Текст книги "Мистериум"
Автор книги: Роберт Уилсон
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
И всё же он боялся того, что мог услышать или почувствовать; этот страх был словно дверь, открывшаяся в какие-то глубинные области его тела. Он пялился в темноту палатки. Ничего не было видно. И ничего не слышно, кроме шума ветра в деревьях. Ветви стонали от холода. Снаружи холодно. Его ноздри ощущали, как холоден воздух, которым он дышит.
Там ничего нет, убеждал себя Говард, кроме, может быть, енота или скунса, пробирающегося через кустарник.
Он перевернулся на спину и открыл крови путь к онемевшей руке. Боль, по крайней мере, отвлекла его. Он закрыл глаза, открыл их, снова закрыл. Сон внезапно оказался ближе, чем он считал возможным, взрезая его тревогу, словно наркотик. Он сделал глубокий судорожный вдох, очень похожий на зевание.
Потом он снова открыл глаза, чтобы в последний раз удостовериться, что всё в порядке, и увидел свет.
Это был рассеянный свет, отбрасывающий тени деревьев на ткань палатки. Сначала свет был едва заметен, потом стал ярче. Солнце, растерянно подумал Говард. Должно быть, рассвет.
Но свет двигался слишком быстро, чтобы быть солнцем. Три тени проплыли по ткани над ним, как фигуры идущих людей. Свет, или, точнее, его источник, двигался через лес.
Он потянулся за очками и не нашёл их. Без очков он слеп. Он помнил, как сложил их и положил где-то на пол палатки – но где? Он ещё не до конца проснулся; голова туго соображала. Он встревожено зашарил по полу. Может, он ночью перевернулся и улёгся на них; может быть, не дай Господь, очки сломались?
Оправа, когда он её коснулся, была холодна и хрупка, как тонкий фарфор. Он торопливо нацепил очки на нос.
Свет стал ярче.
Фонарь, подумал Говард. Кто-то бродит по лесу с фонарём. Палатка и тент были ярко-оранжевого цвета, их невозможно не заметить. Его могли увидеть, возможно, уже увидели. Он расстегнул молнию спального мешка до самого низа, чтобы не запутаться в нём, когда они придут – кто бы эти они ни были.
Звук расстёгиваемой молнии был оглушителен в окружающей тишине. Говард выбрался из мешка и съёжился в углу палатки, где входной клапан открывался на холодный наружный воздух, готовый вскочить в любую секунду.
Однако тени на палатке достигли минимальной длины и снова начали расти; свет мало-помалу мерк, пока не пропал совсем.
Говард прождал ещё четыре или пять минут, показавшихся вечностью. Теперь темнота снова стала непроницаемой. Он не видел даже поднесённой к глазам руки, что в очках, что без.
Он глубоко вдохнул, открыл клапан палатки и выполз наружу.
Ноги подкашивались, но ему удалось встать.
Он мог видеть смутные силуэты деревьев на фоне затянутого облаками неба, слегка подсвеченного слабым светом Ту-Риверс. Здесь не было ничего угрожающего – по крайней мере, никакой очевидной угрозы. Никаких следов того, что только что прошло мимо, за исключением странного едкого запаха, который быстро рассеивался. Воздух был холоден и пропитан поднимающимся от земли туманом.
Он неуверенно отошёл от палатки на десять шагов, внезапно ощутив давление в мочевом пузыре, и облегчился под деревом. Так какого же чёрта здесь произошло? Что он видел? Фонарь, автомобильные фары? Но звуков никаких не было. Даже звука шагов. Конечно, подумал он, люди видят в лесу всякие чудны́е вещи. Болотный газ. Шаровые молнии. Кто знает? Важно лишь то, что оно ушло, что он остался незамеченным.
Вероятно, остался незамеченным, поправил он себя. Но даже если его и видели, он ничего не мог с этим поделать. Только лечь спать и с утра двигаться дальше.
Он уже достиг состояния неуверенного успокоения, когда второй огонь замерцал на вершинах сосен.
В этот раз он не был так напуган. В этот раз он видел, что происходит. Он скрючился под молодым клёном и смотрел, как это не имеющее видимого источника мерцание поднимается из окутанной туманом чащи в нескольких десятках ярдов от него.
