упиралась в небо синими шатрами, на коих горели золотые звёзды. С колокольни доносился забавный звон: «К нам, к нам, к нам, сирота́м!», а от ворот из просвирни доносился божественный запах свежих про́сфор (о, какие это были просфоры! – такой сдобы и вкуса даже в городе Париже не пробовали).

Напротив, направо, таилась секретная мастерская, а за ней пузатилась ампирная усадьба, в семидесятые годы превращённая в Городскую управу, где в присутственные дни сидели гласные во главе с Мишей Посохиным, где решались дела практические, тянулась административная бодяга, и куда после 17 года въехал коломенский совет и начал «энегрично фукцировать». Фукцировал он до тридцатых, а потом перебрался в бывшую гостиницу фроловскую, ту самую, супротив которой поставили картавого дедушку-сатану с протянутой рукой.

Налево по Брусенской торчала одноэтажная почта с призраками Гоголя, юного Достоевского и пожилого Лажечникова. А напротив неё, справа, на углу – фотография Бортняева, за фотографией расположилось красное двухэтажное, с белокаменным цоколем, Благородное собрание. За Благородным собранием ещё был дом с каменным низом и деревянным верхом, а вот за ним как раз и была роскошная генеральская усадьба генеральши Ты́ртовой, из красного кирпича, с флигелем, с воротами, с великолепным дворовым фасадом со сдвоенными колоннами.

Впрочем, в начале века это была не усадьба, а женская гимназия Подаревской (между нами говоря – неважная гимназия; и народ оттуда выходил несерьёзный). Должно быть, именно этих гимназисток в козьих полусапожках видел московский архитектор М., сгубивший свою бессмертную душу ради сатанинского распутства и блестяще описанный господином Кремнёвым в его «Истории парикмахерской куклы». Эх, где теперь этот господин Кремнёв? В каком лагере, за какой проволокой сгнили его кости? Где теперь эти гимназистки? Где «стройные монашки Брусенецкого монастыря»? Где купцы Патокины, где музеевед Грибоедов, где Маринка Мнишек с её проклятым кладом? Где коломенский высший свет, да и был ли он, а если был – то, может, он был низший, а не высший, если, в конце концов, всё полетело в тартарары?

Сгинуло всё; и только мы теперь поздним вечерком шли в гимназию Подаревской, где сейчас спортшкола, и где на летние каникулы разместилась коломенская тусовка. А за нами шёл ещё кто-то, но тогда я не придал этому значения.

Весь генеральский двор (гимназический тож) оказался забит странными отроками.

Один из них, который постарше, стоял на крыльце, опираясь о колонну, и читал книгу вслух, а остальные внимали ему, кто сидя на земле, а кто – стоя.

– Питай меня Своим взором, Господи, и учи. Дай мне уразуметь, что Твой взор видит всякий видящий взор и всё видимое, всякое действие ви́дения, всякую силу ви́дения, всякую видимую силу и всякое возникающее из них ви́дение так, что Твоё ви́дение есть вместе и причинное основание всего этого. Ты всё видишь – и этим даёшь всему основание.

Учи меня, Господи, чтобы я уразумел, как единым взглядом Ты различаешь всё и каждое в отдельности. Открыв книгу для чтения, я слитно вижу целый лист, а если хочу различить отдельные буквы, слоги и речения, то должен по отдельности рассматривать всё, строку за строкой, и могу только последовательно читать одну букву за другой, одно речение за другим, один период за другим. Но Ты, Господи, сразу видишь весь лист и прочитываешь его без мига промедления. И ещё. Если двое из нас читают одно и то же, один быстро, другой медленнее, Ты читаешь с каждым, и кажется, что Ты читаешь во времени, читаешь с читающими; но Ты под временем всё видишь и читаешь вместе, ведь Твоё ви́дение есть и чтение.

Мы вошли между колоннами и попали в ночной стан; пахло дымом костров, поджаренным мясом и вином. Около ближнего костра сидели два юных воина: один – с длинными вьющимися кудрями и быстрым взором, и второй – светловолосый. Я поманил их рукой и даже взял за руки и потащил к выходу.

Повеял дымом троянский лагерь – и пропал.

