Текст книги "ИНЫЕ МИРЫ, ИНЫЕ ВРЕМЕНА. Сборник зарубежной фантастики"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

Соавторы: Рэй Дуглас Брэдбери,Айзек Азимов,Роберт Шекли,Пол Уильям Андерсон,Роберт Сильверберг,Лайон Спрэг де Камп,Фредерик Браун,Гордон Руперт Диксон,Ли Дуглас Брэкетт,Ларри Нивен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

ИНЫЕ ВРЕМЕНА

Рей БРЭДБЕРИ
ПОДАРОК

Завтра Новый год; уже по дороге на космодром отец и мать волновались. Для их Сына это будет первый полет в космос, первый раз в жизни он сядет в ракету, и им хотелось, чтобы все прошло самым лучшим образом. Поэтому, когда им не разрешили пронести в корабль приготовленный для сына подарок, вес которого оказался всего на несколько унций больше допустимого, и маленькую елочку с очаровательными белыми свечами, которую тоже пришлось оставить на таможне, они почувствовали, что их лишили и праздника, и любви к сыну.

Мальчик ждал их у выхода на посадку. Догоняя его после безрезультатных препирательств с чиновниками Межпланетной службы, мать и отец перешептывались.

– Что будем делать?

– Даже не знаю. Теперь ничего и не поделаешь.

– Глупые инструкции!

– А ему так хотелось елочку!

Резко прозвучала сирена, и плотная людская толпа устремилась к ракете, улетающей на Марс. Отец и мать поднялись на борт самыми последними, их маленький бледный сын шел между ними молча.

– Что-нибудь придумаю, – сказал отец.

– О чем ты? – не понял мальчик.

Ракета стартовала, их швырнуло стремительно в черное пространство.

Ракета летела, оставляя за собой огненный хвост, оставляя позади Землю, на которой шел последний день декабря 2052 года, направляясь к месту, где совсем не было времени, не было месяца, не было года, не было минут. Они проспали остаток первого полетного «дня».

Около полуночи, если считать по земным часам, мальчик проснулся и сказал: – Я хочу посмотреть в иллюминатор.

На корабле был всего один иллюминатор, наверху, палубой выше, «окно» внушительных размеров с невероятно толстым стеклом.

– Еще рано, – откликнулся отец. – Сходим наверх чуть позже.

– Я хочу посмотреть, где мы и куда летим,

– Давай подождем. Потом поймешь, почему, – сказал отец.

Он уже давно лежал с открытыми глазами, вoрoчаясь с боку на бок, думая о брошенном подарке, как быть с праздником, и о том, как жаль, что елка с белыми свечами оставалась на Земле. Наконец, всего лишь за пять минут до того, как проснулся сын, он встал, чувствуя, что придумал план. Осуществить его – и путешествие станет по-настоящему радостным и интересным.

– Сынок, ровно через полчаса наступит Новый год, – :сказал он.

Мать тихо ойкнула, напуганная тем, что он напомнил о празднике. Было бы лучше, если б мальчик как-нибудь забыл об этом, так ей хотелось.

Лицо мальчика вспыхнуло от волнения и губы задрожали.

– Я знаю, знаю. Вы мне подарите что-то, да? У меня будет елка? Вы обещали…

– Да, конечно, и подарок, и елка, и даже больше, сказал огец.

У матери дрогнул голос.

– Но…

– Честное слово, – повторил отец. – Даю честное слово. Все, что обещали, и даже больше, намного больше, ждите меня здесь. Я скоро вернусь.

Его не было минут двадцать. Он вернулся, улыбаясь.

– Осталось недолго.

– Можно, я буду держать твои часы? – попросил мальчик, и ему вручили наручные часы – он держал их, они тикали у него в пальцах, отсчитывая последние минуты дня и года, которые уносились в огне и безмолвии, в неощутимом движении.

– Все, наступил! Новый год! Где мой подарок?

– Идем, – отец положил руку на плечо сына и повел его из каюты, по коридору, вверх по трапу; мать следовала за ними.

– Ничего не понимаю, – повторила она несколько раз. – Скоро поймешь. Вот мы и на месте, – сказал отец. Они остановились перед закрытой дверью большой каюты. Отец постучал телеграфным кодом: три раза и потом еще два… Дверь открылась, а свет в каюте потух, в темноте перешептывались голоса,

– Входи, сынок, – сказал отец.

