Текст книги "Золотое дно. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Annotation

Роман посвящен сибирским гидростроителям.

Финалист «Русского Букера» за 2005 г.

Роман Солнцев

Встреча в августе

Встреча в сентябре

Встреча в горах

Роман Солнцев

ЗОЛОТОЕ ДНО

Книга вторая

(Сожженная летопись Льва Хрустова)

Встреча в августе

1

Весь июль я созванился с Еленой. Лечение Хрустова шло тяжело.

Помимо разрыва в мышце левого желудочка, у Льва Николаевича было сильнейшее нервное истощение, старого романтика вымотала дурацкая голодовка. К тому же он вел себя бранчливо.

– Просит газет, мы не даем, а Библию не хочет, – своим крикливо-насмешливым тоном докладывала в трубку Елена, «жеребец в бантиках», – как с восхищением назвала ее еще в девичестве моя серьезная и тихая жена.

В самом деле, если Елена навалится на кого лечить, так это надолго. Помню, приехала в гости, а у меня от усталости кровь идет носом по утрам. И пока жила у нас, чего только не заставляла меня пить и жевать, кончилось тем, что накапала мне в ноздри перекиси водорода, обожгла слизистую… правда, ошиблась, не по своей вине – раствор попался недостаточно разведенный…

Впрочем, Илья Львович был чрезвычайно доволен ею.

– Командует, с папой иначе нельзя, нормальных слов не понимает. Где-нибудь через недельку, наверно, отпустят… я спрошу, как насчет вашего приезда…

– А что с летописью? – напомнил я.

– Заставил сжечь, – хмыкнул младший Хрустов. – Зудел несколько дней, давление поднялось, сто шестьдесят на сто… врачи согласились… Во дворе больницы, где деревья, за скамейку я оттащил каменную урну с крыльца. Папа смотрел в окно, я мял листки, совал в нее… быстро сгорело…

– И что, успокоился Лев Николаевич?

– Трудно понять. Тоскливо смотрит в окно, лицом белый, как подушка. Я помахал рукой, поехал в Виру. Мама говорит, он потом плакал… И чего на эти записи взъелся? По-моему, там чистая правда. А кое-что он сам же и поправил.

– Здесь что-то другое, – предположил я. – А вы полный-то вариант читали?

– Нет, – голос у Ильи был глухой, виноватый. – Я и не знал, что бумаг столько. Думал, только вырезки из газет, фотки… мама одну сохранила, там она в ватной фуфайке с Туровским снята.

– С Туровским?! – удивился я.

Илья помолчал. И неуверенно ответил:

– Ну, они же все дружили. Есть и фотка папы с другой какой-то девчонкой… да вы сами увидите, как приедете. До свидания.

Среди дня 22 августа у меня на столе в музее затрезвонил телефон. Междугородняя! Я схватил трубку и услышал насмешливо-интимный голос Елены.

– Твой герой оклемался, увезли домой. А у тебя как дела? На сидячей работе еще не заработал импотенцию?

Ах, Елена, спросит так спросит.

– Да ладно, чего ты!.. – заржала в трубке. – Привет Ане. А то смотри, у нас тут в Саянах всякие корешочки продают. Я своему купила.

– Ну и как? – хотел я спросить, изрядно разозлившись. Но не могу я на подобные темы вольно вот так болтать. Хоть бы и с врачом.

Простившись с Еленой, позвонил Хрустовым домой. Трубку сняла женщина, видимо, жена Льва Николаевича.

– Вас слушают. Что вы хотели? Лев Николаевич сейчас отдыхает.

Я представился и услышал звонкий, почти девический голос:

– Родя, а я вас помню! Вы тогда в красное кашне все время заворачивались. Это вы?

– Я… – и глупее не мог спросить. – А вы были какая?

Жена Хрустова рассмеялась:

– Приезжайте, увидите. – И понизив голос. – Только умоляю, ни слова об олигархах, о приватизации… У вас есть «видик»? Привезите ему каких-нибудь смешных фильмов. За столом мы или телевизор смотрим, или спорим. А в телевизоре сейчас сплошная кровь.