Самое жуткое, думал Говард, что всё это происходит в полной тишине: как может что-то настолько яркое двигаться по лесу, не шурша подлеском? И эта плавность движений. Скольжение. Тени, длинные, как дом, вились среди деревьев.
Говард припал к земле, погрузив одну руку в лесную подстилку, словно ища поддержки. В этот раз он чувствовал себя безучастным наблюдателем, полностью сосредоточенным и лишь немного напуганным.
Свет неуклонно приближался. Сейчас, подумал он, сейчас он обогнёт тот бугорок, и я его увижу…
И он увидел – и невольно ахнул, поражённый благоговейным трепетом, от которого перехватило дыхание.
Свет и правда не имел источника. Он каким-то образом и был собственным источником. Свет был материальным; он имел размер. Свет оказался туманностью десяти или пятнадцати футов высотой, яркости почти слепящей, но всё же позволяющей его рассмотреть. Это была не сфера; свет имел форму, не очень хорошо различимую, но в принципе напоминающую человека – голова, руки, туловище, ноги. Однако эти черты были непостоянны; они сплетались, как дым, растворялись в воздухе и снова проявлялись. Внутри пятна света пульсировали цветные прожилки.
Оно приближалось. Однако близость не означала, что его становилось лучше видно. Края размывались; теряли чёткость. Оно двигалось, словно пламя; Говард внезапно испугался, что если оно подойдёт совсем близко, то обожжёт его.
Оно остановилось в нескольких ярдах.
У видения не было видно глаз. Тем не менее, Говард был убеждён, что оно смотрит прямо на него – что его рассматривает некий сложный холодный разум, наплывающий на него и проникающий в него медленным потоком.
А затем оно просто двинулось дальше – скользнуло мимо него и прочь за сплетение древесных ветвей.
Говард не шевелился. В лесу были и другие огни, не так близко, но неподалёку, каждый из которых отбрасывал собственную решётку теней на массу деревьев. Лес был населён этими штуками, и каждая из них следовала по какой-то неторопливой орбите. Господи, подумал Говард. Желание помолиться вдруг стало непреодолимо сильным. Господи, Господи…
∞
Он смотрел, пока все источники этого туманного света не удалились и снова не наступила подлинная тьма.
Затем – кость за костью, скрипя сухожилиями – он поднялся с земли и выпрямился.
Задувал холодный ветер, но небо вроде было уже не так густо обложено облаками. За восточным краем леса оно было чернильно-синим. Рассвет, подумал Говард. Вон та яркая звезда – должно быть, Венера.
Он, спотыкаясь, вернулся к палатке, не испытывая никаких эмоций помимо бессловесной благодарности за тот факт, что он до сих пор жив.
∞
Он проснулся через несколько часов под проникающим сквозь оранжевый нейлон холодным светом солнца. Тело болело, а мысли разбегались и путались.
Пора бы начать думать как учёный, обругал себя Говард. Ищи центр проблемы.
Или просто продолжай двигаться. Пройди мимо разрушенных лабораторных зданий, углубись в лес и иди на юг до самого Детройта или что там в этом мире вместо Детройта; иди, пока не найдёшь место, в котором можно затеряться среди людей, или пока не умрёшь – смотря что произойдёт раньше.
Фундаментальный вопрос, широта которого почти исключала ответ, был: Почему? Так много всего случилось в Ту-Риверс, так много громадных, ошеломляющих событий. И все они связаны, полагал он; все являются частями некоей причинной цепи, и ему лишь нужно её распутать. Очевидно, что город переместился каким-то невообразимым способом поперёк времени, но почему? Оказался в мире, полном архаичных технологий и извращённых религиозных войн, но почему? Почему, из всех возможных мест – именно сюда? И эти светящиеся формы ночью в лесу – что это?
Как всё это соединить одной линией?
Он сложил палатку, собрал рюкзак и пошёл по тропе на восток.
