355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роберт Кормье (Кормер) (Кармер) » Исчезновение » Текст книги (страница 11)
Исчезновение
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 07:10

Текст книги "Исчезновение"


Автор книги: Роберт Кормье (Кормер) (Кармер)



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

  Откуда я мог это знать?

  Не было ясно, откуда, но я знал. Дядя Аделард говорил, что что-то в крови потянуло его обратно во Френчтаун, когда стало ясно, что я готов к исчезновению – зов не поддавался сомнению. И этой весной, сидя у себя в квартире на третьем этаже, я почувствовал этот зов. Иногда я пробуждался среди ночи, будто в ответ на отдаленный голос, который взывал в мольбе средь темноты. А в другой раз, осознание чего-то нового начинало будоражить мое воображение. Это напоминало вычеркнутые из памяти давно прошедшие события, которые нельзя было вспомнить, как бы ты не старался. Подолгу ворочаясь в постели, я не мог уснуть. Я знал, что следующий исчезатель дает о себе знать, что он уже ходит где-то по улице – исчезатель нового поколения.

  Но где? Я не знал. Но я знал, что где-нибудь на нашей планете он существует.


  Однажды ко мне в дверь постучала моя сестра Роз. Я был удивлен, увидев ее в прихожей с чемоданами. Увидев меня, она нахмурилась и спросила: «Можешь на день-другой принять гостя? Я могу спать на кушетке…»

  Когда она вошла в кухню, то выглядела усталой и разбитой.

  – Мне нужно было уехать, – сказала она. – И я поняла, что мне больше некуда приехать, кроме как сюда – во Френчтаун. Но мне не хотелось беспокоить Ма и Па и заставлять их волноваться. Вчера вечером я ночевала в мотеле. Но подумала, что может быть, на пару дней остановлюсь у тебя.

  – Все, что у меня есть – твое, – сказал я. – Я предпочитаю кушетку, все равно сплю плохо.

  Я ее ни о чем не спрашивал. Казалось, что она была на грани отчаяния. Слегка коснувшись ее плеча, я поцеловал ее в нос. Она подняла руку и погладила мою щеку.

  – Старый добрый Пол, – сказала она. – На тебя всегда можно положиться.

  Моя младшая сестра. Она давно уже стала взрослой женщиной во всей своей красе, при этом оставшись моей младшей сестрой. Она обеспокоена своим весом:

  – Я ем очень осторожно, потому что все идет мне только во вред, а вообще, еще недавно, я была страшной обжорой.

  Она надолго заняла ванну, затем переоделась в другое платье и в изношенный, растянутый синий свитер.

  – Я проголодалась, – объявила она. – Хочу чего-нибудь отвратительного, вроде пиццы…

  Пиццерия заняла помещение бывшей «Аптеки Лакира», и я заказал большой картон самой лучшей пиццы, которую мы с Роз быстро проглотили, а обилии запивая пивом.

  – Вкусная еда – страшная месть, – сказала Роз.

  Наконец, когда, скрестив ноги, я сидел на полу, а Роз, сутулясь на кушетке, дожевывала последние остатки пиццы, она начала говорить.

  – Проблема с детьми. Это так просто и легко, и так сложно и тяжело. Я хочу детей, а Гарри – нет, – она вздохнула и стерла со щеки остатки томатного соуса, а затем, глядя на меня, нахмурилась, сделав мрачное лицо. – Я не просто хочу детей, Пол, они нужны мне. Не надо полный дом детей, одного для начала. Но он не хочет и слышать, говорит, что не хочет, чтобы дети вошли в этот ужасный мир. Глупости, говорю я. И у нас борьба. Мы спорим. Я пытаюсь соблазнить его. Он холодеет, и это разрушило нашу сексуальную жизнь. Черт, это разрушило всю нашу жизнь.

  – Возможно, со временем все изменится, – сказал я. – Тоска по бессмертию. По истинному бессмертию, Роз. Ребенок – он для того, чтобы нести в будущее твою кровь, твои гены… возможно, он сумеет это понять...

  Не стоит заключать пари, – сказала она. – Когда с кем-то долго живешь, то познаешь его до конца. Я знаю Гарри. И это доводит до отчаяния, до полного уныния. Он никогда не изменится.

