Текст книги "Мистериум"

Автор книги: Роберт Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Палец Нико напрягся на спусковом крючке, и его руку сотрясло отдачей – он даже не был уверен, что собирается выстрелить, это случилось почти помимо его воли, событие, для которого он был средством, но не основной причиной. Человек был ранен. Он упал. Нико сделал ещё один неуверенный шаг вперёд. Подстреленный был без сознания, а его друг склонился над ним, повернув голову с округлившимися глазами к Нико.

– Не двигаться, – сказал Нико.

– Не стреляйте, – попросил тот. Пистолет в руке Нико подрагивал, но он не опускал его. Да где же этот Мюллер, думал он. Он же не мог не слышать выстрела. Что его задержало?

А затем позади него послышался громоподобный взрыв, и вспыхнул свет такой яркий, что всё вокруг словно лишилось цвета. И оконные стёкла треснули и полетели внутрь тысячей осколков.

Нико Буржуан ощутил, как осколки стекла впиваются ему в спину и руки. Он повернулся и уронил пистолет, изумившись тому, что увидел: Владыка Хебдомада поднимался на столбе пламени с противоположной стороны улицы.

∞

Декс начал воспринимать происходящее, только оказавшись в переулке; его здоровая рука обхватывала Говарда Пула за шею, а ноги двигались сообразно своей собственной логике.

Он посмотрел на тяжело дышащего Говарда, у которого сочилась кровь из множества мелких порезов.

– Что, – сказал он. Он собирался спросить «Что мы делаем?» Но слова уворачивались от него.

Говард коротко взглянул на него.

– Беги. Если можешь, просто беги.

Они побежали. Каждый шаг отдавался фейерверком боли в плече и руке, которая, к сожалению, снова обрела чувствительность. Он не смотрел на рану. Он всегда плохо переносил вид крови, своей или чужой – без разницы, и не мог позволить себе нового обморока.

Он рискнул обернуться на бегу и посмотреть назад. То, что он увидел, выглядело как крупномасштабная галлюцинация.

Над галечными крышами Бикон-стрит, над водосточными трубами и путаницей телефонных проводов в безоблачное ночное небо поднимался столб огня. По мере подъёма пламя начинало светиться оттенками синего, и Дексу показалось, что в этой искрящейся субстанции были лица – невероятно огромные и постоянно движущиеся.

– Ради Бога, – прохрипел Говард, – не останавливайся.

Они перебежали Оук и пробежали несколько ярдов в гору по заставленному машинами переулку, когда Декс сказал:

– Погоди.

Говард нетерпеливо взглянул на него.

– Мы оставляем след, – объяснил Декс. – Смотри.

Яркие пятнышки крови поблёскивали на асфальте. Осталось лишь соединить, подумал Декс. Они найдут нас к утру.

В окнах окрестных домов горел свет, но вдоль сараев и заборов по сторонам переулка залегали глубокие тени, к тому же всё внимание было, должно быть, направлено на пожар. Они спрятались в переплетении теней.

– В основном это моя кровь. Говард, ты должен перевязать эту рану. Или наложить жгут.

– Не уверен, что сумею это сделать.

– Я тебя научу. Во-первых, отложи эту коробку. – Декс прищурился, рассматривая её. Оптический сканер. – Ты всё-таки украл чёртов прибор, да? Несмотря на всё это?

– Он был у меня в руках, когда вошёл солдат. А мы за ним и пришли.

– А ты целеустремлённый сукин сын, Говард.

– Без этого в аспирантуре никак. – Говард глубоко вдохнул. – Сложно сказать, но, похоже, рана в мясистой части руки. Сквозная. Сильно кровоточит, но кровь, э-э… не фонтанирует. Чем её перевязать?

– Возьми свой ремень в качестве жгута. Туго затяни выше раны. И любую ткань, чтобы впитывала то, что вытекает.

Говард принялся за работу; Декс сидел на холодной земле и упорно разглядывал стоящий рядом дощатый забор. Когда-то он был покрашен, но краска вся облезла, за исключением нескольких лоскутов. Когда-то этот забор был белым. Сегодня он стал серым, испятнанным отблесками далёкого пожара.