– Понял! – ответил я и побежал в ЦУМ. В отделе, где продают видеофильмы, выбрал кассеты с комедиями Чаплина, а также наши: «Белое солнце пустыни», «Бриллиантовая рука», «Джентльмены удачи», а еще старые, черно-белые: «Волга-Волга», «Весна», затем в кассе «СибАВИА» купил билет на завтрашний рейс и пошел на работу отпрашиваться в счет отпуска…

2

Нынешний август стал продолжением июля – жаркий и тихий, без капли дождя. Тополя и березы в городе повяли, воды на полив дорог не хватало, многие фонтаны были отключены. Асфальт сделался вязким, машины, остановившись перед светофорами, влипали шинами. А у некоторых гасли двигатели. Над городом висел желтозеленый дым, он к вечеру оседал и растекался по улицам, обжигая легкие…

Но случилось чудо: именно в ночь перед моим вылетом в Саяны к городу подошли с юго-запада, подслеповато моргая, многослойные тучи, и разразилась невероятная гроза – с диким ветром, мечущимся ливнем, ужасными молниями.

Утром я приехал в аэропорт и увидел – маленькие самолеты, летающие в Саракан, пугаясь молний, мокнут на аэродроме, да и на большие лайнеры регистрация отложена до вечера. Не решаясь ждать неопределенно долго, я сдал билет и помчался в такси сквозь клокочущий сумрак, по рекам воды на железнодорожный вокзал, отшатываясь от дверных стекол, от близкого, как всегда кажется, блеска небесного огня.

– А я раньше был сварщиком, – посмотрел на меня с улыбкой в зеркальце заднего вида пожилой водитель. – Мне даже приятно. Строили ГЭС.

– Южно-Саянскую?! – воскликнул я.

– Нет, Светоградскую.

– А я как раз еду на Южно-Саянскую.

– Ну, привет нашим. Нынче, наверно, вода попрет… я слышал, «белки» в Саянах тают… такая жара… да еще дождь…

– Ни фига! Наша плотина крепкая! – сказал я с некоей гордостью, как будто сам строил ее.

И всю дорогу, покуда катил сквозь нескончаемую мрачную, но такую освежительную грозу, думал про огромную плотину Ю.С.Г. И про летопись Хрустова.

Я, конечно, не раз и не два ее перечитал, прежде чем отослать месяц назад Илье в Виру заказной бандеролью. Разумеется, у меня осталась копия, но ее почему-то и открывать не хочется. Тем более, что я почти весь текст уже помню… если не дословно, то диалоги, ситуации…

Так что же сгорело, когда Хрустов сунул свою папку в печь в бараке, где он устроил громкую голодовку? Наверное, ближе к концу были записаны некие обиды на друзей… и на начальников… сохранилась же фраза, что они повели себя подло… И при нашей встрече полтора месяца назад Хрустов повторил эту мысль более резко: все скурвились…

Но что же делать?! Время меняет даже время, прочитал я странную фразу у кого-то из физиков современности. Левка и его друзья по характеру своему были в молодости лидерами, бузотерами. А политика – жернов, под который если мы попадали, спастись можно только переместясь ближе к середине, где ось, тем иногда бывает углубление, или – выскочив прочь из-под жернова. Но и в середине (став ближе к власти) жить трудно. Думаю, Туровский, если захочет, расскажет. А выскочить из-под движущейся плиты не всегда удается – нужна воля и здравый смысл…

К счастью, я-то политикой никогда не занимался, никого не трогаю, как говорил кот Булгакова, и меня не трогают. Аню, мою жену, красавицу, когда-то выдвигали в секретари комитета комсомола университета – она мягко отказалась, с ней собеседовали – не помогло. А я – книгочий, в тяжелых очках, сутулый, с кривой улыбкой на физиономии (из-за вечной неуверенности в себе) – каким властям я нужен?

А вот Хрустов – другое дело. Легкий, яркий был юноша, с кем угодно мог найти общий язык. И Валерий тоже, с его проницательностью. Да наверное, и Алеша Бойцов с Сережей Никоновым. Теперь уж никогда они вместе не соберутся.

Слышал я от Ильи: бывший строитель и поэт дядя Леша работает в нашем посольстве в Индии, а Никонов где-то на дальнем Востоке.