– Там темно.

– Возьми меня за руку. Пойдем, мама.

Они перешагнули через порог, дверь закрылась, в каюте стояла полная темнота. А прямо перед ними шясно вырисовывался огромный стеклянный «глаз», иллюминатор, окно четырех футов в высоту и шести футов в ширину, через него можно было выглянуть в космос.

Мальчик затаил дыхание. У него за спиной отец и мать тоже притихли изумленно, и в этот момент несколько голосов запели в темноте.

– С Новым годом, сынок, – сказал отец.

Голоса в темноте пели рождественский гимн, древний, незабываемый; мальчик двинулся осторожно вперед, пока не прижался лицом к холодному стеклу иллюминатора. Он долго стоял у окна и смотрел в открытый космос, просто смотрел в бездонную ночь, где пылали свечи, десять миллиардов, миллиард миллиарда белых, прекрасных, пылающих свечей.

Роджер ЖЕЛЯЗНЫ
АУТО-ДА-ФЕ

Помню, как сейчас: жаркое солнце на Плаза де Аутос, крики торговцев прохладительными напитками, ярусы, наполненные людьми напротив меня, на освещенной стороне арены; солнечные очки – как впадины на лицах.

Помню, как сейчас, краски – алые, голубые, желтые; и запахи; среди них – неизменный острый запах бензиновых паров.

Помню, как сейчас, тот день – день с солнцем, стоящим в созвездии Овна, сверкающим в расцвете года.

Вспоминаю семенящую походку качалыциков – они шли, откинув назад головы, взмахивая руками, ослепительные зубы сверкали между смеющимися губами; расшитые лоскуты, похожие на цветастые хвосты, торчали из задних карманов их комбинезонов. И трубы – я вспоминаю рев труб из репродукторов, нарастающий и смолкающий, нарастающий и смолкающий – и, наконец, одну ослепительную ноту, потрясшую слух и сердце безграничной мощью, великим пафосом.

Затем – молчание.

Я вижу это сегодня точно так же, как тогда… Он вышел на арену, и взвившийся над трибунами крик потряй голубое небо над белыми мраморными колоннами.

– Виват! Машидор! Виват! Машидор!

Я вспоминаю его лицо – темное, печальное и мудрое.

Его нос и подбородок были длинными, его смех был подобен вою ветра; его движения походили на музыку терамина и барабана. Комбинезон – шелковый, голубой – прошит золотой ниткой и украшен черной тесьмой.

Жакет покрыт бусинами, а на груди, плечах и спине сверкали блестящие пластины.

Его губы скривились в усмешке человека, познавшего славу и владеющего мощью, которая приносит эту славу.

Он посмотрел вокруг, не защищая глаз от солнца.

Он был выше солнца. Он – Маноло Стиллете Дос Мюэртос, сильнейший машидор, какого когда-либо видел мир – в черных сапогах, с поршнями в икрах, с пальцами микрометрической точности, с ореолом ИЗ черных локонов вокруг головы и ангелом смерти в правой руке. Машидор в центре испещренного пятнами смазки круга истины.

Он взмахнул рукой – и крик усилился.

– Маколо! Маноло! Дос Мюэртос! Дос Мюэртос!

Он выбрал зтот день, чтобы вернуться после двух лет отсутствия на арене – день его смерти и ухода, юбилейная дата. Этот день – потому что в его венах струились бензин и спирт, а его сердце было хорошо отлаженным насосом, звенящим от желания и смелости.

Он дважды умирал на арене, и дважды врачи воскрешали его. После второй смерти он ушел на покой, и кое-кто говорил, что ушел он оттого, что узнал страх.

Но этого не могло быть.

Он снова взмахнул рукой, и вновь его имя волной прокатилось вокруг.

Трубы прозвучали еще раз: три протяжных ноты, И – тишина. Качалыцнк в красном и желтом подал накидку и забрал жакет.

Подкладка из оловянной фольги блеснула на солнце, когда Дос Мюэртсс взмахнул накидкой.