Было очень больно, и он с трудом сохранял сознание.

– Говард? – сказал он.

– А?

– Что там вообще произошло?

– Не знаю. Что-то взорвалось. Очень удачно для нас.

– Совпадение?

– Думаю, да. По крайней мере, синхронность. Я сейчас затяну ремень. – Декс посчитал про себя до десяти. В глазах потемнело где-то на семи. Продолжай говорить, приказал он себе.

– То, что там произошло… это было странно.

– Ага.

– Неестественно.

– Думаю, да.

– Даже противоестественно.

– Можно и так сказать. Ну вот. – Последнее подёргивание. – Можешь встать?

– Угу. – Но его шатало.

– Можешь идти?

– О да. Лучше идти. Выбор-то небольшой – либо идти, либо помирать, как ты думаешь?

Говард не ответил.

∞

Клиффорд повернулся и побежал, увидев столб синего огня. Он пробежал полквартала, когда вспомнил о велосипеде. Он собрал всю свою смелость и вернулся, схватил велосипед, взобрался на него и покатил на запад по Оук, потому что это был самый быстрый, хоть и не самый незаметный, путь домой.

Его видение событий на Бикон-стрит было полным, и он хорошо понимал, что происходит, до момента взрыва. Они разворачивались перед его внутренним взглядом как кино, как видеозапись, замкнутая в сводящее с ума бесконечное кольцо. Его злость. Пустая патрульная машина. Манипуляции с рычагом переключения скоростей. Поднимающийся ужас осознания возможных последствий. И взрыв на бензоколонке, а потом…

Эта часть не имела смысла. В его закольцованной видеопамяти это выглядело так: бензоколонка превратилась в огненный шар… а затем нечто, похожее на огромную бесплотную синую искру, слетело с неба и коснулось шара; и искра эта сгустилась в кобальтового цвета змею шириной почти со всю бензоколонку, которая, скручиваясь, уходила в небо так высоко, насколько хватало глаз. Клиффорду казалось, что столб немного отклоняется к западу, но в этом он не был уверен. Он не изучал явление с отстранённостью учёного. Скорее, он был охвачен паникой. В этот ужасный момент ему пришло в голову, что он каким-то образом стал причиной конца света, потому что синий свет был не просто светом: он был наполнен лицами и фигурами – человеческими лицами и фигурами. Одним конкретным лицом, угрюмым и бородатым. Бог или дьявол, решил Клиффорд.

Его велосипед летел сквозь ноябрьскую тьму, словно шальная пуля. Ноги жали на педали в непроходящей ярости, которая, осознавай он её присутствие, удивила бы его самого. Единственной его мыслью была мысль о доме – его доме, его комнате, его постели.

Он притормозил, добравшись до своего предместья. Пришлось: он так запыхался, что от дыхания болели лёгкие и сильно закололо в боку. Он позволил велосипеду остановиться и выставил ногу, чтобы не дать ему упасть. С неохотой и в страхе он обернулся, чтобы взглянуть на Ту-Риверс.

Столб синего пламени исчез, к его огромному облегчению. Возможно, он лишь привиделся ему. Наверняка так и есть. Но обычный огонь продолжал гореть; он видел его отблески на зданиях, стоящих на возвышении у парка «Пауэлл-Крик». Больше всего его сейчас беспокоило, что ничего уже не вернуть назад, никогда – он будет ответственным за взрыв бензоколонки всю оставшуюся жизнь (и, пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы внутри в этот момент никого не было)… Это воспоминание навечно станет частью его жизненного опыта; хуже того, оно должно оставаться тайной. Это нечто такое, в чём его не должны обвинить или уличить – только не в Ту-Риверс под властью военных. В Ту-Риверс больше не было суда по делам несовершеннолетних; только палач.

Он проехал остаток пути до дома, не замечая слёз на лице. Дома он спрятал велосипед подальше с глаз; отпер дверь, вошёл внутрь, запер её за собой; расшнуровал сникеры и поставил их в шкаф в прихожей; прокрался наверх в свою комнату. При виде постели он внезапно почувствовал себя таким усталым, что едва не упал. Однако ему нужно было сделать кое-что ещё.

