Текст книги "В тайном государстве"

Автор книги: Роберт Маккрам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Я бы подумал… – начал было Мэттьюз.

– Потому что, несмотря на мои предубеждения, обнаружилось, что Листер был прав.

Мэттьюз затряс головой.

– Извини, Фрэнк. Не знаю, откуда ты берешь свои данные, но я рад, что ты пришел ко мне. Уверяю тебя, Листер ничего хорошего не добивался.

– А чего он добивался? – В голосе Стрейнджа прозвучало раздражение.

– Мы следили за ним всего несколько недель – только в дневные часы, но и этого оказалось достаточно. Все то время он вел себя весьма странно. Веришь ли, он менял свою внешность в мужском туалете на Паддингтонском вокзале и навещал очень странных личностей.

– Кого же?

– Ну, этого типа с телевидения. Парня, замешанного в скандале. Понимаешь, о ком я. Такой высокий, гибкий и стройный, настоящий красавец.

– У меня нет телевизора. Чем он занимался?

– Журналистикой, брал у всех интервью, чертовски знаменитый, ты наверняка его знаешь.

– Роланд Селзер, что ли?

– Точно. Пресловутые интервью Селзера. Человека, которого все ненавидели.

– Листер встречался с Селзером?

– Подозрительно, не правда ли?

Стрейндж промолчал.

– Кого еще навещал Листер?

Мэттьюз задумался.

– Ах, да. Известного тебе Фентона, члена парламента, левого лейбориста, разделяющего политическую линию газеты «Трибюн». Он имел с ним долгий разговор.

– Вы прослушивали?

– Нет. Я же говорил, что операция была организована на низком уровне.

– Все это мне вовсе не кажется особенно подозрительным.

– Эх, Фрэнк! Фентон давно уже отправлен на свалку.

Стрейндж отметил, что Мэттьюз, как и любой другой, верит в то, что тут не обошлось без «руки Москвы».

Это почему-то вызвало в нем раздражение, но он подавил его и спокойно спросил:

– Что еще натворил Листер?

– Имен не помню, но он посетил профсоюзных деятелей левого толка, дельцов с сомнительной репутацией из «Импорт-экспорта», торговца оружием в Бирмингеме, пару проштрафившихся консультантов по компьютерам. Боже мой! Он даже сунулся в советскую постоянную торговую миссию. А когда не якшался с леваками, на каждого из которых в управлении заведено досье, то ублажал дома жену.

– Счастливый брак?

– Вряд ли. Был еще третий, кто помогал ему в постели.

– А что произошло ночью перед его смертью?

Набив табаком трубку, Мэттьюз поднес к ней огонь и повертел в руках спички. Он говорил, не разжимая зубов.

– Действия Листера сбивают с толку. Ночью он вернулся в Челтнем. Мы были убеждены, что зацепим его утром. Тогда и узнали, что он покончил с собой в Уайтхолле.

– Думаешь, самоубийство?

– Уверен, Фрэнк. – Мэттьюз глубоко затянулся. – Вообще-то мне на все наплевать. Не думаю, что здесь были какие-то скрытые пружины. Для самоубийства у него имелось множество причин, хотя с другой стороны, он водился с людьми, которые, будь им на руку, избавились бы от него. Может, обнаружилось, что он запутался.

– Как ты думаешь, чего они добивались?

– Не морочь себе голову, Фрэнк. Листер имел доступ ко всем банкам информационных данных. Разве не понятно, чего от него добивались?

– Понятно, – сказал с сомнением Стрейндж, – но тогда почему Дейнджерфилд не реорганизовывает управление теперь, после моего ухода?

– Ты же не знаешь. Может, и перестраивает. Дейнджерфилд хитер. – Мэттьюз поставил кружку на стол. – Прости, Фрэнк, но корабль тонул, когда ты был на капитанском мостике, и тебе придется нести наказание. Это жестокое старое правило. Но надеюсь, ты переживешь и получишь удовольствие от преждевременной отставки. Пенсию у тебя не отнимут. Я бы все отдал, лишь бы оказаться на твоем месте.

Молчание огромного дома как бы подтверждало изрекаемые Мэттьюзом формулы здравого смысла. Полковник запустил пальцы в волосы, откидывая их назад.