А где ныне те девочки, о которых пишет Хрустов? Которая из них теперь жена Льва Николаевича? Безумно интересно. Скорей бы добраться…

В этот раз автобуса, на котором я ехал из Саракана в Виру, никто по дороге не остановил. Зато я заметил сквозь ливень темную, высоченную дамбу, которую выкладывают в степи полукольцом перед областной столицей, она из бетонных плит – каждая плита размером с грузовик. Видимо, МЧС посчитало, что такой экран в случае прорыва воды из Саян защитит город…

Неужели по прежнему есть опасения, что плотина Ю.С.Г. может сдвинуться и распасться? Да ерунда. Она такая тяжелая, она величайший ледоход выдержала в 79-ом году, пропустила НАД и ПОД собой… к тому же дугою упирается в берега, а гранитные берега никакая сила не раздвинет…

3

Весь мокрый, без зонта (забыл взять в дорогу!), в хлюпающих ботинках, под непрекращающимся душным, жарким дождем я доплелся, наконец, от автобусной остановки до дома Хрустовых.

Вот это панельное здание с огромными тусклокрасными буквами на торце: ТРУД. Вот подъезд, в который вбегал Илья Хрустов, чтобы вынести мне летопись отца.

Я теперь уже знал номер квартиры, я медленно поднимался по бетонным, слегка покатым ступеням, почему-то невероятно волнуясь. Нет, мы не были очень уж близки с Хрустовым в минувшие легендарные годы, виделись раза три-четыре, но сегодня мне вдруг показалось, что это один из самых дорогих для меня людей на свете. И ведь мог недавно умереть… инфаркт – штука молниеносная… Хорошо, что во время рядом оказались врачи…

Дверь открыла жена – боже, это была Таня Телегина!.. Я ее сразу же узнал по улыбке, но как же она изменились!.. Большая стала, пышная, вся как из подушек, насованных в синенькое платье, а глаза серо-синие, похожие на слой тумана – точно те же глаза.

– Татьяна Николаевна!.. – пробормотал я.

Она звонко расхохоталась, всплеснув руками и тут же уведя их за спину – почему-то прятала. Наверное, кухонное полотенце в них или какой другой хозяйственный «некрасивый» предмет.

– Я Галина Ивановна… – быстро проговорила она. И косясь на дверь в одну из комнат, шепотом добавила. – Он же всё нарочно запутал в своей летописи…

«Между прочим, там и имя Галя мелькало… какая-то девушка должна была приехать на стройку…»

Я протянул жене Хрустова три цветочка, купленных в киоске возле местного автовокзала, – белые розочки, и она их приняла, и только теперь я заметил, что ее пальчики скрючены болезнью. Но сделав вид, что ничего не видел, спросил:

– Как Лев Николаевич?

– Спит, – прошептала она, кивая все на ту же дверь. – Ой, а вы же мокрый!.. Идите в ванную, вода есть… я вам дам левкину одежду… а эту высушим…

– Кто спит?! – раздался тягучий бас из спальни. – Я вообще не сплю.

– Думает о судьбах Родины… – прыснула Галина Ивановна и приложила пальчик к губам. – Ни слова о политике!

В прихожую вышел, шаркая тапочками на босу ногу, в длинном халате Хрустов. Моргая, он смотрел на меня. Кудряшки волос над ушами стали вовсе белые, рот мне также показался белесым – наверное, продолжает много говорить, хотя бы и сам с собой.

– Родион, привет!.. – Он обнял меня. От него пахло валокордином и спиртом от уколов. – Молодец, что приехал. А то все теперь сторонятся меня… словно я СПИДом болен.

Ушедшая на кухню с цветами хозяйка воскликнула издали:

– Да что ты такое говоришь?! Слушайте вы его! – Она выбежала, скрылась за другой дверью, вынесла мне майку, рубашку и спортивного вида брючки. – Не задерживай его… человек вымок под дождем…

– Да, дождь хороший, – хрипло заговорил Хрустов, сверкая глазами во все стороны. – Для полей, для урожаев… а для геологов, например, ни к чему…

Но я уже закрылся в ванной.

Когда я вышел, помывшись с дороги и переодевшись, Хрустов сидел за столом и покорно меня ждал. На белой скатерти стоял большой заварной чайник с красными цветами по бокам, в вазе возлежали конфеты и сухарики, в стеклянных розетках посвечивал густой мед, еще не осевший после того, как его налили, отдельно в глубокие плошечки были выложены варенья, как я понимаю, из разных ягод: черные – смородиновое, сизое – голубичное, красное – малиновое…

– Может быть, тебе с дороги настоечки? – спросил Лев Николаевич. – Есть на рябине, есть на смородине. Мне не дают. А тебе-то можно.

