Текст книги "Исчезновение"

Автор книги: Роберт Кормье (Кормер) (Кармер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

  Улыбаясь, он погружался в сон. Всякие мысли о невероятных переменах и о грядущих событиях становились все слаще.

  И, наконец, это случилось.

–

  В первую очередь он убил старого жулика.

  Он бил молотком по голове своего «папа-заменителя», который на самом деле был ему не отец, и не должен был им стать, в особенности после того, что в этот момент сделал Оззи. Он изо всех сил ударил его молотком в выемку лобной кости над бровями, и сделал это еще и еще.

  Он убил его, когда тот спал в квартире, в которой они втроем – он, Ма и его «папа-заменитель», который никогда и не был его отцом, жили все эти годы. Ему стало известно, что «липовый Па» вернулся в город – откуда, Оззи это не заботило. В первый раз он исчез из города, после того, как умерла Ма. Его возвращение совпало чем-то невероятным, но с тем, что он ждал все это время, будто предзнаменование.

  Он не знал, как назвать это необъяснимое явление. И было ли этому какое-нибудь объяснение? Но его не требовалось объяснять или как-то вообще называть. Искать ему название нужно было лишь, если бы пришлось об этом кому-нибудь рассказать. Но мог ли он это сделать?

  Оно.

  Произошло.

  Наконец, после всех его ожиданий.

  Он проснулся посреди ночи, что было необычно, потому что он всегда беспробудно спал до самого утра безо всяких сновидений. Ночь для него была ничем не заполненным периодом времени. Но просыпался он сразу, как только начинало светать. Однако на этот раз он внезапно проснулся в полной темноте, будто его вытряхнуло, как из перевернутого мешка.

  Ощущения в его теле были уж слишком необычны. Он почувствовал легкость и прохладу. Необычный холод исходил из него самого, будто внутри была глыба льда, которая таяла у него в животе, прохлада от которой распространялась по всему телу. Еще он пытался вспомнить о некой боли, которая быстро появилась и тут же исчезла.

  Его рука нащупала маленькую лампу, стоящую около его кровати.

  И он вдруг увидел, что он не видит.

  Он знал, что его рука дотянулась до лампы, чтобы включить свет. Он также знал, что его пальцы нащупали выключатель и повернули его. Но когда, ослепив его, свет залил комнату, то он не увидел своей руки и пальцев. Вот это да! Он осознавал, что они были, почувствовав твердость пластиковой ручки выключателя, всегда поддающейся с трудом. Он сильно хлопнул в ладоши. Хлопок был громким, и боль обожгла его ладони, но при этом он не видел своих пальцев и ладоней.

  Продолжая лежать, он закрыл глаза. Он снова повернул выключатель, вслушиваясь в негромкий щелчок. Лежа в темноте, он ждал продолжения ночного кошмара, который ему не терпелось досмотреть до конца. Кошмар был похож на те, в которых ему снилось, как он просыпается среди ночи в своей постели, комнате, включает свет и верит, что все это происходит на самом деле. И тут в комнату через окно или дверь врывается чудовище и начинает его терроризировать.

  Задрожав, он снова потянулся к лампочке и повернул выключатель. Он поднял руку, которая снова была не видна. Он видел комнату, пол, окна и белые занавески, стул возле стены, но себя он не видел. Он откинул одеяло невидимой рукой и увидел, что под ним ничего нет. Его старая, вся в заплатках пижама, в которую его заставляли одеваться перед сном монахини, отсутствовала также.

  Исчезла.

  Он начал шевелить руками и ногами, стал раскачиваться на кровати, чтобы увидеть, как под ним прогибается тонкий матрац, и скрипят пружины кровати. Он свесил ноги с кровати и сел, или он просто думал, что сел, пока его пятки не коснулись холодных досок пола. Он снова вздрогнул, уже от холода, который для него на этот раз уже не значил ничего.

  Его охватила паника, которой он еще не знал: «Когда ко мне вернется тело?.. Я обречен быть таким навсегда?..»