– Пойду взгляну на Барбару. Наливай себе пива. За такую цену – десять пенсов пинта – поди найди другое.

Стрейндж пододвинул к себе высокую пивную кружку и налил ее до краев. Мэттьюзу, подумал он, вряд ли было трудно установить, что поведение Листера доказывало его лояльность. Но если человек заранее во всем уверен, тем более что доказательств нет… Давенпорт, к примеру, не согласился бы с Мэттьюзом, хотя Давенпорт в курсе всех дел. В самоуверенных ответах полковника содержалось нечто, раздражающее Стрейнджа. Он и забыл, насколько консервативны эти военные.

На сей раз Мэттьюз вернулся с улыбкой.

– Спит спокойно, – сообщил он. – Утром, надеюсь, будет лучше. Очень она расстроилась, что тебя не увидит.

Стрейндж передвинул кружку по столу как шахматную фигуру.

– Еще одна просьба, – произнес он, – сохрани нашу беседу в тайне, ладно?

– Кому это интересно? – удивился Мэттьюз.

– Тебя могут спросить.

– Кто?

– Хейтер.

– Почему? – всполошился хозяин. – Разве за тобой следят?

– Ты попал в точку, – спокойно подтвердил Стрейндж.

– Боже мой, Фрэнк, а я и понятия не имел! Ты немедленно должен уйти. Может получиться нескладно.

– Конечно, может. – Холодно и оценивающе Стрейндж посмотрел на Мэттьюза. – Извини, Барнаби. Я приехал в Олдершот потому, что думал: вот человек с государственной службы, который ни во что не ставит устаревшие предрассудки.

– Спасибо большое.

– А вместо этого передо мной человек, которым, как и другими, владеют нелепые предубеждения.

– О чем ты, черт возьми? – уставился Мэттьюз на гостя.

– Да все о том же: был бы тем, кем я тебя считал, то плюнул бы на то, что тебя будут допрашивать, если бы верил, что я действую в защиту интересов страны. В конце концов, именно за их защиту тебе и платят деньги.

– Думаешь, я утратил чутье?

– Дело не в этом. Скорей просто умываешь руки.

– Как ты смеешь!

«Даже в гневе, как и во всем остальном, – подумал Стрейндж, – Мэттьюз не отличается оригинальностью».

– Позволь перед уходом объяснить, что именно я имею в виду. Вы настолько загипнотизированы мнимой угрозой, о которой каждый вечер твердите в клубе, что не видите, что у вас самих творится под боком. А стоит кому-нибудь вроде Листера появиться и ткнуть вас носом в настоящую угрозу, как вы отказываетесь ему верить. Частично я виню себя. Наша встреча и беседа помогли мне лучше понять, почему Листер потерпел неудачу.

– О чем ты там толкуешь?

– Да все о том же. С какой стати Куперу, Эллисону и Листеру подчиняться приказам из-за «железного занавеса»? – Стрейндж говорил твердо. – Угроза извне, в которую я, ты, да и любой в Уайтхолле были приучены верить, чтобы удержаться в своих административных креслах, гораздо менее реальна, чем враги, которых мы вскармливаем здесь, сами. Если позволишь, я приведу тебе пример стереотипа исторического мышления. Мы, бывало, тешились такими несуразностями вместе. Ты, я и тысячи нам подобных верят, что на нас нападут красные. А раз так – мы и будем ждать нападения извне, несмотря на то, что на самом деле враги действуют среди нас. Знаешь, Барнаби, мы – сборище прирожденных шовинистов.

Апелляция к старой дружбе слегка растрогала Мэттьюза.

– Я всегда знал, Стрейндж, что ты патриот.

– Надеюсь, да. Но не тогда, когда под предлогом защиты родины такие, как ты и Хейтер, идут на все, лишь бы скрыть истинное положение дел. Ты предпочитаешь спасти свою шкуру, нежели разобраться в существе дела. И будешь драться с несуществующими врагами просто, чтобы доказать, что ты в состоянии еще драться. Этим отчасти и объясняется твоя слежка за Листером…

– Извини, Стрейндж, но мне приказали.