  Она несчастно откинула прядь волос со лба. Морщинками на ее лбу было выписано горе.

  – Во всем остальном он любезен и внимателен, он – любящий и заботливый муж. И, послушай, я, конечно же, не совершенство. Я продолжаю толстеть. У меня не легкий характер. Я отнюдь не совершенная жена и соседка по комнате…

  – Ты совершенна в моих книгах, – сказал я.

  – Да, нет же, – возразила она, ее голос стал острее, что еще больше утяжелило мою печаль. – Вообще-то, если подумать о детях, то здесь есть доля иронии… и патетики…

  Мое сердце дрогнуло. И на то были какие-то причины. В ее словах было нечто тревожащее меня.

  Подо мною содрогнулся пол. Как обычно, пожилая пара этажом ниже вывернула до отказа регулятор громкости телевизора, время от времени гром литавр заглушал оркестр. Приглушенный смех просачивался через тонкий пол.

  Мне показалось, что у меня дежавю, будто бы раньше мы уже об этом говорили, также сидя  в тех же позах, она – на кушетке, а я – на полу. И я уже почти знал то, что она скажет дальше, но не до конца осознавая это.

  – Ты помнишь, когда я получила Медаль? Это было лето между вторым и третьим курсом университета? В то лето я не приезжала домой? Я поехала в штат Мэн, как младший адвокат в летний лагерь для девушек? Помнишь?

  – Да, но как-то неопределенно. В то лето я начал писать «Ушибы в Раю», тогда реальный мир Френчтауна и всей нашей семьи отступил на задний план.

  – Наверное, ты не помнишь, что той весной я не приехала даже на пасху, иначе Ма и Па обязательно позвали бы тебя на праздник. К тому же, в тот год она была очень рано…

  Я не сказал ничего. Я смотрел куда-то мимо нее, рассматривая вылинявшие цветы на обоях, ожидая того, что она рано или поздно собиралась мне сказать.

  – Что бы тогда ни было – я забеременела. Это было сумасбродство, – в ее голосе проступил оттенок страха, будто она говорила не о себе, а о ком-то еще. – Как-то раз моя драгоценная девственность, которую я так берегла, наконец, закончилась. Я долго сопротивлялась парням, которые ко мне приставали, и даже как-то воспользовалась приемами дзюдо, которым занималась в детстве. Я била по рукам, лапающим меня во время танцев на вечеринках. Но мимолетные дешевые чувства – это одно, с этим я справлялась. Что оказалось мне не под силу, так это противостоять одному великолепному красавцу из Бостонского Колледжа. Трудно было справиться с этим зрелым и ярким «Весь Этот Мир – Мой». Я была пленена им. Он вскружил мне голову. Я перестала замечать остальных. Он был звездою баскетбола. Шесть и три [6 футов и 3 дюйма (примерно 189 см.)]. Кажется, я доставала затылком лишь до его соска…

  Она смотрела прямо мне в глаза:

  – Это тебя оскорбляет, Пол? Ты разочарован своей младшей сестрой? Теперь не будешь любить меня как прежде?

  – Не смеши меня, – сказал я.

  – Но ты выглядишь… как-то грустно.

  – Грустно, потому что тогда я не осознал, что с тобой произошло. Меня иногда пугало, когда я думал о том, как семья может быть близка, и как порою далека. У каждого друг от друга могут быть тайны.

  А как моя глубокая и темная тайна?

  – Ладно, самое удивительное в том, Пол, что я хранила эту тайну все эти годы. Никто об этом не знал, и никто не знает об этом даже теперь, ни дома, здесь во Френчтауне – никто, кроме двух моих лучших школьных подруг. Я бы без них пропала…

  – А что тот парень?

  – Он об этом так и не узнал. Я никогда ему этого не говорила. Когда через три месяца у меня уже не было сомнений, то он уже был занят другой. А что я? Я была рада, что его больше со мной нет. Пяти, шести недель рвоты каждое утро в туалете общежития было вполне достаточно, чтобы сказать этому роману «прощай, моя любовь»…

  – И что же ты сделала? – спросил я, уже зная ответ.