  Вдруг его вжало в стену, такую же невидимую, как и его тело. Внезапный толчок воздуха, холод оставил его, дыхание прекратилось, и наступила резкая боль, которая тут же исчезла. Его тело снова стало видимым. К нему вернулись его ноги и руки, пальцы на них, выцветшая пижама, мокрая и прилипшая к его телу. Он встал с кровати и пересек комнату, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Он увидел свой нос – ужасную раздавленную землянику, маленькие глаза и ямочку на подбородке. Ни разу в жизни он не был столь рад вновь увидеть свое лицо.

  Еще минуту он выжидал, пока не остановится кровь, и его Па, который не был ему отцом, и никогда им больше не будет, станет похожим не на человека, а на неодушевленный предмет. Он ждал, слушал, напрягая слух и больше ничего не слыша в ночи. Он смотрел на висящий в воздухе окровавленный молоток, который держала его невидимая правая рука.

  «Это за маму», прошептал он, вытер молоток о простыню и зашвырнул его в ноги того, что еще недавно было мошенником, возомнившим себя его отцом.

  Он – первый.

  Он улыбнулся в темноте. Улыбка была невидимой, но за ней что-то стояло. Он еще не определил – что. Нечто приятное, а может, что-то и большее, например: триумф, победа… в первый раз в жизни он размахнулся молотком и проломал, чью-то кость, впервые он узнал, что такое сила возмездия.

  Ему захотелось ликовать, кричать во весь голос о своем достижении, но он воздержался. Уже больше часа его не было в монастыре, пора было возвращаться, чтобы невидимым незаметно пробраться по коридору мимо кухни, не создавая шума, потому что кто-нибудь из монахинь обязательно не спал на протяжении суток, к тому же Сестра Анунсиата иногда могла заглянуть к нему ночью.

  «Прощай, мерзкий ублюдок, тебе никогда не быть моим Па», – сказал он, оглядываясь на постель и позволив себе даже небольшую усмешку.

  И затем он исчез в ночи.

  Все еще невидимый, он шел по городу и смеялся над тем, что уже успел натворить.

  Он чувствовал гордость за нанесенный им ущерб: «Здорово!.. Замечательно!..»

  Все это сделал он.

  Уже неделю окна бакалейного магазина «Келси» были забиты досками, и он ждал, когда будут вставлены новые стекла, чтобы разбить их снова. Той же ночью он проколол шины трем автомобилям, стоящим на Майн-Стрит. Он сделал это кухонным ножом, взятым на кухне в монастыре, его восхитил звук вырывающегося из резиновых покрышек воздуха. Та его первая прогулка была своего рода экспериментом. Ему, будучи невидимым, надо было оказаться там, откуда его всегда прогоняли.

  Настоящее испытание предстояло, когда ему нужно было придти в город днем, когда вокруг люди, магазины открыты и повсюду ходит полиция. Однако теперь у него уже был некоторый опыт исчезновения и возвращения в невидимом состоянии в монастырь к себе в комнату. Он научился это делать так, чтобы все выглядело безупречно. Он исчезал и уходил, возвращался и появлялся, дожидаясь момента, когда наступает боль и останавливается дыхание, пока это не стало легко, как шевеление пальцем. Его не пугал холод. Однажды он пришел в центр города, чтобы исчезнуть в темном переулке. Затем он направился на Майн-Стрит, стараясь не наталкиваться на людей по дороге к магазину «Келси». Окно все еще было забито досками. Он зашел в магазин и прошел между витрин. Старик Келси как всегда был занят за кассовым аппаратом. Оззи пнул выставленные в пирамиду банки с консервированной кукурузой. Келси любил, когда товары красиво выложены перед покупателем. Келси услышал, как посыпались на пол консервные банки, и как они начали раскатываться по полу. И когда он был уже на коленях и поднимал банки обратно на полку, Оззи толкнул полку, на которой были выставлены упаковки с крекерами, печеньем и конфетами. Развал был полным. Келси, подняв к небу руки, воскликнул: «Ну, что за ад… за что?..» Оззи сжал руками губы, чтобы не засмеяться, что могло спровоцировать Келси вскочить на ноги и схватить невидимого Оззи. Когда Келси уже был около кучи упаковок с печеньем, в двери появился старый Джон Стентон. Он увидел Келси, стоящего среди развала с руками на бедрах и удивляющегося произошедшему. Меньше, чем в пяти футах от него стоял невидимый Оззи.