∞
Солнечный свет разогнал облака на подёрнутом дымкой востоке. Говард перебрался через ручей в самом мелком месте, где холодная прозрачная вода текла поверх обломков гранита. Хотел бы он, чтобы голова лучше соображала. У него кончилась еда; он был голоден, и чувствовал головокружение.
Ему казалось логичным двигаться в самое сердце кризиса, через незастроенные земли оджибвейской резервации к руинам Лаборатории физических исследований. Через тайну к откровению. Возможному. Когда настанет время.
Прошлой ночью эти леса населяли призраки. Сегодня, при свете дня, эти воспоминания казались смехотворными. И всё-таки что-то здесь было, невидимое, но частенько ощутимое, словно одержимость духом. Он чувствовал, что его дядя идёт вместе с ним: Стерн как дух-хранитель. Да, это не научно. Но именно так ему казалось.
∞
Лес начал редеть. Говард стал более осторожен. Он вышел на лесовозную дорогу, соединяющую научный комплекс с шоссе. Дорогу расширили для нужд военных. Он дождался, пока мимо проползёт армейский грузовик; его примитивный двигатель оглушительно ревел в тишине леса. Затем он пересёк разбитую мокрую дорогу и пошёл вдоль неё под прикрытием частокола невысоких сосен.
Наконец, он достиг холма, с которого давным-давно наблюдал, как лестничная команда шефа Халдейна двигалась за завесой синего света. Здесь дорогу пересекала другая колея. Она, похоже, вела к более высокой точке гряды, и Говард пошёл вдоль неё через заросли ягодников и сосен, потея под своим бушлатом. Уже перевалило за полдень, и на солнце было тепло.
Он вышел на вершину холма. Лаборатория физических исследований Ту-Риверс находилась на равнине у его подножия. Говард опасался, что будет слишком заметен на этом возвышенном месте. Он сбросил рюкзак и оставил его под деревом. Склон здесь был крутой, так что Говард лёг на живот на самом его краю и заглянул вниз, под уклон, заваленный валунами и заросший дикими травами.
Разрушенные здания по-прежнему покрывал купол переливающегося света. Они выглядели так же, как Говард запомнил их в июне. Центральный бункер перестал дымить, однако больше ничего не изменилось – территория словно застыла под световой витриной. Единственный вяз среди жилых зданий для персонала сохранил все свои листья.
Дул ветер, по крайней мере, здесь, на холмах, однако дерево стояло, не шелохнувшись.
Следы людской активности наблюдались лишь вне светового периметра. Очевидно, военных очень интересовала Лаборатория физических исследований Ту-Риверс. Легко понять, что это место является центром того, что случилось в Ту-Риверс, и этот постоянный клубок света привлекал внимание каждого. Солдаты установили проволочный забор по его периметру. За ним поставили палатки и возвели пару жестяных ангаров. Контраст был поразительный. Внутри купола всё осталось нетронутым. Снаружи – трава втоптана в грязь, кюветы превращены в отхожие места, мусор сложен в огромные кучи.
Его внимание было так сосредоточено на научном комплексе, что он не слышал шагов за спиной, пока они не приблизились почти вплотную. Он перекатился на спину и сел, готовый метнуться под прикрытие деревьев.
Клиффорд Стоктон смотрел на него из-за толстых линз очков. Он дважды моргнул. Затем протянул мятый бумажный пакет.
– Мой ланч, – сказал он. – Можете поесть, если хотите.
∞
– Как ты узнал, что я не солдат? – спросил Говард. Они сидели в тени в нескольких метрах он склона.
– Вы не похожи на солдата, – ответил мальчишка.
– Откуда ты знаешь?
– Вы не так одеты.
– Я мог быть не в форме. Переодетый для маскировки.
Мальчишка внимательно его осмотрел. Потом покачал головой:
– Тут дело не только в одежде.
– Ну ладно. Но тебе всё равно нужно быть осторожнее.
Клиффорд кивнул.
Мальчишка оставил велосипед прислонённым к дереву. Он предложил Говарду половину сэндвича, завёрнутого в коричневую бумагу, и холодной воды из термоса. Говард взял этот поход запас воды, две бутылки из-под кока-колы, засунутые в глубокие карманы бушлата, но она почти вся уже вышла. Он отпил из термоса и сказал:
– Спасибо.