– Я тоже не буду, – ответил я, заглядывая в его тоскливые глаза. Боже мой, сколько времени ушмыгнуло с тех пор, когда мы, в тесном кругу, сидя в бараке перед печкой, пили из кружек ужасный какой-то портвейн и горланили песни под гитару! Четверть века!

А я иду по деревянным городам,

Где мостовые скрипят, как половицы…

Это из песни геолога Александра Городницкого. Его в Сибири всегда уважали. Недавно видел по телевизору – белый сделался, маленький…

Пели с восторгом и Окуджаву:

Ах, Надя-Наденька, мне б за двугривенный

В любую сторону твоей души!..

Окуджавы нет уже на свете. И Высоцкого нет. А мы с восторгом пели его «страшилки» про кикимор в муромских лесах…

Галина Ивановна принесла с кухни порезанный лимон на тарелочке и, поймав мой взгляд, «Только не о политике!» – попросила еще раз глазами. Даже покрутила кривым мизинцем вокруг рта.

Но Хрустов есть Хрустов. Он откинулся на скрипнувшую спинку стула и важно этак спросил:

– Много в родной стороне всякого ходит народу. Ну, расскажи-ка ты мне, что ты слыхал про свободу.

В прежние годы мы любили это четверостишие Некрасова. Его вычитал где-то Алёша Бойцов. Мы эти строки нараспев произносили при встрече, театрально оглядываясь при этом – не подслушивают ли?..

– Расскажу! – как бы согласился я. – Знаешь, был на острове Свободы, ну, на Кубе… вот идешь по Гаване – среди бела дня стоит толпа кубинцев, трое-пятеро играют на аккордеонах и скрипках, еще трубы у них, барабан, а остальные вокруг зубы скалят, веселятся, танцуют. Завернешь за угол – там другой оркестр и другая толпа. И танцы, танцы! Восторг бытия!

– За счет нас, – насупил брови Хрустов. – Ты не помнишь разве, каждый день Кубы обходился СССР в один миллион долларов! За такие деньги чего не веселиться? Платили бы нашим пенсионам такие деньги… они бы не перекрывали улицы!

Галина Ивановна склонилась над ним и несколько фальшивым тоном пропела:

– Лёвочка! Дело прошлое. Вы бы рассказали, Родион, как ваш музей, хороший?

– Да. А зал современности самый красивый… висят портреты известных сибиряков, Альберта Васильева… и Льва Хрустова, конечно…

– А мой-то с какой стати? – вдруг сжал кулаки Хрустов. – Если по дружбе – сними!

– При чем тут дружба? Ты же получил грамоту в день перекрытия… и медаль после того ледохода…

– Посадить надо было меня за Леху, а не медаль давать… – проворчал Лев. Он хлебнул чаю, обжегся, вскочил. – Вы пейте, я в окно посмотрю. В меня столько жидкости вкачивают…

Жена обняла его за худые плечи.

– Левочка… гость приехал, посиди. Ну, не всё же крутится вокруг тебя. Он про других расскажет.

– А я и не говорю, что вокруг меня. Я, может быть, самый ничтожный в нашем ряду… я, может быть, «нарочно лицом никого не новей…»

Да уж, Хрустов от скромности не умрет – это он процитировал Маяковского, а там дальше строки: «Я, может быть, самый красивый из всех твоих сыновей!»

Он с размаху опустился на стул и буркнул:

– Ну?

Я понял, о чем мне лучше рассказывать.

– Знаешь, у нас есть зал – сказка! Камни, минералы со всей Сибири… обалдеть можно, какая красота! И лазуриты, и чароиты, и кварц с золотинками, и жадеит… и агат, и черт-те что…

– А геологов наших кинули, – глухо прервал меня неугомонный Хрустов. – Кому нужны!.. Столько наоткрывали для этих олигархов нефти, газа… Что, разорились бы выделить каждому до самой смерти хоть по сто долларов в месяц?!

Галина Ивановна подсела рядом, снова обняла мужа, вихры ему потрепала.

– А вот есть у нас зал… – продолжал я, вдохновенно улыбаясь, понимая, что играю, как плохой актер. – Есть зал, говорю, пушнина Сибири. Согласись, такой красоты ни в одной стране! Кстати, сейчас охотникам платят хорошо, не то что при советской власти. Я помню, бывал в Эвенкии, один передовик сдал сорок семь соболей, ему – орден Ленина, а за каждую шкурку всего по тридцать пять рэ. А на аукционах в Европе, сам знаешь…

– Знаю, – кивнул Хрустов. – Обворовали Россию… Вся Россия скоро превратится в музей. Ничего живого не останется. Япошкины дети будут приезжать, а им: вот в этих домах жили русские… вот на этих заводах работали русские…

– Перестань! – стал сердиться уже и я. – Ну, чего ты всё сворачиваешь?! Будем работать – всё наладится.