  – Что случилось, Келси? – спросил мистер Стентон. Он был пожарным, уже ушедшим на пенсию. Оззи не ненавидел его, в отличие от остальных. Когда он был еще совсем маленьким, то мистер Стентон посадил его на лестницу пожарной машины, поднял его над домами, затем опустил и разрешил позвонить в большой серебряный колокол, висящий около кабины. И Оззи начал звонить, дергая за веревочку, ему тогда было где-то шесть или семь. Мистер Стентон был одет в красную униформу, под которой была синяя рубашка. Оззи тогда мечтал стать пожарным, когда вырастет, и, как мистер Стентон, носить красную униформу и синюю рубашку. Это был момент самых сладких воспоминаний, когда мистер Стентон стал вместе с Келси разглядывать раскатившиеся по всему полу банки. Оззи почувствовал, как в нем начинает собираться злость на Стентона. Он не знал – почему. Минуту до того он тихо ликовал, радуясь устроенному им развалу, изо всех сил сдерживая смех, а теперь он чувствовал, как начинает разрываться от злости, бушующей в нем будто шторм, и вся злоба почему-то была направлена на мистера Стентона: « Ударь его …» – притом, что мистер Стентон был довольно приятным стариком, который как-то даже был добр к нему.

  «Да…но…»

  Когда Оззи приблизился к старому пожарнику, то тот поднял взгляд прямо на него, и даже не столько на него, сколько на место, где в этот момент находился Оззи. Рот Стентона широко раскрылся. Оззи не собирался ему причинить какой-нибудь вред, но почему-то взял и ударил старика Стентона. Его короткая шея свернулась на бок. Кулак Оззи попал прямо в скулу. Старый пожарник присел от боли, а затем упал на колени, будто после боксерского нокаута. Одной рукой Стентон уперся в коробки с печеньем, которое затрещало, рассыпавшись по полу мелкой крошкой.

  – Что такое, Джон? – спросил Келси, помогая встать мистеру Стентону на ноги, когда тот стонал от боли, стоя на четвереньках.

  У Оззи в животе начало кипеть. Рвота подступила к горлу. Раскаленная кровь чуть ли не разрывала все вены в его теле. «Надо уходить», – подумал он. Теперь уже было не смешно. Он направился к двери, оставив пожилых людей посреди развала. Он на самом деле не хотел ударить старика Стентона, ведь однажды тот был столь добр к нему. Зачем же он это сделал – у него не было ответа на этот вопрос. И, если честно, то наблюдать за тем, как свернулась шея Стентона, было ужасно. Надо было ударить Келси, он это заслужил. Но сам развал выглядел впечатляюще. Оззи собирался вернуться в этот проклятый магазин, чтобы завершить начатое им дело, развалить все, что есть внутри и разбить в дребезги, все что можно.

  Как бы то ни было – все это было лишь детской забавой.

  Впереди ожидало нечто более серьезное.

  Полицейские пришли в монастырь и начали задавать ему вопросы.

  Прежде, чем о чем-то спрашивать, они выразили свои соболезнования и сожаления, что выглядело не более чем насмешкой. Все знали, что старый мошенник Слатер избивал Оззи и его мать – их обоих. Соседи и другие ставили в известность полицейских о том, что происходит в их доме и требовали, чтобы те упрятали его в тюрьму. Но до суда дело не доходило, потому что полиция требовала официального заявления матери Оззи, а также дачи показаний против Слатера, на что та бы не пошла, потому что рано или поздно тот вернулся бы домой, и избиения возобновились бы с новой силой.

  – Где ты был в ту ночь, когда твой отец был убит? – спросил сержант Мак-Алистер мягким голосом, глядя на Оззи кроткими голубыми глазами. Он не был в полицейской форме, на нем была зеленая в клеточку куртка. Он говорил скорее как учитель или священник, нежели полицейский.

  – Здесь, в монастыре, – сказал Оззи, и, лишь момент спустя, он осознал, что копы пришли сюда не только с соболезнованиями о смерти его отчима.