Он содрал с себя порванную и запачканную одежду и отнёс её в ванную. Он засунул её в контейнер дла грязного белья, на самое дно; мама сейчас не слишком усердствовала со стиркой, так что, вероятно, не заметит ничего необычного – его одежда часто была грязной, и многие вещи оставались порванными ещё с июня.

Затем он отвернул краны, надеясь, что звук текущей воды не разбудит маму. Он залез в ванну, мочалкой оттёр грязь с лица, губкой удалил запёкшуюся кровь с рук и локтей. Почувствовав себя чистым, он протёр ванну, потом прополоскал мочалку и засунул её в лоток к остальным ванным принадлежностям.

Он выключил воду и свет и на цыпочках вернулся в свою комнату. Надел пижаму – старую, теперь немного тесную, фланелевую в синюю и белую полоску. И тогда, лишь тогда, позволил себе забраться в постель.

Простыни были прохладные и гостеприимные, как отпущение грехов, и одеяло окутало его, словно молитва. Он собирался отрепетировать свои ответы на случай, если его завтра станут допрашивать, но это скоро показалось полной чепухой, и прилив сна унёс его далеко-далеко.

∞

Том Стаббс спал в пожарной части, когда услышал взрыв бензоколонки. Он включил сирену и убедился, что его команда вскочила с коек, но в реальности мало что мог сделать, пока не зазвонил телефон.

Мистер Демарш в июле объяснил всё предельно ясно. Добровольная пожарная дружина Ту-Риверс выполняет полезную работу, и она будет снабжаться и поддерживаться – но если они покинут пожарную часть после начала комендантского часа и прежде, чем зазвонит только что установленный радиотелефон, в них будут стрелять так же, как в гражданских.

Двое помповиков и лестничный расчёт были в полной готовности, когда телефон, наконец, зазвонил. Том поспешно подтвердил приём и побежал к головной машине, которая тут же тронулась.

Сразу, как только они выехали на склон Бикон-стрит, он понял, что это не обычный пожар. Бензоколонка в самом деле горела – подземную емкость недавно заполнили этилированным дизелем, на котором ездили армейские машины, и, похоже, стоящие над ним насосные колонки не только загорелись, но и дали течь. Но это было ещё не всё. Как и у пожара на военном заводе полгода назад, у этого тоже был один пугающий аспект. Башня синего света поднималась из пламени к небу… и, возможно, немного изгибалась, подумал Том, и её дугообразная траектория могла бы проходить над землями оджибвеев. Но она пропадала из вида задолго до этого. Это была жила синего цвета с, если смотреть на неё достаточно долго, лицами внутри – и это внушало ужас.

Пожар на военном заводе тоже внушал ужас, но это не остановило шефа Халдейна от попыток борьбы с ним, а шеф оставался героем в глазах Тома даже после его безвременной смерти прошедшим летом. С этой мыслью в голове Том подъехал как можно ближе к бензоколонке, проследил за тем, как его люди подключаются к пожарным гидрантам, и предпринял все возможные меры по устранению возгорания.

В клубах пара столб синего света поблёк и померк, и Том был этому рад. Работать под наблюдением самого Дьявола было не слишком уютно.

∞

Декс Грэм оставил Говарда в доме Кантвеллов и отправился домой, несмотря на его протесты.

– Это разумно, – сказал он Говарду. – Прямо сейчас в городе хаос. Утром повсюду будут солдаты, и они могут заинтересоваться раненным.

– Ты сможешь добраться?

– Да.

По крайней мере, он так думал. Он перебегал с улицы на улицу. Боль и следующая за ней по пятам дурнота накатывали и откатывались, словно приливы и отливы. Он лишь краем сознания воспринимал звуки сирен и отдалённые отблески пожара.

Он добрался до своей квартиры, преодолев почти бесконечную лестницу. Ступени поднимались под более крутым углом, чем ему помнилось; он шёпотом подбадривал себя, взбираясь по ним.

Он запер за собой дверь и не стал включать свет. Теперь можно отдохнуть, подумал он, и едва достиг постели, как тьма поглотила его.

∞

Рассказы тех, кто стал свидетелем странного явления над горящей бензоколонкой, разнились.

