Текст книги "Золотое дно. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Все это время Инна-маленькая и ее отец также молчали, обмениваясь ласково-печальными улыбками, которые можно был понять так: мол, ну что же поделаешь, характеры!

– Илья Львович, – мягко отозвался, наконец, Сергей Васильевич. – Ты не прав.

Лев Николаевич протянул дрожащую рюмку с капелькой на дне к рюмке Сергея Васильевича, тот тронул своей рюмкой рюмку молчавшего Туровского, и старшие мужчины выпили. Затем Сергей Васильевич поднялся:

– Дети, я думаю, на плотину не поедут… дождь и ветер… А мы готовы.

Туровский кивнул и позвонил по сотовому телефону. Инна-маленькая выпорхнула из-за стола, нежно прошелестела:

– Спасибо. Мы надеемся, все вы будете на нашей свадьбе, – Илья пропустил ее вперед, и торжественная троица покинула квартиру Хрустовых.

Галина Ивановна только и успела чмокнуть в дверях сына. Старик Хрустов тоже дернулся было вослед, чтобы что-то, наконец, сказать, может быть, крикнуть, но Галина Ивановна мигом вернулась к нему, положила руку ему на шею, как давеча, и ноготками почесала за ухом: мол, помолчи, ради бога.

14

Через несколько минут наша честная компания, подгоняемая неуёмным Никоновым, выехала на «Ландкрузере» директора к месту назначенной с тележурналистами встречи.

Пока машина летела сквозь ливень по городку и далее по береговому шоссе, гигантская стена плотины медленно и неуклонно поднималась над людьми, а когда мы ступили на каменную землю и задрали головы, она уже затмила половину неба.

– Голова кружится… – прошептала, улыбаясь, Татьяна Викторовна, еле удерживая над собой дергающийся красный зонтик. Галина Ивановна обняла подругу. Их юбки и кокетливо повязанные шарфики рвал сырой ветер.

Бледный, сутулый Хрустов держался в стороне. Он, как я понимаю, еще никак не мог опомниться после ошеломляющей новости о женитьбе сына, да на ком?.. На дочери Туровского.

Между тем дождь ненадолго сбавил силу, тучи бежали рваные, но здесь, у бушующей воды, все равно было темно и знобко.

Берег, казалось, дрожит от торжествующего гула работающей реки.

К приехавшим приблизились что-то крича, с телекамерами, обмотанными прозрачной пленкой, бородатые, еврейского или грузинского вида молодые люди и девица в свитере и джинсах, с сигареткой в зубах. С ними был и низенький Туровский, он с улыбкой показал в сторону Никонова.

Сергей Васильевич кивнул, встал спиной к плотине и, раскинув руки, как Христос на кресте, завопил:

– Снимайте! Это мы ее построили! Лёва, Валера, я… Галя, Таня… Алеша… ну и еще, конечно, тысяч двенадцать народу…

Потом на машине же через длинный тоннель в скале мы въехали на гребень плотины, вылезли и встали под дождем на ветру, как на взлетной полосе аэропорта, глядя в сторону рукотворного мора – щетинистая, сизая вода, казалось, напирала и давила на изогнутую черной дугой плотину.

Туровский что-то сказал, показывая под ноги.

– Что?! – переспросил Никонов.

– Ведет… себя… адекватно! – Он обернулся к плачущей от радости или от ветра Тане. – Упирается же в берега… всё движение гребня вперед-назад сантиметров двадцать… возвращается в первоначальное положение. Нет остаточной деформации! Даже лучше, чем думали когда-то проектировщики…

Никонов услышал, хлопнул директора по спине:

– Не хвастайся! А в галереях? Помнишь, в сапогах бегали?.. Сильно просачивается?

– А поехали! – кивнул на машину директор. – Можно в домашних тапочках ходить.

– Верю-верю, – скалил зубы и вскидывал руки к небу Никонов. – Вот, блин, махину слепили, а?! Сейчас бы водочки. Да с рыбкой хорошей.