И я замер – он смотрел на меня все тем же, ненавидящим взглядом, каким смотрел месяца полтора назад.

– Работать будем? – прошипел он. – А если работы нет? А если выдоили и отбросили в кювет… и гонят теперь за рубеж наше электричество, наш газ, нашу нефть… – он прорычал. – Мы не нужны!!! Мы никому не нужны!!!

– Левушка!.. – Его жена, кажется, перепугалась. – Левушка!.. Идем, я тебе капель дам.

– Опять капель! Инквизиция каплями в темя добивала людей! – Хрустов вскочил, нечаянно ткнул кулаком в край тарелки – из нее, подпрыгнув, вылетела чашка и разбилась на полу. И кажется, звук ее заставил Льва Николаевича опомниться, он жалобно улыбнулся, тихо сел на стул.

– Извини, Галя… Не обращайте внимание, Родион.

Мы какое-то время молчали. Галина Ивановна подобрала осколки с полу.

– Ничего, – сказала она. – Посуда бьется к счастью… все хорошо, Лёвочка. Идем! – Она взяла мужа под руку и повела в спальню. – Он отдохнет и выйдет.

– Да-да, – еле слышно отозвался Хрустов.

И я остался один за столом, раздумывая, не уехать ли мне сегодня же обратно домой. О чем толковать с больным человеком?..

Но, видимо, муж с женой переговорили обо мне: выйдя из спальни, Галина Ивановна сказала, что предоставит мне детскую комнату, Илья теперь живет на своей квартире, а детская пустует.

– Я поглажу горячим утюгом вашу одежду – к вечеру будет готова… Отдохните с дороги.

4

Сквозь дрему я услышал звонок телефона и голос Галины Ивановны.

– Вы диктуйте… завозить необязательно. Так. Кто?! Каким рейсом?..

Из соседней комнаты послышался тягучий бас больного:

– Чего там? Из Москвы?

– Из Москвы, – отозвалась жена.

– Опять из администрации Президента?

– Нет. Сережа Никонов в гости летит.

– Серега?! Ха! Слухи дошли, что Хрустов помирает…. решил покаяться?..

– Да перестань… – И они стали негромко что-то обсуждать. Лишь редкие слова до меня долетали.

– Начальничек, с крышкой чайничек.

– Где мы его положим?

– Решим.

Я поднялся и, покашливая, чтобы они услышали, вышел в большую комнату.

– Галина Ивановна! – позвал я.

– Тут я! – выпорхнула хозяйка из спальни. – Пироги уже готовы. Сейчас будем кушать.

Запинаясь, я сказал ей, что случайно услышал разговор, что перейду в гостиницу, друг юности, конечно же, должен остановиться у Хрустовых.

– Ты тоже друг юности! – послышалось из спальни. – Если уж так, ты как раз и не уходи. Посмотришь со стороны. Я думаю, будет оч-чень интересно.

– А положим мы его здесь! – Галина Ивановна с улыбкой показала на огромный диван у стены, слева от телевизора.

– Да уж лучше тогда меня, – сказал я. – Я могу рано подняться и пойти на пробежку. Я жаворонок. Чтобы никого не беспокоить.

Так и порешили.

Хрустов вышел, хмурясь, в синих трико и клетчатой рубашке с закатанными рукавами, стал звонить в Саракан, в аэропорт. Наконец, линия соединилась, и Лев Николаевич, спросив про рейс из Москвы, удивленно посмотрел на жену:

– Три часа назад. Наверное, уж из аэропорта едет.

– Господи! Интересно, каким он стал?!

– Я есть хочу. Садимся.

– Как, разве не подождем?

Свирепо мотнув головой, Хрустов устроился за столом и кивком меня пригласил. Однако Галина Ивановна, укоризненно глянув на мужа, ушла переодеться. Сам Хрустов и не подумал сменить одежду, только раздраженно огладил себе плешь и сивые, кучерявые на затылке волосы. Мы безмолвствовали, глядя друг мимо друга.