Солдаты описывали увиденное как Ялдабаота, Самаэля, Демиурга или Отца Скорби.

Гражданские из соседних домов утверждали, что видели Бога или, как Том Стаббс, Дьявола.

И только Говард Пул связал возникший в небе лик с Аланом Стерном, но никому об этом не рассказал.

∞

К утру вся восточная часть Оук-стрит пропахла дымом и соляркой.

Глава десятая

Декс проснулся от того, что в глаза ему светило солнце, с ощущением, что прошло время – слишком много или слишком мало времени, он пока не мог сказать. Ночные события были важными и значительным, и он боялся возврата воспоминаний о них. Он попытался перевернуться на бок, однако взрыв боли не дал ему этого сделать. Он попробовал снова, помедленнее, и обнаружил, что прилип к кровати.

Он отодрал простыню от наложенной Говардом повязки из разорванной на полосы рубашки и смог сесть. Он не помнил, как ослаблял жгут, но, должно быть, сделал это. Этот инстинкт уберёг его от близкого свидания с гангреной, подумал он – по крайней мере, пока. Ему хотелось пить, его трясло, и он был очень слаб.

Походкой похмельного пьяницы он подошёл к раковине. Налил стакан воды. Отпить, подумал он. Потом достать из аптечки четыре таблетки аспирина. Одна, две, три, четыре.

По расписанию у него были занятия в десять и двенадцать, и Дексу казалось, что ему следует попытаться быть там, каким бы невозможным это ни казалось. Солдаты или Бюро могли следить за его перемещениями; он не хотел привлекать к себе внимания, оставаясь дома. Прокторы могут искать раненого человека. Лучше не выглядеть раненым. Самым трудным будет не упасть на улице.

Он осмотрел себя в зеркале в ванной. Когда витрина разлетелась осколками, он стоял к ней спиной; лицо не пострадало, хотя спина, когда ему удалось стянуть с себя рубашку, казалась едва ли не освежёванной. К счастью, порезы были не такими страшными, как выглядели; после того, как он смыл кровь, осталось лишь кружево неглубоких ранок. Неглубоких, но неприятных.

Рука же…

Он мог ею двигать, хотя это дорого ему обходилось. Подожди, пока подействует аспирин, сказал он себе. Аспирин поможет, по крайней мере, хотя бы немного… хотя четыре таблетки в сложившихся обстоятельствах могут быть как слону дробина. Что же касается самой раны, то ему не хотелось разматывать наскоро наложенную повязку. Не хотелось, чтобы снова пошла кровь. Конечно, её нужно сменить; она, возможно, уже инфицирована. Но позже. Скажем, днём. Когда он сможет упасть в обморок, не создавая проблем.

Он переоделся в рабочее, делая одно осторожное движение за раз. Повязка заметно выпирала под чистой рубашкой, но спортивный пиджак это скрывал.

Сможет ли он пройти пять кварталов до школы? Он решил, что сможет. Он чувствовал дезориентацию, но, вероятно, не более сильную, чем в случае тяжёлого гриппа. Аспирин по крайней мере должен сбить температуру. Два урока: он выдержит.

Путь до работы остался в памяти в виде серии удивительно подробных статических картинок. Вот дверь его квартиры, открытая в холодное ноябрьское утро. Вот тротуар, словно поблёскивающая алебастровая река. Вот солдат на углу в своей униформе с высоким воротником и ничего не выражающим лицом, глазами следит за Дексом, пока он проходит мимо.

Вот, гораздо позже – школа. Старая, кирпичная, в викторианском стиле. Маленькие высокие окна. Большая дверь.

В коридорах грязно и воняет кислым молоком. Школа теперь покинута всеми, кроме нескольких самых стойких учеников и преподавателей. Здесь в голове у Декса немного прояснилось, видимо, помогла знакомая унылая обстановка внутри здания. Аспирин не слишком снизил боль и температуру, но хотя бы позволил ему увеличить от них отрыв. Он кивнул Эмми Джексон, по-прежнему занимавшую вахтёрский пост. Директор, Боб Хоскинс, окликнул его, когда он подходил к двери своего класса.