– А все готово, – отвечал, улыбаясь смущенной знаменитой улыбкой, хозяин ГЭС. Не первых гостей он сюда, под облака, завозил, и не первые гости, озябнув от холода и красоты, вспоминали о горячительном…

И правда, подкатила «тойота» – вышла девица в кокошнике, с подносом, на подносе хлеб-соль (в солонке мигом набралась вода), рюмки с водкой тряслись на ветру, дольки малосольного хариуса сверкали…

А через минут десять наши герои, обнявшись на гребне плотины, пели, срывая голоса:

– Я не знаю, где встретиться

Нам придется с тобой…

Глобус крутится-вертится,

Словно шар голубой…

Хрустов не пел, но и он растрогался, кивал своим мыслям, глядя вниз, на рассыпавшийся вдоль берега в сизом сумраке городок строителей с его унылыми двухэтажными бетонными домами и дощатыми бараками, которые начальство так до сих пор и не снесло…

– Жила бы страна родная,

И нету других забот!

И снег, и ветер…

И звезд ночной полет…

Сергей Васильевич здесь, на крыше плотины, совершенно преобразился: пиджак расстегнул, галстук сорвал и – в карман, плащ хлещется позади, как черное пламя, а глаза, как у Петра Первого, сверкают.

А тут еще на гребень плотины вырулила очередная серебристая иномарка, из нее улыбаясь вылез молодой, широкоскулый, с усищами подковой, с бархатными ресницами вокруг карих глаз директор алюминиевого завода Тарас Федорович Ищук.

– «Муха» пр-рилетит завтр-ра, – прорычал он, как Высоцкий. – А вы уже под мухой? Без меня?!

Ищук поцеловал ручки Галине Ивановне и Татьяне Викторовне, кивнул Хрустову, распахнул объятия Никонову:

– Наслышан, наслышан… поздравляю… А я – Ищук… расшифровывается: ищу К, то есть компанию. Конечно, компанию хорошую. – Затем он вопросительно глянул на меня.

– Наш человек, из музея Сибири, – пояснил Сергей Васильевич. – Когда все помрем, народ придет смотреть наши портреты к нему.

Туровский кивнул вниз:

– Ко мне?

И мокрые, забравшись в машины, мы съехали на площадь перед дирекцией. И Туровский, открыв свой зонтик над женщинами, повел всех под навес крыльца – он приглашал нас в свой кабинет.

Однако, в сверкающем белым мрамором холле Никонов, остановившись, переглянулся с женой, и та устало-кокетливым голосом пропела:

– Мальчики, отпустите нас домой. У нас свои разговоры.

– Да, да, да! – как бы согласился Сергей Васильевич. – Мясца там пожарьте на ужин. Лёвка поруководит.

Но бледный и сгорбленный Хрустов не пожелал уезжать.

– Давно не виделись… – пробурчал он. – Я вполне ничего.

Мне кажется, до него дошло: начальники не просто так съехались, не лясы точить, а собираются обсуждать нечто важное. И он, Хрустов, должен быть здесь, не смотря на свои личные, «семейные» страдания. Я уловил, как перебросились взглядами Туровский, Ищук и Никонов, а затем, как бы успокаивая Ищука, Никонов царственно положил руку на плечи Хрустова.

И наша компания вознеслась на финском лифте вверх.

15

В огромном кабинете Туровского, в правом дальнем углу, имелась еще одна дверь – в комнату для отдыха. Как пояснил со смущенной улыбкой гостям Валерий Ильич: «монплезир». Причем, «монплезир» по размеру оказался не таким уж маленьким – перед гостями здесь предстал длинный накрытый стол с напитками разного цвета, окруженный двенадцатью роскошными, розового дерева стульями, диван того же цвета под огненным узбекским ковром и в углу – зеркальный буфет.

– Кто-нибудь курит? – спросила девица в кокошнике, которая угощала приезжих на плотине, но уже успела переодеться в сухое.

– Я… – содрогнулся и прохрипел было Хрустов, но Никонов властно оборвал его:

– Тебе, Лев, нельзя. Господа, надо нам поберечь нашего друга. Мы и сами воздержимся, верно?

Туровский кивнул, убирая на сервант трубку. Ищук большим и указательным пальцами огладил усы.

– А теперь никто и не курит. Президент-то не курит! – и заглядывая в глаза коллегам, бисером рассыпался в смехе.

– Что-нибудь будем? – туманно, но и понятно спросил Туровский.