– Конечно, приказали. Из-за Листера и заварилась вся каша, но никому до этого нет дела, а меньше всех – тебе и Хейтеру. Листер – угроза начальству, которому вы угождаете и льстите. Ошибка Листера состояла в том, что он, заподозрив «некое высокопоставленное лицо», не побоялся сказать об этом. И Листера затравили. Я думал, что иду по ложному пути. Потому сюда и пришел. Я стал начальником, но не от рождения. В отличие от тебя. И ни на ком из их дочерей не женился. – Изумление в глазах Мэттьюза сменилось бешенством, но остановить Стрейнджа было уже невозможно.

– Благодаря моим способностям меня приняли в привилегированную школу. Я сам пробился в жизни. Снимал комнатушки. И тридцать лет мирился с классовым недоверием к простым людям. Считается, что у них примитивное мышление.

– А ты сам никому не доверяешь.

– Нет, просто сержусь на всех. Недоверие, о котором я говорю, имеет глубокие социальные корни. К тому же замешено на классовом страхе.

– Стрейндж, куда, черт возьми, ты клонишь?

– Не перебивай. Хейтер – старый служака, чем-то похожий на тебя. Он жалеет о катастрофическом падении национального престижа. Необходимо время, чтобы сознание нашего падения проникло под толстые военные черепа. – С удовлетворением отметив тревогу на лице Мэттьюза, Стрейндж продолжал: – Но если в конце концов они это осознают, им будет не по себе. Чтобы сохранить остатки былого могущества, соображают они, даже если распад идет полным ходом давно, нужно рассчитывать каждый шаг. Барнаби, я говорю об утрате идеалов среди людей, которые правят страной. Хейтер и ему подобные в министерстве творят, что хотят, пока еще в их власти поддерживать то, что осталось от общества, давшего им так называемую свободу. Они так же неразборчивы в средствах, защищая эти руины, как и, по их мнению, люди, которые грозятся разрушить их до конца. Фактически Хейтера волнует одно: управление, его маленькая империя, может сыграть решающую роль в последнем сражении. Меня потому-то и выпихнули, что я угрожаю испортить ему крестовый поход. Хейтер прекрасно понимал: получи я хоть малейшее представление о содержании докладной Листера, расследование не кончилось бы без выяснения личности «высокопоставленного лица». Странно, до тех пор, пока я не вляпался в эту гнилую кучу, я не видел реальной причины своей опалы. Да, признаюсь, мне горько, я жажду мести и не скрываю этого. Думаю, что имею на это право, знаю, что докажу в конце концов свою правоту.

– Хочешь знать мое мнение? – ледяным голосом спросил Мэттьюз. – Ты пьян.

Стрейндж грохнул кружкой по столу.

– С этого, что ли?

Мэттьюз вскочил на ноги.

– Уходи! Ты спятил! Ты болен! Убирайся!

Стрейндж с достоинством встал со стула. Никогда в жизни не чувствовал он себя более серьезным. Волоча ногу, он брел по коридору. Позади молча следовал Мэттьюз. С замком Стрейндж справился сам. Падал снег, небо было ясное, мерцали зимние звезды. Мэттьюз захлопнул дверь. Стрейндж взглянул в глубокую синюю пустоту и громко расхохотался.

18

Верзила Селзер неуклюже пригласил Стрейнджа в гостиную просторной квартиры, расположенной на первом этаже, и, не произнеся ни слова, рухнул на пол и тут же захрапел. Всюду царил хаос. На полу валялись бутылки, тарелки, кружки. На окне кисла в картонном стаканчике сметана, на телевизоре валялись остатки засохшей пиццы. Единственный свет в полумраке зимнего дня исходил от электрического камина с раскаленной решеткой.

Воспользовавшись случаем, Стрейндж осмотрел квартиру. Она состояла из донельзя замусоренной кухни и большой спальни с неубранной постелью. Сад, раскинувшийся за высокими окнами, имел унылый вид. Летом, подумал Стрейндж, когда вырастут цветы, он сделается зеленым, безликим местом для отдыха и чтения воскресных газет. Зимой же он поражал своей покинутостью и безлюдьем. На вязе у стены ломился сук. Стрейнджу стало неприятно, что никто не удосужился спилить его и убрать.