  – Я могла забеременеть, но это не значило, что я не была все той еще хорошей католической девушкой.  Я знала, что мне нужен был тот ребенок. О, конечно, хорошо известны истории о тайных абортах, производимых на Юге Бостона – это не для каждого фильма ужасов. Но я не смогла бы заплатить такую цену. Даже и минуты я не думала об аборте. Лишить жизни ребенка, который вырос в тебе? Для меня это… вообще…

  – И так ты родила.

  Исчезатель. Здесь где-то в этом мире, на сей раз это он.

  – Это было нелегко, – сказала она, выпуская воздух из уголков рта, внезапно став при этом маленькой девочкой. – С этим что-то нужно было делать. Моя соседка по комнате, девушка по имени Нетти, и моя лучшая подруга Энни, в колледже. Я не знаю, что бы без них я делала. И монахиня. Сестра Анунсиата. Золотое сердце. Не то, чтобы персик, чтобы поднять брови от потрясения. Но она была чудом – маленькая, сложением похожая на пожарный гидрант. Она заботилась обо всем, даже обо мне…

  Бесконечные, непрерывные повторы все тех же фраз. Поток жизни и переживаний. Я подумал о Розане и о ее поездке в Канаду, когда она родила мертвого ребенка в маленьком селе. А теперь другое время и место. И еще один младенец, пришедший в мир. Мой исчезатель.

  – И вот тем летом я поехала в штат Мэн, но не в лагерь и не как адвокат. Я прибыла в женский монастырь Сестер Милосердия, давших обет молчания. Посылала домой открытки…

  Я набрала лишний вес, что было невероятно. Не думала, что когда-нибудь снова похудею. Возможно, у меня до сих пор остатки лишнего веса, это как кара о содеянном. Ребенок появился в конце августа. Неделей раньше, чем положено, за что я благодарна Господу. В сентябре я смогла вернуться к занятьям, после короткого визита домой. Ирония в том, что Ма и Па думали, что я выглядела потрясающе. Они всегда измеряли здоровье запасом веса. В свое время толстые младенцы были верхом достижения. Вот я и была толстой и здоровой дочерью.

  Мне было нелегко не задать тот самый вопрос, который возник у меня с самого начала ее рассказа, но я продолжал молчать, я ждал, что она все расскажет сама, выдержки и терпения мне хватало всегда.

  – Что же тот ребенок, Пол, то я его потеряла…

  – Потеряла? – ее ребенок не выжил? Он умер где-то в стенах монастыря в штате Мэн?

  – Он потерян для меня, Пол…

  – Он жив?

  – Да, хотя больше я его не видела. И это так ужасно. Никогда прежде я об это ни с кем не говорила, даже с Нетти и Энни. Когда я вернулась, то медаль, которую я получила, отодвинула в сторону все остальное. Нетти полюбила парня из Харвуда, и мы уже редко виделись после того. Мы уже жили в разных комнатах, и у нас были разные соседи. Энни занялась изобразительным искусством и следующие два семестра уже училась во Флоренции.

  Какое-то время мы сидели молча.

  – Такая ужасная тайна, – она подняла лицо на потолок, вытянула руки над головой и свободно вздохнула. – Я – свободна, впервые за все эти годы. Я никому еще этого не говорила, Пол. Это – как исповедь, как вдвоем с врачом за сто долларов. Внезапно я почувствовала себя лучше. Все тот еще избыток веса, но уже легче, будто я похудела на пятьдесят фунтов, – она смотрела прямо мне в лицо обеспокоено и вместе с тем нежно. – Спасибо, Пол. Мне так не хотелось обременять тебя, но все равно спасибо.

  Среди ночи, я лежал с открытыми глазами. Я не мог спать, размышляя о ее сыне: сколько ему сейчас? Двенадцать, тринадцать? Так или иначе, я знал, что это был его зов. Я слышал приглушенные шаги и шорох линолеума на кухне и видел ее очертания в белом фланелевом халате в дверях. Она подошла ко мне и стала на колени перед моей кроватью. В тусклом свете луны, заливающим комнату, я увидел ее блестящие от слез щеки. Она плакала.

  – Я отдала его, Пол. Это единственный ребенок, который вероятно у меня когда-либо будет.