Все переглянулись и отказались. Достаточно той рюмки, что подняли под дождем. Надо переходить к делу. Я так это понял. Конечно, я здесь был, что называется, пришей кобыле хвост, но, коли при разговоре присутствует лидер рабочего движения Хрустов, то, видимо, и я не помешаю. Да если что и будут иметь в виду воротилы бизнеса, то вряд ли выскажут впрямую…

Туровский кивком отпустил официантку и сложил руки на столе.

Первым начал Ищук, он обратился безошибочно именно к Хрустову.

– Я никогда не лезу в друзья, но раз уж мы свиделись, хочу сказать, что высоко ценю вашу принципиальность. Я тоже за своих рабочих, как теперь говорят по телевидению, пасть порву. И если они собрали перед воротами завода митинг, я первый иду к ним, чтобы узнать, кто обидел.

Лев Николаевич, тускло глядя на него, молчал. Безмолвствовал и Туровский, пряча под носом печальную усмешку. Никонов с важным видом кивал всем словам Ищука.

– Я слышал, у вас завтра манифестация, – продолжал директор САРАЗа. – Но ведь дождь?

Хрустов пожал плечами. Измученное лицо его говорило, что если будет продолжаться ливень, то, конечно, манифестацию придется отложить. Но она все равно не завтра, так послезавтра состоится.

– Я хочу тоже побывать среди строителей. Разрешение от мэра вы, конечно, получили?

– Зачем?! – буркнул Хрустов. – Валеваха – нелигитимный мэр. Знаю я, как ему голоса считали…

– Ну, почему ты так говоришь? – не выдержал Валерий Ильич. – Из Саракана была комиссия наблюдателей. Даже из Москвы. Ты же помнишь?

Хрустов зло дернулся, но даже не стал возражать. Я мог только догадываться, какие у него доводы против результатов голосования. К тому же помнил заметку в одной из центральных газет с заголовком: ГОЛОСА В ПРОЗРАЧНОМ. Речь шла о новых прозрачных урнах для голосования, а по сути – о специально разводимой для гостей форели, которую подают в тоже стеклянных ящиках… Что если бы рыбки захотели, то они бы рассказали…

– И вообще скоро мы его переизберем! – не выдержал Хрустов. – Осталось месяца два.

– Но пока у него власть, не обидит вас? Он же может милицию послать…

– Мы его сами пошлем! Вон, Варавва пойдет, объяснит хохол хохлу.

– Я тоже хохол, – раскатисто засмеялся бровастый Ищук. – Если надо будет, и я пойду.

Никонов залился тонким смехом.

– Вот будет смешно, и все трое с гуцульскими усами!

– Варавва сбрил, – пробурчал Хрустов. – Чтоб не походить на Валеваху, жулика!

– Мне тоже, что ли, сбрить? – не унимался Ищук. И враз сменив маску на озабоченную, государственную, как бы пояснил Туровскому. – Понимаю, ты Валерий Ильич, обижаешься на меня. Но доля правды в голосе народа всегда есть.

Туровский криво усмехнулся, принялся наливать минеральной в фужеры гостям. Ему, как мне показалось, было сейчас безразлично, о чем здесь говорится. Может быть, ждет другого разговора, в другом месте? А может быть, я заблуждаюсь. Туровский, как опытный боксер, нарочно опускает руки, чтобы выждать момент и ударить.

В вялый, пока что праздный разговор вступил Никонов.

– Я бы все-таки встал на сторону хозяина ГЭС. Не надо провоцировать народ. Всем сегодня живется трудно, кроме Ельцина и его детей. И жуликов, которые оплатили ему переизбрание в девяносто шестом. Но от наших воплей что изменится?

– Тогда надо сидеть в болоте и тихо квакать, – огрызнулся Хрустов.

– Да не в этом смысле! Есть руководство. Там что, ничего не понимают? До всех дойдут руки.

– Их руки уже до всего дошли. Москва – город миллиардеров.

Ищук похохатывая слушал перебранку друзей.

– Ну ладно. – И обратил лицо к молчавшему Туровскому. – Какой уровень сегодня?

Тот помедлил и сквозь зубы шепнул:

– Пятьсот сорок.

– Пятьсот сорок?! Это же… полный абзац! – И директор САРАЗа с опаской глянул на потолок, словно представив, как сейчас огромное море хлынет через плотину.

– Год назад было так же. И ничего.

– То-то ты в колокола тогда ударил.

– Нервы дрогнули. А нынче все подсчитано.