Затем прозвучали последние звуки сигнала. Большая дверь покатила вверх и вбок – в стену.

Маноло перебросил накидку через руку и повернулся лицом к воротам.

Над ними горел красный свет, а из темноты раздавалось урчание двигателя.

Свет сменился на желтый, потом – на зеленый; послышался звук осторожно включаемой передачи.

Автомобиль медленно выехал на арену, задержался, пополз вперед, снова остановился.

Это был темно-красный «Понтиак» со снятым капотом, с двигателем, похожим на гнездо змей, возбужденных, свившихся позади кругового мерцания невидимого вентилятора. Крылья антенны вращались, пока не зафиксировали Маноло с его накидкой. Для разминки Маноло выбрал тяжелую машину, нетодр. щщрую, неповоротливую.

Барабаны машинного мозга, прежде не имевшие дела с человеком, крутились. Затем на них снизошло подобие сознания, и машина двинулась вперед.

Маноло взмахнул накидкой и. пнул крыло автомобиля, когда тот с ревом пронесся мимо. Дверь большого гаража, закрылась. Доехав до противоположной стороны арены, машина остановилась. В толпе раздались возгласы отвращения громкое шипение.

«Понтиак» не двинулся с места.

Тогда два качалыцика с ведрами появились из-за ограды и стали кидать грязь на ветровое стекло.

«Понтиак» взревел и бросился за ближайшим качальщиком, но ударился в ограждение. Внезапно он развернулся, обнаружил Дос Мюэртоса – и пошел в атаку.

Балетная фигура «вероника» превратила Дос Мюэртоса в статую с серебряной юбкой вокруг бедер. Толпа почти рыдала от восторга.

«Понтиак» развернулся и снова атаковал; я был поражен искусством Маноло – показалось, что его пуговицы оцарапали вишневую краску на дверце машины.

Автомобиль остановился, покрутил колесами и описал круг по арене. Толпа ревела, когда автомобиль проехал мимо машидора и развернулся.

Маноло повернулся к «Понтиаку» спиной и помахал толпе.

Вновь крики, вновь летит над трибунами имя машидора.

Маноло кивнул кому-то за оградой.

Появился качалыцик и подал на бархатной подушке хромированный универсальный гаечный ключ.

Маноло пошел к «Понтиаку». Машина стояла, дрожа, и Дос Мюэртос снял крышку радиатора. Струя кипятка забила в воздух; толпа завопила. Маноло стукнул по радиатору и по обоим крыльям. А потом повернулся к машине спиной и замер.

Лишь услышав, как включилась передача, он развернулся, и машина проехала совсем близко от него, но машидор успел дважды ударить гаечным ключом по багажнику.

«Понтиак» достиг противоположного края арены и остановился. Маноло махнул рукой качалыцйку. Тот вновь появился с подушкой – принес отвертку с длинной рукояткой и короткую накидку; длинную накидку и гаечный ключ Маноло отдал.

На Плаза де Аутос опустилась тишина.

«Понтиак», будто почуяв что-то, снова развернулся и дважды прогудел. Затем он пошел в атаку. Песок арены покрылся темными пятнами – протекал радиатор.

Дым выхлопа тянулся за машиной, как призрак. «Понтиак» несся на Маноло с бешеной скоростью.

Дос Мюэртос держал накидку перед собой, а лезвие отвертки лежало на его левом предплечье.

Когда казалось уже, что сейчас машидор будет раздавлен, он выбросил руку вперед так быстро, что глаз едва мог это заметить, и отступил в сторону, когда двигатель начал «кашлять».

Но «Понтиак» не сбросил скорость; он резко развернулся, не притормаживая, опрокинулся, скользнул к ограде и загорелся. Двигатель захрипел и заглох.

Площадь дрожала от приветственных криков.

Дос Мюэртосу присудили обе передние фары и выхлопную трубу. Держа их высоко над собой, он медленно прошел по периметру арены. Зазвучали трубы. Какая-то женщина бросила машидору пластмассовый цветок. Маноло послал качалыцика – отнести ей выхлопную трубу и пригласить ее отобедать с машидором. Приветствия стали громче – Маноло был известен как великий покоритель женщин. В дни моей юности это не было столь необычно, как теперь.