– Меня зовут Клиффорд.
– Спасибо, Клиффорд. Я Говард.
Мальчишка протянул руку, и Говард пожал её.
Затем они ненадолго сосредоточились на еде. Сэндвича, конечно, было на один укус, но это было лучше того, чем Говард питался последнее время. Хлеб из какого-то сорта муки крупного помола, и какого-то мяса, возможно, из армейского пайка – неплохо, когда голоден. А он в самом деле очень проголодался.
Он покончил с сэндвичем и облизал жил с пальцев.
– Клиффорд, ты уже бывал здесь раньше?
– Несколько раз.
– От города долго педали крутить?
– Да.
Говарду было легко с этим мальчишкой. Возможно, из-за его очевидной близорукости или общей серьёзности, но он напоминал ему о его собственном детстве. Одного взгляда на Клиффорда достаточно, чтобы сказать, что он относится к тому типу мальчишек, что собирают коллекцию монет, или жуков, или комиксов; что он слишком много смотрит телевизор и читает слишком много книг.
Его глаза были прищурены и насторожены, но Говард полагал, что это естественно; сейчас все были настороже.
– Насколько здесь безопасно? – спросил он.
– Из долины сюда долго добираться. Я ни разу не видел здесь солдат. Они обычно остаются рядом с грузовиками.
– Ты часто сюда приезжаешь?
– Может, раз в неделю. Как вы сказали – сюда ехать долго.
– А зачем вообще сюда приезжать?
– Чтобы узнать, что случилось. – Мальчишка задумчиво посмотрел на Говарда. – А вы здесь зачем?
– По той же самой причине.
– Вы пришли из города пешком? – Говад кивнул. – Долго же пришлось идти.
– Ага.
– В первый раз?
– Да, – сказал Говард. – По крайней мере, с тех пор, как появились танки.
– Сегодня спокойно.
– Разве так не всегда?
– Нет. Иногда больше прокторов или больше солдат.
Говард моментально заинтересовался, но не хотел пугать мальчика. Он собрался с мыслями.
– Клиффорд, ты можешь рассказать, что они тут делают? Это может быть важно.
Клиффорд задумался. Он смял обёртку от сэндвича в плотный шарик и забросил его в тень деревьев.
– Сложно сказать. Без бинокля много не разглядишь. Иногда фотографируют. Пару раз я видел, как солдат посылали внутрь.
– Что? В лабораторию?
– В одно из зданий.
– Покажи мне, в какое именно.
Они подползли к краю склона. Мальчишка указал на высокое сооружение у ближнего периметра автостоянки: здание администрации.
Говард вспомнил шефа Халдейна и его пожарных в первый день после перемещения. Они решились углубиться внутрь радиуса на несколько метров и вернулись бормочущими о чудовищах и ангелах… и больными, вспомнил Говард, возможно, даже более больными, чем им казалось. Халдейн умер в сентябре, и симптомы напоминали неконтролируемую лейкемию.
– Странно, что они смогли туда войти.
– На них была специальная одежда, – сказал Клиффорд, – вроде водолазных костюмов, со шлемами. Они вошли туда, а потом вышли.
– Несли что-нибудь с собой?
– Коробки, картотечные ящики. Книги. Иногда трупы.
Трупы, подумал Говард. Комплекс был не так пуст, как казалось. Разумеется, нет. Здесь погибли люди… большинство в своих постелях, не на виду.
– Они очень хорошо сохранились, – добавил Клиффорд.
– Кто?
– Трупы.
– Клиффорд, как ты мог это разглядеть с такого расстояния?
Мальчик какое-то время молчал. Что-то задело его в этой фразе. Избегая смотреть Говарду в глаза, Клиффорд, наконец, заговорил:
– У мамы есть друг. Солдат. Приходит иногда. Это он нам приносит хлеб для сэндвичей. Иногда шоколадку. – Клиффорд пожал плечами, явно испытывая неловкость. – Он, в общем-то, неплохой человек.
– Понимаю. – Говард тщательно следил, чтобы его слова звучали нейтрально. – И он что-то рассказывает?