– То-то эм-че-эсовцы народ гоняют по горам.

– Профилактика, – блеснул тонкой улыбкой, как ножичком, Туровский. – У нас всё нормально. Могу на экскурсию сводить. У нас одна девочка хорошо докладывает. А что непонятно, я доскажу. – Он глянул на часы. – По принципу рояль в кустах, попросил ее подзадержать группу экскурсантов… Хотите?

Ищук улыбнулся и поднялся, потягиваясь.

– Мне интересно, что нового в пороховницах. Тем более, что скоро я тут хозяином буду.

– Вот как! – хмыкнул Никонов. – Молодец!.. – И через маленькую паузу. – Молодец. – Он переглянулся с бесстрастным Туровским. – А я… посижу-ка здесь, я это все знаю. Позвоню пока к своим… – и словно уточнил на всякий случай. – На Восток, на Восток!

– Там же ночь! – удивился Ищук.

– Вот и застану дома… как они там без меня.

Хрустов угрюмо молчал. Судя по всему, он тоже, как и Никонов, не страдал недостатком информации о работе ГЭС. А мне хотелось и с Хрустовым побыть, и послушать профессионалов. И я, подумав, что второго случая не предоставится пройтись по недрам ГЭС, попросился:

– Валерий Ильич, возьмите и меня.

И мы втроем пошли из кабинета.

И уже в дверях меня осенило, что Хрустов остался, конечно же, по той причине, что хочет, наконец, один на один переговорить со старым другом. А тот, возможно, если и будет звонить, то вряд ли домой, где глухая ночь. Скорее всего – в Москву, в столицу, неким знакомым, влиятельным людям. Меня ведь тоже поразило хвастливое заявление Ищука, что скоро он на ГЭС сделается хозяином… даже если шутка, даже если не хозяином в прямом смысле слова, все равно за этими словами стоит огромная сила.

16

Мы поднялись на лифте, прошли по коридору и оказались в длинном изогнутом зале диспетчерской. Здесь очень тихо, сверкает стена приборов, замерли стрелки в полумесяцах окошек, медленно смещаются цифры, два молодых парня в синих халатах обернулись от столиков с телефонами.

– Здравствуйте, – поздоровался Туровский. – Экскурсанты уже были?

– Они там, Валерий Ильич, – ответил один из инженеров-диспетчеров и показал рукой вниз. – Смотрят агрегаты.

Туровский кивнул и повел нас по винтообразной лесенке.

– Так быстрее. – И мы вышли в огромное сумеречное пространство, где выстроились в одну линию макушки электрогенераторов, напоминающие старинные шеломы воинов. Разумеется, здесь был слышен гул, но гул ровный, степенный, какой-то домашний – мне вспомнилось веретено бабушки…

И к нам спиной стояла, озираясь, группа мальчиков и девочек лет шестнадцати-семнадцати, перед ними расхаживала молодая женщина с красной косынкой на шее, очевидно, тот самый экскурсовод, о которой упоминал директор.

– Извините, Светлана Николаевна, мы тоже постоим, – сказал он.

Она ответила кивком, она торопилась говорить, у нее был вдохновенный вид, глаза сверкали, как у хорошей учительницы на уроке.

– Итак, продолжаем. Нет, ребята, приток воды весной от таянья снегов у нас паводком не называют. Паводок – от дождей. Вот как сейчас… если долго будет идти… А как наполняется водохранилище, строго следят водомерные посты. Здесь автоматизированная система, она фиксирует уровень и выдает на экран компьютера.

– А сколько может наполняться? – спросила тоненькая девочка.

– Емкость водохранилища – до пятидесяти кубических километров. Представляете? Это, грубо говоря, куб с гранью в четыре километра. Такой вот аквариум выше облаков. Полезный, работающий объем – двадцать. Средний за многие годы расход воды в створе ГЭС – полторы тысячи кубометров в секунду. В секунду! Ничего речка?!

– А если переполнится? – девочка что-то записывала в блокнотик.

– Весной это невозможно. В августе, когда тает снег в горах и идут долгие дожди, это возможно. Но это в том случае, если гидростанцию не «грузят» – то есть, не происходит сработка, а приток с верховьев продолжается. На этот случай предусмотрены одиннадцать водосбросов, рассчитанных на пропуск четырнадцати тысяч кубометров в секунду. Открывают затворы: один, два, три… – и… вода падает с полуторасотметровой высоты в специальную ванну глубиной сорок метров и размером полторы сотни на полторы…

– А где-то тут еще Вирская ГЭС? – спросил паренек с видом знающего человека.