Чувствуя себя взломщиком, он вернулся в гостиную. Одетый в спортивную куртку и джинсы, Селзер храпел, раскинувшись на полу, положив руку на телефон. Пока Селзер спал, можно было представить, чем он занимается. Пачки листков в картонных папках, написанных начальниками тюрем, левыми профсоюзными деятелями, проштрафившимися чиновниками, звездами кино неопределенного пола, взяточниками-парламентариями, словом, персонажами многих его знаменитых интервью. Некоторые листки были неосторожно подписаны. Куча фотографий в рамках, сваленных в углу за телевизором, изображала различные торжества, благотворительные праздники и театральные премьеры.

Приготовив себе чай на кухне, Стрейндж нашел сухое молоко и расположился на кушетке с двумя альбомами вырезок, взятых с полки в шкафу. Прослеживая карьеру Селзера, он дошел до момента, когда тот то и дело летал через Атлантику ради еженедельных интервью в Лондоне и Нью-Йорке. Тут Селзер пришел в себя.

– Привет, – произнес он, почти не шевелясь.

– Здравствуйте, – Стрейндж неловко поднялся, обращаясь к впавшему в прострацию Селзеру, – меня зовут Фрэнк Стрейндж, я друг…

– Ладно, – прервал Селзер, голос его звучал с профессиональной уверенностью, но внешний облик разительно не вязался с образом развязного преуспевающего журналиста. Тугие каштановые кудри развились и поблескивали седыми прядями. Лицо небритое, глаза явно утомлены. С вялой апатией он привалился к стене. Стоило ему заговорить, как рот, привыкший в иные лучшие времена выражать иронию, сарказм, насмешку или презрение, сложился в безжизненную и мрачную гримасу. На верхней губе, в углу, запеклась болячка.

– Ладно, – повторил он. – Ты не тот, кто недавно сюда припирался. А где тот?

– Я пришел, – пошутил Стрейндж, – сам по себе.

– Не видел, часом, убежавшую красоточку? Блондинку?

– Не видел. Квартира была пуста, точно знаю.

– Значит, смылась пораньше. – Пошарив в прорезном кармане куртки, Селзер вытащил папиросную бумагу и пачку табаку. – Куришь?

– Спасибо, нет.

– И не пьешь, судя по виду, – вертя табак в пальцах, Селзер с трудом приходил в себя. – Ты не с Би-би-си, верно? Если оттуда – убирайся сразу. Этим дерьмовым заведением я сыт по горло. – Селзер произносил слова с английской жеманной медлительностью, словно сознавал, что исполняет роль, но не уверен, к месту ли она.

– У меня был друг по имени Ричард Листер, – начал Стрейндж, – полагаю, он был у вас несколько месяцев назад.

Селзер насыпал в табак марихуану. Наконец он отвлекся от своего занятия и произнес:

– Правильно полагаете, мистер…

– Стрейндж, Фрэнк Стрейндж.

– Звучит знакомо.

– Наверное, он говорил вам обо мне. Мы вместе…

– Он кто?

– Ричард Листер. Тот, кто у вас был, мой приятель.

– Но не мой. – Селзер лизнул папиросную бумагу и свернул неуклюжую самокрутку. – Может, и был, – добавил он, прислушиваясь к отзвуку своего голоса. Селзер сделал затяжку и механически сунул закрутку Стрейнджу.

– Благодарю, не надо, – холодно уклонился гость.

– Да-а, – выдохнул Селзер. – Листер… Ну и жуткий тип.

– Почему? – приступил Стрейндж к обычной манере допроса.

– Он знал очень много, всю подноготную.

– О вас? – предположил Стрейндж.

– Да-а… Колдун какой-то. Словно собственный некролог читаешь. А он еще сыпал подробностями, вроде: затем вы отправились в Нью-Йорк и взяли интервью у X, Y и Z. – Последнюю букву Селзер произнес на американский лад.

– Чего же он хотел от вас?

– Сказал, что пишет статью о моей карьере для какого-то журнала, – Селзер сделал паузу. – Подумать только, он сказал – фотограф придет через неделю! Статьи я так и не увидел. Наверно, ваш друг чокнутый. У меня таких было навалом.

– Вас удивит, если я скажу, что Листер занимался борьбой с терроризмом.

Селзер дернулся.

– Эй! Нечего из меня дурака строить! Сами-то вы кто?

– Уже вам сказал. Фрэнк Стрейндж. Из службы безопасности.

– С какой стати? – голос Селзера слегка заплетался. – Упаси бог!

