Текст книги "Время «Икс»: Пришельцы"

Автор книги: Роберт Сильверберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

На вид стена около дюжины футов в высоту, подумал Стив, сравнив ее с ростом рабочих, копошившихся вокруг. О толщине можно было лишь гадать, но сооружение производило впечатление весьма фундаментального; возможно, в ширину стена была еще больше, чем в высоту. Трудно даже предположить, зачем кому-то мог понадобиться такой поразительно массивный барьер.

– Она тянется до самого побережья и вдоль него примерно до Редондо-Бич,– объяснила Лиза.– Потом уходит от побережья вглубь, на восток, мимо Лонг-Бич – и там заканчивается. Но я слышала, что они собираются продолжить ее до Пасадены, а потом замкнуть круг. Похоже, это только начальная стадия. Я имею в виду то, что мы видим здесь. К северу отсюда она выше уже в два, а то и в три раза. Стив присвистнул.

– Но зачем все это? Пришельцы и так могут делать с нами, что захотят. Зачем прикладывать такие титанические усилия, выстраивая эту идиотскую стену вокруг Лос-Анджелеса?

– Ну, трудятся-то не они,– Лиза рассмеялась.– Разве кто-нибудь понимает, что у Пришельцев на уме? Ты же знаешь, они не объясняют ничего. Просто Подталкивают нас, и мы делаем то, к чему нас Подтолкнули, вот и все.

– Да-да, понимаю.

Они довольно долго просидели в машине, ошеломленные размахом разворачивающейся перед их глазами непостижимой гигантской стройки. Сотни рабочих копошились вокруг стены, словно крошечные муравьи; с помощью мощных кранов они поднимали новые блоки, устанавливали их на место и скрепляли известкой. Какова будет окончательная высота стены? Двадцать футов? Тридцать? А ширина? Сорок? Пятьдесят футов?

Но зачем? Зачем?

Эта поездка заняла так много времени, что отправляться в уединенную дубовую рощу было уже некогда, поскольку Стив не хотел возвращаться на ранчо слишком поздно. Но они все равно занялись любовью, прямо в машине, припарковавшись в стороне от дороги. Было очень тесно, Лизе пришлось закинуть ноги на спинку сиденья – неистовое, не слишком комфортное совокупление, но для Стива было просто немыслимо вернуться домой без этого. До ранчо он добрался в десять вечера, измятый, усталый и какой-то немного… расстроенный. А ведь прежде никогда не бывало, чтобы он возвращался со свидания с Лизой в плохом настроении.

Когда Стив сидел за поздним обедом, вошел дядя Рон, подмигнул ему и сделал такое движение руками, точно качает насос. Не слишком пристойное движение, явно с намеком.

– Ну и длинный же денек у тебя сегодня выдался, парень. Уехал до рассвета, вернулся в темноте. Наверно, трахнул ее лишнюю пару раз, а?

Стив залился краской.

– Хватит, Рон. Оставь меня в покое.

Но в глубине души ему льстило, что Рон разговаривает с ним на равных, как мужчина с мужчиной, признавая тот факт, что его толстый, лохматый племянник уже не девственник.

Какое-то время назад Стив пришел к выводу, что из всей семьи больше всех ему нравится веселый, стильный дядя Рон, несмотря на всю его сомнительную репутацию. До Стива, конечно, доходили слухи, что в молодости Рон слегка сбился с пути, ударившись в хитроумные и, скорее всего, незаконные финансовые операции. Но сейчас, похоже, он ничем таким не занимался, да и при нынешних обстоятельствах это едва ли было вообще возможно.

Как казалось Стиву, именно Рон был реальным центром семьи: умный, трудолюбивый, образованный лидер Сопротивления, может быть даже мирового масштаба. Теоретически их группу возглавлял сейчас Энс, как старший по возрасту после неудержимо стареющего Полковника, который формально все еще считался председателем. Но Энс пил, а работал Ронни. С помощью компьютерщиков Дуга, Поля и Стива он постоянно поддерживал контакт с группами Сопротивления по всему миру, координировал их действия, направлял все движение к далекой цели освобождения человечества. И он интересный собеседник, думал Стив. Совсем не такой, как унылый Энс или вечно хмурый, лишенный чувства юмора отец.