– Да, ниже Южно-Саянской находится именно она, это контррегулирующая ГЭС с собственным водохранилищем, она упорядочивает сток воды. Комплекс из двух плотин сглаживает не только паводки, но и низкий меженный уровень. Проще говоря, Зинтат ниже САРАЗа неизменен зимой и летом. Меньше установленного объема воды сбрасываться не может, чуть больше – бывает. На Зинтате размечены фарватеры, где достаточный запас глубины. Конечно, плохой капитан, сев на мель, готов свалить свои ошибки на кого угодно…

– Зимой по морю на мотосанках катаются? – спросил тот же мальчик, он при галстуке, с гладким пробором на голове.

– Это опасно. Наше море, дети, – мощный аккумулятор тепла. Водохранилище полностью замерзает только в январе-феврале. При сработке воды лед проседает и ломается. А весной очень быстро тает. То, что случилось в легендарные семидесятые годы, из-за печально «знаменитой» косы Титова и всякого сора – совсем иное…

– А летом на яхтах? – спросила тоненькая девочка с кудряшками как у негритянки.

– Летом на яхтах катаются, но каньон у нас узкий, мало места для маневра. Бывает, что плавают топляки. Это бревна, которые стоят в воде как карандашики, иной раз даже макушки не видно. Откуда берутся? Весной река сбрасывает в водохранилище лес с берегов, а кроме этого продолжают всплывать затопленные деревья. Масштабы далеко не те, что были когда-то, но деревянные острова могут плавать. Как мы защищаемся от этого сора? Перед плотиной – цепочка металлических бонов, от которых цепляют и забирают деревья катера гидротехнического цеха, оттаскивают в заводь, где лес вытаскивается на берег и складируется. И на входе водоводов стоят решетки. А мелкие щепки гигантским турбинам не помеха. Кончено, мы помним о диверсиях и терактах – времечко такое пришло. Любая охрана уязвима, вы это по кинофильмам знаете, даже охрана президента США. У нас тоже есть охрана, она хорошо вооружена, снабжена средствами связи. Так что прошу не баловаться, никаких пакетов не оставлять. Что могут нехорошие люди? Вывести из строя либо машинный зал, либо какой-нибудь из менее значимых электроузлов. В этом случае, пока идет ремонт, электроэнергию Вира и САРАЗ получат из энергосистемы России. Другое дело, плотина… но ее разрушить невозможно.

– А говорили, она трескается… – напомнил мальчик-всезнайка.

– Все на свете разрушается. Если ничего не делать, конечно, когда-нибудь, через сотню лет появятся трещины, размоется основание, плотина превратится в решето – и вода сама уйдет. Но за всеми узлами плотины у нас тщательно следят. Измерение перемещений ведется с точностью до сотой доли миллиметра. Разрушить плотину непросто из-за ее огромной массы, ибо внизу она шириной сто десять метров из высокопрочного армированного бетона, да еще врезана в скальные берега. Вверху, правда, шириной всего двадцать пять, но и там нужна как минимум атомная бомба…

– А если землетрясение? – не унимался мальчик с гладким пробором.

– Плотина рассчитана на удары до семи баллов. В Саянах таких землетрясений на было никогда и, как уверяют ученые, не предвидятся. Страшнее – волна, которая может появиться при взрыве атомной бомбы в водохранилище, она перехлестнет через плотину и сметет Виру, Саракан, завод… Сама же плотина, сработав как арка, скорее всего устоит. Но, как вы знаете, наше правительство заключило договор с Америкой о сокращении ядерного оружия. Война никому не нужна.

– Здорово! Значит, там сплошной бетон… – девочка с негритянской прической топнула туфелькой.

– Внизу? Нет, не сплошной бетон, там галереи, их много. Только продольных восемь, а есть еще и поперечные. Там сухо и светло, сотрудники ходят пешком, но есть и маленький трактор с тележкой, есть электрокар. Нет, мы сейчас туда не пойдем, уже поздно. И вообще, там бывают только геодезисты, которые снимают показания контрольно-измерительной аппаратуры, электрики, которые заменяют перегоревшие лампочки, и те, кто занимается лечением плотины.