Книга восемнадцатая. ПОСЛЕДНИЙ БОЙ ГЕКТОРА

Лицо Гектора было чёрным. Беспощадное солнце, пыль и пот, кровь, прихлынувшая к щекам, и страшное напряжение боя – словно тёмную пелену набросили на него. Полководец молча стоял у Скейской башни, глядя на страшный разгром своего войска. Почти вся долина от ахейского стана до стен Священной Трои была завалена телами защитников Города. Даже побережье Скамандра и сами воды его были осквернены трупами.

Одно дело – сражаться с ахейцами, знающими горечь поражения, израненными, истомлёнными в боях, и совсем другое – со свежей дружиной Ахилла, возглавляемой самим Пелидом. Одержимый божественным вдохновением, он неведомым чутьём знал, когда, в какой момент и где нужно было ударить. И вот последствия такого удара: разорванные ряды, войско, размётанное по всему полю, или нет, не войско, а какие-то бессмысленные обрывки, бегущие кучки бойцов, почти неспособные к защите.

– Полидама́с был прав! – с горькой злобой сказал Гектор неизвестно кому, в пустоту. – Полидамас был прав, а мне Боги затмили разум. Нельзя было оставлять войско в поле. И дурак догадался бы, что после смерти Менетида Ахилл не удержится и сам возглавит свои дружины. А это наша верная смерть, – и он правой рукой утёр пот с открытого лица (шлем был в левой, а щит – за спиной). И ещё чернее, ещё страшнее стало лицо его от размазанной грязи. – Теперь уже бегство не остановить! – безнадёжно сказал воин. – Что же делать? Идти в Трою? Или драться с ахейцами здесь, пока можно будет?

Показался небольшой отряд Агенора.

– Попробуем задержать их здесь, Приамид? – крикнул Агенор.

– Попробуем, – согласился тот, надвигая тяжёлый трофейный шлем.

И они стали отгонять ахейцев, давая возможность своим спасаться за врата Города. Поначалу это было легко – пока нападали отдельные отряды. Но вот явился и сам Ахилл, а за ним, словно чёрный гудящий рой – ахейские латники.

– Я постараюсь отвлечь его! – крикнул Агенор.

– Опасно! – отвечал ему Приамид.

– Не опаснее, чем здесь дожидаться! Была, не была! – и троянец поскакал вперёд.

Гектор видел, как поодаль они столкнулись с Ахиллом, как перебросились копьями, а потом Агенор понёсся в сторону, и Пелид, клюнув на приманку, помчал за ним, увлекая часть своего отряда.

Гектор ударил на оставшихся и без труда рассеял их. Это был счастливый миг: разбитые троянцы, измученные жаждой, гонимые страхом, один за другим устремились в Скейские ворота, спасительно распахнутые стражей; воины зорко следили, чтобы не допустить врага и дать возможность спастись всем живым.

Прошло какое-то время; с полчаса или около того. Горячий ветер прошёл по стене, задел волосы и перелистнул страницы рукописи. И там, на первой странице, среди витых готических листьев, среди роз и лилий, было написано: Incipit vita nova. Да! Начинается новая жизнь. Я сам перелистывал когда-то эту книгу, выводя готические буквы и узоры. И когда переписывал, виделись мне Флоренция и Равенна, мерцали мозаики, мрамор, фра Джованни Боккаччо рассказывал что-то о Божественной Комедии, пахло рекой, морем, шиповником и Возрождением, и фра Джованни всё доказывал, что Баптистерий – это древний храм Марса; а у Ивановских ворот стояла бронзовая волчица римская и рядом с ней – Данте Алигьери читал ясно и чисто.

«В том месте книги памяти моей, до которого лишь немногое можно было бы прочесть, стоит заглавие, которое гласит: Incipit vita nova. Под этим заглавием я нахожу слова, которые намереваюсь передать в этой книжице, если и не все, то, по крайней мере, смысл их. Девять раз уже, после моего рождения, обернулось небо света почти до исходного места, как бы в собственном своём вращении, когда моим очам явилась впервые преславная госпожа моей души, которую называли Беатриче многие, не знавшие, что так и должно звать её…»

Повеял горячий ветер и зашелестел страницами.

– Это же ясно, Иван Ильич. Конечно же, каждое здание строится с определённым смыслом.