– Ты знаешь, что они строят стену вокруг Лос-Анджелеса? – не прекращая жевать, спросил Стив.

– Да, ходили такие слухи.

– Это правда. Я видел ее. Лиза отвезла меня туда. Эта новая стена пересекает шоссе 101 около бульвара каньона Топанга. Настоящий монстр. Что-то потрясающее, Рон,– высота, ширина, то, как она уходит в обе стороны все дальше и дальше.

Холодные голубые глаза испытующе уставились на Стива, как будто Рон таким образом пытался проникнуть в его мысли.

– Там же контрольный пункт ЛАКОН, между Агорой и Калабасас. Как ты сумел пройти через него, парень?

– Тебе известно о нем? – удивился Стив.– Значит, ты знаешь и о стене? И не просто по слухам.

Рон пожал плечами.

– Мы стараемся быть в курсе всего, что происходит. У нас везде есть люди… Ну, как же ты прошел через контрольный пункт, Стив?

– У Лизы был пропуск. Она приложила свой имплантат к сканирующей пластинке патрульного и…

– Она… что? – внезапно лицо Ронни напряглось, на лбу набухли вены.

– У нее пропуск был записан в имплантате. Господи Иисусе, Рон, что с тобой? Испугаться можно.

– Твоя девушка живет в Вентуре?

– Да.

– Пару месяцев назад все пропуска в Лос-Анджелес для жителей Вентуры и дальше были отменены ЛАКОН. Исключение составляют лишь люди, работающие на Пришельцев и вынужденные из-за этого регулярно ездить в город, а также члены их семей.

– Исключение… Кто работает на…

– Бог мой! – воскликнул Рон. Стив почувствовал, что взгляд голубых глаз буквально ввинчивается в него; это было почти невыносимо.– Понял, что у тебя за подружка, парень? Она квислинг. И разбирается в компьютерах, верно? Спорю, самый настоящий боргманн. И вся семейка у них наверняка такая же. Ох, мальчик, мальчик! Что ты наделал? Что ты наделал?!

После того как Ричи жестоко избил Аиссу, а потом сделал и кое-что похуже – изнасиловал ее,– Халид отбросил все сомнения и окончательно решил убить какого-нибудь Пришельца.

Не Ричи. Именно Пришельца.

То, что Ричи так жестоко обошелся с Аиссой, стало поворотным пунктом во взаимоотношениях Халида с отцом, а также в жизни самого Халида и огромного числа жителей Солсбери и Англии в целом. Конечно, Ричи и прежде обращался с Аиссой скверно. Если уж на то пошло, он со всеми обращался скверно. Но что касается Аиссы… Он ворвался в ее дом и завладел им, словно своим собственным. Превратил ее в служанку, обязанную выполнять все его приказания, и жестоко избивал ее, чуть что не так. Она готовила, убиралась в доме; а когда ему приспичивало – теперь Халид понимал это,– Ричи уводил ее к себе в спальню, чтобы поразвлечься самому или доставить удовольствие своему дружку Сиду, а то и обоим вместе.

И ведь ни слова жалобы с ее стороны. Она делала все, что он пожелает, не выказывая ни малейших признаков гнева или хотя бы возмущения; она полностью вверила свою судьбу воле Аллаха. Однако Халид пока не нашел убедительных доказательств существования Аллаха и потому не был готов занять такую же позицию. Но Аисса научила его искусству принимать неприемлемое. Он знал, что это лучше, чем пытаться изменить то, что изменению не поддается. Поэтому он просто продолжал жить рядом с Ричи, терпел его так, как терпят стихийное бедствие, понимая, что дождь ни при каких обстоятельствах не может лить снизу вверх.

Но теперь, однако, Ричи зашел слишком далеко.

Вот как все было. Он пришел домой пьяный, с красным лицом, злой как черт неизвестно из-за чего, бормоча что-то себе под нос. В качестве приветствия обрушил на Аиссу проклятия, а на Халида тумаки, причем без какого бы то ни было повода с их стороны. Потребовал немедленно подавать обед. Получив его, выразил неудовольствие. Аисса мягко оправдывалась, объясняя, почему именно сегодня не смогла достать говядину. Ричи начал вопить, что в доме Ричи Бека говядина должна быть всегда, и никаких разговоров.