  Я подтянул ее к себе и положил руки ей на плечи. Она тихо рыдала, тяжело засасывая воздух, когда ее лицо утонуло в моей груди.

  – Бедный мой потерянный мальчик, – безутешно шептала она.

  – Может, он и не потерян, – обнадеживающе сказал я.

  – Ты о чем?

  – Твой сын, он – жив, где-нибудь, в этом мире… – и презрел себя за то, что захотел сказать дальше. – Ты ненавидишь себя за то, что оставила его на произвол судьбы. Возможно, ты смогла бы найти его, увидеть…

  Я почувствовал, как она напряглась, оттолкнувшись от меня.

  – Я не позволяю себе даже об этом думать, Пол. Но я знаю, что все отдам за то, чтобы его вернуть.

  – Сколько ему теперь – двенадцать, тринадцать?

  – В ближайший август ему будет тринадцать. Двадцать первого числа. Интересно, он низкий или высокий? Его отец был высоким, звездой баскетбола, красавцем. Надеюсь, что он такой же высокий, как и отец, а не низкий и коренастый, как я…

  – Ты – не коренастая…

  Она невыразительно улыбнулась. Пятнами щеки все еще блестели от слез.

  – Добрый старый Пол, – она откинула волосы за спину. – Нет. Я никогда не смогу его увидеть. Я дала слово, и даже не знаю, где бы это можно было сделать.

  – Он родился… где, ты говоришь, в штате Мэн?

  – Он родился в больнице «Бангор». Но тот женский монастырь находится в предместье маленького городка, который называется Ремзи. Серые постройки из потемневшего камня на протяжении всего огороженного места. Часть женского монастыря была отведена для монахинь, давших обет молчания. Они никогда не выходят за пределы этой части монастыря, разве что на ежедневную мессу и вечернюю молитву. Сестра Анунсиата и еще несколько монахинь занимались хозяйственными работами, приготовлением пищи и уборкой.

  Ремзи. Сестры Милосердия. Еще что-нибудь?

  – Господь, как они были добры ко мне, – продолжила Роз. – Преподобная Сестра Анунсиата с ее синими глазами, переполненными доброжелательности и надежды. Она была моей приятельницей. Не волнуйся, сказала она мне в день, когда я уезжала, мы нашли для него хорошим дом.

  Она встала на ноги. Слез уже не было.

  – Спасибо за доброе плечо, в которое можно было выплакаться.

  Обняв меня, она поцеловала меня в щеку. Она остановилась в дверях. Ее белый ночной халат гладко укутывал ее тело. Она обернулась и пожелала мне спокойной ночи.

  Позже, лежа на старой кушетке, я все никак не мог погрузиться в приятное забвение сна. Осознание того, что исчезатель существует, не давало мне покоя. И, возможно, уже теперь он ожидает моего визита. Я почувствовал сигналы приближения исчезновения – остановка дыхания, обозначающая паузу. Я пытался с этим бороться, но избежать его своими силами было бесполезно. Дальше последовала вспышка боли…

  Мне так и не удалось решить проблему воздержания от исчезновения. Проиграл я и на этот раз. По крайней мере, я был благодарен Роз, которая уже спала в другой комнате и не видела того, как мое тело становится ничем перед ее глазами.

  Это об исчезновении:

  Оно полностью меняет взгляд на мир, на лица и на их присутствие.

  Сначала, пока исчезновение было контролируемым, то я мог вызвать его, поддаться или избежать его. Но со временем оно стало приходить само, без предупреждения.

  Однажды, когда на обеде в ресторане «Андре», в честь сорокалетнего юбилея Арманда, я почувствовал неизбежное приближение исчезновения. Уже был произнесен очередной тост, и мы подняли наши стаканы с шампанским. Я был вынужден немедленно опустить стакан и извиниться. Спотыкаясь среди столов и поглощая вспышку боли, я несся в мужской туалет. Уже внутри я мельком увидел в зеркале отражение исчезающих частей своего тела. Охваченный холодом, я помчался в одну из кабинок и захлопнул за собой дверь, задвинув задвижку шпингалета. И уже в этот момент я не видел собственной руки – задвижка двигалась сама. Сердце билось изо всех сил. Тело вспотело, притом, что я не видел ни тела, ни капель пота. Меня поразило, как мне удалось скрыться и по какой такой счастливой случайности. И всю свою жизнь, я больше всего опасался исчезновения в присутствии свидетелей.