– Чёртов холод, – сказал Хоскинс. – Света снова нет. Как вы наверняка заметили. Какой-то идиот взровал ночью бензоколонку и прокторы объявили, что отключают электричество. Говорят, на целую неделю. Можете себе представить такую мелочность?

– Кого-нибудь поймали? – спросил Декс.

– Нет. И именно это, я думаю, их и беспокоит. Если они найдут какого-нибудь бедолагу, чтобы повесить, они явно повеселеют. – Он вгляделся в Декса. – С вами всё в порядке?

– Грипп.

– Да уж, сейчас все гриппуют. Вы справитесь? Вы ужасно бледны.

– Со мной всё будет о’кей.

– Хорошо. Можете уйти раньше, если возникнет необходимость. – Хоскинс вздохнул. – Не знаю, впрочем, как долго мы здесь ещё останемся. Это как охранять пустой склад. Грустно, но правда.

В классе было так же холодно, как и в остальном здании. Декс забыл свои записи дома и сомневался, что сможет без них связно говорить в течение сорока минут. Когда начали заходить первые ученики, закутанные в потрёпанные зимние пальто, он объявил самостоятельную работу и велел им прочитать главу – три размноженные на гектографе страницы об участии Америки в первой мировой войне.

– Когда закончите, можете обсудить прочитанное между собой.

Время шло. Он сидел за большим столом и прикидывался, что проверяет задания. Задания были настоящие, он держал их перед собой и помнил о том, чтобы время от времени переворачивать страницы, однако слова были нечитаемые. Печатные и рукописные буквы словно зажили собственной жизнью; они подскакивали над страницей, как воздушные шарики.

Желание положить голову на стол и заснуть было очень сильным, и к концу своего второго урока он уже боялся, что просто отключится – голова уже заваливалась набок, когда прозвенел звонок. Ученики потянулись к выходу; некоторые странно на него смотрели. Шельда Бурмейстер, старательная девочка в очках с толстыми коррекционными линзами и драном бирюзовом свитере, остановилась перед его столом и дождалась, пока остальные пройдут.

– Мистер Грэм?

– Да? – Он направил тяжёлый луч своего внимания на неё. – В чём дело, Шельда?

– Вы, должно быть, порезались. – Она кивнула на стол. Он опустил взгляд. Кровь стекла по его левой руке и разлилась под рукавом пиджака. Где-то чайная ложка крови, подумал он.

– Да, похоже, – ответил он. – Похоже, где-то порезался. Спасибо, Шельда.

– С вами всё в порядке?

– Да. Иди. Всё будет хорошо.

Она ушла. Он встал. По раненой руке снова заструилась кровь. Теперь он ощутил её неприятную теплоту. Он плотно обхватил рукав и пошёл к двери. Может быть, он сможет отмыть его в туалете, сменить повязку…

Дверь открылась прежде, чем он её коснулся, и в класс вошла Линнет Стоун. Она была свежа и невозможно светла в белой блузе и серой юбке. Он в замешательстве уставился на неё.

– Декс? Я знаю, что мы не договаривались о встрече. Но я сегодня свободна до конца дня, и я подумала… Декс? Господи, что случилось?

Она подхватила его на лету и опустила на пол. Блуза запачкалась кровью. Он хотел извиниться. Простите, хотел он сказать. Но Линнет, класс, школа – всё вдруг пропало в неожиданно наступившей ночи.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Прошлое рождает будущее.

Согласно законам термодинамики ничто не умирает, лишь меняет форму. Мы повторяем наш эволюционный путь в утробе. Наша история как вида выгравирована на каждой нашей клетке.

Но эволюция может работать лишь под диктатом законов природы – и эволюция вселенной не в меньшей степени, чем эволюция жизни. В первую наносекунду первичной сингулярности всё, что существует ныне, стало следствием, которому было нужно лишь время, чтобы достичь воплощения. Ранняя вселенная содержала в себе человеческий разум точно так же, как жёлудь содержит в себе дуб.

Гностики говорят о Протеное: Разуме как первичной субстанции мира; Протенойя исходит от Несотворённого Бога, аггенетного (непорождённого) и андрогинного.