До сих пор все не выходило за рамки поведения, характерного для тех дней, когда у Ричи бывало скверное настроение. Даже то, что он скинул со стола блюдо с бараниной и разбил его, забрызгав все вокруг густым коричневым маслянистым соусом.

Но потом Аисса подавленно сказала, оглядывая самое лучшее из своих уцелевших сари, забрызганное соусом:

– Ты испачкал мою одежду.

И Ричи вышел из себя. Взорвался. Озверел. Впал в ярость, абсолютно несоразмерную с нанесенной ему обидой, если тут вообще можно было говорить о какой-то обиде.

Взревев, словно зверь, он набросился на Аиссу, принялся трясти и колотить ее. Он даже бил ее кулаком. В лицо. В грудь. Сорвал с нее сари и разодрал его в клочья, осыпая ими Аиссу. Она попятилась от него, дрожа от страха, прикладывая ладонь к рассеченной нижней губе, из которой сочилась кровь, а другой рукой прикрывая бедра.

Халид в ужасе и ярости смотрел на все это, не зная, что предпринять.

– Испачкал, да! – заорал Ричи.– И еще испачкаю! Я тебя всю вываляю в грязи!

Ухватив за руку, он сорвал с Аиссы остатки одежды, все, абсолютно все, прямо тут, в столовой. Халид прикрыл руками лицо. Его собственная бабушка, сорока лет от роду, скромная, уважаемая женщина, и вдруг стоит тут перед ним обнаженная – разве он может смотреть на это? Но, с другой стороны, как он может вообще терпеть все происходящее? Ричи потащил ее к себе в спальню, не потрудившись даже закрыть дверь. Швырнул Аиссу на постель, упал на нее и…

Захрюкал, точно свинья, свинья, свинья…

Я не должен допускать этого.

Халида захлестнула волна ненависти: холодной, почти бесстрастной ненависти. Ричи был не человек, джинн. Одни джинны безвредны, другие злы; Ричи, конечно, относился к злым джиннам – к демонам.

Его отец. Злой джинн.

Но что сделало его таким? Что? Что? Что? Что?

Халид, позабыв о запретах, не боясь получить взбучку, пошел в спальню Ричи. Увидел, как тот резкими толчками движется туда-сюда между ног Аиссы – рубашка задралась, брюки спущены, голая задница то и дело взмывает в воздух. Когда Аисса над плечом Ричи увидела замершего в дверном проеме Халида, ее лицо превратилось в застывшую маску ужаса и стыда: она сделала ему жест рукой, показывая, чтобы он ушел, не смотрел и уж конечно не вмешивался.

Он выбежал из дома и съежился среди мусора на заднем дворе, там, где валялись старые кастрюли, разбитые тарелки и его собственная коллекция пустых бутылок из-под виски, оставленных Арчи. Когда спустя час он вернулся, Ричи сидел в своей комнате, сердито дергая струны гитары и фальшиво напевая что-то низким пьяным голосом. Аисса уже оделась и убиралась в столовой, двигаясь медленно, с убитым видом, и тихо всхлипывая. Когда Халид вошел, она не произнесла ни слова и даже не взглянула на него. Губа у нее была заклеена пластырем, опухшие щеки украшали синяки. Она полностью ушла в себя, отгородившись от всего мира, даже от Халида.

– Я убыо его,– негромко произнес Халид.

– Нет. Ты не сделаешь этого,– голос у нее звучал глухо и странно отдаленно, словно доносился со дна моря.

Аисса дала ему поесть – холодной баранины и немного вчерашнего риса – и отослала в его комнату. Он несколько часов пролежал без сна, прислушиваясь к звукам в доме – бесконечному гудению пьяных песен Ричи и едва слышным всхлипываниям Аиссы. Утром о вчерашнем не было сказано ни слова.

Халид понимал, что, несмотря на всю свою ненависть, не сможет убить собственного отца. Но Ричи должен быть наказан за то, что сделал. И для того чтобы наказать его, Халид решил убить Пришельца.

Пришельцы – это совсем другое дело. Дичь, на которую разрешена охота.