  Я боялся болезней и того, что придется без сознания оказаться на операционном столе или просто в больнице, когда рядом не будет места, чтобы укрыться при внезапном исчезновении. Квартира, которую я снял, стала тем местом, где я мог скрыться. Но как-то раз я почувствовал резкую боль в кишечнике. Я закрылся в квартире, укутался в постели и, стиснув зубы, терпел боль, опасаясь того, что лопнет воспаленный аппендикс, или наступит какое-нибудь внутреннее кровоизлияние. Я мерил температуру, которая не опускалась ниже сорока. Меня лихорадило и знобило. Боли в животе становились невыносимыми. Я смотрел на себя в зеркало, висящее в спальне, и снова говорил себе: «Ни за что не пойду в больницу». Это продолжалось целых три недели. Наконец боли начали угасать, становясь отдаленным эхом прежних. Температура начала опускаться, приближаясь к нормальной. Позже я всегда оставался внимательным к себе: тепло одевался, чтобы меня не знобило, каждый день пил фруктовые соки, следил за собственным весом, совершал небольшие прогулки, старался много не есть и не злоупотреблять крепкими напитками.

  С годами исчезновение начало сказываться и по-другому. Я начал слабеть, стал хуже ходить. Организм начал истощаться, пропал аппетит, и без объяснимой причины появилась вялость. Усталость не проходила неделю-другую. Я уже не мог сидеть за пишущей машинкой. Я по нескольку дней не поднимался из постели, вместе с тем пытаясь что-то писать карандашом на бумаге, что не приносило результатов. Писать я мог только сидя за пишущей машинкой – за старым добрым «Эл. Си. Смитом», когда пальцы быстро стучат по потертым клавишам, оставляя на бумаге слова, быстро выскакивающие из моего мозга.


  В последний раз дядя Аделард вернулся во Френчтаун осенью за несколько месяцев до собственной смерти. Меня потрясло, как его истощило за эти годы, и что с ним сделало исчезновение. Он исхудал. Иссушенная кожа на его лице плотно обтянула скулы, глаза глубоко утонули в своих орбитах.

  «Каждый раз, как наступает исчезновение, оно забирает у меня все больше и больше сил. Уже нет вспышек боли и паузы, но раз за разом меня становится все меньше и меньше. Оно постепенно съедает меня, Пол».

  Глядя на него, я осознавал свое собственное будущее.

  В последний его визит мы уже не гуляли по улицам Френчтауна. Прохладными вечерами мы сидели на нашем крыльце, одевшись в толстые свитеры, попивая пиво, иногда ни о чем не говоря – просто молча общаясь. Я обратил внимание на иронию, заключавшуюся в том, что исчезновение заставило его блуждать где-то далеко, в то время как я должен был прятаться здесь во Френчтауне.

  – Почему ты остался здесь, Пол? – спросил он.

  Не было ясно?

  – Потому что здесь, во Френчтауне, дядя, у меня есть некоторый контроль над непредсказуемым исчезновением. Здесь я себя чувствую в безопасности. Если я случайно почувствовал, что неожиданно нагрянет исчезновение, то, как правило, я недалеко от дома, – и далее добавил. – В общем-то, исчезновение сделало меня писателем. Мне всегда хотелось увидеть мир, я завидовал вам и вашему бродяжничеству, но я обнаружил, что мне не надо уезжать из Френчтауна, чтобы писать. Я мечтал об известности и благосостоянии, о том, чтобы толпа приветствовала меня, когда мой поезд будет въезжать в большие города, и красивые женщины будут бросаться на меня. Но я понял, что писать – это замечательно само по себе, и что известность не имеет никакого отношения к ликующей толпе на перроне и к преследованиям поклонниц… – и сделал паузу. – А вы, дядя, тоже к чему-нибудь пришли, как и я здесь?

  – У меня, Пол, все совсем по-другому, потому что исчезновение принесло мне совсем иной опыт. Это было…

  На противоположной стороне улицы в церкви репетировал хор, что вечером было вполне обычно. Слабые голоса переливались в огромный смысл.