  Сестра Анунсиата чуть ли не взбеленилась. Гнев в ее голосе достиг небывалых высот. Так она могла говорить разве что с Буллом Цимером, когда тот ранил Оззи около монастыря.

  – Он был здесь всю ту ночь, – в ее глазах был огонь.

  – Конечно, конечно, Сестра, это же только вопрос, который мы обязаны задать, – кротко ответил сержант, стараясь не давить. – И мы должны получить ответ для протокола, – он почесал свой седой затылок. – Мистер Слатер был убит между девятью и одиннадцатью часами вечера его собственным молотком, который всегда хранился у него в кладовке. Поэтому у нас должны возникать вопросы о том, кто знал об этом молотке, о месте его хранения, кто и как мог там оказаться. Может быть, кто-нибудь видел, как кто-то проникает в его квартиру, или знает о чьих-либо намерениях совершить это убийство, – он взглянул на Оззи. – Видишь, о чем я говорю?

  – Той ночью я был здесь, – ответил Оззи, взвешивая, что можно говорить при этом очень тактичном полицейском, но при этом столь опасном.

  – Мистер, это место никогда не остается без нашего присмотра, – сказала Сестра Анунсиата. – Оззи – хороший мальчик, и он находится под нашей опекой. Нам известно, когда он уходит и приходит. На протяжении всей той ночи он находился здесь. Даже если бы он попытался уйти незаметно, то у нас ему бы это не удалось. Одна из монахинь обязательно бы его увидела. Можете поверить мне на слово…

  – Я верю, Сестра, – ответил офицер, кивая головой. – Это слово Сестры Милосердия, и его вполне достаточно для полиции…

  – И я могу поручиться, что ребенок его возраста неспособен убить своего собственного отца…

  – О, видите ли, Сестра, это не его отец, – и обращаясь к Оззи: – Кто же он?

  – Он – жулик и негодяй, – ответил Оззи, громко произнося слова и старательно их выговаривая. Он тихо говорил это себе уже не одну тысячу раз. – Моя мать вышла за него просто из нужды в крыше над головой, она никогда не любила его, и никто не смог бы его полюбить. Он был посредственным человеком, – сопение его «носа – раздавленной клубники» было тому доказательством, и все это знали. – И я не могу сказать, что сожалею о его смерти, но я его не убивал. (Как легко врать, когда чувствуешь, что ты прав).

  – Тебя никто не обвиняет, Оззи, – сказала Сестра Анунсиата, и в ее руках защелкали четки.

  После допроса Оззи подумал о том, что иногда бывает лучше униженно солгать. Он продолжал чего-то ждать. Терпения ему было не занимать.

  Келси продолжал быть его любимой целью, и он иногда что-нибудь крал у него в магазине, крушил выставленные на витрине пирамиды коробок или банок. Он вслушивался в гуляющие по городку то тут, то там сплетни о привидениях в магазине Келси. Он возвращался туда спустя день-другой и видел, что в магазине стало уже не так многолюдно, как бывало раньше. Кому хочется делать покупки там, где бывают привидения? Болтаясь по улицам, он останавливался, чтобы подслушать, о чем говорят, но ненадолго, чтобы не вызвать каких-либо подозрений в свой адрес.

  Все больше и больше по мере его исчезновения из видимости у него стали возникать мысли, навязчивые идеи, которые требовали от него их немедленной реализации. Поначалу они появлялись ненадолго, как бы невзначай, в виде замечаний, затем со временем их сила нарастала. Он обнаружил, что эти идеи начинают мешать ему думать, провоцируют его на исполнение незапланированных им поступков.

  Однажды, когда он завернул в переулок, чтобы стать невидимым для очередных шалостей в городе, он снова услышал голос. Он уже вышел из переулка, почувствовав легкость в теле и оживление. Он остановился на освещенном солнцем пятне, чтобы убедиться в том, что он невидим. Через дорогу от него молодая женщина катила перед собой детскую коляску. Длинная прядь черных волос, заплетенных в косу, спускалась по ее спине. Она остановилась, чтобы отдышаться и заглянуть в коляску и чтобы убедиться в том, что с ребенком все в порядке. Он пытался как-то вспомнить, возила ли его в коляске мать. Он не смог припомнить, чтобы у них дома где-то стояла детская коляска. Глядя на них, ему стало грустно. И тогда голос внутри него стал настаивать на том, чтобы он перешел улицу.