Теперь, если у Ричи случались хорошие дни, он возил Халида на машине по пригородам Солсбери и в тех случаях, когда выполнял свои квислинговые задачи, собирал для Пришельцев интересующую их информацию и передавал им ее каким-то совершенно непонятным Халиду способом. К этому времени Халид уже столько раз видел Пришельцев, что почти не обращал внимания на их присутствие.

И в отличие от большинства людей, которых пугали эти ужасные чужеземные монстры, не испытывал страха перед ними; для Халида они по-прежнему оставались невероятно красивыми созданиями. Красивыми, точно… боги. Как можно бояться кого-то столь прекрасного? Как можно бояться бога?

Его они, конечно, не замечали. Иногда Ричи подходил к одному из них и некоторое время молча стоял перед ним; по-видимому, в эти моменты между ними происходило какое-то общение. Халид просто стоял рядом, глядя на Пришельца, изучая его, восхищаясь его красотой. Ричи не давал никаких объяснений по поводу этих встреч, а Халид не задавал вопросов.

С каждым разом Пришельцы казались ему все прекраснее. Он мог бы, наверно, даже поклоняться им. У него было чувство, что Ричи воспринимает их примерно так же, что их чары захватили и его, что он был бы счастлив упасть перед ними ниц и поклониться до самой земли.

И тогда решение пришло.

Я убью одного из них, подумал Халид.

Потому что они так прекрасны. Потому что мой отец, который работает на них, наверняка любит их не меньше самого себя; вот я и убью того, кого он любит. Он говорит, что ненавидит их, но, по-моему, это не так. По-моему, он любит их и именно поэтому работает на них. Или, может быть, он одновременно и любит, и ненавидит их. Наверно, он и самого себя одновременно и любит, и ненавидит. Но я вижу, какой свет вспыхивает в его глазах всякий раз, когда он смотрит на них.

Я убью одного из Пришельцев, да. Потому что, убивая одного из них, я убью какую-то часть «его» И кто знает? Может, от этого будет и еще какая-нибудь польза.

4.
ТОЧКА ОТСЧЕТА: СЕГОДНЯ.
ВРЕМЯ «ИКС»: ПЛЮС ДВАДЦАТЬ ДВА ГОДА

Годы чужеземного правления оказались хорошими годами для Карла-Гейнриха Боргманна. В шестнадцать, в этот мрачный период одинокого отрочества, он жаждал престижа, власти, славы. Сейчас ему было двадцать девять, и он имел все.

Престиж? Несомненно.

Ему было известно о коммуникационных системах Пришельцев и, вероятно, о них самих больше, чем кому-либо другому на Земле. Это был широко известный факт. Все в Праге знали это, возможно, и все на планете. Он был главным передаточным звеном, каналом связи, посредством которого Пришельцы разговаривали с людьми во всем мире. Магараджа Информации. Боргманн боргманнов. Несомненно, это было престижно. Того, кто достиг таких высот, нельзя не уважать, какие бы мысли ни возникали по поводу нравственной стороны этих достижений.

Власть? Практически безграничная.

Из своего сверкающего офиса на верхнем этаже величественного, выходящего на реку здания, которое когда-то было пражским Музеем декоративных искусств, он мог подключиться к сети Пришельцев в пятидесяти разных точках, разбросанных по всему миру: он, и только он один, знал, как проникнуть туда, как пользоваться их банками данных, как влиться в бурные реки чужеземной информации. Любой в мире, желающий войти в контакт с Пришельцами – подать прошение, предложить свои услуги, попросить предоставить какие-то сведения,– должен был пройти через его офис, его интерфейс. Интерфейс Боргманна: эти буквы сияли прямо на его офисе, чтобы все видели, чтобы все знали.