Человечество лишь фрактальное подмножество Разума в несовершенной плероме. Наша божья искра, наша апопасма тейон – уголёк Большого Взрыва. Сознание = квантовая механика архаичной вселенной, вторгающаяся в холодную материю посредством человечества.

Я считаю, что мы – тот рычаг, посредством которого нечто неописуемо древнее движет миром.

Из тайного дневника Алана Стерна

Глава одиннадцатая

Возвращение в столицу даже всего на неделю укрепляло и восстанавливало Саймеона Демарша. Что бы тут ни произошло – а он не ожидал ничего хорошего от запланированной встречи с Бизонеттом – у него будет время хотя бы ненадолго перевести дух.

Он доехал на грузовике до Фор-ле-Дюка, где на военном аэродроме его ждал массивный транспортник. Самолёт был оборудован скамьёй с мягким сиденьем, которая тянулась вдоль всей стальной внутренней стены – к немедленному огорчению для Демаршева позвоночника – и четырьмя коптящими двигателями, от лопастей которых дрожал фюзеляж, оглушая пассажиров. Самые надёжные самолёты перевели на западный фронт много месяцев назад. Однако Демарш забыл про свои неудобства, как только самолёт поднялся над облаками и направился прочь от садящегося солнца. Он летел домой.

Он позволил своему вниманию сфокусироваться на круглом окне напротив него, и все его мысли куда-то исчезли. Кроме тех моментов, когда самолёт делал поворот, в окне было видно только небо, по-зимнему синее, в зените становящееся чернильным.

Электрический обогрев не справлялся, и Демарш поднял воротник своего вестона.

Когда самолёт добрался до столицы, уже совершенно стемнело. Город был невидим, видны были лишь его огни, но настроение Демарша резко пошло вверх. Эти узоры электрических огней были знакомой территорией. Какие-то их части он знал наизусть. Он различил каменные павильоны Средоточия Бюро, когда самолёт достаточно снизился; несколько светящихся окон в зданиях иерархов и дежурные фонари, зажжённые во дворах. Затем навстречу колёсам самолёта выпрыгнула посадочная полоса.

Он выбрался из самолёта вместе с остальными пассажирами – несколькими рядовыми, которые опасливо поглядывали на него, пока он шёл по лётному полю к ожидавшему его автомобилю. Бюро прислало машину с водителем. Водитель не говорил по-английски, а по-французски – с сильным акцентом. Гаитянин, предположил Демарш. Множество гаитян было завезено в страну для заполнения неквалифицированных рабочих мест, сделавшихся вакантными в результате мобилизации.

– Neige, – сказал водитель. – Bientôt, je pense. – Скоро снег. Без сомнения, ответил ему Демарш и позволил разговору угаснуть. Он был счастлив наедине с собственными мыслями, пока колёса поглощали милю за милей. Машин было мало даже в узких улочках, где располагались ритуальные бордели. Но час был поздний, и бензин, разумеется, нормировался. Сегодня на улицах больше запряжённых лошадьми экипажей, чем перед войной. Доротея писала ему и о перебоях с сахаром. Всё нормировалось. Однако в целом сельская местность не слишком изменилась, особенно здесь, вдалеке от центра города. Телеграфные столбы стояли вдоль улиц с булыжными мостовыми, и в холодном воздухе разливался резкий запах горящего дёрна.

Он удивился приливу удовольствия, который испытал, когда машина подъехала к дому. Дом был невелик по сравнению с беспорядочными цензорскими громадинами дальше к западу, но достаточно просторный и респектабельно старинный. Он принадлежал дяде Доротеи; они взяли его в долгосрочную аренду у семьи Соссэров на время его работы в столице. Но он уже прожил здесь десять лет. Это место было его домом в не меньшей степени, чем любое другое, где он когда-либо жил. Даже в большей.

Он поблагодарил водителя и проворно взбежал по каменным ступеням к двери. Доротея стояла в ореоле электрического света, прекрасная и зовущая. Свет поблёскивал на серебряном распятии, приколотом к лифу платья. Он обнял её, и она подставила напудренную щёку для поцелуя.

Кристоф, хмурясь, выглядывал из-за стойки перил. Да, Кристоф всегда стеснялся во время таких вот воссоединений. Он тяжело переживал частые отлучки отца. Но иначе никак, если ты родился в семье сотрудника Бюро.