Следующим номером был голубой «Шевроле», и Маноло играл с ним, как ребенок с котенком, раздразнив его, заставив напасть и остановив навсегда. Машидор получил обе передние фары. К этому времени небо заволокло тучами, послышались раскаты грома.

Третьим был черный «Ягуар», требующий высочайшего искусства. И прежде чем Маноло расправился с ним, на песке появился не только бензин, но и кровь, потому что боковое зеркало выступало дальше, чем можно было предположить, и на груди Маноло возникла красная полоса. Но Маноло вырвал систему зажигания машины е такой грацией и искусством, что толпа от восторга выплеснулась на арену, и пришлось призвать стражу, которая с помощью дубинок сумела вернуть всех на места.

Разве после этого кто-то мог сказать, что Дос Мюэртос когда-либо знал страх?

Поднялся ветерок; я выпил стакан прохладительного в ожидании последнего номера.

Автомобиль двинулся вперед еще при желтом свете.

Это был «Форд» горчичного цвета с откидным верхом.

Когда он проезжал мимо Маноло в первый раз, он прогудел и включил дворники на ветровом стекле. Раздана лись приветственные крики: зрители поняли, что у этого автомобиля есть смелость.

Вдруг «Форд» резко остановился, дал задний ход и устремился на Маноло со скоростью миль сорок в чяс.

Маноло, однако, увернулся, пожертвовав на этот раз грацией в пользу целесообразности, и машина резко затормозила, переключила передачу и вновь ринулась вперед.

Маноло взмахнул накидкой – и она тут же была вырвана из его рук. Если бы машидор не упал назад, автомобиль сбил бы его.

Кто-то крикнул:

– Она разрегулирована!

Но Маноло поднялся, подобрал накидку и начал игру снова.

До сих пор вспоминают о пяти пассах, которые последовали затем. Никто еще не видывал такого флирта с бампером и решеткой! Никогда, никогда на Земле не было такой встречи между машидором и машиной! Автомобиль ревел, как десять столетий обтекаемой смерти, и дух Святого Детройта словно бы сидел на месте водителя, а Дос Мюэртос взмахивал оловянной накидкой и требовал гаечный ключ, усмиряя машину. Автомобиль на ходу пытался охладить перегревшийся двигатель, опускал и поднимал окна, прочищал время от времени глушитель – с урчанием туалетного бачка; выпускал клубы черного дыма…

К этому времени уже пошел мягкий, ласковый дождь, а раскаты грома все приближались. Я выпил еще прохладительного.

Дос Мюэртос пока что ни разу не использовал свой универсальный гаечный ключ против двигателя, он лишь стучал им по кузову, – и вдруг машидор метнул ключ., Некоторые эксперты считают, что он метил в щиток зажигания, другие – что он пытался перебить насос для горючего.

Толпа зашикала.

Что-то липкое закапало из «Форда» на песок. Красная полоса на груди Маноло расширилась. Захлестал дождь. Маноло не взглянул на толпу. Он не открывал глаз от машины. Держа поднятую руку ладонью вверх, он ждал.

Задыхающийся качальщик сунул ему в руку отвертку и побежал обратно к ограде.

Ma поло чуть отошел в сторону.

Автомобиль бросился на него, и машидор нанес удар.

Он промахнулся.

Никто, однако, не сдался. «Форд» двигался по тесному кругу, в центре которого был Маноло. Из двигателя шел дым. Маноло потер руку, поднял брошенные отвертку и накидку. Зрители снова засвистели. Когда машина надвинулась на Маноло, из ее двигателя вырвались языки пламени.

Некоторые говорили, что Маноло снова нанес удар и снова промахнулся, потеряв равновесие. Другие говорили, что он лишь замахнулся, но испугался и отпрянул.

Еще кто-то говорил, что, возможно, на мгновение он проникся роковой жалостью к смелому противнику, и это остановило его руку. Я же скажу, что дым был слишком густым, и нельзя сказать наверняка, что случилось.

Автомобиль повернул, Маноло упал вперед, и его понесло на двигателе, пылающем ярким огнем, как катафалк бога, – навстречу третьей смерти. Удар об ограду и все объято пламенем.

