Текст книги "Золотое дно. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

– Любви все возрасты покорны. – Он подмигнул. – Дело сладкое. Я бы сам бы еще, да Танюха говорит: застыдят…

Из кухни тут же выглянула, как кукушка, Татьяна Викторовна:

– Ты чего, чего там?! Детей показал? Дай сюда, Галке покажу! – И понесла оба фотоснимка на кухню. – И сам зайди-ка сюда.

Никонов, пожав плечами, ушел.

Мы с Хрустовым молчали. Сергей Васильевич вернулся от женщин, сделал умильное лицо, завел речь о другом.

– Галка говорит, на вашем участке ты вишню к яблоне прирастил… Ну, Мичурин! Как тебе удается? И какая ягода? А смородину с жимолостью не пробовал?

– Можно любые плоды совместить, а вот Россия уже расколота.

– Да брось, чего ты опять?! Я вот лопату давно не держал в руках. Может, сходим по утрянке, помогу по огороду.

– Не знаю, как насчет лопаты, а рабочий класс уже готов взять власть в свои руки! Ты же, говоришь, видел меня по телику? – Хрустов выпрямился, грудь колесом. Он более не мог ходить вокруг да около. – Что скажешь, человек из номенклатуры? Ограбили страну?

– Левка, ты серьезно?! – Никонов натужно расхохотался. – Во дает! – И жестом призвал и меня посмеяться. – Разве не ты в девяностых с мегафоном бегал: «Даешь свободу мысли!»?! Мне присылали «Луч над Саянами», читал про тебя. И правильно ты призывал. А где свобода, там предпринимательство… побеждает талантливый.

– Талантливый?! Это ты называешь талантом?! – Хрустов тоже, как и Никонов, оглянулся на молчащего гостя, на меня. – Если у воров бывает талант, то конечно! – Он ощерился, ноздри расширил с красными точечками по краям. И ткнул пальцем в друга юности. – Они тебя… купили!

– А не пошел ты на хер!.. – зашипел вдруг Никонов, оглядываясь на кухню. – Ты думай, что говоришь! – Он вскочил, едва не опрокинув стол. – У них денег не хватит! Я о другом… Нужна была свобода или так и сидеть бы мордой в чемодане?! С твоим-то характером, которым я всегда восхищался!

Хрустов мучительно смотрел вверх, на друга, готовя в ответ пламенную речь.

Стоит ли разъяснять современному читателю, что описываемая встреча происходит в начале ХХI века, а с плакатами бегал Лев Николаевич в конце восьмидесятых, когда умерли подряд несколько старых генсеков и взошел на мавзолей почти юный по шкале Политбюро Горбачев с чернильной кляксой на лбу. И когда началось – пусть медленное, но все же – послабление.

Но кто без греха? Кто, скажите, не доверялся надежде? Кто не страдал от недостатка кислорода в конуре в шесть квадратных метров общаги-барака? Когда действовал закон: я начальник, ты дурак. Право же, скажите мне, кто сейчас бросит камень в этого худенького сутулого человечка, всю жизнь увлекавшегося новыми идеями и честного до дурости, – в Лёвку Хрустова? Разве только «Ландкрузер» нового русского, проезжая мимо, швырнет из-под широкого колеса в него горстью валунов – и не потому, что не поддерживает мыслей Хрустова (он знать не знает его!), а только из высокомерия и самодовольства, с привычкой скоростной езды хоть по трупам. Или это я лишнего? Среди новых русских (все-таки приматы) встречаются и вменяемые люди, прочитавшие хотя бы пару страниц Нового завета и семь первых страниц «Мастера и Маргариты»…

– Ты всегда был в оппозиции… понимаю, это бодрит… особенно если рядом девочки… – вдруг миролюбиво хмыкнул Никонов и сел, зевнув во всю пасть, тем самым как бы давая понять, что не принимает всерьез опасность и теперешних отношений Лёвы с властью. – Н-но все равно… я кое-какие меры принял…

– Это какие такие меры?! – подскочил и насторожился Хрустов, как суслик в степи. – Не надо никаких мер! Что? Что?

– Не надо так не надо… – снова зевнул и улыбнулся Никонов. – Извини, самолет выходит из организму. Лев! Лучше всего сделать так – взять да обрубить узел, уехать.