Наконец, хозяйка появилась в новом платье с цветочками и оборками, серьги сверкают на ушах, губки подмазаны розовым. Поглядывая на настенные часы, принесла из кухни вынутые из духовки, чудно пахнущие, загорелые пирожки с капустой и мясом. Но только мы налили чаю в голубенькие кружки, как затренькал в дверях звонок.

Хрустов выпрямился и поднялся. И в лице его появилось что-то надменное, бородка торчала, как у киношного меньшевика.

– Лёвушка!.. – выдохнула его жена и глазами ему что-то сказала, сама усиленно заулыбалась, призывая улыбаться и Хрустова.

Как встречаются давние приятели после многолетней разлуки? Мы ли не знаем?! Бывает, как бульдозер с бульдозером, – бездумно-радостно собрав и вскинув над собой высоченную гору бутылочного, из-под водки стекла. А бывает, будто два воробья попрыгают рядышком, холодно посверкивая глазками, поклюют скромной кашки да и разлетятся. И вся песенка их про встречу – краткое «чик-чирик»…

А чего ждать от этой встречи? Уж казалось бы, не виделись четверть века!.. Обнимитесь же, как в известной песне Бетховена-Шиллера, которая призывает обняться миллионы… хоть вы сейчас, двое: возникший на пороге грузный и высоченный Никонов, вроде саянского медведя, вставшего на задние лапы, и узкоплечий, желтолицый Хрустов, исхудалый человечек, – радостно облапьте друг друга!

Так нет же! Что происходит? Разумеется, два эти человека мгновенно узнали друг друга. Но хозяин квартиры в домашних синих трико открыл рот и закрыл, словно задохнулся, затем, отступив на шаг, сварливым басом рявкнул:

– Кто это? Мы не знаем таких!

– А мы и не к вам, – немедленно отвечал певучим тенорком высокий гость, потянувшись вперед и словно бы уточняя номер, нарисованный желтой краской на двери. – В такой сарай я и пьяным не зайду. Нам куда-то повыше.

– Там вас тоже не примут! – хозяин квартиры сердито сверкнул желтоватыми глазами. – Там милиционер живет, как раз пьяных в кутузку и оттартает… – И все-таки сменив лицо на плачуще-умиленное, протянул худые руки, засеменил навстречу в тапочках на босу ногу. – Я шучу… шучу… Сергей… проходи же! Какими судьбами?..

Галина Ивановна тайком перекрестилась – боялась, что муж устроит митинг.

Гость, прошептав что-то вроде «йотыть!», перешагнул порог и, обняв длинными лапами Хрустова, положил голову ему на голову. И они так и замерли. На волосах Никонова бисер дождя…

Я подумал: встреть я его на улице – я бы ни за что не признал в нем того Серегу-кузнечика, с которым был некогда знаком. Как мы все меняемся с годами!

– А где же твоя Галка?! – спросил гость.

– Я тута, – раздался тихий голосок хозяйки. Отстранив мужа, она подставила румяные щеки гостю, а потом, будто чего-то ужасно испугавшись, замигала васильками. – А… а… твой чемоданчик? Если оставил на лестнице, могут украсть. У нас сейчас меняется народ.

– Мой чемоданчик внизу, внизу… – нежно ворковал гость.

– Лёва!.. Беги!..

– Да я уж сам… не дозволяю другим жену носить…

– Так ты с Танькой приехал?!

– А как же! Уф!.. В третий дом входим, все под одним номером, как вы тут не путаетесь?!

– Нет, нет, – резко завозражал хозяин квартиры. – Неправда. Там «а», «б», «в».

– Да нет там, Лев Николаевич, никаких «а», «б», «в»… – теперь уже Сергей Васильевич делал вид, что сердится. – Неужто лень краской написать? Небось, на надпись «Труд» три ведра потратил! Да ладно… я сейчас… – И он повернулся к двери.

– Нет, я!.. – оттолкнув верзилу, метнулся вниз по лестнице Лев Николаевич. – А ты покуда руки… небось, бациллы висят с дороги… как заусенцы…

И почти мигом, через минуту-две, запыхавшись, но с улыбкой, он вернулся, впрочем, безо всяких чемоданов в руках, но за спиной его маячила, смеясь, чернявая, глазастая гостья в плаще и шляпке, с красным зонтиком в руке.

– Танька! – бросилась к ней жена Хрустова.