Мальчик кивнул.
– Обычно за завтраком. Любит похвастаться.
– Он был здесь?
– Был, когда выносили труп. Сказал, что он будто только что умер. Никакого разложения. – Снова пожатие плеч. – Если, конечно, не врал.
– Клиффорд, это может быть важнее всего. Ты помнишь ещё что-нибудь из его рассказов? Что-нибудь о том, что они там ищут или что нашли?
Мальчишка устроился на гранитной плите поодаль от края склона.
– Он не слишком много рассказывал. Думаю, ему и нельзя было. Сказал, что люди, когда выходили оттуда, даже в костюмах, то говорили о странных вещах, что там видели. Они не могли там оставаться слишком долго или заходить слишком далеко. Они от этого болели. Кое-кто из тех, что вошли туда первыми, умерли.
Говард снова подумал о лейкемии шефа Халдейна.
– А ночью, – продолжал Клиффорд, – все уходят. На ночь здесь никто не остаётся. Потому что всё становится ещё более странным.
– Как именно странным?
Мальчик пожал плечами.
– Это всё, что я помню. Люк правда не слишком много болтает. В основном жалуется на прокторов. Он их ненавидит. Большинство солдат их ненавидит. Это прокторы продолжают посылать туда людей; солдаты просто исполняют приказы. Люк говорит, что солдатам приходится идти на такой риск, потому что прокторы решили, что это важное место. – Мальчик помолчал, словно бы обдумывая сказанное. – Но оно ведь правда важное, да? И потому вы здесь.
– Да, – ответил Говард. – Потому я здесь.
Мальчишка отвернулся. Он выглядел очень маленьким на фоне синего простора неба. Над обрывом задувал ветер.
– Так много всего произошло, – сказал Клиффорд. – Никто не знает, где мы на самом деле – где оказался весь город. Но кажется, что дом остался где-то очень далеко. – Он повернулся к Говарду, отчаянно хмурясь. – Я не знаю, что тут случилось, но трудно поверить, что кто-то сможет такое исправить.
Говард смотрел на лес за разрушенными зданиями, где земля оджибвеев незаметно переходила в древнюю сосновую чащу. Холмы уходили к горизонту и терялись в осенней дымке. Было бы так легко шагнуть в эту даль. Умереть или найти новую жизнь. Уйти.
– Может быть, исправить можно, – сказал он. – Я попробую.
∞
Он вытянул из Клиффорда всё, что тот знал, и когда мальчишка сел на свой велосипед и укатил прочь, Говард нарисовал грубую схему комплекса, оценил расстояния и грубо прикинул окружность светового купола.
Он перешёл через шоссе до наступления темноты и провёл ещё одну ночь в лесу неподалёку от города; ничто не тревожило его сон.
Он оставил своё походное снаряжение, завёрнув его в тент от палатки и закопав в кучу листьев – когда-нибудь он снова сюда придёт – и вернулся домой через город. От него разило потом и страшно хотелось пить, однако он успел добраться до своего подвала до начала комендантского часа.
Говард прибыл в этот новый мир практически без ничего. Всё его имущество помещалось в единственной холщовой сумке, засунутой за водонагреватель в доме Кантвеллов. Он достал сумку и открыл её. Внутри было совсем немного вещей. Записные книжки, журнальные статьи, которые он планировал прочесть, его свидетельство о рождении, служебное удостоверение… и это.
Говард достал его из сумки и осмотрел под светом лампы. Единственный лист канареечно-жёлтой бумаги, вырванной из блокнота. На листе было написано: Стерн. И телефонный номер.
Глава шестая
Милош Фабрикант был самым старшим в батальоне учёных, которому была поручена разработка нуклеарной бомбы.
Каждый день, если позволяла погода, он ехал на велосипеде от своего дома – унылого бункера, полного унылых мужчин-физиков – к своему месту работы, офису в одном из пяти огромных зданий, стоящих на унылой плоской равнине где-то в глубине северной Лаврентии.