Посмотрев на часики, женщина с красной косынкой на шее заторопилась:

– На станции, как вы видите, сколько?.. десять агрегатов, мощностью по шестьсот сорок тысяч киловатт. Можете подсчитать: установленная мощность станции – шесть с половиной миллионов киловатт. Но одновременно работают не более восьми (один – в резерве, один – в ремонте). Эти агрегаты, прототипами которых были светоградские, до сих пор мощнейшие в России. Для работы с нагрузкой шесть и четыре десятых миллиона киловатт, расход воды должен быть три с половиной тысячи кубометров в секунду. В среднем в год мы вырабатываем около двадцать пяти миллиардов киловатт-часов. На сегодняшний день общая выработка превысила четыреста миллиардов.

– А почему ГЭСы называются пиковыми? – спросила тоненькая девочка.

– А потому что они включаются на большую мощность, когда такая мощность срочно нужна, например, заводу. Или как шутят инженеры – когда вся Сибирь смотрит футбол. Или в случае аварии какого-либо энергоблока на угольной станции. Энергия же идет в единую энергосистему России. Кстати, там ей и назначают некую усредненную цену. Сама же Ю.С.Г. же продает ее по отпускному тарифу две целых восемьдесят пять сотых копейки (самому низкому не только в России, но, наверное, и в мире). Вот такая у нас ГЭС!

– Идемте! – негромко позвал Туровский. – Я кое-что вам и сам расскажу.

– …была фильтрация, да. Но мы пригласили франко-испанскую фирму, они привезли полимеры, которые могут при низких температурах и высоком давлении держать воду… в галереях стал сухо…

Валерий Ильич не выдержал, обернулся, жестко перекрыл женский голосок:

– Не совсем так, Светик! Сначала полимер был их, это правда, но сейчас разработали наши, в Питере. Не хуже и себестоимость в семь раз дешевле. Конечно, иностранцы успели озолотиться… зарплату вынуждены были платить им сумасшедшую… Но этого уже больше не будет!

Мы – Туровский, Ищук и я – вошли в лифт и довольно долго спускались куда-то вниз. Наверное, как раз в одну из галерей.

Поскольку я внимательно читал летопись Хрустова, я, оказавшись в темноватом тоннеле, вспомнил, как здесь бродил в полной темноте Валерий Ильич. И представив это, я уже не мог смотреть по сторонам, а думал только о могучей силе, нависшей над нами… больше ни о чем не мог думать… Впрочем, здесь вправду не было ни лужиц, ни потеков на стенах.

– А?! – хохотнул Ищук, барственно обняв меня за плечи. И эхо от голоса зыкнуло в стороне.

Зазвонил сотовый телефон у Туровского, и тот, негромко переговорив, заторопился наверх.

Когда мы поднялись и подошли к двери в кабинет Туровского, услышали ругань. Да, это ругались Никонов и Хрустов.

– Какого хрена из себя девочку ломаешь?! Как цветок в холодильнике пролежал четверть века и сейчас всех паришь!

– А ты будто из зоны вышел! Был бы жив Климов, он бы тебе зубы вышиб…

Туровский поморщился, приложил палец к губам и повел нас с Ищуком в кабинет напротив. Я успел заметить надпись на медной дощечке: ГЛАВНЫЙ ИНЖЕНЕР. Валерий Ильич зажег свет, показал нам на кресла, включил компьютер, посмотрел на какие-то цифры на экране.

– Ничего, биржа не обижает. – Он открыл незапертый сейф и достал пузатую бутылку коньяка с рюмочками.

– Давай, – кивнул Ищук.

– Я не буду, спасибо, – сказал я. Когда я пью спиртное, я плохо запоминаю. А сегодня надеялся стать свидетелем и других интересных разговоров.

Простите меня за самозванство, но мне так подумалось: может быть, мне придется написать – пусть для себя, для нашего музея – хотя бы краткое завершение летописи Хрустова…

17

Однако посидев рядом с начальством минут десять, я почувствовал, что оказался здесь не очень желательным гостем. Ищук и Туровский почему-то переглядывались, чиркали зажигалками, тянули время. Видимо, им было необходимо пообщаться один на один. И я поднялся.