– Уехать?! Отсюда?! Оставить народ в такие дни – ни за что! – рявкнул Лев Николаевич, одновременно шлепнув ладонью по столу, отчего рюмка подскочила и настойка расплескалась по новой, с сиреневыми и алыми розами скатерти. – Ой, Бл…юменталь!..

– Тихо, тихо, – прошептал Сергей Васильевич, доставая длинной рукой с секретера бумажную салфетку и обмакивая мокрое место. – Скажу, что я. Галка простит.

Покуда разговор друзей ненадолго прервался, покуда они сыплют соль на красноватое пятно, следует вновь напомнить, чем же недоволен местный рабочий класс. Рабочий класс недоволен тем, что, когда достроили ГЭС, она была немедленно приватизирована небольшой группой людей, в большинстве своем приезжими, а двенадцать тысяч строителей, что возвели плотину, оказались напрочь забыты. Впрочем, так или почти так произошло всюду по России, народ назвал это действо «прихватизацией». И конечно, Хрустов, строивший ГЭС и ставший главным вождем местного рабочего класса, ни за что не бросит нищих своих товарищей по стройке. Никуда не уедет.

– Вот, ничего и не видно, – кивнул Никонов, обмакнув свежей салфеткой последний раз пятно на скатерти. И продолжил наступление. – Я вовсе не хочу, чтобы ты штрейкбрехером стал. Базара нет. Прекрасно понимаю. Тебя уважают. Даже Валера.

– Опять! – Хрустов закатил глаза. – Я тебя просил?..

– Почему?! Он о тебе только хорошо…

– Ха! Он! Если бы я знал, что из него вылезет такой червь, я бы руки не подал, когда он упал в жидкий бетон… помнишь?

– Как же не помнить? – звонко рассмеялся Никонов. – Кто же этого не помнит? Это и в кинохронику попало… сохранилось на века… Ах, Лёвка, таковы законы жизни. Ничего уже не поправить! И Валера Туровский тут ни при чем.

– Как же это ни при чем?! Как?!

Никонов с печалью и любовью во взгляде разглядывал старого друга. Длинноскулый, шишконосый, он теперь умел так смотреть.

– Родя, ну скажи ему! – Он вдруг обратился ко мне. – Чему нас учил хотя бы Энгельс? Диалектика! Энергетики своих акций не отдадут. И Валерка сам по себе ничего не может изменить. Разве что собственными поделится…

– Уже предлагал, купить меня хотел!.. – Хрустов сложил обеими руками фиги. – Вот ему, Утконосу! Я сторожем в детском саду работаю – на хлеб хватает!

Сергей Васильевич положил тяжелую руку мне на плечо.

– Ты знаешь, Родя, наш Левка в прошлом году народ вокруг дирекции усадил, за руки взялись, сам к железному забору цепью приковался.

– Ну и что?! – Лицо у Хрустов посерело. – Да не так было!..

– А тут дождь, говорят, начался… а ключ от замка он потерял… топором цепь рубили! Хи-хи-хи!.. Только с ним могло такое случиться! – И успокаивая Льва Николаевича, Никонов ласково поморгал ему глазами, как ребенку. – Если уж проводить такие акции-фуякции, надо было десять лет назад!

Хрустов вскочил из-за стола.

– А кто мог знать тогда?! Вы же всё втихаря, начальнички! Под одеялом!

Сергей Васильевич тяжело вздохнул и молча налил себе и ему водки.

– Вот уже и я плохой. Хотя еще никаких акций не имею, а продолжаю строить ГЭС. А приехал я, может быть, свободных мужиков на Дальний восток сватать. Я думаю, многие поедут.

– А жить там где, Серый?! – яростно зашипел Хрустов. – Опять в бараках?!

– Ну и что? Покуда стройка идет… А то будут летать, вахтовым методом работать… Я хорошо плачу.

– Ты же только молодых возьмешь!

Никонов с важным видом вновь откинулся на спинку скрипучего стула.

– Почему? Кое-кого из стариков… чтоб учили молодых… Вот, желал бы и тебя!

– Ты же двенадцать тысяч не возьмешь?

Никонов нехотя ответил:

– Двенадцать не возьму. У меня там у самого восемь с половиной.

– Так сколько, сколько ты можешь взять?! – не отступал Хрустов.

– Ну сотни три, четыре…

– И ради этого ехал сюда?!

– Я к тебе, к тебе прилетел, Лева! – Сергей Васильевич уже злился. – А это уж попутно! Лёвка, есть же другие города, другие стройки. Чего тут сидеть, мутить воду, ждать пенсию? Ну, не скрипи, не скрипи зубами.