– Отец здесь, – прошептала Доротея. И Демарш увидел, как из кабинета выкатывается кресло-коляска с Арманом Соссэром – вроде бы улыбающимся, но как всегда непроницаемым за своим морщинистым лицом.

Демарш закрыл дверь. Запахи дома окружили его.

– Кристоф, пойдём, – сказал он. Но Кристоф продолжал опасливо держать дистанцию.

∞

То же самый водитель прибыл утром, чтобы отвезти его в город. Температура упала, но небо было ясное.

– Pas de neige, – сказал водитель. Снега нет. Пока нет.

Демарш позволил знакомым пейзажам убаюкивать его до тех пор, пока машина не проехала через украшенные орлами ворота Средоточия Бюро. Средоточие само по себе было городом, со своими хорошими и плохими районами, любимыми и ненавистными жителями. Цензоры в своих чёрных шляпах и сутанах двигались через двор между крылом Литургии и крылом Пропаганды, словно журавли на охоте. Демарш почувствовал себя голым в своём простом лейтенантском мундире. Когда он здесь работал, то редко пересекал невидимую линию, отделяющую кадровых офицеров от иерархов… лишь будучи вызванным, что всегда вселяло страх. И сегодня его вызвали снова.

Он оставил водителя-гаитянина и перешёл мощёный брусчаткой двор Административного Департамента. Это было сердце Средоточия – наполовину храм, наполовину правительство. В своей сфере это было правительство более влиятельное, чем Президиум в миле отсюда. Клерки и обслуга называли его «столица столицы».

Цензор Бизонетт ожидал его в зале для совещаний – высоком помещении с мозаичным полом и длинным дубовым столом. Бизонетт сидел, свободно откинувшись в кресле с высокой спинкой; его угловатое лицо было сосредоточено. Он не встал, когда вошёл Демарш. Демарш шагнул вперёд и поклонился. Звук его шагов отражался эхом от высокого потолка. Всё здесь было предназначено для того, чтобы подавлять. Всё здесь подавляло.

– Сядьте, – каркнул Бизонетт. Они будут говорить по-английски. Это либо поблажка, либо оскорбление, либо то и другое вместе. – Я хочу, чтобы вы узнали, что мы думаем по поводу расследования.

Наши мысли: новая доктрина Бюро. Расследование: Ту-Риверс. Среди иерархов это всегда было «расследование» – туманное мероприятие, объект которого никогда не определяется и не называется. Демарш познакомился с этим протоколом в те первые безумные месяцы.

– Опись и изъятие должны быть ускорены, – сказал Бизонетт. – Выделено дополнительное армейское подразделение – оно будут там к вашему возвращению. Я хочу, чтобы вы докладывали мне о ходе их работы.

– Будет сделано.

– Технические и научные изыскания могут продолжаться в прежнем режиме. Кстати, как они идут?

– Записано очень многое. Хотя я не знаю, насколько ценны эти материалы. Копии направляются в Идеологический отдел, но я могу направлять их непосредственно в Департамент, если прикажете.

– Нет, не стоит. Пусть с ними разбираются архивисты. Как я понимаю, произошёл взрыв…

– Пожар на бензоколонке.

– Случайность или саботаж?

– Мы не уверены. Пока похоже на то, что патрульные забыли поставить машину на ручной тормоз. Было ограбление, однако пожар мог быть простым совпадением.

– «Мог»?

– На данном этапе точно сказать нельзя.

– Делафлёр настаивает, что это был саботаж.

Разве не сам же Бизонетт называл Делафлёра «напыщенным идиотом»? Демарш чувствовал, что здесь замешана внутренняя политика Бюро, колесо повернулось и, вероятно, не в его пользу.

– Разумеется, это мог быть саботаж, но пока это невозможно доказать.

– Каково ваше личное мнение?

– Простое ограбление и солдатская небрежность. Но, опять же, доказательств у меня нет.

– Да, я понимаю. Хорошо прикрываете тылы, лейтенант Демарш.

Он почувствовал, что краснеет.