– Господа, если можно, постою внизу, на выходе, в дверях, послушаю дождь.

– Как угодно, Родион, – улыбнулся Туровский. – Кстати, там у охраны в комнате телевизор… можете посмотреть Москву… у нас своя «тарелка», качество изображения отличное.

Выйдя из кабинета главного инженера, я остановился в коридоре, раздумывая в который раз, не уехать ли мне завтра же домой, и обратил внимание, что в кабинете напротив теперь стало тихо. Зайду-ка к своим героям.

Но, миновав двухпорожный «предбанник» директорских апартаментов, я услышал через неприкрытую дверь «монплезира» быстрый разговор. Здесь уже не ругались, говорили тихо. Мне бы, конечно, уйти, не слушать, но разговор оказался чрезвычайно любопытным. Хотя, зная характер Хрустова, я мог бы и сам догадаться, что он поведет себя именно так…

Это касалось свадьбы сына. Вернее, венчания, которое случилось в Москве.

– А может, шутишь? Неужто правда? В церкви? Они что, верующие? Это мода среди молодежи! Пепси-кола и церковь! Зашли, со свечкой постояли! Это надо отменить!

– Нет, брат, – говорил в ответ Никонов. – Это, брат, серьезно. Этого не отменишь. У них документ. Я видел в самолете, они показывали.

– Документ? Что за документ? Разве у церкви может быть документ? – тоскливо надсаживался шепотом Хрустов.

– Говорю тебе! Это вроде как новогодняя открытка, которая раскрывается… с картинкой… только там церковь с крестом. Название: «Свидетельство о венчании».

– И что?! – не унимался Хрустов. – Скажешь: с печатью? Ха-ха-ха! Раньше был профиль Ленина, теперь профиль Христа?

– С печатью, – продолжал негромко, но твердо Никонов. – А как же! Открываешь – слева: раб божий такой-то венчается с рабой божией такой-то. Справа: таинство венчания совершил такой-то… Как положено. Документ. – И Сергей Васильевич добавил. – Надо бы и мне с Танькой повенчаться. Храм построил, а вот сам не повенчался. Да и детям было некогда. Молодцы твои.

– «Молодцы»?! Издеваешься, что ли?! – Я услышал, как вскочил кто-то и ходит по кабинету. Конечно, Хрустов.

– Разве я могу над тобой издеваться?! Милый, Лёвка! – поднялся и грузный Никонов. – У нас были комсомольские свадьбы! А у них такие вот… с венчанием!

– Сережа! – очень тихо сказал Хрустов. – Не надо меня убивать! Скажи, а бывают случаи, когда разводят?

– В церкви?!

– Ну, в церкви. Разводят? Если, например, насильно свели людей.

– Да что это такое, твою мать!.. – бешено заругался Никонов. – Илюшка, что, он на Валерке женится?! Твоя ненависть к Утконосу уже до смешного доходит! Красивая девочка, вся в мать… какого хрена?!

– Ты мне не ответил, – уже рычал Хрустов. – Разводят или нет?!

– Тише! Это бывает, но исключительно редко. Если уж идут в храм венчаться, значит, высокая любовь. Не просто в ЗАГС пятый раз. Перед богом предстают.

– А если открываются какие-то обстоятельства? – сквозь зубы пытал Хрустов.

– Какие обстоятельства?! Ну, могут быть обстоятельства… – Никонов закурил. – Там четыре пункта, кажется. Если СПИД… если кто из них сумасшедший… еще что-то… Не дури! Во-первых, венцы может снять только архиерей. И только той епархии, где проходило венчание. Стало быть, если что, надо лететь в Москву. Не позорься.

Старые друзья замолчали. Я уже хотел войти, как Никонов снова закричал:

– Не нам – им жить!.. Тоже мне – Монтекки и Капулетти!.. Когда мой сын привел свою пташку, и я узнал, что она дочь какого-то еврея из банка, страшно расстроился. А потом присмотрелся: симпатяга. Ну что ты тут поделаешь?! Есть в них что-то, правда? Сильная публика!

– Да при чем тут?! – замычал Хрустов. – Не люблю я, не люблю…

– Не люби! А будь человеком. Эх, Левка, помнишь песню пели: «Шли два матроса с буржуйского плена?» Иван Петрович научил. Сейчас ее можно снова петь, не меняя ни слова… – И затянул дребезжащим голосом. –

Шли два матроса с буржуйского плена…

с буржуйского плена да домой…

И только ступили в севастопольскую бухту,

как их споразилы-ло грозой.

