Текст книги "Козыри судьбы"

Автор книги: Роджер Желязны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

III

Мир мой съежился от печали и гнева, и это раздражало меня больше всего. Такое чувство, что печаль и гнев парализуют мою память о временах счастливых, о друзьях, мирах, вещах и поступках. Зажатый в тисках разбуянившихся, неуспокоенных эмоций, я словно сплющился по одному из измерений своей свободы. Отчасти это, конечно, из-за того, что я заранее отказался от многих вариантов разрешения ситуации, нарушив в какой-то мере свободу воли. Мне это сильно не нравится, потому что всегда наступает такой момент, после которого подобная ситуация выходит из-под контроля. И я начинаю чувствовать себя так, будто капитулировал перед некой разновидностью детерминизма, и это злит меня еще больше. В результате – порочный круг: злость подпитывает эмоции, которые мною движут, а любой мой порыв усиливает злость. Простейший способ разорвать этот круг – предпринять лобовую атаку, чтобы уничтожить его причину. Способ более трудный подразумевает философский подход и заключается в отступлении и восстановлении потерянного контроля. Обычно предпочтительнее способ тот, что потрудней, – второй. При лобовой атаке ведь, не ровён час, можно и шею сломать.

Поставив машину в первом же подходящем месте, я опустил стекло и раскурил трубку. Я поклялся не уезжать из города, пока не возьму себя в руки. Всю жизнь меня терзает склонность слишком близко все принимать к сердцу. Похоже, это семейное. Но на прочих родственников я походить не хотел. Слишком много они попортили себе крови таким стилем жизни. По большому счету принцип «все или ничего» хорош, если ты всегда побеждаешь, но уж если случится вляпаться во что-то из ряда вон, то или высокая трагедия, или по меньшей мере драма на этом пути тебе обеспечены точно. И именно сейчас все симптомы такого расклада были налицо. Следовательно, я – дурак. Я повторял это себе до тех пор, пока не поверил.

Тогда я прислушался к моему более спокойному «я», которое вполне со мной согласилось: да, действительно, ты – дурак, потому что: первое – не принимал в расчет свои чувства, когда можно было их отрегулировать; второе – потому что во главу угла ставил силу, отрицая ее последствия; третье – потому что все это время ни разу не попытался задуматься о странной природе своего врага; и последнее – даже теперь слишком уж ты несерьезно относишься к предстоящей встрече. Не стоило выволакивать на белый свет Виктора Мелмана и пытаться выбить из него правду. Я решил действовать осторожно, все время подстраховываясь. Простой жизнь никогда не бывает, сказал я себе. Сиди спокойно и думай, думай и перестраивайся.

Я почувствовал, как напряжение постепенно уходит. И так же медленно мир опять стал большим, и в его границах я увидел еще один возможный ответ: на самом деле Z меня знает, знает хорошо и даже может устраивать события так, чтобы я, отбросив в сторону разум, поддавался мгновенным порывам. Нет уж, на прочих родственников я походить не хочу…

Так я сидел и думал – долго думал, – прежде чем завести мотор и медленно отправиться в путь.

Это было мрачное кирпичное здание в четыре этажа высотой, стоявшее на углу. Стены со стороны переулка и улицы расписаны тут и там непристойностями, намалеванными краской из баллончиков. Пока я медленно прогуливался под окнами, я успел прочитать граффити[23]23
  Граффити – слова, фразы, иногда рисунки, выполненные краской на тротуарах, стенах домов и общественных уборных.


[Закрыть], заметил несколько выбитых стекол и обнаружил пожарную лестницу. Между тем начинал накрапывать мелкий дождик. Два нижних этажа, согласно вывеске возле лестницы в маленьком холле, куда я зашел, занимала складская компания Брута. Воняло мочой, а на пыльном подоконнике справа лежала пустая бутылка из-под «Джека Дэниэльса»[24]24
  «Джек Дэниэльс» – один из самых дорогих сортов виски.


[Закрыть]. К облупившейся стене прилепились два почтовых ящика. На одном было написано: «Компания Брута», на втором – инициалы «В. М.». Оба были пустые.

Я пошел вверх по лестнице, ожидая, что она заскрипит. Лестница промолчала.

В холл на втором этаже выходили четыре двери – все четыре без ручек и заперты. Через матовые стекла вверху виднелись очертания чего-то, напоминающего коробки. За дверьми все было тихо.

На следующем пролете меня поджидал сюрприз в виде дремлющей черной кошки. Она выгнула спину, показала зубки, зашипела, потом развернулась и, взбежав по лестнице, пропала из виду.

На следующей площадке тоже было четыре двери – три из них явно не открывались который год, четвертая, выкрашенная в черный, сверкала от шеллака. На ней – небольшая латунная табличка с надписью «Мелман». Я постучал.

Ответа не было. Я несколько раз повторил попытку, но результат был тот же. Изнутри вообще не доносилось ни звука. Похоже, это были жилые комнаты, а студия – должно быть, под застекленной крышей – находилась на четвертом этаже. Так что я врубил заднюю передачу и двинулся к последнему пролету.

Добравшись до верха, я увидел, что одна из четырех дверей чуть-чуть приоткрыта. Я остановился, какой-то миг прислушиваясь. Из-за двери доносились слабые шорохи. Я подошел и несколько раз постучал. Откуда-то изнутри раздался внезапный вздох. Я толкнул дверь.

Он стоял футах в двадцати от меня под большим окном дневного света и смотрел в мою сторону – высокий, широкоплечий мужчина с темными глазами и бородой. В левой руке он держал кисть, а в правой палитру. Одет он был в перепачканный красками фартук, который прикрывал джинсы, и клетчатую спортивную рубашку. На холсте за его спиной проступал набросок того, что когда-нибудь могло стать мадонной с младенцем. Картин вокруг вообще было великое множество, все они стояли к стене лицом или были чем-то прикрыты.

– Привет, – сказал я. – Вы и есть Виктор Мелман?

Он кивнул – не нахмурясь, не улыбнувшись, – положил палитру на стол рядом, а кисть сунул в бутыль с растворителем. Затем поднял влажную тряпку и вытер руки.

– А вы? – спросил Мелман, отбрасывая в сторону тряпку и вновь поворачиваясь ко мне лицом.

– Мерль Кори. Вы знали Джулию Барнс.

– Не отрицаю, – ответил он. – Вы использовали прошедшее время, это, видимо, означает…

– Ее больше нет. Я хочу с вами об этом поговорить.

– Хорошо, – сказал Мелман, развязывая фартук. – Тогда спустимся вниз. Здесь негде сесть.

Он повесил фартук на гвоздь у двери и вышел наружу. Я вышел за ним. Он повернулся и, прежде чем спуститься по лестнице, запер студию. Движения его были плавными, почти грациозными. Я слышал, как барабанит по крыше дождь.

Тем же самым ключом Мелман отпер темную дверь этажом ниже. Распахнув ее, он шагнул в сторону, жестом приглашая меня войти. Я вошел, пересек коридор, что вел мимо кухни, забитой пустыми бутылками, грудами посуды и картонками из-под пиццы. Едва не лопающиеся мешки с мусором подпирали буфет; пол в некоторых местах, казалось, был залит чем-то липким, а запах стоял как на фабрике специй, соседствующей со скотобойней.

Гостиная, куда я вошел, была просторной, с парой удобных на вид черных диванчиков, поставленных друг против друга; между ними пролегло поле битвы восточных ковров и разнообразных столиков, на каждом из которых стояло несколько переполненных пепельниц. В дальнем углу у стены, покрытой красным тяжелым драпом, стоял замечательный концертный рояль. Еще здесь было огромное количество низеньких книжных шкафов, заполненных оккультными принадлежностями и пачками журналов, наваленных рядом с ними, на них и на полу вплотную к нескольким легким креслам. Что-то похожее на угол пентаграммы[25]25
  Пентаграмма – правильный пятиугольник, на каждой стороне которого построены равнобедренные треугольники, равные по высоте. Не путать с Пентагоном, являющимся просто правильным пятиугольником без всяких построений внутри. Собственно говоря, это обычная пятиконечная звезда, используемая пифагорейцами как символ «золотого сечения», а позднее магами и колдунами. Пентаграмма, одно острие которой направлено вверх, отпугивает нечисть, в том случае, если вверх направлены два острия, пентаграмма символизирует Дьявола и притягивает темные силы.


[Закрыть] чуть выглядывало из-под самого большого ковра. Спертые запахи воскурений и «дури» тянулись по гостиной лохмотьями. Справа от меня была арка, ведущая еще в одну комнату, слева – закрытая дверь. На некоторых стенах висели картины на полурелигиозные темы – я решил, что это его работы. Что-то было в них от Шагала[26]26
  Шагал, Марк (1887–1985) – живший во Франции и США художник еврейского происхождения, выходец из России. Отличался крайне необычным восприятием мира. Его фантастически-ирреальные работы часто были написаны на фольклорные или библейские темы.


[Закрыть]. Картины вполне ничего.

– Присаживайтесь.

Мелман кивнул на легкое кресло. Я сел.

– Пива хотите?

– Нет, спасибо.

Он уселся на ближайший диван, сложил ладони и уставился на меня.

– Что случилось? – спросил он.

Я посмотрел на него.

– Джулия Барнс занялась оккультизмом, – сказал я. – И пришла к вам узнать об этом побольше. А этим утром она умерла при очень необычных обстоятельствах.

Левый уголок его рта слегка дернулся. Сам он продолжал сидеть как сидел.

– Да, она интересовалась такими вещами, – сказал он. – Ко мне она приходила за наставлениями – и получила от меня что хотела.

– Я хочу знать, почему она умерла.

Мелман продолжал внимательно меня изучать.

– Время ее истекло, – сказал он. – В конце концов это случается с каждым.

– Она была убита зверем, которого не существует в этом мире. Что вы об этом знаете?

– Вселенная – место гораздо более странное, чем кажется большинству из нас.

– Так вы знаете или нет?

– Я знаю вас, – сказал Мелман; впервые за все это время на лице его показалась улыбка. – Разумеется, она говорила о вас.

– Как это понимать?

– Я знаю, – ответил он, – что вы сами осведомлены в подобных вопросах. И даже более чем слегка.

– А именно?

– У Искусства есть способ в нужное время сводить вместе нужных людей, когда работа в разгаре.

– И это все, что вы обо всем этом думаете?

– Я это знаю.

– Откуда?

– Это было обещано.

– Так вы что, меня ждали?

– Да.

– Интересно. Тогда, может быть, расскажете поподробней?

– Я бы предпочел показать.

– Вы говорите, было что-то обещано. Как? И кем?

– Все это скоро станет ясно.

– А смерть Джулии?

– Скажем, и это тоже.

– И каким же образом вы рассчитываете осчастливить меня таким просветлением?

Мелман улыбнулся.

– Я просто хочу, чтобы вы кое на что взглянули, – сказал он.

– Ладно. Я готов. Покажите.

Мелман кивнул и встал.

– Это здесь, – объяснил он, поворачиваясь и направляясь к закрытой двери.

Я поднялся и пошел за ним через комнату.

Он полез за ворот рубашки и, достав оттуда цепочку, снял ее через голову. Я увидел на ней ключ. Он отпер им дверь.

– Заходите, – сказал он, распахивая ее и отступая в сторону.

Я вошел. В небольшой комнате было темно. Мелман щелкнул выключателем, и из плоского светильника над головой полился неяркий голубой свет. Теперь я мог разглядеть, что здесь было одно окно, прямо напротив меня, и оно было закрашено черным. Мебели никакой не было, не считая нескольких подушек, в беспорядке валявшихся на полу. Часть стены справа скрывалась под черным занавесом. Другие стены были пустыми.

– Я смотрю, – сказал я.

Мелман хмыкнул.

– Погодите минутку, – посоветовал он. – Есть у вас какое-нибудь представление о том, что меня в первую очередь интересует в оккультных искусствах?

– Вы – каббалист, – сказал я.

– Да, – признал он. – Как вы догадались?

– В восточных дисциплинах люди имеют склонность сбиваться в плотную кучу, – заявил я. – Но каббалисты, кажется, всегда распускают слюни.

Мелман фыркнул, потом сказал:

– Вопрос в том, что для вас действительно важно.

– Это точно.

Он пнул подушку на середину комнаты.

– Присаживайтесь, – сказал он.

– Я постою.

Мелман пожал плечами.

– Ладно, – сказал он и тихо забормотал.

Я ждал. Спустя какое-то время, все еще приглушенно бормоча, Мелман подошел к черному занавесу. Одним быстрым движением отодвинул его, и я посмотрел туда.

Мне открылась картина с каббалистическим Древом Жизни[27]27
  Основой всего каббализма является диаграмма, известная как «священное дерево», или Древо Жизни, состоящая из десяти кругов, соединенных двадцатью двумя линиями. Десять кругов являются эманациями (излучениями) – сефир – бога. Это диаграмма гностицизма: она представляет Сотворение как падение от высшего божества до земного царства. Душа начинает свой путь вниз, продвигаясь через десять кругов.


[Закрыть], представляющая десять сефир в некоторых из их келипотических аспектов. Выполнена она была замечательно, и ощущение чего-то знакомого, которое поразило меня, пока я ее разглядывал, не утихало. Это была не стандартная поделка из какого-нибудь магазина, специализирующегося на подобных вещах, а, похоже, вполне оригинальная картина. Хотя по стилю она не походила ни на одну из работ, висящих в соседней комнате. И все же она была мне знакома.

Чем больше я в нее всматривался, тем меньше у меня оставалось сомнений: я был уверен – нарисована она той же рукой, что рисовала Козыри, которые я нашел у Джулии.

Мелман в это время продолжал свои завывания.

– Ваша работа? – спросил я его.

Мелман мне не ответил. Вместо этого он подошел и показал на третью сефирот, ту, которую называют Бинах. Я посмотрел на нее. Кажется, она изображала мага перед черным алтарем и…

Нет! Я не мог в это поверить. Не может…

Я почувствовал контакт с фигурой. Это уже был не символ. Маг был реален, он вызывал меня. Вот, еще больше расплывшись, он обрел три измерения. Комната вокруг меня стала таять. Я был почти…

Там.

Это было сумеречный уголок – небольшая прогалина в корявом лесу. Отливающий кровью свет стекал на плиту, которая лежала передо мной. Маг – с лицом, скрытым капюшоном и тенью, – орудовал на камне какими-то предметами, руки его двигались слишком быстро, чтобы я мог уследить какими. Откуда-то все еще слышалось слабое песнопение.

Под конец маг взял в правую руку один из предметов и поднял. Это был черный кинжал из обсидиана[28]28
  Обсидиан – стекловидная вулканическая порода, сходная по строению с гранитом, обычно темная (красная, черная, серая), прозрачная на режущем изломе. Легко полируется. Образуется при застывании вязкой кислой лавы.


[Закрыть]. Левую руку он положил на алтарь и смел все остальное на землю.

Только теперь он посмотрел на меня.

– Иди сюда, – сказал он.

Я улыбнулся глупой простоте его требования. Но затем почувствовал, как ноги сами, против желания, выполняют приказ, и понял, что в этих сумерках на меня наложили заклятие.

Я мысленно поблагодарил одного из своих дядюшек, который обитал в самом отдаленном из доступных воображению мест, и заговорил на тари, сплетая собственное заклинание.

Истошный крик, будто уханье ночной птицы, разорвал воздух.

Мага это не отвлекло, да и ноги не освободились от наваждения, но я сумел поднять руки. Я так и держал их, не опуская, и когда они коснулись переднего края алтаря, я объединил свои силы с силой, вызванной моим заклинанием. Я дал рукам согнуться в локтях.

Маг замахнулся клинком, целя по пальцам, но бесполезно. Я уже всем весом навалился на камень.

Алтарь перевернулся. Маг суетливо задергался, пытаясь от него увернуться, но алтарь ударил его по одной ноге – а может, и по обеим сразу. Тут же, как только маг рухнул, я почувствовал, как заклятье спадает с меня. Я вновь мог нормально двигаться, и голова моя была ясная.

Только я перепрыгнул через разбитый алтарь и потянулся к магу, как он прижал колени к груди и покатился в сторону. Я кинулся следом, а он так все и кувыркался по небольшому склону, потом проскочил между двумя поставленными вертикально камнями и пропал в лесной темноте.

Добравшись до границы поляны, я увидел глаза, сотни свирепых глаз, сверкающих повсюду из тьмы. Пение стало громче и, кажется, ближе; похоже, оно раздавалось прямо у меня за спиной.

В мгновенье я повернулся.

Алтарь по-прежнему был разбит. За ним стояла еще одна закутанная фигура, намного больше, чем первая. Она-то и распевала знакомым голосом. Фракир задергалась у меня на запястье. Я почувствовал, как вокруг меня воздвигается стена из заклятья, но на этот раз я был готов. Мое слово принесло ледяной ветер, который смел заклинание прочь, развеял его как дым. Одежды бились вокруг меня, меняя покрой и цвет. Пурпурное, серое… плащ темен, светлы штаны, накрахмалена грудь рубашки. Черны мои сапоги, и широк мой пояс с заткнутыми за него печатками, серебряная Фракир сплелась в браслет на левом запястье, видимая теперь и сверкающая. Я поднял левую руку, а правой прикрыл глаза, когда вспыхнул свет.

– Замолкни, – сказал я тогда. – Ты меня раздражаешь.

Пение стихло.

Капюшон слетел с головы, и я увидел испуганное лицо Мелмана.

– Ладно. – заявил я. – Хотел меня получить – получи, помоги тебе небеса. Ты сказал, что мне все станет ясно. Не стало. Проясни.

Я сделал шаг в его сторону.

– Говори! – сказал я. – Легко или с трудом, но говорить я тебя заставлю. Степень легкости выбирать тебе.

Он запрокинул голову и взревел:

– Хозяин!

– Можешь сколько хочешь вызывать своего хозяина. Я подожду. Он тоже ответит мне.

Мелман повторил свой зов, но ответа не было. Тогда он рванул оттуда, но я подготовился к этому главным своим заклинанием. Деревья сгнили и попадали раньше, чем он успел добраться до них, а затем они взлетели, подхваченные могучим ветром, возникшим там, где следовало быть неподвижности. Ветер сжал прогалину в круг – серо-красный, – выстраивая неодолимую стену, краями уходящую в бесконечность. Мы обретались на круглом островке среди ночи – несколько сотен метров от сих до сих, и граница медленно сжималась.

– Что-то не идет твой хозяин, – сказал я, – и тебе к нему не уйти. Так что он тебе не поможет. Никто тебе не поможет. Это мир высшей магии, и ты оскверняешь его своим присутствием. Знаешь, что там, за ветром? Хаос. И если ты не расскажешь мне о Джулии и своем хозяине, и еще о том, почему ты осмелился меня сюда привести, я отдам тебя Хаосу прямо сейчас.

Мелман отпрянул от стены Хаоса и повернулся ко мне лицом:

– Я все тебе расскажу, только забери меня обратно в квартиру.

Я помотал головой.

– Если ты меня убьешь, то ничего не узнаешь.

Я пожал плечами:

– В таком случае я заставлю тебя говорить при помощи боли. А потом отдам Хаосу.

Я двинулся на него.

– Подожди! – Он поднял руку. – Ты оставишь меня живым, если я расскажу все?

– Никаких сделок. Говори.

Ветер летел по кругу, и наш остров становился все меньше и меньше. Полуслышные, невнятные голоса бубнили под ветряной оболочкой, и там плавали фрагменты зыбких образований. Мелман отодвинулся от пылящей по сторонам круга земляной крошки.

– Ладно, – сказал он громко. – Да, Джулия приходила ко мне, я уже говорил это, и я действительно научил ее кое-каким вещам – но не тому, чему учил бы ее год назад, а кое-чему другому, тому, что сам узнал только недавно. К тому же мне было приказано учить ее так.

– Кем приказано? Кто твой хозяин?

Мелман скорчил гримасу.

– Он не настолько глуп, чтобы называть свое имя, – сказал он, – ведь тогда я сам смогу обрести над ним власть. Как и ты, он не человек, а существо из какой-то иной плоскости.

– Это он дал тебе картину с Древом?

Мелман кивнул.

– Да, и она действительно переносит меня к каждой из сефирот. Магия в тех местах срабатывает. Я обрел силу.

– А Козыри? Их тоже сделал он? Он дал их тебе, чтобы ты передал Джулии?

– Ничего я не знаю ни о каких Козырях, – сказал он.

– Вот об этих! – закричал я, вынул из-под плаща колоду и, развернув веером, словно фокусник-любитель, сделал шаг к Мелману. Я ткнул его в них и несколько мгновений держал у его лица. Потом убрал – раньше, чем у него появилась идея, что они могли предоставить ему возможность для бегства.

– Я никогда раньше их не видел, – сказал он.

Земля продолжала непрерывно выветриваться в нашем направлении. Мы отошли ближе к центру.

– И ты послал эту тварь, которая убила ее?

Мелман неистово затряс головой.

– Я не посылал. Я знал, что она умрет, ведь он сказал, что именно это приведет тебя ко мне. Еще он сказал, что зверь из Нецаха убьет ее… но я его никогда не видел и не вызывал.

– А почему он хотел, чтобы ты встретился со мной? И зачем было приводить меня сюда?

Мелман дико расхохотался.

– Зачем? – переспросил он. – Конечно, чтобы убить тебя. Он сказал, что если я принесу тебя в жертву здесь, то обрету твои силы. И еще, что ты – Мерлин, сын Преисподней и Хаоса, и что я стану величайшим из магов, если смогу здесь убить тебя.

Мир вокруг нас уже сократился в лучшем случае до сотни метров в диаметре и быстро продолжал уменьшаться.

– Это правда? – спросил Мелман. – Обрел бы я силу, если бы у меня все получилось?

– Сила как деньги, – ответил я. – Ее можно добыть, если хорошо разбираешься в своем деле и если это единственное, чего ты хочешь в жизни. Ну, а насчет того, обрел бы ты ее или нет… Не думаю.

– Я говорю о смысле жизни. Ты знаешь.

Я покачал головой.

– Только дурак уверен, что жизнь имеет всего один смысл, – сказал я. – Ладно, хватит об этом! Опиши своего хозяина.

– Я никогда не видел его.

– Что?

– То есть, конечно, видел, но как он выглядит – не знаю. Он всегда ходил в капюшоне и в черном плаще. И вдобавок носил перчатки. Я даже не знаю, какого цвета у него кожа.

– Как вы встретились?

– Однажды он появился у меня в студии. Я просто обернулся, а он стоял там. Он предложил мне силу, сказал, что обучит меня всему в обмен на службу.

– Откуда ты знал, что он мог дать тебе силу?

– Он взял меня в путешествие по другим мирам.

– Понятно.

Жизненное пространство нашего островка стало размером с большую гостиную. Голос ветра был то насмешлив, то становился жалобен, пугающ, печален, гневен. Окружающий пейзаж постоянно менялся. Почва содрогалась без передышки. Свет по-прежнему отливал гибелью. Какая-то часть меня хотела убить Мелмана прямо сейчас, но если он и правда не тот, из-за кого пострадала Джулия…

– Твой хозяин говорил, почему хочет моей смерти? – спросил я.

Мелман облизнул губы и посмотрел на подступающий Хаос.

– Он сказал, что ты – его враг, – объяснил он, – но никогда не говорил почему. И еще он сказал, что это произойдет сегодня, что он хочет, чтобы это произошло сегодня.

– А почему сегодня?

На лице Мелмана промелькнула улыбка.

– Думаю, потому, что сегодня Walpurgisnacht[29]29
  Walpurgisnacht – Вальпургиева ночь в переводе с немецкого. В германской средневековой мифологии ночь с тридцатого апреля на первое мая (День св. Вальпургии) – самое подходящее время для ежегодного шабаша ведьм, которые на метлах и вилах слетаются на гору Брокен, чтобы, собравшись вместе с прочей нечистью вокруг сатаны, помешать благополучному наступлению весны и вообще пакостничать. Накануне Вальпургиевой ночи обычно проводились магические церемонии: разжигались костры, на которых иногда сжигались чучела ведьм, люди с факелами обходили дома, звонили в колокола.


[Закрыть], – отозвался он, – хотя об этом он вообще-то не упоминал.

– И это все? – сказал я. – Он никогда не говорил, откуда он?

– Однажды промелькнуло что-то насчет Крепости Четырех Миров, как нечто важное для него.

– И у тебя не было ощущения, что он просто использует тебя?

Мелман усмехнулся.

– Конечно, он меня использовал, – сказал он. – Все мы кого-то используем. На этом держится мир. Но он заплатил за это знаниями и силой. И, по-моему, его обещание еще может быть выполнено.

Казалось, он вглядывался во что-то у меня за спиной. Древнее трюка в мире не существует, но все же я оглянулся. Конечно, там никого не было. Я тут же обернулся обратно к Мелману.

В руке у него был черный кинжал. Должно быть, припрятанный в рукаве. Замахиваясь, Мелман кинулся на меня – рот его уже был раскрыт для очередных песнопений.

Я отступил назад и закрутил его в свой плащ. Он распутался, отлетел в сторону, полоснул кинжалом по воздуху, развернулся и приблизился вновь. На этот раз он держался низко, пытаясь обойти меня сзади, губы его по-прежнему шевелились. Я ударил ногой, целя по руке с кинжалом, но Мелман ее отдернул. Тогда я захватил левый край своего плаща и намотал его себе на руку. Когда он ударил снова, я заблокировал выпад и сжал ему бицепс. Пригибаясь и увлекая его вперед, я поймал правой рукой его левое бедро, затем выпрямился и, подняв Мелмана высоко в воздух, отшвырнул назад.

И только развернувшись после броска, внезапно сообразил, что наделал. Слишком поздно. Все внимание было сосредоточено на противнике, а за быстрым, все перемалывающим движением ветра я не следил. Край Хаоса оказался гораздо ближе, чем я рассчитывал, а у Мелмана времени хватило лишь на то, чтобы судорожно прохрипеть какие-то проклятия, прежде чем смерть забрала его туда, где петь ему уже не придется.

Я тоже выругался: ведь был же уверен, что могу выжать из него много больше; мне осталось только покачать головой от досады, стоя в центре своего уменьшающегося мира.

День еще не кончился, а я уже успел встретить самую свою памятную Walpurgisnacht.