– Галка!.. – последовали радостные поцелуи женщин.

– Ой, какая стала! Смуглая! Не желтуха у тебя? У нас мед нынешний…

– Загорела… в Тайланде была.

– В Тайланде! А правда, монатки-то где?

– Да нас же в гостиницу завезли…

– Как в гостиницу?! А мы на что?!

– Сережа говорит: вдруг дома нет. А если дома – перетащимся.

– А куда мы можем уйти?! На огород рано… земля не согрелась… Позвонили бы. – Галина Ивановна вспомнила обо мне. – А это Родя… он приезжал в те годы, может, помните? Из музея.

– Да, да, – закивали, рассеянно улыбаясь, гости. Явно не вспомнили. Да не важно!

Гости и хозяева захлопнули дверь, зажгли свет среди дня и продолжали смотреть друг на дружку. Очерченные тушью глазища гостьи привычно намокли, заплакала и жена Льва Николаевича, кулачком утирая щеки, попутно ворча на мужа:

– А я слышу – не пускает кого-то… в своем репертуаре…

– Да я так!.. – баском оправдывался седой Хрустов. – Он же меня понимает. Хоть и начальник.

Сергей Васильевич, осклабившись, сидел на потрескивающем ветхом стуле и махал рукой: давай-давай, критикуй.

– Малость потрясло в облаках.

– А почему через Москву? Есть же из Владивостока через Иркутск?

Никонов, загадочно ухмыльнувшись, кивнул жене. Та, сделав строгую мину, пояснила:

– Сереже орден вручили… премьер-министр… ну и заодно… давай, говорим, на друзей глянем, столько не виделись… на нашу «маму» посмотрим. Как она тут, стоит?

Всем было понятно, что речь идет о плотине.

– Сверху видел, вроде бы на месте, – продолжал улыбаться Никонов. – И вы рядом тут же, как атланты, вдвоем стоите.

– Ну уж атланты! – захихикала Галина Ивановна. Впрочем, Хрустов лестные слов проглотил, как должное.

Никоновы за день дороги, конечно, устали, но прилечь отдохнуть отказались. Сергей Васильевич вынул из кармана сотовый телефончик размером с полуоткрытую спичечную коробку, позвонил и весьма важным тоном сообщил кому-то, что он у знаменитого строителя Хрустова, и будет хорошо, если багаж кто-нибудь привезет сюда. И продиктовал адрес.

– Что?! А эти пусть подождут. Или на улице поснимают… здесь народ колоритный… – Никонов отключил аппарат. – Увязались телевизионщики… ну их!

Хрустов, уже восстанавливая в своих глазах свое самостояние и свои позиции, страдальчески дергал уголком рта.

– Ну чего ты, чего так смотришь?! – Никонов раскинул в стороны длинные кисти в опояске белоснежных манжет с золотыми, кажется, запонками и еще раз обнял друга стоявшего рядом друга. – За что-нибудь на меня сердишься?!

Галина Ивановна пропела:

– Это у него после больницы, такой взгляд. А он по прежнему добрый. Кедровые орехи оставались – всё птицам скормил с балкона.

– Я знаю, что ты болел, – продолжал ворковать на ухо другу Никонов. – Мне Валера рассказал, мы вместе летели.

– Утконос?! Он вор! – переменился в лице, как от удара, Хрустов и встал по другую сторону стола. – Он украл у народа победу!..

– Да ладно тебе! Украл – отдаст! – хохотнул Никонов. – Хорошо, что ты здесь. Иногда думалось: а вдруг уехал куда? Вон Лешка Бойцов в Индии… окончил МГИМО, дипломат. Не то что мы!

– Я лично отсюда никуда, – процедил, словно ледяной воды попробовал, Хрустов. – Пока не восстановлю статус-кво. Я, кстати, тебе писал.

– Писал, – согласился, улыбаясь, Никонов. – Нас партия научила писать. – Он, как всегда, не упускал возможности пошутить.

– А ты ни разу не ответил… – голос у Хрустова стал жестким.

– Этого не может быть. Этого не могёт быть! Разве что полоса была такая… я же тоже в больнице провалялся… три месяца. Было дело, было-было… – скороговоркой известил гость, как о неком веселом случае. – Инсульт-привет. Слава богу, пронесло.

– Прости… не знал… – смутился Хрустов, продолжая исподлобья смотреть на Никонова. Конечно, три месяца в больнице никак не могли объяснить того факта, почему же Сергей не отвечал на хрустовские письма годами.