Оглянувшись в сторону кухни, где, забыв про мужей, тараторили старые подруги, гость резко чокнулся рюмкой с рюмкой Хрустова и моей рюмкой.

Мы молча и торопливо выпили. И Никонов, пригнувшись к столу, перешел на шепот.

– Я о другом хотел спросить. Если честно, Лев Николаевич, как тут положеньице-то?! Валера не зря семью в Москву перевез. Пока всех мандолиной не накрыло. Он, конечно, уверяет… но в вертолете я с одним инженеришкой переговорил… мне в ухо такое накричали…

– Что имеешь в виду? – несколько высокомерно спросил Хрустов.

– Вот сидим мы тут, ниже уровня нашего моря, – и как будто, йотыть, на пороховой бочке. Что скажешь? Не покатится наша «мама», как на салазках? Жара была, говорят, все лето зверская, Саяны тают… а еще дождь…

– Бред! – отрезал Хрустов. – Нарочно пугают, чтобы народ снялся с места, перестал митинговать. Гора треснет, а плотина не сойдет с места. И я тоже!

– Слава Богу! – Никонов перекрестился. – Так вот, давай все вместе на ее фоне и снимемся. Для всероссийского, мля, телевидения. Так сказать, на историческую память.

Хрустов, словно озябнув, передернул плечами.

– Опять для музеев? – Он пристально смотрел на гостя. Я думаю, до него, наконец, дошло, что Никонов залетел в Саяны, конечно же, не к нему, Хрустову, и не за рабочими, а для создания фильма о себе, орденоносце.

За окном с гулом двигался ливень. Сопок было не разглядеть, только лиловые горбы, и они как будто перемещались. Никонов снова глянул на часы (это у него привычка или кого-то ждет?), и старые друзья, не чокаясь (чтобы не было звона), отпили еще настойки, после чего Хрустов мгновенно долил минеральной воды в ополовиненную бутылку «кедровки». А поскольку перестарался – почти под горлышко смесь поднялась – пришлось старым корешам, хмыкнув, еще отпить…

А потом они надолго замолчали.

6

А я почему-то вспомнил заштрихованный текст сбоку на одной из страниц летописи Хрустова, который с трудом разобрал.

«Как встречаются буря с бурей? Бывает, что объединяются друг с другом, и тогда великая новая сила, пометавшись на месте, рвется в иную сторону крушить и уничтожать. А случается так, что буря гасит бурю. И никто не скажет, от чего зависит сей исход… может быть, даже от малой травинки, которая почесала брюхо урагана – и он споткнулся… И когда наступает совершенный покой, когда выскочившее из берегов голубое озерцо вновь легло на место, и даже крохотной морщинки нет на зеркале его, только и скажешь: чудны дела Твои, Создатель мрака и света… Но как бы узнать, как бы выведать, что Ты этим хотел сказать нам?»

Но нет, слишком разнонаправленные силы – Хрустов и Никонов.

7

Однако, что же имел в виду Никонов, когда спрашивал, не поедет ли «плотина» как на салазках? Разве этакая громада может сместиться? Откуда мрачные пророчества, бесконечные слухи, проникшие в последнее время в газеты и на экраны телевизоров?

Видимо, есть смысл подробней рассказать о специфических ожиданиях в описываемой местности, ибо уважаемый читатель при всей своей осведомленности может чего-то и не знать. Да, нынче здесь лето было жарким, да, нынешние дожди добавят воды… но бывали, как помнит читатель, куда более грозные паводки… В городке строителей и эксплуатационников, что прилепился хрущевками и бараками в тени плотины на левом берегу, да и на правом, чуть повыше, всем известна другая, куда более серьезная опасность, о которой как раз и стараются не говорить, особенно при детях…

Конечно, Санкт-Петербург и Москва непременно что-нибудь придумают. В конце концов, железобетонная «расческа» высотою в двести пятьдесят метров, ставшая поперек течения выгнутой стороной к верховью, единственная в этом роде во всем мире, гордость России, не должна опрокинуться или разорваться – слишком много трудов в нее вложено. Да и случись что, без Ю.С.Г., как кратко называют Южно-Саянскую ГЭС, умрет весь юг Сибири, остановятся заводы.