Власть. Да. В каком-то смысле он стал хозяином жизни и смерти. Он понимал то, о чем вряд ли догадывался кто-либо еще: Пришельцы не обращали никакого внимания на все эти петиции, просьбы и даже предложения услуг. Они были выше всего этого, обитая где-то в таинственной высоте, далеко за пределами узкого человеческого кругозора. С большинством всех этих запросов имел дело именно он, пересылая их Пришельцам для принятия решений, которые, скорее всего, никогда не будут приняты, или – чаще всего – отвечая на них самостоятельно, исходя из собственного понимания того, как поступили бы Пришельцы, если бы снизошли до этих прошений. Он предполагал и располагал, назначал, пересылал, переустраивал и реорганизовывал. Жители целых регионов покидали привычные места обитания и переселялись на другой конец света по одному его слову. Гигантские проекты общественных работ осуществлялись только потому, что он верил – Пришельцы хотят, чтобы они осуществлялись. Разве это не власть? Не высшая власть? Разве не стал он вице-королем Пришельцев на Земле?

А слава…

Ах, это тонкая материя. Бывает слава и слава. Конечно, изобретатель интерфейса Боргманна был известен на весь мир. Но Карл-Гейнрих отлично понимал, что его слава в некотором роде с душком. Он знал, что его имя сейчас стало нарицательным и на всех языках звучало одинаково: «борг-манн». И что оно равносильно слову «предатель». Или, по-другому,– «Иуда».

Ну, с этим он ничего не мог поделать. Он был тем, кем был, и делал то, что делал. И ни о чем не сожалел. Он не хотел никому причинять вреда. Для него все это было интеллектуальной игрой – создание интерфейса между человеческими и чужеземными вычислительными системами. Если бы не он, это наверняка сделал бы кто-нибудь другой. И даже если бы он вообще не появился на свет, мир от этого не был бы лучше, чем сейчас. Есть Боргманн, нет Боргманна, Пришельцы здесь и правят миром в своей непостижимой манере, как будто действуя наобум, и будут дальше переустраивать завоеванную Землю к собственному удовольствию. Он просто слегка ускорил этот процесс.

И вот он сидит здесь, в своем величественном офисе, обшитом панелями из редчайшего экзотического дерева, привезенного из лесов Южной Америки, на самом верху этого замечательного старого здания в стиле Ренессанса, сидит в центре компьютерного комплекса собственного изобретения, своего рода произведения искусства, и впечатляющей коллекции изделий из фарфора, керамики и серебра, а все помещения за его спиной обставлены мебелью девятнадцатого столетия, сохранившейся здесь с прежних времен, и украшены картинами со всех концов мира.

Карл-Гейнрих редко разглядывал эти вещи и на самом деле очень мало знал о них, но каждый раз, проходя мимо, испытывал острое чувство удовольствия. Некоторые картины ему доставили из Национальной галереи в Градчанах – Гольбейн, и Кранах, и еще это сексуальное «Самоубийство Лукреции» Вуйета. И его роскошные апартаменты в пентхаузе в нескольких кварталах отсюда тоже украшали произведения национального искусства, а кроме того Ренуар, Гоген, Пикассо, Брак. Почему бы и нет? Теперь в музей никто не имел доступа, поскольку он находился на территории Пражского Града, где располагался командный центр Пришельцев; и вряд ли они могли рассчитывать, что его устроит жизнь в помещении с голыми стенами.

Доставка картин была всего лишь проблемой набора нескольких клавиш на клавиатуре компьютера. Равно как и доставка к нему в постель любых женщин, каких он пожелает. Нужно было лишь сделать заказ на привлечение той или иной особы к исполнению «служебных обязанностей» в офисе Карла-Гейнриха Боргманна, указав соответствующие реквизиты. Его избранница получала приказ и выполняла его, не задавая никаких вопросов, хотя прекрасно понимала, что подразумевается под словами «служебные обязанности». Потому что альтернатива была несравненно хуже: отправка в рабочий лагерь в Антарктиде, или на прочистку канализационных труб в Новосибирске, или на уборку отхожих мест в медицинской клинике Центральной Африки. Возможен был и другой вариант: что-то скверное происходило не с самой кандидаткой, а с ее матерью, обожаемым малышом, мужем, котом наконец.

Карл-Гейнрих не забыл тех вечеров, десять, одиннадцать, двенадцать лет назад, когда он, неприкаянный, бродил по темным улицам Праги, жадно поглядывая на девочек, идущих перед ним, или сидящих со своими кавалерами в ярко освещенных кафе, или стоящих перед зеркалами в своих комнатах. Все они были недоступны для него, точно обитательницы далеких чужеземных миров. Тогда.