  – Что это было? – спросил я, мой голос мерк в тишине, в предчувствии последней возможности говорить о деталях исчезновения.

  – В те дни, исчезновение износило меня, когда в былые времена оно увлекало меня: я давал команду своему телу, мог управлять своими ощущениями, совершать поступки, не свойственные моему характеру и природе. Могли свершиться самые необузданные желания. Меня сводили с ума открывающиеся возможности. И, более того, я стремился ими воспользоваться. И иногда я этим пользовался – в магазинах… однажды, в темноте, ночью. Я разбивал окно и врывался в магазин, или просто входил туда раньше, чем его хозяин уходил и закрывал за собой дверь. Я видел, где он прячет деньги, если он не уносил их с собой в банк на ночной депозит. Мне уже были известны все потайные места, куда бы он мог их спрятать – куда-нибудь в коробки от сигарет или за бутылки на полке, под вкладыш выдвижного ящика. И однажды ночью я ограбил десять магазинов маленького городка в Огайо. Не знаю, что на меня тогда напало – какая страсть? Уже позже, сидя у себя в комнате, я подсчитывал деньги. Почти двенадцать тысяч долларов в мелких купюрах. Считая деньги, я смеялся, в то время как жар исчезновения был все еще со мной. Но на следующее утро я в панике посмотрел на все эти деньги и отнес их обратно, в некоторых магазинах положив их на место. Это грех, Пол – то, как я брал деньги, и как это меня веселило. Мне нужно было вернуть их обратно. Возможно, это и есть реальная цена исчезновения. Оно не годится для удовольствия.

  Я продолжал молчать, слушая его, я был поражен. Он говорил настолько искренне, и я боялся, что он может остановиться, если как-то я это прокомментирую.

  – И женщины. С ними оказалось еще хуже, чем я мог предположить. Я никогда не был бабником, я чувствовал себя с ними неуклюже и застенчиво. Я не мог смотреть им в глаза. Исчезновение ни разу не помогло. Оно помогало лишь подглядывать за ними или просто близко подойти за мгновение до того, как они почувствуют меня. Однажды ночью, в одной из гостиниц Северной Дакоты я блуждал по коридорам где-то после полуночи. Мне очень хотелось женщину. Исчезновение не заставило себя долго ждать. Я нашел не запертую на ключ дверь и увидел женщину, снявшую на ночь комнату. Она была молодой и красивой. Я проскользнул в ее комнату, найдя ее спящей в нижнем белье без одеяла. Ночь была теплой. Я остановился возле ее кровати, подошел ближе, чтобы нежно и легко коснуться плеча. Она застонала, заворочалась во сне, зашевелилась, что еще сильнее разожгло мои чувства. Я начал гладить ее. Понимаешь, Пол, о чем я говорю? Я гладил ее. Ее глаза открылись, и я убрал руку. Она закричала. Никогда раньше я не слышал такого крика, такого ужаса в голосе. Она закричала снова и снова. Она смотрела на меня. Не на меня, а на место, где я стоял. Она почувствовала меня, ощутила. А я был почти растоптан. Я отскочил к стене. Она долго не прекращала безутешно кричать, и я мог остаться там и смотреть на нее. А она все кричала, повторяя: «Что-то коснулось меня…, что-то коснулось меня…» Стоя на коленях в углу в комнаты я осознавал, что со мной сделало исчезновение. Я стал монстром.

  Но мне уже это было известно.

  Со мной стало то же самое.

  На протяжении всех этих лет с момента начала присутствия в моей жизни дяди Аделарда мы вдвоем с ним разделяли исчезновение, и лишь однажды мы говорили о дяде Винсенте, который приходился ему родным братом, также как и мне Бернард, который был его племянником. Беседа произошла перед похоронами Бернарда.

  Аделард появился, как обычно, без предварительного предупреждения, будто выйдя из исчезновения на ступеньках дома моего дедушки на второй день после смерти Бернарда. В те дни поминки проходили в течение трех дней и трех ночей после смерти покойного. Все эти дни в доме было многолюдно и шумно, на печи всегда был горячий кофе, запах еды перемешивался с болезненно-приятным ароматом цветов. Гроб с телом Бернарда был установлен в комнате. Окна были зашторены. Букет белых гвоздик у входной двери объявлял о смерти в нашей семье.