  Он отвлекся от своих мыслей: « Ну, делай же с ними что-нибудь… »

  Он подумал, с кем же из них.

  « С обоими. Навреди им. Ты что не хочешь этого? Ну, действуй же. Это лучше, чем глупости у Келси ».

  «Но я сегодня собирался снова поиздеваться над Келси».

  « Эта женщина важнее, чем Келси. У нее ребенок. Можешь над ними «пошутить »».

  «Но я даже не знаю эту женщину, как и ее ребенка».

  Голос уже изрядно досаждал ему. Беседа двух идиотов, которая, в общем, то не была беседой. Ему иногда казалось, что внутри него сидит еще кто-то, или даже их там двое с обеих сторон его невидимого тела, будто бы расщепленного надвое, как яблоко ножом.

  «Заткнись», – мог он иногда сказать этому голосу, что был на противоположной ему половине тела. А иногда и противная сторона требовала от него замолчать. Когда это происходило, он стремился снова вернуться в видимое состояние, чтобы больше не слышать эти голоса. Как и в этот день, через дорогу от женщины с ребенком он поспешил вернуться в переулок, чтобы, зайдя за угол вдавить себя в упругую грань, отделяющую его от видимости, что помогло ему избавиться от излишне настойчивого голоса.

  После чего, возвращаясь в монастырь, Оззи сделал нечто такое, что ненавидел больше всего. Он поддался печали. Он старался не позволять себе это слишком часто. Но иногда, вдруг утром или, как сейчас, когда он был один по дороге из города в монастырь, он мог вдруг вздрогнуть, и чувство одиночества снова брало над ним верх. Ему захотелось стать грудным ребенком, и чтобы мать убаюкивала его и пела ему песни. Ему нужен был кто-то, с кем можно было бы поделиться всем, что с ним происходит. Может быть с Сестрой Анунсиатой? Может быть, а, может быть, и нет. Сестра Анунсиата часто приходила к нему в комнату по ночам и могла погладить его по голове, бормоча при этом: «Бедный мальчик Оззи». Он всегда отворачивался, потому что начинал чувствовать себя еще более одиноким.

  Произошло нечто ужасное.

  Он заметил старика Пиндера в переулке, когда начал переходить в невидимое состояние. Это было в субботу днем, когда Оззи болтался по центральным улицам города в поисках очередного развлечения в «Келси». Он наслаждался тем, что ему удавалось в этом магазине, однако ему это уже стало надоедать. Самым большим разочарованием была невозможность что-нибудь украсть из-за того, что воруемые предметы, будь то деньги из кассового аппарата или товары с витрины, оставались видимыми, проплывая по воздуху и привлекая ненужное внимание. Как-то ночью он попробовал проникнуть в еще два заведения на Майн-Стрит. Первым из них была аптека «Демпси», а другим – «Ремзи-Динер». Он разбивал небольшие окна и влезал внутрь. Все, что он сумел найти в обоих местах, были двадцатью тремя долларами пятидесяти пятью центами. После чего он начал взвешивать возможность ограбить нечто посолидней, например, «Сберегательный Банк «Ремзи»», когда подъедет фургон «Бринкс» и начнет выгружать сумки с деньгами, в которых будут тысячи долларов. Он долго думал, как можно добраться до сумок, когда они будут выгружены из фургона, и куда их можно будет спрятать, но он знал, что это невозможно. Можно было до деталей спланировать ограбление, прямо как в кино, и оставить этот город, прихватив с собой деньги и затеряться где-нибудь в мире. Но он ждал, когда можно будет довольствоваться очередным небольшим набегом, чтобы еще над кем-нибудь поиздеваться как над Келси. Но однажды, снова придя в город, он зашел в переулок за «Файф-Анд-Тин», и старик его заметил. Оззи был уверен, что он один, увидев перед собой лишь стену и прислонившись к ней, он уже пропадал из видимости, уже начали исчезать его руки и ноги, как вдруг справа от себя он вдруг услышал какой-то шум, будто какое-нибудь животное пробиралось через кусты. Он обернулся и увидел старика Пиндера, суетливо спешащего покинуть переулок. Пиндер с опаской оглядывался на Оззи, когда тот растворялся в пространстве, в его глазах было смятение.