Ну, теперь они стали очень даже доступны для него. За те годы, когда Боргманн трансформировался в «боргманна», длинная вереница их прошествовала через его спальню. Сначала девочки, к которым он испытывал влечение в школе, из числа тех, кто уцелел во время Великого Мора: Джамиля и Магда, Ева, Яна, Ярослава и Людмила, еще одна Ева с пухлым личиком и потрясающей грудью; и Освальда, Вера, Ивана, Мария. Сусанна с огненными волосами. Божена с огненным темпераментом. Милада. Джирина. Милена. Он составил очень длинный список. Великолепная Стефанка, увы, умерла; вместо нее он затребовал ее сестру Катрину. А потом Анна, София, Тереза, Джозефа. Вторая Милада, очень высокая; вторая Людмила, коротышка. И обе Мартины. У некоторых в глазах полыхала ненависть, другие проявляли замкнутое равнодушие, а третьи рассматривали его постель как способ достичь особых привилегий. Но приходили все. А что еще им оставалось?

О да, и Барбара Эйкелунд тоже. Одна из первых, даже до Джамили, Магды и Евы. Шведская девушка, та, ради которой он изобрел миф о том, что способен проникнуть в компьютеры Пришельцев,– спонтанно возникшая похвальба, с которой все для него началось. У Барбары были поразительно длинные, стройные руки и ноги, неожиданно полные груди, золотистые волосы и глаза цвета морской волны.

– Зачем я здесь? – спросила она в первый раз, когда он затребовал ее.

– Потому что я люблю тебя.

– Ты даже не знаешь меня. Мы никогда не встречались.

– Встречались. В прошлом году, в августе. Старе Място. Ты забыла.

– Август… Старе Място…– ни проблеска воспоминаний в ее глазах.

– А потом еще раз на Рождество. На улице. Я предложил угостить тебя кофе, но ты была слишком занята.

– Мне очень жаль, но я не помню.

– Да. Не помнишь. Не то что я. Пожалуйста, разденься.

– Что?

– Пожалуйста. Прямо сейчас.

Ему тогда только-только исполнилось семнадцать, и все это было еще так ново для него. До этого у него было всего четыре женщины, включая самую первую, которой он вынужден был заплатить, страшно тупую и воняющую чесноком.

– Позволь мне не делать этого,– сказала она.– Я не хочу раздеваться для тебя.

– Ох, нет, тебе придется сделать это. Взгляни сюда.

Он подошел к компьютеру, и из принтера выползла официальная бумага о новом назначении на работу. Барбара Эйкелунд, улица Дасни, Прага, переводится в Центр инфекционных заболеваний для исполнения обязанностей санитарки, Бухарест, Румыния, через три дня.

– И я должна поверить, что он настоящий? – спросила она.

– Придется. Вернувшись сегодня домой, ты узнаешь, что твой вид на жительство отозван, а билет в Бухарест ждет тебя на станции.

– Нет. Нет!

– В таком случае разденься, пожалуйста. Я люблю тебя. Я хочу тебя.

И больше она не возражала, поняв, что у нее нет выхода. Их соитие было холодным и доставило ему мало удовольствия, но он многого и не ожидал. Сразу вслед за этим он отозвал запрос на нее и, поскольку тогда все это было для него ново и душа его не зачерствела еще окончательно, выписал ей годовое разрешение в плавательный бассейн в Модрани и сезонный пропуск на два лица в оперный театр, а также дополнительные талоны на питание для нее и членов ее семьи. В ответ она просто поблагодарила его, не потрудившись скрыть дрожь, которая била ее все время, пока она одевалась.

Впоследствии он вызывал ее еще пять или шесть раз. Но никогда ничего хорошего у них не получалось. Со временем

Карл-Гейнрих нашел других женщин, с которыми все получалось хорошо или, по крайней мере, они могли делать вид, что это так. И тогда он оставил ее в покое. Ну, во всяком случае, он поимел ее, и не раз. Ведь именно ради этого – чтобы поиметь Барбару Эйкелунд – он поначалу и связался с Пришельцами, а Карл-Гейнрих Боргманн был из числа тех, кто всегда выполняет задуманное.