Я видел, как на руинах башни разговаривали двое приятных людей зрелых лет: один, одетый попроще, а другой – довольно изящно, по московской моде, в добротном камзоле, в коротких штанах-кюлотах и белых чулках. Объясняя, он сделал широкий жест в сторону Брусенского монастыря; из-за алых зубцов Ивановских ворот сверкнули венцы храмов.

– Что же говорить о строениях духовных? – продолжал архитектор. – Тем более о древней обители! Каждое здание суть образ, гиероглиф, он может быть божественным или демоническим, смотря по тому, кто, где и зачем строит. Несколько симболов, соединённых мистической связью – и вот вы, мой друг, уже в ином мире.

В изумлении увидел я тут, как ожила внезапно каменная ограда, поднялись золотые венцы храмов, и вокруг них закружились белые, ослепительно сверкающие, звёзды, закручивая воронку иного мира.

Прошёл Джан Баттиста Вольпе, хитро мне подмигнув, в отдалении споро трудились каменщики, выкладывая стену под взором строгого, чудно́ одетого итальянца.

Повеял горячий ветер, и сквозь зыбкий воздух навалилась на меня выжженная солнцем равнина.

Прошло какое-то время, с полчаса или около того. Троянцы успели укрыться в Акрополе, одним из последних промчался Агенор.

– Я его провёл! – захохотал он. – Все наши успели?

– Да.

– Скорее в Город! Не оставайся здесь.

Но Гектор остался.

Гектор остался и подал знак, чтобы закрывали ворота, хотя и слышал, как с Башни отец призывал его отступать. Но Поле не отпускало его: долина, усыпанная телами бойцов, сражённых по его вине, речка, осквернённая трупами и стыд за собственное безумие, за то, что вчера он остался глух к совету Полидама́са, ослеплённый безумной наглостью. И ещё нечто удержало его.

К Илиону приближался отряд ахейцев, и во главе его шёл в новых сияющих доспехах вождь, которого ни с кем не спутаешь. А самое главное – что Ахилл дал знак своим воинам задержаться. И он шёл впереди, значительно впереди, с каждым шагом отдаляясь от неподвижной стены щитов. Он как бы вызывал, и Гектор понял, что вызов брошен ему.

И напрасно Приам звал сына со старой каменной кремлёвской стены; Гектор почувствовал приближение своего часа. Отступать было нельзя; это значило бы перестать быть самим собою. Уж лучше смерть, чем постоянное ощущение собственного греха и презрение соратников. И Приамид обернулся и снова махнул стражникам:

– Закрывайте ворота, – и пошёл навстречу ахейцу, встряхивая оружие, пробуя тяжесть копья и трофейного щита.

Противник быстро приближался, почти бежал. И Гектор, чувствуя силу врага, устремился прочь, изредка оглядываясь. Он рассчитывал измотать Ахилла, сбить ему дыхание. Начался долгий изматывающий бег, страшный гоплитодром.

План, кажется, оправдывался.

Ахилл раздражался, впадал в ярость, бесился с досады, что не может поймать беглеца, кричал ему вслед проклятия и ругательства, а Гектор, молча посмеиваясь, бежал и бежал, выравнивая дыхание и сберегая силы. Доспех был тяжёл, но троянец, воспитанный долгими часами тренировочного гоплитодрома, летел без устали.

Так они обогнули стену, описав круг около троянского кремля, и Гектор старался по возможности держаться в тени стен, в то время как Пелид вынужден был оставаться на жарком солнце поодаль, опасаясь дротика или стрелы искусных илионских метальщиков.

Гектор пробежал ещё немного. Они приближались к Источнику. Выложенный большими плитами, он был когда-то людным: троянки мыли здесь бельё. Сегодня победитель вымоет в нём руки, замаранные пылью и кровью врага.

Троянец остановился и спокойным ровным шагом пошёл в наступление. Ахилл опешил и даже подался немного назад, он понял, что Гектор не просто убегал в страхе, а отступал с какой-то коварной целью.

Прикрываясь огромными щитами, противники сходились, и солнце играло в их латах, сверкая, расплескиваясь огненными снопами. На щитах светились золотые и серебряные фигурки, но нельзя было издалека разобрать, что изображено: слишком тонкая была работа, слишком быстро двигались воины, так что украшения только струились световыми вереницами. Маски шлемов были опущены, и сквозь прорези тускло горели в них яростные глаза. Страшные гребни развивались над шлемами – у Гектора – тёмные, у Ахилла – золотые. Бронза покрывала всё тело троянца, казалось, что движется живая бронзовая статуя.