Конечно, она испытывает фантастическое давление огромной чаши воды, упираясь в берега и в «зуб плотины», как называют особый контакт перемычки с гранитным дном, но не эти силы пугают. А пугает та сила, которую народ в своей великой пословице обозначил простыми словами: капля воду точит. Когда в Ленинграде проектировали ГЭС, не особенно озаботились тем, что вода, крутящая турбины, низвергаясь далее вниз с высоты двести с лишним метром, будет рыть бетон и гранит, как бык роет копытом землю. Неотвратимо, каждую секунду, каждый день, каждый год.

Разумеется, в какой-то мере и это предвидели: чтобы гасить грозную силу, заранее был на дне вырезан (взорван) глубиной метров 40 водобойный колодец и обложен по стенкам бетонными кубами размером с «КАМАЗ» – милости просим сюда колотить! Но вода есть вода, она в прошлом году и кубики эти, оторвав, как чаинки крутила. И если прокопает лишнего – плотина сдвинется…

Да надо сказать, и со стороны верхнего бьефа грозит опасность: огромный напор воды силится плотину оторвать ото дна и приподнять! Поэтому, едва соорудив плотину, эксплуатационники принялись лечить ее основание, как лечат, впрочем, все высокие дамбы: высверливая скважины и загоняя в них вяжущую массу, бывает – гидроцемент, а здесь – специальный полимер, смолу.

Но тут же выяснилась невероятная новость: процесс «подкопа» идет пугающе быстро. И гигантскую каменную «маму» необходимо срочно спасать, нужны особые меры – обводной водосброс, параллельный коридор! И даже не один!

Однако, когда подсчитали, во сколько обойдется работа, за голову схватились: в половину стоимости всей плотины… нужны миллиарды!!!

Так проектировщики загнали себя в капкан, а главное – обрекли городок строителей Виру и весь юг Сибири на ежедневный, потаенный ужас: а ну как слетит гребенка с тяжелых голубых волос? Из ущелья, в котором воздвигнута ГЭС, в степь выскочит ударный вал воды высотою в полкилометра. Сметет всё. Не говоря уже о самой Вире, что стоит на вибрирующей каменной платформе под самой уходящей к звездам изогнутой стеной.

Но люди живут на авось. Авось, выдержит. Да и лечат же, лечат бетонную «мать»…

Зато как тут дивно! По склонам весною цветет багульник, от розовых гор все летом тянет сладким холодом… на верхних зеленых лугах поднимаются и живут нежнейшие творения природы: одуванчики, шелковый венерин башмачок, королевская лилия – дикая саранка, а среди них поднимает синие крылья и утопленница Марфа, редчайший странный цветок, который умиляет душу и продлевает жизнь на многие годы. Если, конечно, ты очень хочешь ее продлить, согласившись на совершенный покой в душе…

Кому что.

8

Наконец, зазвонил телефончик в кармане у Никонова.

– Да? – пропел ласково Сергей Васильевич в трубку. И потемнев, раздраженно. – Слушаю, слушаю. Я же сказал: девять-«а»… написано на торце… Ну, переждите дождь и заносите. Что? Я думаю, завтра. – Он отключил аппарат. – Эх, нету Лешки Бойцова… какие стишки сочинял про нашу работу, а?! А сейчас в Индии, мимо спящих коров ходит…

– Да, Алексей был наш, никогда его не забуду.

– Но ты же на него не куксишься за то, что зарплату в долларах получает, вино из серебряных бокалов пьет? – Хрустов молчал. – Так сложилась судьба. Майнашев дал ему рекомендацию, Лёшка поступил на курсы, потом в МГИМО… Вот бы сейчас прилетел… – Никонов схватил друга за узкие плечи и потряс. – И мы, четыре старых корефана, на фоне плотины, а?! Ведь какая бригада была!

Хрустов упрямо мотал головой, отворачивался. Было ясно: ни за что он с Утконосом встречаться не желает, и тем уж более – с ним вместе сниматься для кино или телевидения.

– «Напрасно старушка ждет сына домой…» – пропел Никонов, отпустил друга и поднялся. – А я-то, я-то… вспомнил нашу юность, пригласил. Сюда, сюда пригласил! Я же не знал, что даже видеть его не желаешь. Сейчас как позвонит перед выездом – скажу: не приезжай.

– Да при чем тут «приезжай – не приезжай»!.. – Вскочил и Хрустов, лицо у него от раздражения стало серым. – Ты с ним – пожалуйста – можешь трепаться… А я временно отвалю.