Стрейндж достал свой просроченный пропуск. Селзер взглянул с любопытством и спросил:

– Знаете парня по имени Корнелиус?

– А кто он такой?

– Откуда мне знать, черт возьми! Просто он назвался Корнелиусом.

– На кого он похож?

– Здоровый такой блондин, во рту полно золота. Голландец. Знаете его?

– Скорей всего он работает в другом отделе, – сказал Стрейндж осторожно.

Селзер, казалось, позабыл о своем вопросе.

– И чего я с тобой говорю? – спросил он себя задумчиво.

Но Стрейндж оставил фразу без внимания, его занимал Листер.

– Сколько раз вы разговаривали с Листером?

– Не один. Уж эти встречи! Он трещал как пулемет. Встреч было две, а казалось, гораздо больше!

– Отчего?

– Ну, в первый раз, как я говорил, он появился, чтобы узнать обо мне абсолютно все. Просмотрел вырезки, проглядел телевыступления. И задавал вопросы. Вечно вопросы, только вопросы.

– Какие именно?

– Дерьмо. Не помню. Да все подряд. Был ли я женат? Кто мои друзья? Каковы мои политические взгляды? Путешествовал ли я? С кем? Он не церемонился. Хотел знать, сколько я зарабатываю, играю ли на бирже. – Селзер рассмеялся. – Я посоветовал ему обратиться к моему адвокату, – Селзер запнулся, – про меня он тоже дерьма поднабрал.

– Какого?

– Например, я как-то собирался стать страховщиком у Ллойда. Тут мы с Листером едва не подрались. Дошлый был парень, все знал.

– Потом он заходил еще раз?

– Да-а.

– А зачем?

– На сей раз он бил в одну точку. Заявил, что провел кое-какие изыскания, и очень интересовался интервью с Фентоном.

– О чем это?

– Ты становишься вроде него. – Селзер обвиняюще ткнул в Стрейнджа закруткой, но потом смягчился. – Интервью с Фентоном вызвало у вас настоящий скандал.

– Извините, я не смотрю телевизор.

– Счастливец. Стоит только подумать… – Селзер запнулся и перешел на другую тему. – Ладно. Я брал интервью у известных людей. – Он взмахнул рукой. – У знаменитостей, богачей, красавиц. Беря интервью у известных, сам становишься известным. Ничего себе слава, наверно, думаешь ты, – Селзер оживился. – Эй, хочешь посмотреть запись, где я расспрашиваю архиепископа. Жаль, забыл о чем, может, о святой троице. – Селзер хихикнул. – Сущий вздор.

– Благодарю, не надо, – ответил Стрейндж с отвращением.

– Ладно. Мне все сходило с рук потому, что я орудовал верными фактами. Я вел себя грубо, нахально, вульгарно, но всегда был прав. Боже мой, знал бы ты, сколько усилий затрачивается на некоторые телеинтервью!

– Да, – согласился Стрейндж, – это, наверно, необыкновенно трудно.

– Ладно, – Селзер словно оправдывался, – все это просто шоу-бизнес, а я родился для него, не так ли? Пусть даже я и посещал Оксфорд. Работал для постоянных телепрограмм Независимого телевидения. Выступал как политический комментатор. Все звезды на одно лицо – глупые, как гуси, тщеславные и часто ленивые. Хотели одного – покривляться в косметике перед камерой. Я скоро устал, даже когда показывал, что они представляют собой на самом деле. Затем меня переключили на людей, занимающих высокие посты – епископов, судей, членов парламента, правительственных чиновников, крупных предпринимателей, полицейских генералов. Если до них удавалось добраться. Бог знает, до чего тщеславными и глупыми оказалось большинство из них, но, по крайней мере, у них имелись идеи, пусть даже почерпнутые из только что прочитанных книг. Во всяком случае, в те дни я играл честно, неплохо справлялся с работой и со всем остальным. – Селзер пососал самокрутку и уставился не мигая в огонь. Потом заговорил снова.

– А дальше дела стали идти все хуже и хуже, вернее, в стране все пошло кувырком. Тебе, Фрэнк, не надо разжевывать, дальше еще хуже будет. Мне-то еще повезло, я пошел ко дну до начала конца. Но и тогда уже было плохо. Политика становилась все более порочной, порой скатывалась к чистой уголовщине, денег не хватало, а люди превращались в трусов. Но дальше будет еще хуже. Чем занимаюсь я? Наблюдаю за происходящим. Это теперь называется – «Интервью Селзера». Неделю за неделей я беру интервью у людей, управляющих этой проклятой страной и делающих вид, что все идет отлично. Со временем становится невмоготу, и я начинаю говорить, что это далеко не так. Или выявляю язву и подвожу к мысли, что мириться с ней нельзя. Дело как раз по мне. Я приобретаю репутацию разгневанного левака. И ничего. Повсюду мне подражают, но ведь я – на экране, а в жизни нужно действовать или подыхать. Поэтому теперь я действительно ненавижу британское общество, а зрители его любят. Из любви я извлекаю деньги, кучу денег, но я-то на телевидении и мы подсовываем им суррогаты. Итак, я кончил тем, что брал интервью у интеллектуалов, политиков, умных банкиров, а они, вернее большинство из них, дрались из-за меня за честь продать свои автобиографии. А я проделывал с ними то же, что и со звездами варьете и дрессировщиками в начале своей карьеры. Я подлаживался к ним и мешал с общим дерьмом. Мешал с банальными фактами. Я – непревзойденный телеанархист, хамелеон, меняющий свой цвет. Пятьдесят тысяч фунтов в год – такова ставка самого высокооплачиваемого, пользующегося успехом великого марксистского инквизитора. Ты не веришь? И тут я влип в интервью с Фентоном. – Селзер сделал глубокую затяжку.

– Ну и что?

– Знаешь, кто такой Фентон?

– Лейборист, член парламента.

– Лейборист? Троцкист. Называет себя левым, сторонником «Трибюн», но ярлыки ничего не значат. Он из тех парламентариев, что живут в коммунальных квартирах, ездят на дерьмовых автомобилях и пишут на клозетной бумаге. Понял?

Стрейндж кивнул.

– Ну, я пригласил его для передачи. Приглашение он принял. Чертовски удачный ход. Он никогда раньше не был в телестудии. По его понятиям, это – коварный трюк капиталистов, чтобы сбить массы с революционной тропы. Возможно, он был прав, но прийти пообещал потому, что я «экстремист» и не похож на остальных. Понимаешь?

Стрейндж кивнул головой.

– Но подлинная причина приглашения заключалась в том, что мне сообщили…

– Сообщили? Кто?

– Надежные ребята, – уклончиво ответил Селзер.

– Какие ребята? – наседал Стрейндж.

– Слушай, – заволновался Селзер, – я не могу расколоться, понял? – В голосе его прозвучало беспокойство. – Замнем. Мне намекнули, что у Фентона открыт счет в швейцарском банке, капиталы вложены в прачечные и бог знает во что еще. Вдобавок высказывались предположения, что он замешан в торговых сделках между Востоком и Западом. По крайней мере, я получил кое-какие подтверждения.

– Письма, банковские счета или что-то вроде этого?

– Да-а. Фрэнк, ты говоришь как Листер. Не надо. – Гася окурок о ковер, Селзер умолк. – Разумеется, я вставил факты в передачу и вызвал обычный скандал. Но в отличие от других он подал на меня в суд за клевету, диффамацию и бог знает за что еще. Впервые в жизни я ошибся.

– Он выиграл дело, не так ли? – Стрейндж смутно что-то припоминал.

– Иначе я бы тут не оказался. – Селзер жестом указал на беспорядок вокруг. – Он выиграл, а компания отказалась заступиться за меня. Им было наплевать, ведь я попался. Я это пережил. Я стал никому не нужен, выложился, насолил каждому, износился. Отличный предлог, чтобы меня вышвырнуть.

– А что стало с Фентоном?

– Факты его приперли к стене.

– Почему?

– На суде всплыло, что он когда-то якшался с террористами.

– Фентон?

– Именно. Мирный революционер себе на уме и прочее.

– У вас, видать, были отличные адвокаты.

– Да-а. Тогда я мог себе позволить такую роскошь. Они были хорошо проинструктированы. На самом деле все было не так страшно, как выглядело. Фентон был членом левацкого комитета. Когда его туда втянули, там занимались просто агитпропом. Знаешь, плакаты на рынках по утрам в субботу, случайные демонстрации. Лишь потом они стали прибегать к насилию.

– А что случилось?

– Горстка экстремистов, вдохновленная Баадером-Майнхоф, приступила к действиям. Взрывы в пабах, перестрелки. А когда их накрыли, Фентон сел в лужу перед избирателями. Он всегда следовал строго революционной идее о крахе британского общества под тяжестью собственных внутренних противоречий. Я проиграл в суде, но он потерял всякое доверие.

– Именно этим интересовался Листер?

– Да-а. Каждой подробностью. Сказать по правде, мне было больно. Все случилось не так давно. Рассказывать – словно переживать заново.

Стрейндж наблюдал за угасанием стареющей звезды после кратковременной вспышки. Селзер покрылся испариной, руки у него дрожали. Он прокручивал свое прошлое как любительский фильм, но огни погасли, и он снова на дне в ожидании грядущей катастрофы. Стрейндж обдумывал услышанное.

– Когда состоялось интервью с Фентоном? – спросил он.

Селзер назвал дату. Почти три года назад.

– При вашей вторичной встрече интересовался Листер еще чем-нибудь?

– Нет.

Стрейндж быстро подался вперед.

– Послушайте, Листер мертв, его убили в октябре. – Селзер с ужасом посмотрел на собеседника. Подходящий момент настал. – Кто дал вам информацию о Фентоне?

– Я… я говорил вам…

– Что не раскрываете своих источников. Даже теперь, когда знаете, что Листера убили?

– Фрэнк, о чем ты? Тоже чокнулся?

– Я говорю, что человек, давший вам информацию о Листере, мог носить имя Корнелиус.

Селзер перебил его, почти крича:

– Я этого не говорил!

– Тогда кто же? Хоскинс?

Селзер сдержался, спокойнее посмотрел на Стрейнджа.

– Ладно, полегче. Хоскинса я знаю. Он много чего порассказал. Да-а, мы работали вместе, но информацию он не поставляет. Он так бы не поступил, собака не кусает собаку, даже когда они ютятся в уайтхоллской конуре.

Стрейндж сообразил, что в своих догадках он недалек от истины.

– Значит, это был Мейер! – сказал он убежденно.

Разъяренный Селзер, пошатываясь, встал на ноги.

– Не знаю, кто ты, чего тебе надо, но вопросов мне больше не задавай, если сам знаешь, куда клонишь. После Фентона меня оставили в покое, и я желаю и дальше пребывать в этом же состоянии.

– Мейер угрожал вам?

– Уходи, бога ради, пронырливая дрянь. Оставь меня в покое. Не твое поганое дело. – Селзер задрожал, лицо исказилось гневом.

Стрейндж отступил и неловко повернулся к выходу.

Серый январский воздух был удивительно прохладен после жилища Селзера. С трудом волоча больную ногу, Стрейндж зашагал прочь, осознавая, что Селзер был не рассержен, а испуган.

19

Услышав о повышении Нива, Квитмен понял, что опасения Стрейнджа оправдались. Тернер и тощий Рив получили инструкции. Слишком поздно до него дошло, что все это было частью искусной проверки. Вероятно, Дейнджерфилд говорил об этом в клубе, а Нив уловил краем уха.

Солнце, сиявшее сквозь туман над Темзой, обещало великолепный зимний день. Квитмен стоял у своего окна в управлении и наблюдал за мчащимися по набережной Виктории машинами. На улицах было небезопасно, но люди ничего не замечали. «Когда знаешь, что в западне, то отстраняешься от всего и становишься фаталистом», – пришло ему в голову. Квитмен даже не потрудился подделать сообщение группы наблюдения о поездке Стрейнджа в Олдершот. И все же… Возможно, Хейтер и Прис не увидели связи. Если они проникли в его тайну, то почему его не лишили допуска к делу?

Теперь Квитмен был очень занят на работе, появляясь там в полдевятого утра. После обмена магнитофонными пленками с записью Сибелиуса исследования Стрейнджа по делу Листера завели его в сложные дебри политики. Мероприятия, намеченные Присом для проработки всевозможных вариантов, ежедневно расширялись. Этим, утешал он себя, объясняется повышение Нива, ибо Квитмена потрясло известие, что Нив также подключен к делу Стрейнджа. Хейтер, понятно, ничего не сообщил ни ему, ни по управлению. Фактически обо всем проболталась секретарша, услышавшая об успехе Нива через Рози Уолфорд.