У Пелида, кроме панциря, – только поножи из мягкого олова закрывали голени от колена, и на одной из них виднелась свежая отмета от удара копьём.

– Слушай, Ахилл! – прогремел глухой из-под бронзовой маски голос. – Сегодня один из нас останется на этой земле. Давай же поклянёмся, что победитель даст возможность друзьям погибшего с честью предать погребению прах убитого.

– Ни в чём я не буду клясться, Гектор! Может и мне суждено быть сегодня поруганным, но, скорее всего – это твоя участь. Поэтому вспомни сейчас всё своё воинское искусство, ибо я хочу отомстить, и – видят Боги! – отомщу за Патрокла и за множество наших мужей, повергнутых тобою.

– Ты озверевший безумец! Кому ты противостал? Богам?

Но Ахилл не дал договорить врагу. Ужасное копьё излетело из руки его. Сотни жизней были оборваны им. Однако сегодня ему не суждено было напиться вражьей крови. Гектор видел полёт – и пригнулся. Копьё даже не задело его и, просвистев, крепко и гулко вонзилось в землю меж двумя валунами.

Теперь метнул Гектор – и не промахнулся. Его короткий и сильный бросок нелегко было заметить: мелькнуло длинное древко – и жало звонко врезалось прямо в середину щита. Но крепок щит оказался: копьё отлетело, не пробив бронзу даже самую малость.

Тогда Гектор, отступив, начал вытаскивать копьё врага из земли, но наконечник зашёл слишком прочно, стиснутый двумя валунами. Меж тем Ахилл уже успел подобрать копьё. Медлить было нельзя; Гектор побежал вперёд, на ходу выхватывая меч из ножен.

Ахилл снова поднял древко и чуть задержался; трудно было бросать – казалось, всё тело врага прикрывала прочная бронза. Но наконец Пелид метнул. Спеша к рукопашному бою, Гектор слегка отвёл щит. Обнажилась часть шеи у панциря. И сюда-то стремительное копьё поразило своего хозяина. Приамид запнулся и гулко рухнул на землю, выронив меч и щит.

В небе парили орлы. И оттуда, из крутой лазури, веял горячий ветер, сыпалось солнце, в вышине виднелась поднятая стена Трои, и с неё эхом звучали крики. Земля жгла спину, древко копья колебалось в воздухе и через наконечник копья давило над ключицей, словно огромная скала.

Волны боли мутили сознание, и от этой непомерной боли душа расширялась и выходила за пределы тела и времени. И открылось Гектору. Вся жизнь его прошла перед ним. И понял он, что всё это уже было не раз. И увидел он всё, что было, и всё, что будет.

И увидел он Ахилла, стоящего над ним. И сказал ему, зная, что получит отказ:

– Дай троянцам похоронить моё тело… – и кровь закипела на устах его.

– О нет, илионское чудовище! – отвечал победитель. – Ты будешь предан поруганию, в память о сынах Ахайи, сражённых тобой.

– Слепец… – прохрипел Гектор. – Чему ты радуешься? Через несколько дней ты сам встретишь свою смерть в Скейских вратах от стрелы Александра и Аполлона-Губителя.

– Пусть так! – прорычал Ахилл, теряя разум от ненависти. И вырвал копьё из раны. Кровь хлынула волною, мгновенно залив землю и оружие. И душа троянца вышла вместе с кровью. И мелькнула перед ним алая башня, похожая на куст шиповника, с алыми ветхими зубцами, а за ними стояли какие-то люди и разговаривали о чём-то непонятном, а рядом стояла волчица, неподвижная, словно отлитая из бронзы, и странный горбоносый старец был рядом с ней, и какая-то связь была между тем миром и Гектором, как между отраслью и стволом. Чёрный огонь Преисподней овевал лицо старика. И здесь же увидел Приамид, поднимаясь над своим телом – Священную Трою и стенающего Приама, и горюющих старцев и воинов.

Тщетно терзались они. Тщетно зарыдает Гекуба, его милая старая мать. Ни к чему горькие стенания и бесплодная борьба! Город мёртв. Кассандра была права.