– Ни хера себе, хозяин стола – «отвалю»… Родя, знаешь анекдот? – Никонов опять обернулся ко мне. – Мужик спрашивает бабу: ты еще не кончила? – Нет. – Ну ты покуда кончай, а я пойду водочки тресну. – Сергей Васильевич театрально развел руками. – Вот почему и думал: в гостинице остановлюсь… там в ресторане можно побалакать…

Хрустов прижал кулаки к груди, не зная, что и сказать.

– Не надо так! – Никонов поморгал ему, как ребенку. – Мне тебя жалко! Перестань! Мы можем взять зонтики и…

– Да я же не против… – уже соглашался, бормотал Лев Николаевич, жалобно скривив лицо. – Ты говори с ним. А я с Родькой буду. С Утконосом мы обо всем уже переговорили.

Никонов вдруг загадочно улыбнулся.

– Думаю, не обо всем.

– О чем еще? – насторожился Хрустов. – Какую-нибудь подлянку готовит? Я от него никаких милостей не приму. И даже никаких известий!

– Только извещение о его смерти? – хохотнул Никонов. – Ты, брат, раньше был отходчивее. Танька говорит: к старости вылезает в нас всё самое такое… злоба, зависть… как у старого осетра – кости наружу…

– Я никогда никому не завидовал и никому не завидую! – замычал Лев Николаевич, бегая по комнате. – Я честный, честный! Я только сказал – с ним… Давай, выпьем, что ли?.. – Бросившись к столу, расплескивая от волнения настойку, он налил гостю и себе.

– Боюсь, тебе хватит, Лёвчик, – пожалел его могучий Никонов. – Просто посидим, друг на друга поглядим. Пока нет Утконоса.

Но Хрустов теперь и на Никонова смотрел как-то странно, исподлобья.

Кстати, почему у нынешнего директора ГЭС Валерия Туровского кличка такая – Утконос? Из летописи Хрустова понятно: она у него давняя, еще с тех легендарных времен. Потому, что низкорослый, щекастый, с носом как у утки. А теперь еще добавляется новый смысл: как-то вот так, бочком-бочком и вперевалочку, моргая глубокими карими глазками, стал Валерий в системе РАО ЕЭС большим человеком…

Из кухни выглянули разрумянившиеся от разговоров жены:

– А чего замолчали? Уже напились?

– Да вас ждем, – буркнул находчивый Никонов, показывая им почти полную бутылку. – Видите, я только чуть попробовал.

– А почему у Левы уши красные? – Подошла Галина Николаевна, прищурилась.

– Анекдот ему рассказал. А он же как красна девица! Да идите же сюда скорей! Где пироги! Сами съели?! – И когда женщины исчезли из пределов видимости, Никонов отодвинул рюмку. – А правда, хороша. Лучше коньяка!..

– Нынче не коньяк – керосин продают! – снова стал сердиться Хрустов.

– Можно вертолеты заправлять?! Ах, сейчас бы на «мухе» да в горы… Но рынок, рынок… Моей Государственной премии только в один конец хватит.

– А ты и премию получил?!

– Три года назад… не слышал? Мы придумали сорт бетона…

– А сорт кислорода случайно не придумали? Ладно, это я так. Молодец. Помнишь, как плясали на горячем бетоне… втаптывали…

– Было дело.

– Вот и народ наш так втоптали!

Никонов шлепнул себя ладонями по коленям.

– Опять?!. Да, брателло, ты вправду больной.

Лев Николаевич сверкнул желтоватыми глазами.

– А ты, я вижу, слишком здоровый. Наверно, икра помогает оставаться молодым. Когда мне прописали черную, я сказал: если посмеют принести, махну из окна. Это не наша еда. Наша еда – хлеб и лук.

Теперь обиделся Сергей Васильевич. Поднялся, отошел к окну.

– Ну, чего вы там опять? – на этот раз из кухни выглянула чернявая гостья, белозубая, но зубы явно искусственные. – Замолчали! Пьете? Говорите! Это как в опере не помню какой – девок заставляли петь, чтобы ягоду не ели…

– Это в «Евгеше», – захихикала хозяйка. – У нас пленка есть. Сейчас несём еду, несём!

В дверь позвонили. Хрустов открыл – вошли два мокрых из-под дождя парня в синих джинсовых одеждах, у одного телекамера на плече, принесли два овальных тяжеленных чемодана.