  Оззи стоял в нерешительности, хотя ему было ясно, что нужно делать – убить его, пока тот кому-нибудь не рассказал об увиденном. Он быстро побежал к выходу из переулка и увидел старика Пиндера, идущего по тротуару в тени деревьев, в недоумении качающего головой, он направлялся в сторону закусочной, в которой (и Оззи это знал) обычно можно было выпросить чего-нибудь выпить. Старый безобидный пьяница-попрошайка – он думает, что увидел нечто особенное, наверное, с перепоя или похмелья, или с того и другого одновременно. Оззи позволил ему уйти. Он ждал и наблюдал. Кто поверит рассказам старого пьяницы, если тот будет рассказывать о том, как он видел в переулке исчезающего на глазах Оззи Слатера? Он не мог забыть, как тот мог поделиться с ним курткой или пальто, когда Оззи негде было спать, и как они спали обнявшись, чтобы не замерзнуть, и как Пиндер добрым словом отзывался о его матери.

  Пускай живет.

  Пока.

  Затем случилось еще кое-то, чего он не хотел.

  Настойчивый голос, убеждающий его, стал еще сильнее.

  Голос овладел им, когда он дошел до угла Майн– и Коттон-Стрит, что напротив библиотеки. Оззи увидел спускающуюся по ступенькам библиотекаршу. Она была маленькой, изящной и красивой женщиной. У нее была походка маленькой девочки, пытающейся догнать кого-то, оторвавшегося от нее вперед. Время от времени он воровато приходил в библиотеку, чтобы полистать журналы, в основном, чтобы не замерзнуть в холодные дни или оставаться сухим во время дождя. Она ни разу не прогнала его, говоря с ним мягким, певучим голосом. Он знал, что если когда-нибудь он женился, то его жена будет похожа на нее.

  Теперь ее каблуки щелкали по асфальту. Шаги, как всегда, были мелкими и частыми, и на ней было розовое платье. Ее внешность пленила его, и он, глядя ей в след, вздохнул. Этим мягким летним утром его очаровало ее шествие по улице.

  И вдруг в нем снова возник хитрый голос:

  « Ты знаешь, как с ней поступить ».

  «Как?»

  « Ты знаешь ».

  «Нет, я этого не сделаю».

  « Сделаешь ».

  «Скажи мне, что?»

  « Обидишь ее ».

  «Нет».

  « Ты только говоришь «нет», но думаешь наоборот, не так ли? Ты ведь хочешь этого? »

  «Заткнись!» – закричал он. – «Закнись!»

  И побежал. Подальше от библиотекарши и от Майн-Стрит, в сторону женского монастыря, где он будет в безопасности, но от голоса ему было не убежать. Голос был с ним и внутри него.

  Он убежал недалеко, до угла Еловой и Сосновой улиц и остановился, чтобы перевести дыхании.

  Снова голос: « Вернись ».

  И он вернулся. Назад на Майн-Стрит. Его невидимые ноги легко и свободно несли его по бетону. Никто не увидел бы его полета, потому что он бежал по самой улице в стороне от деревянного тротуара, где его шаги были бы слышны.

  Она уже прошла мимо «Келси» и «Демпси», перешла улицу в сторону «Ремзи-Динер» и повернула налево на Весеннюю улицу. Он в уме пытался предугадать, куда она пойдет, какие тайные, скрытые от чьих-либо глаз места будут у нее на пути, где он сможет схватить ее и утащить туда, где их никто не увидит.