Немало спорили по поводу последней корриды; а то, что осталось от выхлопной трубы и передних фар, похоронили вместе с тем, что осталось от машидора – под песками Плазы; и много слез было пролито женщинами, которых знал Маноло.

А я скажу, что Маноло не мог испугаться, и не мог поддаться жалости – потому что его сила была как поток ракет, его икры были поршнями, пальцы его имели точность микрометров, волосы его были черным ореолом, и ангел смерти управлял его правой рукой.

Такой человек – человек, знавший истину, – более могуч, чем любая машина. Такой человек выше всего, лишь власть и слава над ним.

Но теперь он мертв, этот человек, – мертв в третий и последний раз. Он мертв – как все те, кто умер перед бампером, под решеткой, под колесами. И это хорошо, что он не может встать снова, ибо я скажу – его последняя машина была его апофеозом, а все другое стало бы упадком.

Однажды я увидел травинку, выросшую между листами металла нашего мира, – в том месте, где листн разошлись; и я уничтожил ее, решив, что ей очень одиноко. Я часто сожалею об этом, потому что отобрал у травинки славу одиночества. Я чувствую: так должна жить машина; так нужно рассматривать человека – сурово, затем с сожалением; и небеса должны плакать о нем глазами, которые печаль открыла на небе.

И всю дорогу домой я думал об этом, и подковы моей лошади стучали по полу города – пока я пробирался сквозь пелену дождя в сторону вечера той весной…

Дж. У. ПЕИДЖ
СЧАСТЛИВЕЦ

Утопия Мора была изолирована – отрезана от мрачного внешнего мира. Все утопии таковы…

Нельсон и девушка увидели друг друга одновременно. Он только что обогнул горную жилу, выступающую на поверхности скалы, и сейчас находился в десяти милях от Мавзолея Восточного Побережья. Между ним и девушкой, остановившейся напротив него, было футов двадцать; оба замерли, готовые защищаться, и внимательно следили друг за другом. Девушка была белокурая и очень худая, почти тощая, наверное, оттого, что жила под открытым небом. Ее нельзя было назвать красавицей; это была привлекательная молодая девушка, которой, возможно не исполнилось и двадцати. С правильными, мягкими чертами лица и растрепанными волосами. На ней была надета легкая рубашка и полинявшие коричневые шорты из грубого домотканного материала. Нельсон не ожидал здесь никого увидеть, она, – судя по всему, тоже. Так они стояли и смотрели друг на друга довольно долго, сколько именно, Нельсон потом вспомнить не мог. И тут Нельсону пришла довольно нелепая идея что-нибудь предпринять.

– Я Хэл Нельсон, – сказал он.

Он уже давно ни с кем не разговаривал, и его голос странно прозвучал в этой глуши. Девушка сделала нервное движение, но к Нельсону не приблизилась. Она не спускала с него глаз, и он чувствовал, что она готова отреагировать на малейший шорох, который предупредил бы ее о ловушке.

Нельсон шагнул было к ней, но сразу же остановился, ругая себя за совершенную ошибку. Девушка быстро отошла назад, как зверек, который еще не знает, угрожают, ему или нет.

– Я такой же, как ты. «Неспящий». Видишь, у меня вся одежда рваная.

Нельсон сказал правду, но девушка лишь нахмурилась. И все, так же была настороже.

– Я убежал десять или двенадцать лет назад. Из Таннервильской коммуны. Я тогда был на старшем курсе. Им не удалось упрятать меня в гроб. Я уже тебе сказал – я «неспящий», – он говорил спокойно и медленно и, как ему казалось, ласково. – Не бойся меня. Скажи, кто ты.

Тыльной стороной ладони девушка откинула с глаз прядь почти совсем выгоревших волос – и только этот жест мог свидетельствовать, что ее напряжение немного спало. Она была сильная и легкая, ростом гораздо ниже его. Вероятно, среди этой дикой природы она чувствовала себя так же уверенно, как и он. Их окружали густой кустарник, сосны и скалы. И если бы Нельсон ее напугал, а для этого было достаточно одного неосторожного движения, ей бы ничего не стоило убежать.