– Сергей Васильевич! – гулко сказал один, стриженый, в потолок ростом. – Ну, в виде эксклюзива… в гостях у друга?

Никонов глянул на Хрустова, тот замотал головой.

– Завтра, – буркнул Сергей Васильевич. – За доставку спасибо.

9

Из кухни, наконец, торжественно выплыли друг за дружкой хозяйка и гостья с тяжелыми подносами в руках.

Мигом стол был уставлен великолепными яствами. Я даже возревновал, как человек, по сути, случайный: вот как встречают старых товарищей. Наверное, всё вынула Галина Ивановна из холодильника. Место в центре стола заняла саянская рыба (не только у вас, господа Никоновы, на Дальнем востоке, плавает живность в воде!): порезанный на ровные куски, на удлиненной тарелке возлег розовый толстенный хариус, а на другой посудине рассыпался словно мандариновыми дольками красноватый малосольный ленок. Здесь же, возвышаясь, радовал глаз огромный глухарь, полуразорванный на куски, – он, я помню, горьковат на вкус, но пахнет божественно, как ветер дикой воли. В деревянных плошках скрытным пламенем горели брусника и клюква, крупная, как бобы. Добавясь к тем вареньям, что уже были на столе, источало аромат ирговое варенье.

Но главное кушанье, это уже после подогретых пирожков, женщины внесли с особой помпой – пельмени в оранжевых звездах масла, с тонким как бумага тестом и тройной начинкой – говядиной, бараниной и капустой… Вот чем занимались женщины все это время на кухне!

– Ни фига себе – хлеб да лук, – съязвил Никонов, мигнув Хрустову.

– Извините, немного затянули… – смущенно улыбалась хозяйка, прижимая кулачок с искривленными пальчиками к груди. – Вот сметана. Может, кому со сметаной сверху?.. Лева, говори речь.

Хрустов почему-то побледнел, как на собраниях в прежние времена, поднялся, взял рюмку. С полминуты молчал.

– Только стихов не читай… – шепнула ему жена.

– Ну вот!.. – Сморщился Льва Николаевич. – Словно птицу сшибла влет. Зачем?! Я не собирался… А теперь специально и прочту Бойцова. Пока Утконоса нет.

Галина Ивановна удивилась:

– А что, собирался зайти?

– Да, да! – торопливо проговорил Никонов. – Да! А ты читай, читай! Вы, бабы, какие-то иногда не чуткие. Давай, Лёвочка.

– Стихи р-рабочего поэта Алексея Бойцова. – Хрустов поставил рюмку и вскинул руку, едва не сбив на этот раз бутылку со стола.

Не знаете вы, дуры, сони,

начальнички, каких не мало,

как мы плясали на бетоне,

на жарком, словно одеяло.

Как мы его вбивали в горло

реке великой и могучей.

И звуки золотого горна

нам были б песней самой лучшей.

Но здесь олень кричал на гребне,

вопили МАЗы сквозь бураны,

и словно телефоны в небе

звонили башенные краны…

Вам, будущие девы мира,

такие танцы не приснятся.

Наш громкий век пойдет на мыло,

нас будут школьники стесняться.

Но наши ночи трудовые,

и голод, и счастливый бред

помянет все-таки Россия,

когда погаснет Солнца свет…

Никонов и его жена поаплодировали. Хрустов, все такой же бледный, сел и, играя ноздрями, долго смотрел в некую точку. Дальневосточный гость тронул его за плечо:

– Все хорошо. А давай-таки Алешке телеграмму замахорим? Через МИД. Или прямо на посольство. Дойдет!

Хрустов словно не слышал. Галина Ивановна мягко отозвалась:

– Не стоит, мальчики, не волнуйте Алексея Петровича. Еще запьет. Майнашев как-то заезжал, говорит: беседовал с ним по телефону… как получит из России провинциальную газету или письмо, сразу заводится…

– Он за Россию страдает, – проворчал Хрустов. – Не то что.

– Да и кто нынче не пьет?! – хмыкнул Сергей Васильевич. – Врачи советуют!

– Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет! – детским голоском весело продекламировала цыганистая Татьяна. – Ой, а это грибы?!

В квадратной посуде посвечивали, плотно сложенные, мелкие маслятки, как толстенькие патроны, а рядом в узком судне – грибы крупные, с засохшей клеёночкой шапки.