Каждый день он приходил к одному и тому же выводу: всё здесь слишком большое. Детали ландшафта, небо, произведения человеческих рук. В самом деле, здесь находилась крупнейшее рукотворное сооружение, когда-либо созданное человечеством, гигантское квадратное здание, полное ваккумных калютронов – он проезжал мимо него по равнине, залитой гладким чёрным асфальтом под небом, грозящим пролиться дождём.
За год, прошедший с тех пор, как работа началась всерьёз, Фабрикант перестал удивляться этому памятнику тщеславия человека и природы. К следующему дню Вознесения ему исполнится семьдесят, и то, что теперь его радовало – одно из его маленьких личных удовольствий – было гораздо проще: то, что он всё ещё способен проехать эти ежедневные две мили на велосипеде. Крутя педали, он ощущал себя атлетом. У него были коллеги возрастом едва за сорок (к примеру, этот боров Моберли, инженер-материаловед), у которых не хватило бы дыхания и на половину пути. Катя сквозь мрачные сны войны на дребезжащем велосипеде, Фабрикант чувствовал себя способным жить вечно.
Он был физиком, однако великие физики, как гласила легенда, достигают вершин до тридцати. Может быть, и так, думал Фабрикант. Его настоящая работа больше касалась администрирования, чем теории. Он был администратором, который, тем не менее, разбирается во всех деталях проекта и который способен увидеть его во всей его изумительной и ужасной красоте.
Он многие годы занимался нуклеарной физикой. Он вспомнил примитивные лаборатории Тербонского[13]13
Тербон – Terrebonne – город в Квебеке к северу от Монреаля.
[Закрыть] университета, ещё до того, как на всё легла печать военной необходимости. Там они вместе с ещё одним физиком, Паризо́, наполнили алюминиевую сферу урановой пылью и тяжёлой водой и погрузили её в бассейн – бассейн старого спорткомплекса; новый тогда только-только построили. Получился примитивный нуклеарный котёл, в котором впервые в лабораторных условиях достигался коэффициент размножения нейтронов больше единицы. Однако алюминиевая сфера протекала, и когда в бассейне спустили воду, уран загорелся. Был взрыв – химический, слава Богу, не нуклеарный. Старый спорткомплекс сгорел дотла. Фабрикант опасался, что потеряет контракт; однако статья, которую он написал, принесла ему учёную премию, а университет, как ему рассказывали, получил очень неплохую страховку.
Однако подобные продуктивные промахи больше не допускались. Теперь Фабрикант проводил свои дни, договариваясь с экономикой войны, находя баланс между её поразительной щедростью и ещё более поразительной скаредностью. К примеру: десять тысяч фунтов меди для калутронов. Никаких проблем. Но вот заказ на скрепки лежит невыполненным уже полгода.
Есть сверхчистое серебро, но нет туалетной бумаги.
И все эти бесконечные заявки проходили через офис Фабриканта, который также проводил экскурсии для армейских офицеров-снабженцев и бесчисленных неформальных ревизоров Бюро, ставящих под сомнение любые траты «на науку», даже в проекте по разработке новых видов вооружений.
Он оставил велосипед в кладовке уборщицы, поднялся на два этажа и поздоровался с Цилей, своей секретаршей. Она неубедительно улыбнулась в ответ. Офис Фабриканта выходил окнами на запад, бо́льшую часть вида загораживали другие здания, гигантские серые коробки, изборождённые струями дождя. За ними же – тундра. Дымоходы изрыгали в туманный воздух струи пара.
Он просмотрел приготовленный Цилей распорядок дня. Всё утро отведено для единственной встречи с проктором, прилетевшим из столицы: цензором по имени Бизонетт. Тема встречи не указана. Ещё одно церемониальное мероприятие, устало подумал Фабрикант. Подходящая перспектива для унылого утра: водить хромоногого лысого бюрократа, не понимающего по-английски, мимо диффузионных камер. Он вздохнул и принялся репетировать речь на своём сомнительного качества французском. Le reacteur atomique. Une bombe nucleaire. Une plus grande bombe.[14]14
Атомный реактор. Ядерная бомба. Самая большая бомба.
[Закрыть]
∞
Было ли злом, задумывался иногда Фабрикант, даже размышлять о создании такого оружия?