  Я не мог видеть Бернарда в гробу. Его красота была теперь вощеной и безжизненной, четки из церкви были сжаты в его бледных руках. Но я остановился у гроба, чтобы снова стать на колени и помолиться, даже притом, что в моих словах была пустота и бессмысленность.

  Как оказалось матери хватило воли быть самой сильной в семье, она продолжала убирать, топить печь, встречать всех своих сестер и соседок, приносивших к нам в дом дымящиеся блюда для стола, бутерброды и печенье. Отца одолевала печаль. Он подолгу стоял у гроба, не произнося ни слова. Его глаза выглядели как разбитые стеклянные шары. Мой брат Арманд и сестры-близнецы ходили, опустив глаза и говоря что-нибудь односложно и безлико. Для них смерть Бернарда была тяжелой утратой. Для меня самого осознание этой потери сопровождалось еще и чувством вины, будто бы я сам был повинен в его кончине.

  Теперь позвольте мне рассказать о том, о чем я молчал годами, нося в себе всю эту боль.

  Я убил Рудольфа Туберта.

  Я вознес над его телом нож, а затем многократно нанес ему удар за ударом.

  Эта сцена ярко стоит перед моими глазами, как будто это произошло только что.

  Я стоял с ножом в руке, и Рудольф Туберт это видел.

  Но что он видел на самом деле?

  Висящий в воздухе нож. Чудо или волшебство – то, чего, конечно же, не бывает вообще.

  Забыв о том, что я исчез, я взял нож со стойки и развернулся, представ перед ним. Увидев, как он смотрит прямо на меня, я тут же понял, что совершил ошибку. Дядя Аделард предупреждал меня, что, как только я исчезаю, то все, что после этого оказывается у меня в руках, остается видимым и перемещающимся по воздуху. Я взвешивал свой следующий шаг. Я знал, что было необходимо расправиться с ним, отомстить за отца, рабочих, тетю Розану, Бернарда и сотню мальчишек Френчтауна, вовлеченных в его игры. Хотел ли я его убить? Смогу ли я дать на это верный ответ после всех этих лет? Возможно, даже и хотел, но может ли желание диктовать поступки?

  Во всяком случае, он увидел нож.

  Я тоже видел, как нож поплыл по воздуху со стойки. Он был в моей невидимой, правой руке.

  Рудольф Туберт уставился на нож. Это был даже больше, чем взгляд. Его глаза почти вывалились из орбит. И в этот момент он начал вставать со стула, обеими руками, лежащими на столе, отталкиваясь прочь. Его глаза были прикованы к ножу.

  Его взгляд заметался. Он энергично крутил головой, оборачиваясь на дверь и снова возвращаясь к ножу. Он оторвал одну руку от стола и протер глаза. Я знал, что двигаться нужно быстро, пытаясь обмануть его, используя каждую его оглядку на дверь. Не убить его уже было невозможно. Кажется, он понял мои намерения, даже не зная обо мне.

  Но я был недостаточно быстр.

  Его глаза были на мне. Он руками закрывал лицо, но в щели между пальцами я видел его глаз, прикованный все к тому же ножу.

  «Иисус», – сказал он, все еще зевающим ртом. Он повернулся к столу, будто загипнотизированный ножом.

  Я засмеялся.

  Это был не совсем смех, это было хихиканье, хихиканье восхищения и триумфа. Я наслаждался не только видом Рудольфа Туберта, вспотевшего от страха, но и от понимания того, что мой смех также усиливает его дальнейший ужас.

  Его глаза оставили нож и поднялись на источник звука моего хихиканья, и он начал несвязно лепетать, его тело начало извиваться, а из открывающегося рта начали доноситься странные звуки, похожие на крик о помощи или вообще лишенные здравого смысла. И вдруг он затих. Он стоял тихо и неподвижно, будто парализованный.