– Мы не хотим более видеть инцидентов такого рода, – сказал цензор. – Но в конечном итоге это не будет иметь значения, поскольку мы ускоряем наш график.

Понадобилось мгновение, чтобы осознать значение этих слов. Когда же это произошло, Демарш почувствовал лёгкое головокружение.

– Новое оружие, – сказал он.

Бизонетт кивнул, пристально глядя на него.

– Продвигается быстрее, чем мы ожидали. Мы уже отрядили инженеров для сооружения испытательной башни. Прототип должен быть готов в течение нескольких недель.

– Я думал… вы говорили, весной.

– Планы изменились. Вы возражаете, лейтенант Демарш?

Как он мог возражать?

– Нет. Хотя я не уверен, хватит ли у нас времени для того, чтобы извлечь всё, что возможно, из… э-э… расследования.

– О, я думаю, что мы уже достаточно много из него извлекли. Насколько я понимаю, мы будем изучать архивные материалы десятилетиями. Думаю, этого достаточно. Мы не можем оставить всё, как есть, лейтенант. Никто из нас не знает, что там произошло, и я сомневаюсь, что кто-либо когда-либо узнает – это за границами понимания, то есть, можно сказать, является чудом. Если мы станем ждать, пока поймём его, нам придётся ждать до скончания времён. Тем временем существует реальный риск заражения – как в прямом, так и в переносном смысле. Вам  нужно как-нибудь взглянуть на их медицинские арканы. Эти люди могут быть носителями болезней и представляют собой непосредственную угрозу. И, конечно же, они несут в себе идеологические заболевания. – Он покачал головой. – Это место нужно сжечь, и если бы это зависело от меня, я бы ещё и засыпал его солью – хотя если новое оружие работает так, как обещают, в этом необходимости не возникнет.

Демарш попытался собраться с мыслями. Будь практичен, велел он себе.

– Мне понадобится время, чтобы всё подготовить. Возникнут подозрения, если мы начнём массово выводить войска.

– Без сомнения. Однако бо́льшая часть войск выводиться не будет.

– Не понимаю.

Бизонетт пожал плечами, словно отмахиваясь от какой-то тривиальной мелочи.

– В городе расквартированы второсортные войска. Они видели больше, чем нам хотелось бы. Они потенциальные распространители болезни, по крайней мере, в переносном смысле. Однако не беспокойтесь. Мы эвакуируем тех, в ком мы уверены.

∞

Распрощавшись в Бизонеттом, он сделал незапланированную остановку в маленьком здании на периферии, обозначенном как «Enquêtes»[22]22
  (фр.) дознание, сбор информации.


[Закрыть], где он когда-то работал на должности мелкого клерка. Не опуская воротника, он торопливо прошёл в офис Гая Марриса, своего старого друга.

Дружба в Средоточии очень важна. От неё зависит, какие слухи до тебя доходят, какой поворот может претерпеть твоя карьера. На жаргоне Бюро Гай был питейным другом, то есть, таким, с которым можно пить без опаски.

Офис Гая был невелик – чулан по сравнению с залом совещаний Бизонетта. Сам Гай, мужчина в очках с бо́льшим количеством седины в волосах, чем помнилось Демаршу, оторвал взгляд от бланков заявок.

– Саймеон!

Демарш кивнул, и они какое-то время болтали ни о чём в обычной манере «что-ты-делаешь-в-городе» и «как-семья-как-дети». Но это был не чисто светский визит, и Демарш начал интенсивно на это намекать, пока Гай не спросил:

– Тебе нужен документ, так ведь?

– Комплект документов, удостоверяющих личность. На самом деле лишь базовый пакет. Достаточный для того, чтобы предъявить на блок-посту или показать работодателю.

Гай какое-то время вглядывался в его лицо, потом сказал:

– Пойдём со мной.

Они вышли во двор – стандартный приём, когда хочешь поговорить без лишних ушей. Демарш всегда удивлялся тому, что иерархи за все эти годы так и не нашли способа подслушивать разговоры на этом продуваемом ветром пространстве. А может быть, и нашли. Или знали о таком способе, но, несмотря на это, оставляли сотрудникам эту толику конфиденциальности: никакая машина не может работать эффективно, если её не смазывать.