Сейчас, спустя двенадцать лет, снова стоял солнечный, теплый августовский день – даже душный; и на своем экране он видел информацию, извещающую о том, что к нему пришла некая Барбара Эйкелунд и хочет увидеться с ним; вопрос личный и очень важный, который, несомненно, чрезвычайно заинтересует его.

Возможно ли? Неужели та самая? Должно быть. В конце концов, в Праге не так уж много шведок, и тем более с таким именем.

Посетители здесь не были делом обычным, за исключением тех, кого Карл-Гейнрих вызывал сам, а ее он уж точно не вызывал. Их канувшие в далекое прошлое встречи были такими холодными, такими унылыми; он никогда не вспоминал их с сентиментальной нежностью или желанием. Она была всего лишь фантомом из его прошлого. Он совсем было уже собрался приказать, чтобы ее отослали прочь, но передумал. Его грызло любопытство. Ладно, почему бы и нет? Ради старых времен, несмотря на все, что было потом, еще раз встретиться с призраком из своей неприкаянной юности. Чего ему опасаться? Прошло столько времени, все ее негодование наверняка давно умерло. Она была первой женщиной, которую он по-настоящему возжелал; искушение посмотреть, как она выглядит теперь, пересилило.

Он приказал направить ее наверх и на всякий случай активизировал защитное силовое поле. Окружая Карла-Гейнриха со всех сторон, оно ограждало его от любого проникновения. Вполне понятная предосторожность для человека в его положении.

Она изменилась, очень сильно изменилась.

Все еще стройная и красивая, да, золотоволосая и зеленоглазая. Все еще высокая, естественно, выше него. Но присущее ей излучение нордической красоты угасло. Что-то ушло: морозная свежесть, мерцание полуночного солнца. От уголков глаз и рта протянулись маленькие морщинки. Роскошные блестящие волосы потускнели. Ну, ей сейчас было тридцать, может быть тридцать один: все еще молодая, все еще привлекательная, но… Для большинства людей прошедшие годы были очень нелегки.

– Карл-Гейнрих,– сказала она, спокойным, совершенно ровным тоном. И даже улыбнулась, правда сдержанно.– Прошло много времени, не правда ли? Ты преуспел.

Она сделала широкий жест, охватывающий обшитый панелями офис, вид на реку, компьютерное оборудование и сокровища национального искусства.

– А ты? – спросил он, более-менее автоматически.– Как ты жила, Барбара?

Он едва узнал собственный голос, так необычно тепло тот прозвучал. Словно встретились старые друзья, словно она была не просто чужой для него женщиной, несколько раз по принуждению отдававшейся ему.

Легкий вздох.

– По правде говоря, не так хорошо, как хотелось бы. Ты получил мое письмо, Карл-Гейнрих?

– Прошу прощения. Не помню.

Он никогда не читал свою почту, никогда. Там всегда было множество гневных разглагольствований, проклятий, обличений и угроз.

– Это просьба о помощи. Нечто особенное, такое, что способен понять только ты.

Его лицо поскучнело. Похоже, он сделал ужасную глупость, позволив еще одной просительнице подняться сюда для личной встречи с ним.

Но она уже доставала документы и раскладывала их перед ним.

– У меня есть сын. Ему десять лет. Тебе бы он понравился. Мальчик отлично разбирается в компьютерах; наверно, так же, как и ты в детстве. Знает о них все. Густав, так его зовут. Взгляни, вот фото. Красивый мальчик.

Он отмахнулся от нее.

– Послушай, Барбара, я не нуждаюсь ни в каких протеже, если ты пришла сюда ради этого…

– Нет. Все гораздо хуже. Его отослали в рабочий лагерь в Канаду. Приказ пришел на прошлой неделе. Куда-то далеко на север, где все время зима. Они там рубят деревья для бумажных фабрик. Скажи, Карл-Гейнрих, с какой стати отправляют в рабочий лагерь мальчика, которому еще не исполнилось одиннадцати? Он погибнет там. Конечно, это ошибка.

– Ошибки случаются, да. Большинство этих назначений делается наобум,– он понял, к чему она ведет.

Ах, он оказался прав!