Квитмену было стыдно, что приходится добывать информацию у машинистки, но его одолевали дурные предчувствия.

– Давно действует это соглашение? – поинтересовался он.

– Говорят, с начала недели, – ответила девушка.

Сегодня – среда. Два дня Нив работает над неизвестными данными по делу Стрейнджа, а его даже не поставили в известность. Такого он себе не представлял. Как обычно, все упиралось в принцип «каждый должен знать только то, что ему необходимо». Именно так любили работать в управлении. Квитмен принял решение при встрече с Присом быть осмотрительным и осторожным. Иначе подозрения только усилятся. Все это подозрения, но не больше. В конце концов, Мэттьюз и Стрейндж старые друзья.

Сильное возбуждение не покидало его целое утро. В ожидании звонка от Приса он в рассеянности перебирал бумаги. В половине двенадцатого спустился в кафетерий, заговаривая с каждым встречным, чтобы увериться, доверяют ли ему еще. Это, разумеется, самообман. Если Хейтер в курсе, то никто не пикнет. Его переведут, а потом по-тихому уволят. Коллеги и подчиненные никогда не узнают о предательстве. Гнев и взаимные обвинения останутся за закрытыми дверями. Он попусту терял время, надеясь, что мог бы податься к Ниву и вызвать его на оценку создавшегося положения, ибо с достопамятного приема, устроенного Лиз, Нив его постоянно чурался. То, что Нив на три года старше и занимается той же работой, означало одно: Квитмена сместили. Он удивился, что переживает из-за этого. Нив нигде не попадался, и Квитмену пришлось взбираться наверх со стаканчиком тепловатого кофе. Странность его поведения бросалась в глаза. Бледная машинистка Квитмена сказала своей приятельнице на коммутаторе: «Зачем ему глотать эту бурду, когда он может иметь свежий кофе да еще бисквиты на подносе. До чего странно порой ведут себя люди, не правда ли?»

К обеду Квитмен совсем извелся и решил позвонить по внутреннему телефону Прису. На звонок ответил помощник:

– Сожалею, сэр, мистер Прис обедает в клубе вместе с Чарлзом Нивом.

– Вот как! Спасибо.

Квитмен положил трубку, не в силах справиться с охватившей его паникой. Итак, все известно. Иначе не объяснишь. Он схватил пачку последних сообщений группы наблюдения и, продираясь сквозь машинописные строчки, стал искать, не пропустил ли он намеков о своем провале. Он судорожно перебирал в уме всевозможные варианты, стараясь выявить все, что могло иметь к нему отношение. Но нет. Нив держался враждебно, но многого не успел еще узнать. Рози Квитмен не рассказал ничего. Лиз можно доверять.

После обеда Квитмен настолько ушел в себя, что, проходя сквозь вращающиеся двери старого здания министерства, не заметил, что впереди идут Прис с Нивом и разговаривают между собой. Пребывая в хорошем настроении после обеда, Прис дружески окликнул поравнявшегося с ними Квитмена, но тот посмотрел на него диким взглядом и едва не бросился наутек, однако под конец кое-как справился с нервами.

– Эй, Джеймс, – воскликнул Прис, помахивая превосходной сигарой, – как дела? Знаете, хотелось перемолвиться с вами словечком, если у вас найдется время…

Даже Нив, чьи бледные одутловатые щеки на этот раз слегка порозовели, вежливо поклонился.

В кабинете дружелюбие Приса не уменьшилось.

– Ну разве это не здорово? – начал он, помахивая перед носом Квитмена сообщениями группы наблюдения. У того словно камень упал с сердца. – Видно, Стрейндж бьется как рыба об лед, если вынужден опуститься до тележурналистов. Понятия не имею, на что он рассчитывает. Дело, конечно, не закрыто, но, думаю, оно у нас под контролем. Поздравляю, Джеймс, вы действовали очень хладнокровно. Неплохо исполнено. – Он решительно собрал бумаги и соединил их скрепкой.

Квитмен ухитрился выдавить из себя слова благодарности. «А не притворяется ли Прис?» – подумал он.