Слишком много воды утекло, и Нельсон стал забывать тех, с кем он когда-то был вместе, и теперь ему так не хватало компании, особенно женской. Патруль, который схватил Сэмми, Джин и старину Гарднера, поймал и Эдну, и чуть было не поймал его самого. Девушка была одна, а это означало, что у нее тоже нет близких.

Поэтому они нужны друг другу. И Нельсон старался, ее не пугать.

Он сел на землю, прислонившись к скале, и стал искать в рюкзаке консервы.

– Ты голодная? – спросил он, взглянув на девушку.

На таком расстоянии было трудно разглядеть, но ему показалось, что глаза у нее карие. Карие и большие, как у жеребенка. Нельсон поднял банку, чтобы девушке было видно. Она повторила свой жест – откинула прядь выгоревших волос, но даже на расстоянии двадцати футов было заметно, что выражение ее лица слегка изменилось, и Нельсон заметил, что в ней появилось что-то новое.

– Ты, наверное, очень голодная? – повторил он..

Он хотел кинуть ей консервы, но вовремя догадался, что девушка убежит. Тогда, подумав, протянул их ей.

Она перевела на них взгляд, ив этот момент Нельсон мог бы схватить ее – она бы не успела убежать. Но у него хватило ума сдержаться. Нельсон продолжал наблюдать, как от противоречивых чувств меняются ее лицо и облик. Девушка шевельнулась, в ее движении сквозила нерешительность, и растерянность. Все же она не подошла.

Но ведь и не убежала. Нельсон был уверен, что хоть в чем-то поколебал ее подозрительность. Он нащупал место, где открывается банка, и нажал на него большим пальцем. Послышался свист, банка открылась, и в воздухе запахло подогреваемой с шипением пищей. Нельсон посмотрел на девушку и улыбнулся.

Может быть, он выдавал желаемое за действительное, но казалось, она теперь стояла на шаг или два ближе, чем когда он смотрел на нее последний раз до того, как начал открывать банку. Точно определить он не мог. Понюхал консервы, чтобы девушка видела, как это вкусно, и сказал:

– Свинина с фасолью. – Он снова протянул ей банку. – Я украл ее на патрульном складе несколько недель назад. Правда, вкусно пахнет? Нравится, а?

Но девушка все еще боялась, что это ловушка патрульных, что он схватит ее и отправит назад в мавзолей. Нельзя было ее винить. Нельсон медленно встал и отошел футов на десять в сторону, но так, чтобы между ними было по-прежнему футов двадцать, и аккуратно поставил банку на землю. Потом вернулся и сел на прежнее место у скалы, предоставив девушке решать, что делать.

Ему не пришлось долго ждать. Не сводя с него глаз, она, как зверек, приблизилась к еде, медленно нагнулась, готовая отреагировать на любое резкое движение с его стороны, и взяла банку. Выпрямилась и отошла на несколько шагов. Она ела руками, доставая из банки горячую пищу, и явно не боялась обжечься. Отправляла свинину в рот и тщательно облизывала пальцы. Ела быстро, как будто (шервые за несколько недель. И все время смотрела на него.

Нельсон успокоился. Теперь, даже если бы она потеряла бдительность, он уже не бросился бы к ней, не сделал бы ничего такого, что могло ее напугать. Он подождал, пока она поест и, встретившись с ней взглядом, улыбнулся. В одной руке она держала пустую банку, а другой вытирала рот. Около полминуты девушка смотрела на него, и он медленно сказал:

– Тебе понравилось? Да?

Девушка иолчала. Посмотрела сначала на него, потом на пустую банку. Нельсон догадывался, о чем она сейчас думает, и надеялся, что она ему поверит,

– Мы оба нужны друг другу, понимаешь?

В ответ она лишь неуверенно на него посмотрела,

– Одному здесь долго не протянуть. Рано или поздно одиночество тебя доканывает. Ты или сходишь с ума, или перестаешь быть осторожным, и тебя ловит патруль.

Девушка приоткрыла рот, быстро оглянулась, и снова посмотрела на Нельсона. Не отрывая от него взгляда, нагнулась и поставила банку на землю. Нащупывая ногами дорогу, с отведенной назад рукой, чтобы не наткнуться на дерево или скалу, она стала отступать к краю полянки. Подошла почти вплотную к деревьям, остановилась и снова пристально посмотрела на него.