Военные не понимали сути проекта. Им сказали «столько-то и столько-то тысяч тонн тротила». И они подумали: «О, здоровая бомба».
Но это было не так. Фабрикант ощущал её потенциал, имел о нём, вероятно, наиболее ясное представление среди своих коллег. Высвобождение энергии, заключённой в материи, означало вмешательство в природу на самом фундаментальном уровне. В конце концов, нуклеарное деление – это прерогатива звёзд, а разве звёзды не принадлежат одному лишь Богу?
«Если бежит он на запад, то находит огонь. Поворачивает на юг – находит огонь. Поворачивает на север, и огонь снова встречает его. И на востоке он не находит пути к спасению, ибо кто не нашёл его в день воплощения, не найдёт его и в судный день». Книга Фомы Неверующего – Фомы Скучнейшего, как Фабрикант о нём думал, когда заучивал её стихи в средней школе. Гибель во всех четырёх концах света. Фабрикант задумывался, не стал ли он рукою Фомы, создавая источник того самого завершающего пламени.
Однако испанцы давили на западную границу, и новости были не такие радужные, как старалось представить их радио, и Республика стоила того, чтобы её защищать – при всех её недостатках, считал Фабрикант, она, по крайней мере, была местом, где две расы, французов и англичан, достигли модуса вивенди; она была либеральнее европейских монархий с их националистическими ересями или римским язычеством. Так что да, ещё бо́льшая бомба, изрыгающая пламя, способная, возможно, уничтожить Севилью или какой-нибудь военный порт вроде Малаги или Картахены. И тогда война закончится.
Он очнулся от своих размышлений над остывшей чашкой кофе, когда Циля представила ему цензора, месье Бизонетта. Высокий, с ёжиком белых волос, глаза утонули в морщинистой плоти. Руки с длинными пальцами: аристократические, подумал Фабрикант. Проклятые французы. Во время Консолидации не принималось никакого официального решения насчёт того, что англичане возьмут под контроль гражданское правительство, а французы будут доминировать в религиозной иерархии – но так получилось впоследствии, постоянное противостояние, ставшее конституционной традицией. Каким-то чудом и через 150 лет перемирие сохранялось.
– Bonjour, – сказал Фабрикант. – Bonjour, Monsieur Bisonette. Qu’y a-t-il pour votre service?[15]15
Добрый день. Добрый день, месье Бизонетт. Чем могу служить?
[Закрыть]
– Мой английский вполне адекватен, – сказал цензор.
Имея в виду «лучше, чем ваш французский». Что, собственно, было правдой. Фабрикант испытал облегчение, стараясь не подать виду.
– Очевидно, более чем адекватен. Простите меня, господин цензор. Пожалуйста, присядьте и скажите, чем я могу быть вам полезен.
Цензор, у которого при себе был кожаный чемоданчик, наградил Фабриканта улыбкой, которая вновь оживила его опасения.
– О, очень многим, – ответил цензор.
∞
Циля принесла кофе.
– Ваша работа здесь посвящена сепарации урана, – сказал месье Бизонетт, консультируясь со стопкой бумаг, которые он достал из чемоданчика. – Конкретно, выделению изотопа уран-235 из природной руды.
– Именно, – подтвердил Фабрикант. Цилин кофе был густ и горяч, почти в турецком стиле. Тонизирует в северных холодах. Излишек его вызывал у Фабриканта тахикардию. – В конечном итоге мы хотим достичь каскадной реакции нуклеарного деления атома посредством высвобождения нейтронов. Чтобы этого добиться… – Он взглянул на Бизонетта и запнулся. Цензор взирал на него со скучающим презрением. – Простите. Продолжайте, пожалуйста.
Это могло быть серьёзно.
– Вы испытываете три способа очистки, – произнёс Бизонетт. – Газовая диффузия, сепарация электромагнитным полем и центрифугирование.
– Для этого и построен наш комплекс, цензор. Если вы хотите увидеть, как работает…
– Электромагнитный и центрифугационный проекты должны быть остановлены и закрыты. Диффузионный продолжится с некоторыми улучшениями. Вам пришлют чертежи и инструкции.
Фабрикант пришёл в ужас. Он не мог говорить.