  Ее высокие каблуки продолжали щелкать по тротуару. Она шла прямо, не глядя по сторонам, ее загорелые ноги блестели на солнце, черные волосы мягко подергивались в том же ритме, что и ее тело. Он все гадал, куда она пойдет дальше. Если она продолжит идти все также прямо, то после Бласом– и Саммер-Стрит она пройдет мимо усадьбы Барнарда, где есть вход в заброшенный подвал, закрытый кустарником, где он может сделать с ней все, что захочет. Его руки чесались, чтобы сжать в них ее красивую, стройную шею.

  Она остановилась и быстро обернулась. Он тоже остановился, задержав дыхание, уподобившись манекену в окне магазина одежды. Он будто бы на охоте шел по следам зверя.

  Был ли он столь небрежным? Слышала ли она его шаги, или просто почувствовала его присутствие, как и кто-либо еще?

  Она пошла снова, все так же суетливо. Ее ноги все также блестели на солнце будто ножницы. Почти догнав ее, он бежал, стараясь повторять ее шаги и делая это на цыпочках, осторожно, чтобы не издать какой-либо шум.

  И в это время на его пути возникла собака.

  Она не лаяла и даже не рычала. Оззи так и не заметил на своем пути собаки, пока он почти чуть об нее не споткнулся. Собака стояла перед ним, обнажив длинные желтые зубы.

  И она издала низкий, гробовой рык, и тут же смутилась, все еще рыча, отошла назад. Это была немецкая овчарка. Ее темно-серая шерсть блестела на солнце. Оззи замер и тоже отступил назад.

  «Хорошая собачка», – прошептал Оззи, его голос был низким и успокаивающим.

  Услышав голос, собака замерла, а затем начала крутить носом и скулить. Оззи улыбнулся, представив себе, что подумала собака, никого не увидев, но при этом почувствовав и услышав голос из ничего.

  Он даже чуть не забыл о собаке, когда увидел, как преследуемая им библиотекарша свернула с тротуара на выложенную каменными плитами дорожку, ведущую к дому из красного кирпича, возле которого на дороге стоял светло-серый блестящий автомобиль. Она исчезла внутри дома.

  «Черт», – сказал он, и разозлился на собаку.

  Собака замерла рядом. Она уже не смотрела в его сторону. Она озадаченно крутила головой.

  « Пни ее ».

  «Конечно».

  Он подошел к собаке и изо всех сил ударил ботинком прямо в мякоть живота. Та подскочила, взвизгнула от боли и присела, наверное, от неожиданности и испуга, а затем она, мельтеша, с визгом побежала по улице.

  «Интересно, собаки так плачут?» – спросил себя Оззи.

  Он смотрел вслед собаке и улыбался. И надоедливый голос сказал: « Замечательно ».

  Но он не ответил, побоявшись, что голос мог быть в ярости оттого, что он упустил библиотекаршу.

  Он ожидал старика Пиндера у поворота в переулок, зная, что рано или поздно тот здесь появится, когда под конец дня начнет смеркаться. И он не ошибся – с первыми сумерками, будто бы начинающими пачкать город сажей, старик появился. Он шатался из стороны в сторону через всю Майн-Стрит, волоча за собою ноги по деревянному тротуару. Когда тот ввалился в переулок, то Оззи тут же перед ним предстал.

  – Как дела, старик? – спросил он ясно.

  – Оззи, Оззи, – пробормотал старик Пиндер, заваливаясь назад и облизывая губы. Он всегда облизывал губы, когда хотел выпить.

  Они зашли в переулок, в котором были ужасные запахи недорогих алкогольных напитков и того, что происходит после: противный запах опрокинутого на землю дешевого муската и пятен рвоты с остатками выпивки и закуски.

  – Как ты, старик? – спросил Оззи.

  Тот пожал плечами под своими двумя пальто и вероятно еще двумя или тремя свитерами. Жарко было или холодно, зима или лето, он всегда был одет в одно и то же. Когда он повернулся к Оззи, то Оззи заметил тревогу в его глазах, старик просто съежился от страха.

  Оззи ему сказал:

  – Эй, да ты успокойся, старик. Никто не причинит тебе никакого вреда…

  И внезапно ему захотелось разделить со стариком то невероятное, что с ним произошло – исчезновение и невидимость. Он держал эту тайну в себе, пока все это не стало походить на кипящий котел, с которого соскакивает крышка.