– Спаси его,– сказала она.– Я не забыла, как ты когда-то написал приказ на мой перевод на другую работу, а потом отозвал его. Ты можешь все. Умоляю, спаси моего мальчика. Умоляю. Ты не пожалеешь.

Она вперила в него неотступный взгляд, мышцы лица напряжены. Потом заговорила снова, тихим, монотонным голосом:

– Я сделаю для тебя все, что угодно, Карл-Гейнрих. Когда-то ты хотел, чтобы я стала твоей любовницей. Тогда я сдерживалась, чтобы не доставить тебе удовольствия, но теперь все будет по-другому. Я стану твоей любовницей. Твоей рабой. Буду целовать тебе ноги. Сделаю все, что ни попросишь. Исполню любые желания, самые интимные. Буду твоей, пока ты хочешь этого. Только спаси его, умоляю тебя. Ты единственный, кто может это сделать.

По случаю жаркого летнего дня Барбара была одета в белую блузку и короткую голубую юбку. Говоря, она раздевалась, роняя на пол одну вещь за другой. Обнажились тяжелые белые груди, поблескивающие от пота. Ноздри у нее трепетали; губы растянулись в подобии жаждущей, чувственной улыбки.

«Я буду твоей рабой». Как она догадалась? Самая жаркая его фантазия, тогда, много лет назад!

Карл-Гейнрих не хотел больше, чтобы Барбара Эйкелунд стала его рабой. Он вообще не хотел больше Барбару Эйкелунд. Он отчаянно желал ее много лет назад, когда ему было шестнадцать, и получил ее – так, как это было; она осталась в прошлом, стала архивным фактом его воспоминаний, и больше ничем. Теперь ему было уже далеко не шестнадцать, и он не имел ни малейшего желания продолжать эти взаимоотношения. Не хотел никакого сентиментального воссоединения с призраком из прошлого. Его вполне удовлетворяли женщины, вызванные почти наобум, каждый раз новые; они приходили к нему, быстренько исполняли свое дело и навсегда исчезали из его жизни.

Все эти мелкие запутанные клубки зависимости и прочие глупости, всегда возникающие при наличии подлинно личных взаимоотношений между людьми,– на протяжении всей своей жизни он старался избегать их, держаться над мирской суетой, как это делают Пришельцы. И тем не менее каким-то образом время от времени оказывался втянутым в них – кто-то жаждал его благосклонности, кто-то предлагал выгодную сделку, как будто он в этом нуждался, и все притворялись его друзьями, уверяли, что любят его. У него не было друзей. Он никого не любил. И, насколько ему было известно, никто не любил его. Такое положение дел его вполне устраивало. Все, в чем нуждался Карл-Гейнрих Боргманн, всегда находилось в пределах его досягаемости.

Ну и ладно, подумал он. Хоть раз прояви милосердие. Эта женщина что-то значила для тебя, пусть давно и недолго. Выполни ее просьбу, сделай то, что нужно для спасения ее сына, а потом вели ей одеться и убираться отсюда.

Сейчас она была полностью обнажена. Принимала разные позы, явно провоцируя его, предлагая себя так умело, что, происходи это в прежние времена, он пришел бы в восторженное исступление. Сейчас, однако, все это казалось ему просто абсурдным. Еще шаг, и она окажется внутри защитного силового поля.

– Осторожно,– сказал он.– Пространство вокруг моего стола защищено. Если ты подойдешь еще ближе, сработает защитный экран. Он нанесет тебе удар.

Слишком поздно.

– Ой! – вскрикнула она с легким придыханием и вскинула руки.

Судя по всему, Барбара прикоснулась-таки к защитному полю, и оно оттолкнуло ее. Она отпрянула от него, зашаталась, согнулась и упала на пол, прямо посреди комнаты. И тут же съежилась жалким всхлипывающим комком, прижимаясь лбом к музейному персидскому ковру. До сих пор Карлу-Гейнриху не приходилось собственными глазами видеть, что происходит при столкновении человека с полем. Эффект оказался даже сильнее, чем он ожидал. К его испугу, с ней началось что-то вроде истерического припадка. Все тело конвульсивно подергивалось, дыхание вырывалось с хрипом. Пугающее зрелище, пугающее и немного грустное. Ей, наверно, больно.