Сказал один матросик: мне нету больше мочи,

мне нету больше мочи так жить…

Да пой же ты!

Хрустов не пел, молчал.

– Эх ты!

Заплакали горько ка-гарие очи…

кадеты с нас веревку будут вить…

Сказал второй матросик: ведь мы же проиграли,

ведь мы же проиграли войну…

Красное знамя варва́ры растопали,

и батька бородатый наш в плену…

Я постучался в дверь и зашел. Хрустов плакал в углу, сидя в кресле, опустив голову. Никонов стоял с рюмкой в руке, на лацкане пиджака у него сверкали два ордена – с крестом и государственный… и когда успел пришпилить?

– А, Родя? Давай со мной. Лёвка картину гонит… больной… а у меня-то инсульт был, это тебе не инфаркт… мозги дороже…

И чего он распелся, чего разгулялся?! Делать было нечего, я чокнулся с Сергеем Васильевичем.

Зазвенел телефон. Никонов снял трубку.

– Слушаю. А, ты? – Никонов глянул на Хрустова, потом на меня. – Да ничего, так, по душам… А где вы? Понял, базара нет. – Положив трубку, Сергей Васильевич пояснил Хрустову. – Посиди тут покуда… и ты, Родион… у нас дельце минут на пять… насчет полета в тайгу…

– В какую тайгу?! – кажется, только сейчас до Льва Николаевича дошло, что разговоры про то, чтобы выбраться на природу, вполне серьезны. – С ума сошли! Пир во время чумы! Тут такое может случиться…

– Хуже, чем случалось, уже никогда не случится! – бросил Никонов и глянул на меня. – Сейчас придем.

Оставшись с Хрустовым, мы долго молчали. Я вспомнил, что до сих пор не дал знать домой, что добрался, что жив-здоров.

– Как ты думаешь, могу отсюда позвонить? – спросил я у Льва Николаевича. – Не рассердится Туровский?

Хрустов вяло махнул рукой. Он думал о своем.

Я набрал код своего города, номер домашнего телефона и услышал голос жены.

– Наконец-то! Вы там запили, что ли?

– Перестань, – упрекнул я Аню. – Тебе не идет такой тон. Ты же не Елена! Мы здесь о жизни говорим, прилетел Сергей Никонов. Все хорошо. День-два – и я дома…

Положив трубку, я увидел – на меня напряженно смотрит Хрустов.

– А Елене Николаевне ты можешь позвонить?

– Что, худо? – я испугался за него. Он был бледен, часто дышал.

– Нет. – Он сжал кулаки. – Позвони. Она многих лечит.

Елена оказалась дома. Услышав от меня, что я в Саянах, сама попросила немедленно передать трубку Хрустову.

Какое-то время он понуро слушал ее поучения (до меня доносились лишь невнятные, веселые вскрики ее), а потом все же перебил:

– Простите… Елена Николаевна… а у вас… у вас священники лечатся? Ну, чтобы солидный… архиерей… Что?! Где?! Так это же рядом. – И пояснил мне. – В Минусинске… – И в трубку. – Понимаете… поймите… есть тут одна пара молодых людей… нет, не геи, тьфу… парень и девушка, легкомысленно зашли в церковь и обвенчались… а сейчас… Слушаю. – И по мере того, как он слушал врача, лицо его меркло. – Извините.

Хрустов положил трубку. Я понял, что моя свояченица четко объяснила ему всю нелепость и невозможность затеи развенчать молодоженов. Причем, я думаю, она сразу сообразила, какие именно эти молодые люди. Во всяком случае, кто таков жених.

– Она сама верующая… – растерянно пробормотал Лев Николаевич. – Не думал, с ее-то характером…

И мы снова замолчали. О чем-нибудь поспрашивать его? Я не решился.

Включил телевизор. Выступали юмористы, нарочито гундосо о чем-то говорящие люди.

– Выключи!.. – прорычал Хрустов и закрыл лицо руками.

Прошло, наверное, не меньше получаса, пока, наконец, троица начальников – краснолицых, довольно злых на вид – вернулась в «монплезир».