Жены ушли на кухню греть заново пирожки, а мы, трое мужчин, сели за стол. Я вновь почувствовал себя лишним и еще раз подумал: не уехать ли завтра же домой? Но смертельно интересно было понять, что ныне происходит со вчерашними друзьями.

Хрустов таинственно мигнул, протянул руку – из самодельного секретера явилась на свет коричневая бутылка кедровой настойки с отпечатанной на принтере наклейкой, которая гласила: «Южно-Саянская ГЭС, отдел кадров», причем в последнем слове буква «а» печатным же образом поверху забита крупной красной буквой «е» (получается «отдел кЕдров»).

– Э-эй! Только вместе с нами! – жены узрели через полуоткрытую дверь стеклянный опасный сосуд и, спасая здоровье мужей, принялись методично выглядывать из кухни. Таня, вся нарядная – с серебряными украшениями на шее, с серебряными браслетами и кольцами на руках – даже пригрозила кулачком Никонову. – Помни, у тебя давление.

– Раньше были времена, а теперь явления… раньше поднимался лифт, а теперь давление, – игриво пропел Никонов.

– А Левке просто запрещено! – предупредила серо-синеглазая хозяйка. – И вообще, вы уже старики. За орден Сережи потом по маленькой – и хватит. Почему молчите? Али уже умерли от волнения?

Лев Николаевич, не оглядываясь, топнул под столом ногой.

– Галина, так нельзя себя вести в обществе! Даже в постсоветском.

– Поц-советском, – хмыкнул Никонов.

– А как же свою любимую пойдете смотреть? Вы же не доползете?

– Доползем, Галка! – отозвался гость. – Мы до нее хоть на коленях доберемся. Она мне, может, все двадцать пять лет снится. Наша дорогая, поднебесная. Все вместе и сходим. Кстати, где сын-то?

– В Москве. В командировке. – Хрустов ответил нехотя.

– Я знаю! Он же летел с нами.

– Илюха?! – насупился Хрустов.

– Ну! Обещал умыться-переодеться и – к родителям. Красивый парень.

– Да, ничего, – холодновато ответил Лев Николаевич. Он явно был недоволен тем, что сын летел в одном самолете с директором ГЭС. И Никонов, с горечью осознав это, осторожно завел речь о другом.

5

– А как ты сам-то, кроме шуток? – спросил Сергей Васильевич, откидываясь на спинку шаткого стула и разглядывая исхудавшего, как подросток, друга. – По прежнему заводишься с пол-оборота? Ты же себя сожжешь. Видел я тебя по телику.

Хрустов, играя скулами, молчал.

– Как Галина? Пишет Таньке: головные боли. Наверное, из-за холодного воздуха, Саяны, – Никонов кивнул на окно.

– В Приморье теплее, хочешь сказать?

– Субтропики. Женьшень растет… тигры ходят.

– Ничего. У нас всё хорошо, Сергей. И на этом точка. – И Хрустов добавил одну из своих сентенций, без которых не мог жить. – Когда человек улыбается, он показывает зубы судьбе.

– Это верно, – хмыкнул Никонов и полез в карман, достал из бумажника две фотокарточки. – А вот мои.

На одном красочном снимке – высокий юноша в смокинге держит под руку пышную юную даму в фате. Очень похож на молодого Сергея.

– Сыночка, думаешь, как зовут? Лёва. Лев.

– Я помню. – Хрустов не смог не покраснеть от удовольствия. Буркнул. – Об этом ты единственный раз и черкнул. Спасибо.

– Недавно подарили внучонка. Как, думаешь, зовут? – Никонов тоненько рассмеялся. – Базара нет. Где Лева, там Лёша. В честь Алешки Бойцова.

На другом фотоснимке – красивая барышня лет двадцати в шляпе, на фоне пальм и моря, определенно за границей. Очень похожа на мать, наверное, такой была Таня (Аня? Лада?) во времена строительства ГЭС.

– Дочурка Вера. Замужем за генералом, у нас, там. Тоже обещают скоро наградить дитем.

– А мой еще не думает жениться.

Никонов с явным недоумением уставился на него и прыснул от смеха.

– Что, что?! – засверкал глазами мнительный Хрустов. – Не торопится – и молодец.

Никонов, видимо, о чем-то уже проведал, но решил не торопить события..