– Лева собирал… видите, белые… прямо фарфор.

– А у нас японцы весь урожай лисичек скупают и папоротник, – откликнулся, жуя, Никонов. – Слышишь, Галь? Пока они там все не съели, надо к нам, поправите здоровье…

– Нам и тут хорошо, – за жену ответил Лев Николаевич. Он вскидывал глаза на дверь, напряженно ожидая прихода Туровского. – Галька медсестрой работает. Нас уважают. Нам хватает.

Галина Ивановна смущенно улыбнулась Никонову:

– Лева в стройтехникуме преподавал, но строители здесь больше не нужны, расформировали… А бруснику кто собирает? Он ее, Сережа, как бульдозер совком…

– Поскольку и есть… с-совок! – напрягаясь, пробурчал Хрустов. Он все-таки был уже пьяноват, я-то знал, сколько он выпил. Могло статься так, что с появлением Утконоса взъярится и вечер встречи испортит. Между тем, еще не чующие грозы, постаревшие красотки, сидя рядышком, смотрели друг на дружку и смахивали слезы.

Зазвонил домашний телефон Хрустовых. Галина Ивановна, как пташка, легко вспорхнула, сняла трубку.

– Кого?.. Ой, он сейчас занят… – И пояснила мужу. – Варавва. Скажу, чтобы завтра позвонил?

– Нет! – рявкнул Хрустов и перехватил трубку. – Да, нет! Не забыл… тут Серега Никонов в гостях… кое-что ему объясняю… А завтра выходим! Этих мы как перчатки вывернем! – И бросив трубку на рычажки, хотел сам себе налить в рюмку.

– Перестань. Не надо больше, – тихо попросила Галина Ивановна. – Я не хочу, чтобы ты умирал. И рабочий класс, думаю, не хочет. – Она сказала эти слова очень серьезным тоном.

– А куда ты собрался выходить? – жуя, спросил Сергей Васильевич.

Хрустов только носом повел – мол, должен сам догадаться.

– А с ягодой, Сережа, куда пойдешь? – продолжала хозяйка. – Тут у всех у самих все есть. Японцы далеко. А в Саракане на базар не пустят, там из Баку власть захватили.

– Из Баку? – И гость, грузный, нависший над столом, подмигнув, пропел дребезжащим «козлетоном»:

Граждане, я тоже из Баку…

Дайте пободаться старику…

При этих легкомысленных словах, да еще с эвфемизмом на лукавом месте, его жена привычно расхохоталась.

– Уже наклюкался?! Ну-ну! Теперь у них все пойдет про «это»…

– Про «это» уже поздно, или нет? – отвечал Сергей Васильевич, хрустя огурцом и толкая локтем Хрустова. И тут же, переменив лицо. – А что, иноземцев много?

– От России откололись, – пробурчал Хрустов. – И все равно – к нам десантами! И все деньги домой.

– Если выделят место, – продолжала хозяйка, – полвыручки отнимут… остальное – наша милиция…

– «Помидоры» в погонах, – Лев Николаевич махнул рукой, толкнул в губы пустую рюмку. – Погубили державу…

– Вот и я говорю, Левка, – Никонов кивнул и раз, и два, добавляя значительности своим словам. – Надо собираться и – с нами… Я всё сделаю, не последний там человек. Бросайте эту дыру… и аля-улю. Столько сил отдано, пора и отдохнуть.

Никак не отвечая, супруга Льва Николаевича раскладывала гостям и мужу рыбки и грибов. Хрустов же, вдруг согнулся на стуле и загудел, как шмель или пылесос:

– Ну, даже если я сойду с ума… с тобой полечу, как последний предатель! А жить? Ну, отдохнем у тебя месяц… а потом? Эту квартиру никто не купит, отсюда бегут.

– Я, я у тебя куплю ее! И там тебе выдам новую! Ой, какой же упр-рямый! – Никонов тяжело поднялся, обошел стол и потрепал по голове седого, исхудалого, как подросток, Льва Николаевича. – Лёвка?!

Хрустов, играя желваками на скулах, молчал.

– Ой, а пельмени-то зябнут, – воскликнула Галина Ивановна и принялась добавлять в тарелки. – Мы так рады видеть вас, часто вспоминаем… особенно, когда у вас там циклоны, ураганы…

– Циклопы… уркаганы… – отозвался эхом насмешливо Никонов.