  – Садись, старик, – сказал он. И старик сел, опустившись на землю между двух мусорных баков с надписью «Демпси» и привалившись спиной к унылой кирпичной стене. – Я кое-что хочу тебе показать, – ад, он уже об этом знал.

  Свет заходящего солнца полого ложился на асфальт Майн-Стрит, и Оззи показалось, что он собирается выступить на сцене перед заполненным залом. И тогда, убедившись в том, что никто кроме старика Пиндера его не видит, он вжался в невидимую стену, дыхание оставило его, а затем вернулось, затем была короткая вспышка боли, и холод внутри него не замедлил о себе напомнить.

  – Ой, я тебя не вижу,  – закричал старик, неистово моргая глазами. Его желтый язык вывалился из раскрытого от удивления рта, который он пытался закрыть, чтобы снова произнести: «Я ничего не вижу и не знаю, почему». Он продолжал моргать глазами и щуриться: «Где ты, Оззи?»

  – Здесь, перед тобой,  – крикнул он на ухо старику так, что тот чуть ли не выпрыгнул из своих пальто и свитеров.

  На протяжении последующих немногих минут он развлекал старика Пиндера, заставляя танцевать в воздухе все, что попадалось ему под руку. В воздухе повисало содержимое мусорных баков: пустые жестянки из-под консервов, объедки, использованные бумажки из туалета, а затем и сами мусорные баки, которые отрывались от земли и с грохотом стукались друг о друга. Старик кудахтал от смеха, шатаясь из стороны в сторону, но, время от времени, наблюдая за ним, Оззи не мог не заметить, что за этим смехом было что-то еще, он знал, что на самом деле старик был до смерти напуган.

  Так старик узнал от Оззи, что он не просто так исчезает, и что это не плод «белой горячки» с перепою. Это был сам Оззи Слатер, все верно, который был его другом, тем Оззи, с которым холодными ночами тот не раз делился лишним пальто или свитером, и который теперь хвастался ему своей невероятной способностью, которая вдруг к нему пришла однажды ночью, (правда, Оззи не рассказал ему о том, что он сделал со старым мошенником, и, конечно, промолчал об ущербе, причиненном Келси). Он продолжал забавлять старика Пиндера, делая то, что мог только один из них.

  – Весело… – изумленный старик просто трясся не то от выпитого, не то от необходимости выпить.

  – Ты еще узнаешь, что такое весело, – сказал Оззи, заставив его встать на ноги и выйти из переулка к тому месту, куда выходили окошки складского помещения «Ликерной Ремзи» у рампы для разгрузки товара. – Смотри, – сказал Оззи.

  Он разбил окно двери заднего входа, тщательно удалил все осколки стекла и проник внутрь. Он знал, что старик Пиндер пил мускат, потому что тот был самым дешевым из того, что он мог себе позволить, но Оззи на этот раз искал нечто лучшее – шотландский виски, о чем старик имел обыкновение вспоминать, о жалящем вкусе «Скотч», который он пил в молодости субботними вечерами – в лучшие времена. Оззи схватил с полки две бутылки и, пригибаясь, выбрался наружу, чтобы никто не увидел плывущих по воздуху бутылок с виски. Он их выставил на ступеньках заднего хода, чтобы увидеть лицо старика. Это должно было уподобиться Рождеству, свалившемуся на голову в середине лета.

  Вернувшись обратно в переулок, старик снова опустился на землю. И прежде, чем он начал пить, Оззи заставил его поклясться в молчании о тайне, которую тот узнал, и попросил, чтобы старик рассказывал обо всем, что происходило в городе из увиденного или услышанного, что касалось бы Оззи.

  Продолжая наблюдать за стариком Пиндером с уже начинающей отвисать челюстью и мечтательно смотрящими никуда глазами, Оззи понял, что в этот момент он может его просто убить, оставив труп в переулке, который унесет с собой на тот свет эту тайну. Но он подумал, что, возможно, старик может оказаться ему полезным. Кроме того, старый мошенник, коим был его покойный Па, заслужил свою смерть, в отличие от этого старого безвредного пьяницы.