– У вас есть возражения, – мягким голосом спросил Бизонетт?
– Господи! Возражения? Чьё это решение?
– Ведомства по военным делам. С согласия и одобрения Bureau de la Convenance.
Фабрикант не мог скрыть своего негодования.
– Нужно было проконсультироваться со мной! Цензор, я не хочу никого обидеть, но это абсурд! Мы ведём три процесса одновременно с целью определить наиболее продуктивный и целесообразный среди них. Мы этого пока не знаем! Я признаю́, что диффузионный способ подаёт надежды, но с ним всё ещё есть проблемы – чудовищные проблемы! Диффузионные барьеры – наиболее очевидный пример. Мы пробовали никелевую решётку, но трудности…
– Барьерные трубки уже находятся в производстве. Вы должны получить их к декабрю. Детали будут описаны в документации.
Фабрикант открыл было рот, но потом закрыл его. Уже в производстве! Откуда взялось это знание?
Потом его осенило: очевиднейшее объяснение.
– Существует другой проект, да? Они нас опередили. Они достигли приемлемого уровня обогащения.
– Что-то вроде того, – ответил месье Бизонетт. – Но нам нужно ваше сотрудничество.
Конечно. Бюро, должно быть, финансировало собственную исследовательскую программу, лицемеры. Избыточность военного времени. Господи, подумал Фабрикант, сколько ресурсов впустую!
И – надо признать, он был пристыжен тем, что его обошли на финишной прямой, что где-то в другом месте все его проблемы были решены.
Он взглянул на чашку кофе, но аппетит уже улетучился.
– Теперь о самой бомбе, – продолжил Бизонетт. – У вас есть предварительные наброски?
Фабрикант сделал усилие, чтобы прийти в себя. Ну почему прокторы должны всегда лишать человека его достоинства?
– Что-то вроде нуклеарной пушки, – ответил он Бизонетту. – Говорить об этом пока рано, но обычная взрывчатка должна уплотнить обогащённый уран…
– Взгляните сюда, – сказал Бизонетт и протянул ему чертёж в разрезе чего-то, что Фабрикант поначалу принял за футбольный мяч.
– Оболочка содержит вот эти ячейки с взрывчаткой. Ядро – полая сфера из плутония. Я не теоретик, месье Фабрикант, но в документации всё объясняется.
Фабрикант уставился на чертёж.
– Допуски…
– Весьма строгие.
– Не то слово! Вы можете их соблюсти?
– Нет. Вы можете.
– Но это не прошло испытаний!
– Оно сработает, – ответил Бизонетт.
– Откуда вы знаете?
Цензор опять улыбнулся своей таинственной улыбочкой.
– Считайте, что знаем, – сказал он.
∞
Фабрикант ему поверил.
Он сидел один в своём офисе после того, как цензор ушёл. Он был ошеломлён и обездвижен.
Его сделали бесполезным в течение – сколько прошло? – в течение часа.
Хуже того, всё казалось даже слишком реальным. Эти чертежи свидетельствовали о том, что проект будет продолжен; уверенность в этом цензора была несомненной. Атом будет расщеплён; пламя вырвется на волю.
Фабрикант, даже не будучи религиозным в общепринятом смысле, тем не менее содрогнулся от этой мысли.
Они разорвут само сердце материи, думал он, и результатом обязательно будет разрушение. Теологи вели споры о mysterium coniunctionis, мистерии объединения: в Софии Ахамот – мужчины и женщины в идеальной андрогинии; в природе – частицы и волны, несколлапсированной волновой функции; баланс сил а атоме. Баланс, который Фабрикант, как какой-то пагубный демиург, собирался нарушить. И в результате будут уничтожены города, если не весь мир.
Он чувствовал себя как Адам, заключённый архонтами в смертное тело. И здесь, на этом столе, было его Древо.
Его ветви – тень смерти; его сок – елей зла, а плоды его – пожелание смерти.
Последним, о чём он спросил цензора, было «Как далеко это зашло? Бомбу уже испытали?»
«Бомбы нет, пока вы её не построите, – сказал ему Бизонетт. – Испытания мы проведём сами».