– Да где? Это редко!.. – возразила старой подруге Татьяна Викторовна. Она быстро-быстро моргала, как это делала и прежде, в молодые годы, когда отстаивала какую-нибудь мысль. – У вас тут нынче куда тревожней… нам рассказали по дороге…

Галина Ивановна пристально смотрела на мужа.

– Прожили четверть века – и ничего. Скоро пенсию начнем получать… что еще надо?

– Да, да, – вяло отозвался Хрустов.

– Закусывайте, всё со своего огорода, – хозяйка пододвигала вазочки с малосольными огурцами и помидоринками, каждый из которых похож на маленький выстреливший парашют.

– Что за сорт? – деловито спрашивала Татьяна Викторовна.

– Нравится? Фонарики.

– М-да, вкусно… – хвалили гости. – А вот у нас там… все большое, мэм, как в Мемфисе, хе-хе. – Никоновы острили одинаково.

И они, и Галина Ивановна заговорили со знанием дела про свои огороды, про сорта овощей, про цветы, про кедровые орехи… на Дальнем востоке ядра орехов крупнее саянских раза в два! А лимонник за лето взвивается аж до крыши дачи…

– А у тебя, Родя? – иногда вспоминали и обо мне, и я тоже что-то говорил, все тревожнее поглядывая в сторону двери – мне передалось злое нетерпение молчащего Хрустова. Что-то будет?!

Его состояние чувствовал и Никонов. И видимо, вконец разозлился. Отведя руку Татьяны Викторовны, налил себе в рюмку «кедровой» и махом выпил. И налил еще. И вдруг со стороны налившегося багровой силой здоровяка начались странные шуточки в адрес тщедушного Хрустова.

– Ну, какой ты Лев Николаевич? Ты Лёвка, мальчик… Писатель Толстой – да, был Лев, с бородой. Конечно, бог отпустил тебе голос… непонятно – зачем?

Хрустов буркнул:

– А ты ти-ти-ти… вроде девицы всю жизнь. Не сменил ориентацию?

– Я в этом ничего не понимаю, – как бы слегка обиделся Никонов. – И шутки твои не русские. Случайно не еврей? Это у них все больше Лёвы…

– Я русский! И этим плох! Я бы мечтал стать марсианином.

– Ого! Чтобы весь мир умилялся, президенты считали за честь пригласить?

– Сережа, перестань!.. – взмолилась Галина Ивановна. – После болезни не надо его заводить… Слабый стал.

– А я что? Я ничего. – Сергей Васильевич хмуро помолчал и, пересилив себя, воскликнул. – Как хорошо, что мы собрались! Слышишь, ты, «дрожжит магния»? Галка, сейчас и Валерка придет. Насчет вертолета договаривается… на Горб слетаем… помнишь, Таня, гору? Вроде великана каменного…

От этой новости Хрустов и вовсе закаменел.

– Лева, ну хватит! – заорал на него сверху Никонов. – Он тебя уважает!

– А почему бы ему меня не уважать?! – взвыл Хрустов, вскакивая из-под его руки. – Я не воровал, никого не предавал!

– Если остались какие недоразумения, лучше глаза в глаза!

– Я когда выводил народ, почему-то он не захотел глаза в глаза!

– Народ разный! Я вот слышал: вольно Хрустову бузить… у самого сын на ГЭС работает.

– Ну и что? – отшатнулся, как от удара в грудь, Хрустов. – Он по электрической части! Он спец! И вообще, это его личное дело.

– Конечно, личное… но кое-кто намякивает: не сидишь совсем уж без копейки. Не сам, так сын трудится в сфере ГЭС.

– Может, мы все трудимся в сфере Солнца, и что??? – во весь свой левитановский бас зарычал Хрустов. – А у сына, кстати, я ни копейки и не беру! Все знают, я ему сто раз говорил: уходи! Иди хоть лампочки на столбы вешать! Или не веришь?!

– Да что он на меня буром?! – всплеснул лапищами Никонов. – Я про то, что слышал. Знал бы ты, что про меня говорят! А я ведь тоже не хухры-мухры! За всю жизнь в отпуске был три раза.

– У народа тоже, кое у кого, сыновья на ГЭС работают, – уже не слушал его Хрустов. – Я – об основном народе, который плотину построил! Нас кинули, как… женщин!

Галина Ивановна встала, положила руку ему на шею, потом сунула под воротник, на шишечки позвонка. Как малому ребенку.