Сгущались тени, была уже почти ночь, а ночи в этом краю наступали быстро. Лица девушки не было видно.

Вдруг она повернулась и скрылась за деревьями. Нельсон не пытался ни остановить, ни позвать ее. И то и другое не имело смысла и могло нарушить все его планы. Ничего подобного вовсе не требовалось.

Ночь он провел, укрывшись среди валунов, хорошо выспался и ка следующее утро встал отдохнувшим.

Поблизости он нашел ручеек и умылся, чтобы стряхнуть остатки ночного скэ. Утро было ясное, солнце припекало, дул прохладный легкий ветерок. Нельсон чувствовал себя прекрасно. Он бь: л жив и готов встретить наступающий день. А прежде всего позавтракать.

Из рюкзака он достал еще одну банку со свининой и фасолью и открыл ее. Консервов, как он заметил, почти не осталось. Запасы подходили к концу. Завтракая, он не торопясь обдумывал, что предпринять.

Выход, конечно, оставался только один. Добывать пищу можно охотой, но это, в лучшем случае, занятие временное, ведь охотник вынужден находиться в какойто ограниченной местности. Того же требует и сельсквс хозяйство, только в еще большей степени. Ферма занимает территорию гораздо меньшую, чем охотничий участок, и с нее уж тем более никуда не уйти. Кроме того, на ферме должны быть какие-то постройки – держать запасы на зиму. А все это значит, что тебя неизбежно – и наверняка очень быстро – найдет патруль. Нет, из всех вариантов приемлем только один, его подсказывал Нельсону многолетний опыт. Найти патрульный склад и украсть еду оттуда.

Весь – вопрос, конечно, сводился к тому, где и когда это сделать. Один патрульный пост находился недалеко от того места, где сейчас остановился Нельсон, поэтому естественно было ограбить его. У Нельсона было несколько лучевых пистолетов, точнее – три, а поскольку патруль может улавливать образующиеся при Выстреле продукты сгорания на расстоянии мили, даже если стрелять не на полную мощность, безопаснее всего стрелять по самим патрульным. Честно говоря, ему даже нравились эти стычки. Патрульные, так же как и он, были «неспящими», они никогда не видели электронных снов, уготованных, за небольшим исключением, всем жителям земли. Они не спали, погруженные с семнадцати лет в ванны с питательным раствором, и не жили воображаемой жизнью, созданной по потребностям каждого «спящего». Из миллиардов землян таких «неспящих» было лишь несколько сотен. В основном, конечно, патрульные, но в том числе и бунтовщики.

Бунтовщиком был Нельсон, так же как и та девушка, которую он встретил вчера. Бунтовщиками были Эдна, Сэмми, Джин, Гарднер и, может быть, десяток других, кто встречался ему с тех пор, как он, еще совсем мальчишкой, почувствовав опасность, бежал из Коммуны.

Вот уже около двух с половиной веков почти все жители Земли воспитывались в коммуне, ничего не ведая о своих родителях. В коммунах людей растили, обрабатывали их сознание, соединяли в пары, а потом отправляли «спать». Скорее всего, родители Нельсона еще находились там, погруженные в забытье и давно позабывшие друг друга и своего сына – все это принадлежало грубой действительности, которой они не могли управлять. Во «сне» же человек создавал себе желаемый мир. Хоть и искусственный. Да, это была утопия, в высшей степени индивидуализированная и лишенная конфликтов– она их попросту исключала. Но все-таки искусственная. А раз вселенная настоящая, думал Нельсон, значит, ничто искусственное не сможет ей долго противостоять. Потому он и убежал из Коммуны, не дал поместить себя в питательный раствор, в котором «спящие» доживали свои бессмысленные жизни. Само существование Нельсона опровергало их псевдоутопию, и он должен был ее уничтожить. Они видели в ней индивидуальность. Он же бесхребетность.

Над его годовой до самого горизонта простиралось голубое небо, уходящее к далеким голубоватым звездам. Нельсона охватила тоска, когда он, закинув голову и глядя в дневное небо, пытался разглядеть эти звезды.

Ему следовало быть там, далеко-далеко, вместе с первопроходцами, преобразователями вселенной, с теми, кто прокладывает новые пути людям развивающейся цивилизации, которым давно уже нет дела до «спящих» на родной Земле. Но нет, решил он. Находясь там, он не мог бы служить человечеству так же, как оставаясь здесь. Да, «спящие» отрешены от мира, но Нельсон помнил, что это все-таки люди. И он знал, что должен как-то победить их сон. Пока с теми, кто лежит в своих гробах и видит бесконечные сны, не случилось несчастья, пока на них не обрушилась грубая реальность.

А что, если космические путешественники вернутся?

Что, если иная цивилизация возникнет в какой-нибудь системе, подобной солнечной, сумеет выйти в космос и отправит своих посланцев в неизведанные миры, например, в наш, и они обнаружат Землю и ее спящих в неведении жителей? Смогут ли сны спасти землян тогда?

Нельсон поежился под бременем возложенного на него долга и почувствовал, что проголодался. Он вытащил из рюкзака банку консервов и начал ее открывать, но тут вспомнил про девушку и вынул еще одну банку.

Нажал на обе крышки и они отлетели – запахло подогреваемой едой.

Нельсон нагнулся вперед и, дотянувшись до плоского камня, поставил на него одну из банок, потом откинулся и стал руками есть свой завтрак. Полуобернувшись, краем глаза он заметил девушку футах в пятнадцати от него, она стояла в напряженном ожидании, готовая отскочить в сторону при малейшей опасности. Нельсон отвернулся и с увлечением принялся за еду.

– Приятно утром поесть, – сказал он немного спустя, демонстративно проглатывая большой кусок тушенки и слизывая с пальцев соус. В ее сторону он не смотрел.

– Меня зовут Глиннис, – вдруг услышал он.

Голос был неуверенный, с еле заметным оттенком враждебности, но все же он показался Нельсону нежным, мелодичным и звонким, только вряд ли он мог об этом, судить, ведь ему так давно не приходилось слышать женского голоса.

– Глиннис, – медленно повторил он. – Хорошее имя. А меня Хэл Нельсон. Я вчера тебе говорил.

– Я помню. Это мне? – она, конечно, имела в виду консервы.

Хэл Нельсон повернулся и взглянул на нее. Девушка все еще стояла у дерева.

– Тебе, – ответил он.

Она сделала шаг вперед, остановилась и посмотрела на него. Нельсон снова принялся за завтрак.

– Не надо бояться, Глиннис. Я не сделаю тебе ничего плохого.

Было неприятно, что она не называет его по имени, а ему так этого хотелось.

– Я знаю, – ответила она и замолчала. – Я отвыкла от людей.

– Одной быть плохо – вокруг звери, еду достать трудно, и патруль ловит «неспящих». У тебя когда-нибудь были с ним стычки?

Девушка уже сидела рядом и ела. Она отвечала с перерывами, жадно заглатывая консервы.

– Я их видела один раз. Они меня не заметили. А то поймали бы и забрали с собой.

– А сама-то ты откуда? Как здесь очутилась?

Сначала ему показалось, что девушка не услышала его вопроса. Она была вся поглощена едой, по-видимому, окончательно убедившись, что он ей друг. Наконец ответила:

– Тут жила наша семья. Мои родители были фермерами. Я родилась здесь, но мы все время переезжали. А потом папа устал переезжать, и мы построили ферму. Там, в долине, – она показала куда-то на юг, – родители посеяли хлеб, посадили картошку, пытались держать скот. В основном коз. Но нас нашел патруль.

Цельсон кивнул. Ему стало горько – он понял, что произошло. Ее отец шел сколько мог, пока, наконец, жизнь не сломила его; он махнул на все рукой и сделал последний роковой привал. Скорее всего, он был уже почти готов сдаться, и держался только, чтобы не поссориться с семьей и не признать себя побежденным.

– Спаслась ты одна? – спросил Нельсон.

– Угу. Всех остальных увезли, – она говорила спокойно, заглядывая в байку: не осталось ли там еще консервов. – Я была в поле и вдруг увидела патруль. Я спряталась в высоких колосьях, а потом удрала в лес– и меня не нашли. – Она снова заглянула в банку и, удостоверившись, что там ничего нет, поставила ее.