  И тут вдруг произошло непредвиденное. Он схватил меня за ворот куртки, и мне было уже не вырваться. Мы начали раскручиваться по комнате, будто на карусели или будто метатель с молотом, который он вот-вот отпустит. Его руки напряглись, а в глазах появилась дикость бешенства. Он застал меня врасплох, я стоял как вкопанный с распростертыми руками, в которых все еще был нож, направленный на него. Он рванулся ко мне и тут же швырнул меня в сторону. А я лишь наблюдал за тем, как нож входит ему в грудь, и как брызги крови выплескиваются наружу через разрыв в его рубашке. Он посмотрел на рану, не веря своим глазам. Его рука уже закрыла ее, но через нее продолжала пульсировать кровь. Как это было похоже на моего отца часом прежде.

  Подняв голову, он попытался крикнуть: «Нет…»

  Угасающий звук эхом отразился от стен гаража.

  Он начал падать. Падая, он схватился рукой за мою ногу, для устойчивости отставленную в сторону. Я отскочил, а затем снова приблизился к нему и еще раз ударил его ножом в спину, когда он уже стоял на коленях. Я делал это снова и снова: за отца, за бастующих, за Бернарда, за Розану…

  За себя…

  Он лежал на полу в луже собственной крови.

  Убийство Рудольфа Туберта выплеснулось на страницы «Монумент-Таймс». В течение трех дней печатались снимки его офиса, где было найдено его тело. Крупным планом было показано его лицо, галстук-бабочка, его тонкие усы.

  На второй день, появилась размытая фотография Хирва Буаснё, очевидно снятая камерой с улицы, где он стоял на ступеньках трехэтажного дома на Седьмой Стрит.

  Заголовок над его фотографией гласил:


  «РОЗЫСКИВАЕТСЯ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ В УБИЙСТВЕ»

  А ниже мелким текстом:


  «Орудие убийства не найдено»

  Убийство отвлекло все внимание от хода забастовки. Хотя в «Таймс» появилась колонка заглавием: «Управление фабрики и рабочие, наконец, пришли к соглашению в спорах, послуживших началу забастовки, на пять месяцев остановившей работу фабрики».

  Ворвавшись на кухню, Арманд бросил на стол газету и начал кричать:

  – Не могут написать честно: фабрика потерпела поражение, рабочие победили.

  – Не так это просто, Арманд, – начал объяснять отец. – У нас появился долгий путь, чтобы, наконец, к чему-нибудь придти. Из Вашингтона приехали эксперты, чтобы во всем разобраться. Рабочим надо проголосовать за профсоюз, если они этого хотят. Возможно, они будут против этого…

  В глазах Арманда загорелся огонь.

  – Никогда в ближайший миллион лет, папа. Дядя Виктор говорит…

  – Я знаю, Арманд, я знаю, – прервал его отец, и Арманд подумал, что тот шутит. Отец давно уже не шутил. – Послушай, Арманд, я над этим долго думал. Если хочешь оставить школу и работать на фабрике – пожалуйста. Вперед. Теперь другие времена. Возможно, нам нужны такие молодые и крепкие парни, как ты, чтобы поддержать перемены к лучшему.

  Арманд аж вскрикнул от восхищения, он подскочил со стула, сжав руки над головой, будто Джо Луи, получивший корону чемпиона мира. Я видел, как помрачнело лицо отца, и подумал о том, как окончу школу и принесу домой диплом, который будет висеть на стене у меня в комнате.

  Церковь.

  Еще раз я опустился на колени у скамьи в тени между окон, наблюдая за нескончаемым потоком спешащих покаяться грешников. Еще раз, я почувствовал необходимость в раскаянии, и сделать это самому, прошептать священнику о грехе, который я совершил. Убил. Я нарушил пятую заповедь. Все мои предыдущие грехи оказались пренебрежительно мелкими, незначительными и легко отпускаемыми, например, прикосновение к груди тети Розаны. Если я нашел трудным признаться в маленьких грехах, то, как теперь было произнести слова, чтобы описать акт убийства? Я содрогнулся, ожидая реакцию священника. Раньше я учил в школе, что ход исповеди не может быть нарушен, что священник должен сидеть и слушать беззвучно, не произнеся ни слова. Став на колени в темном углу, где отблески горящих свечей отражались от тусклых стен, я осознал, что о своем акте я уже не смогу прошептать на ухо священника. Я оскорбил Всевышнего – того, кто сотворил мир и меня.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache