Текст книги "Исчезновение"

Автор книги: Роберт Кормье (Кормер) (Кармер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

  – Ты на самом деле моя дядя? – спросил он.

  – Да, – ответил я. – А моя сестра Роз – твоя мать. Ты бы любил ее, Оззи, если бы знал. И она тебя любит…

  – Она бросила его, – это был уже другой голос – резкий и обвиняющий.

  – Ей пришлось это сделать, – сказал я мягко, тактично, пытаясь игнорировать этот голос, стараясь поддержать разговор с мальчиком. – У нее не было другого выбора. Она была молода в то время и не следила за собой. Она была в отчаянии…

  – Что за мать, которая бросает свое дитя?

  – Она хотела, чтобы ты жил. Она хотела, чтобы ее дитя жило. Она могла бы сделать аборт и убить тебя в утробе. Вместо этого, она прошла всю боль беременности, родов и крови. И она отдала тебя монахиням, чтобы они нашли для тебя хороший дом. Разве это не похоже на заботу?

  – Как она выглядит? Она красива?

  – Она прекрасна. И она любит тебя в глубине души. Это она рассказала мне о Ремзи. Я знал, что один из моих племянников должен быть наделен даром исчезновения, он где-то в этом мире. Она рассказала о тебе, где ты. Это от нее я узнал, как она тоскует о тебе, как ей тебя не хватает. И я нашел тебя. Для нее…

  – И что ты от меня хочешь? – спросил он с уже искренним любопытством.

  – Помочь тебе, как я уже это говорил. Я владею такой же способностью, как и ты. Эта способность может принести много бед. Она есть и у меня. До меня она была у моего дяди. Он приехал, чтобы найти меня, чтобы помочь мне так же, как и я собираюсь помочь тебе. Это передается от дяди одному из его племянников на протяжении сотен лет.

  – Ты блефуешь, – заревел резкий обличительный голос. – Все это, чтобы использовать эту способность. Вот, что тебе от нас надо – использовать нас. За этим ты приехал.

  – Мне самому от тебя ничего не надо, – возразил я. – Это нужно только тебе, а я лишь хочу помочь…

  – И как ты сможешь… помочь мне? – и теперь это был совсем другой голос, слабый голос ребенка, не только растерянного и изумленного, но и совсем запутавшегося. Ребенок, который должен бы стать следующим поколением исчезателей.

  – Сначала, ты должен прекратить все, чем ты занимаешься, – сказал я. – С монахиней. С ней ничего не должно случиться. Ты должен оставить ее в покое. Идем со мной…

  – В полицию?

  – Нет, не в полицию. В первую очередь побываем у врача. Затем уедем из Ремзи. В Бостоне я отвезу тебя в больницу, где занимаются случаями, подобными твоему. А затем, да, в полицию, но не зачем ты думаешь. Туда обращаются и за другими вещами. Ты не виноват, Оззи, в том, что ты успел наделать. Ты – жертва…

  Понял ли он что-либо? Сумел ли я хоть что-то ему доказать?

  – Ты врешь, – закричал он, его рука быстрым и внезапным движением достала из-за пояса нож. Его лезвие блеснуло в лучах лунного света.

  Инстинктивно, я подскочил к нему и выбил нож из его рук на землю. Когда я поднял глаза, то увидел, что мальчик начал таять, будто рассеивающийся в воздухе дым, и это происходило настолько быстро, что было трудно поверить, что секунду или две до того он стоял передо мной.

  Отступив назад, позади себя я почувствовал стену, поняв, что пути для спасения у меня нет. В тот же момент я увидел, как нож отрывается о земли, и он уже в его невидимых руках.

  Как загипнотизированный, я наблюдал за ножом, который хлестал в воздухе, будто миниатюрный меч. Затем нож остановился. Его острие смотрело прямо на меня, и он снова начал двигаться в мою сторону. Сомнений не было. Меня собираются убить. По мере приближения ножа к моему животу, внутри меня все стало ежиться. Острие ножа уже вспороло мне рубашку и остановилось, прежде, чем окончательно погрузиться в мою плоть.

  Но этого не произошло.

  Вместо этого начался смех – непристойный и похотливый, это был хохот триумфа.

  – Сначала ты, а затем Сестра Анунсиата…

  Ее имя зазвенело в моих ушах, и я вспомнил голос Роз: «Сестра Анунсиата, она такая маленькая, похожа на пожарный гидрант». Монашка, сделавшая все, чтобы сын моей сестры был усыновлен. Это было в самые трудные дни ее жизни.

  – Убей его .

  – Подожди, – возразил голос мальчика.

  – Чего ждать? Он должен умереть в любом случае.

  – Он – моя кровь. Он – мой дядя…

  – Он лжет.

  – Он сказал, что у него такая же способность, как и у меня. В наших венах течет одна и та же кровь.

  – Пусть это докажет.

  Нож все еще был у моего живота, его острие касалось моей плоти, и я чувствовал точку колющей боли. Но мне было ясно, что мое положение было сомнительным. В любой момент голос мог приказать мальчику нажать на рукоятку ножа.

  – Заставь его это доказать , – потребовал голос.

  – Ладно, – уступил мальчик голосу грубо и резко. А затем уже мягче он обратился ко мне: – Докажи мне, – сказал он. – Докажи это голосу. Стань невидимым, исчезни.

  – Кто этот голос? – спросил я шепотом, пытаясь продолжать свою отчаянную игру, чтобы еще немного протянуть время.

  – Не знаю, – ответил он шепотом, присоединяясь к моему усилию в заговоре против голоса. – Но он слишком настойчив, и у меня не получается не следовать его указаниям. Я перестаю быть собой, когда начинаются эти указания.

  Я слышал, как он шмыгает носом. Наверное, он снова вытирал свой распухший нос, напоминающий пластиковый нос клоуна на тонкой резинке.

  – Пожалуйста, исчезни, докажи, кто ты…

  – Я не пользуюсь исчезновением уже многие годы. Я поклялся много лет тому назад, что больше не буду исчезать. Всякий раз, когда я пользовался исчезновением, случалось худшее. Кто-то умирал. Я не хочу, чтобы это произошло с кем-либо еще… – я подумал о своем брате Бернард и о Рудольфе Туберте, и еще о себе – убийце.

  – Ты умрешь , – скомандовал грубый голос.

  В то же самое время нож еще немного углубился в мою плоть. Хоть стало и не намного больней, но я почувствовал, как что-то теплое начало растекаться по моему животу, а в коленях наступила слабость.

  – Сделай это, – умалял меня мальчишеский голос.

  Я вжался в невидимую стену, совершив то маленькое движение, от которого воздерживался годами, не будучи в конце концов уверен, что на сей раз это сработает. Но у меня не было выбора, как и сомнений в том, что этот мальчик, ведомый своей еще одной индивидуальностью, убьет меня, монахиню и еще кто знает кого – он не остановится ни перед чем.

  После паузы небытия наступила вспышка боли и холода, и все произошло как никогда быстро. Так еще я не исчезал.

  Я услышал грубый шепот:

  – Теперь он еще опасней. Мы должны его убить.

  Нож блеснул словно меч, и это заставило меня быстро отступить в сторону, что далось мне с легкостью, будто вместе с невидимостью исчезновение дало мне энергию и быстроту.

  – Где ты? – в голосе мальчика было замешательство и страх.

  – Здесь, – сказал я, а затем быстро переместился в другое место. – Теперь ты мне веришь?

  – Да, – ответил он.

  Он исчез – незнакомец, который был его дядей, будто глазом не моргнул, став облаком дыма, туманом в лунном свете и затем ничем. Оззи наблюдал такое, когда сам практиковался перед зеркалом, но чтобы такое произошло с кем-либо еще, его это просто обескуражило. Он был потрясен и испуган, потому что нож уткнувшийся в ничто висел в воздухе, оказавшись теперь совсем бесполезным предметом.

  – Ты где? – прошептал он снова, когда страх пополз мурашками по его телу. Он почувствовал себя беззащитным, открытым для нападения.

  Ответа не последовало. Дядя играл с ним уже в свои игры. Где он близко или далеко, слева или справа от него?

  – Найди его и убей.

  Снова этот голос. Ему так хотелось расправиться с этим голосом, но он не мог, потому что этот голос был им самим.

  – Ты упускаешь время.

  Вдруг нож выскочил из его руки. Сильная боль обожгла его запястье.  Нож упал на землю, закрутившись где-то около его ног.

  – Подбери.

  И тут же нож отскочил в сторону, заблестев в лунном свете, будто рыба, выскочившая на лед из воды. Он остановился где-то в нескольких футах от его ног. Затем был звук приближающихся шагов.

  – Подожди, – сказал он. – Не уходи…

  В ответ была тишина и спустя секунду:

  – Я здесь, – голос его дяди был где-то поблизости. – Я ногой откинул нож в сторону, потому что мы не можем говорить, если между нами нож. И мне нужно поговорить с тобой. С тобой, а не с тем голосом, который я продолжаю слышать. Этот голос – не ты, Оззи. Этот голос – убийца, а ты – нет. Тебе надо отделиться от этого голоса. Ты должен ему сопротивляться, бороться с ним, не давать ему воли…

  – Видишь, что он пытается сделать? Он пытается поссорить нас, разделить нас. И он хочет завладеть тобой. Ты хочешь, чтобы он тобой завладел?

  – Нет.

  – Вот, что он хочет с тобой сделать. Ты должен избавиться от него.

  – Но как?

  – Подбери нож, и держи его в руках.

  Я был удивлен слушая спор двух голосов в лунном свете, освещающем задний двор женского монастыря. Мальчик спорил сам с собой, в два голоса, до не узнаваемости отличающихся друг от друга. Один был грубым и настойчивым, призывающим к разрушению, а другой – юный и хрупкий, голос растерявшегося мальчика.

  Пока я это слушал, волна печали захлестнула меня с головой. Печаль потерь, знакомая по потерям близких людей, которых знали долгие годы. А теперь я терял этого мальчика, моего племянника, бедного исчезателя, такого же, как и я, внутри которого сидел необузданный дикарь.

  – Теперь.

  Слово прозвучало со всей безотлагательностью и безумием. Это был короткий, порочный звук, четко разделенный на слоги. В воздухе зашумели его резкие движения, будто от качающихся на ветру ветвей деревьев, что при лунном свете вызывало ощущение бега. Я тоже поспешил к ножу, чтобы завладеть им первым. Успею ли? Я нагнулся, протянув к нему руку. Но нож подскочил в воздухе прежде, чем я дотянулся до него. Он меня опередил, но это еще раз давало мне преимущество – по ножу в его руке я смог определить, где он стоит.

  Я встал и пнул его в живот, примерно оценив высоту его от земли. Мой ботинок попал в цель, он вошел в мякоть его живота, гораздо глубже, чем я предполагал. Он взревел от боли, и нож выскочил из его руки  и упал на землю, начав свободно раскачиваться на собственно рукоятке.

  Нож был уже у меня.

  В этот момент я осознал свою ошибку. Теперь этот нож выдавал мое местонахождение, как до этого его. Я также забыл о том, как быстро в юном возрасте проходит боль, и как она почти ничего не значит, пока удар головой мне в грудь не опрокинул меня на землю. Прежде чем дыхание оставило меня, я успел вскрикнуть от боли и выронить из рук нож. Вокруг моей шеи обвились руки, которые не были руками тринадцатилетнего мальчика, это были стальные руки смертельного врага, который не сдается. Он одержим безумием, получая от него всю свою силу. Пальцы сжимались вокруг моей шеи, пытаясь вмять кадык мне в горло, прекращая доступ воздуха в мои легкие. Он меня душил, и это было не на шутку. Я уже не мог крикнуть, а лишь беспомощно, судорожно шевелил руками и ногами. Уже лежа на спине, я пытался вывернуться из-под него и сесть, чтобы избавиться от твердых камней под моей спиной, которые, впиваясь в позвоночник и причиняли мне сильную боль. Я изо всех сил боролся с чудовищем, которым был мой племянник. Я отчаянно пытался оттолкнуть его руками, пока моя правая рука не наткнулась на нож. Я как смог подтянул к себе его рукоятку. Мне это было нелегко, так как мы были стянуты друг с другом его крепкими объятиями. Его вспотевшая щека была плотно прижата к моей, его тонкме пальцы все плотнее сжимали кольцо вокруг моей шеи. Слабость от удушья все больше напоминала о себе, подавляя собой все мои желания, мысли, волю к борьбе и сопротивлению. Я почувствовал, как исчезаю, но не в смысле невидимости. Это было исчезновение из жизни, переход в забвение, из которого не возвращаются.

  – Умри, ублюдок. Сдохни.

  Резкий грубый голос зажег маленький огонек в моем уходящем сознании. Я знал, что мне изо всех сил нужно сопротивляться этому безумцу, поселившемуся в теле хрупкого мальчика. За мной было лишь одно последнее усилие – всадить нож в его тело, независимо оттого, смогу ли я дышать. Я собрал все оставшиеся силы, чтобы выбраться из поглощающего меня мрака, чтобы открыть глаза. Сквозь ночной туман и туман в моих заплывших глазах я увидел блеск лежащего у моей руки ножа, и понял, что фактически он в ней. Его нужно было лишь поднять и ввести в тело этого монстра, чьи пальцы все сильнее смыкались вокруг моего горла. Но все это показалось мне невозможным. Сил не осталось ровным счетом ни на что. «Давай, действуй», – скомандовал я себе. – «Действуй. Закончи это. Навсегда». Чувствуя резь в глазах, я сосредоточился на ноже. На это ушли остатки всех моих мыслей. Нож стал всем моим миром, лунным светом в конце туннеля, ориентиром, выводящим из смертельного мрака, как трясина, засасывающим всю мою жизнь. Я поднял руку, чтобы нож пробил его одежду и плоть. Все оставшееся от меня и моей жизни было сейчас на кончике этого ножа. И я лишь наблюдал, как нож, наконец, медленно опустился, толчком уткнувшись в его плоть, и начал в ней утопать. Я больше не думал о пальцах, которые стали частью моего горла, мрака, укутавшего все мое сознание, или затаившего дыхание мира в ожидании конца. Я видел только нож, который все глубже и глубже погружается в его невидимое тело.

  Крик боли заполнил воздух, полный ужаса телесных мук. И в тот же момент поток воздуха устремился в мои легкие. На свете не было ничего слаще этого воздуха, не было ничего ярче и красивей вновь улыбнувшейся мне жизни. Его пальцев на моей шее больше не было, хотя отпечаток боли от их продолжал напоминать мне о мраке, который еще за мгновение до этого поглощал меня. Я снова поднял нож и вонзил в его тело, и продолжал это делать, не в силах остановить уже свое собственное безумие, охватившее меня с ног до головы. Еще какие-то секунды он обнимал меня. Еще мгновение я слышал плач рыдающего ребенка, проснувшегося средь ночи в полном одиночестве. А затем он вдруг ослаб, отпустив меня и откатившись в сторону.

  Он знал, что обречен и умирает, когда лезвие поначалу лишь коснулось его тела, а затем, проникнув в него, прошло через его внутренности, от которых зависела вся его жизнь, чего прежде с ним не бывало. Он хотел, чтобы все это скорее закончилось, ему нужно было уйти с миром, а голос велел ему продолжать. Но он не хотел. К черту этот голос: « Продолжай, души его …»

  Боль была непреклонна, распространяясь через все его тело, будто огонь, поедающий его изнутри.

  «Ма…», – кричал он. – «Ма…» – и в этом крике он открыл глаза, чтобы увидеть, была ли она тут, но он видел только кровь – свою собственную. Лишь прежде, чем закрыть глаза в последний раз, он преодолел волю продолжающего беситься в нем голоса и зарыдал. Он услышал другой голос, голос его матери, который напевал ему о чем-то далеком. Он уже не мог разобрать слова или мелодию, он слышал лишь ее голос – откуда-то издалека.

  Он шел на ее голос.

  Во мрак.

  В никуда.

  Мальчик начал появляться из исчезновения в лучах лунного света медленно, постепенно, его тело появилось, будто изображение на фотобумаге в проявителе из моих слез. Оно было мягким и расслабленным на фатальном этапе своей жизни. Он больше не дышал. Лицо было расслабленным и свободным, будто бы нетронутым временем, болью и душевными ранами, накопившимися за всю его короткую жизнь. Его раздробленный нос уже не выглядел столь отталкивающе. Теперь он был всего лишь разбитым и поломанным, похожим на старую боевую рану.

  – О, Оззи… – промолвил я, ощущая вкус собственных слез, стекающих в мой открытый рот. В это время за окнами монастыря зашевелились огоньки свечей.

  Пока я стоял над телом мальчика, внутри меня что-то начало шевелиться, где-то в глубине, я не мог осознать – где, нечто не связанное с болью, с потерей или даже со мною самим. Оно совсем не поддавалось осознанию, и не было похоже на исчезновение, оно было чем-то совсем другим, не из этого мира.

  «Прощай», – сказал я.

  Но собственный голос я не слышал.

  Не слышал и не знал, кому или зачем я это сказал.

Сьюзан.

  Конечно же, вымысел.

  Таким был приговор Мередит уже в конце моего манхэттенского лета. Слово, фактически, ставшее своего рода линией жизни, соломинкой, за которую хватаешься, если тонешь.

  – Нужно быть слегка сумасшедшей, чтобы выжить в литературном бизнесе как агенту, – сказала Мередит. – Но это «Исчезновение» пробрало меня до костей…

  И я согласилась.

  Черт. Я снова должна соглашаться.

  Несмотря на то, что мои глаза должны быть на информационной доске, здесь в главном помещении офиса, я не могу устоять и снова хочу перечитать эту рукопись.

  Несмотря что на улице ноябрь, зима забралась уже сюда, в обставленную мебелью комнату, которая уж точно не номер в отеле «Риц» – она не отапливается и не убирается. Комната в общежитии кажется красивым мифом бостонского университета. И мне повезло, что я нашла это место, откуда, если подойти к окну, то можно увидеть небольшой кусочек реки Чарльз.

  Здесь, в Бостоне я сижу за пишущей машинкой и печатаю, наверное, как и Пол Роджет когда-то в Монументе. Он писал большие романы и короткие рассказы, а что пишу я?

  Я – дурочка.

  Безуспешно пытаюсь упорядочить свои мысли на бумаге.

  Все еще стараясь следовать изречению профессора Варонского, я укладываю слова на бумагу, пытаясь найти смысл между строк. Начало – тяжелое, но к концу декабря я должна все закончить. И все мои поиски в библиотеке должны стать законченным докладом для очередного научно-политического проекта.

  К черту все.

  Вернемся в Нью-Йорк и к Мередит, и к тому, как мы без конца обсуждали рукопись Пола.

  По большей части я была вовлечена в лихорадочный мир «Брум и Компания». Двенадцати– и четырнадцатичасовые рабочие дни, проводимые в офисе вместе с Мередит, выглядели еще более напряжено из-за ее неутомимой энергии и желания все успеть.

  Не было дня, чтобы мы не общались, а затем вечером в полдесятого я в бессилии падала на кровать, в то время как она могла остаться в офисе или уйти на собрание издателей. Или даже придя домой, она могла часами болтать по телефону. В телефонных беседах, которые казались бесконечными, постоянно звучал торговый жаргон.

  Время от времени мне казалось, что мы снова и снова обнаруживаем друг друга, удивляясь этому явлению. Однажды утром, вернувшись из церкви Святого Пата, Мередит сказала:

  – Знаешь, Сьюзен, ключ ко всему – Роз, – будто вытащив причудливый предмет из ниоткуда. – Если бы она все еще была жива, то она смогла бы дать ответ, был ли у нее внебрачный ребенок или нет?

  – Правильно, – сказала я, гадая, у кого из нас нашлась бы храбрость спросить ее об этом.

  Как-то вечером у нее в квартире, после того, как был разогрет в духовке замороженный ужин, и мы, истощенные безумным днем в офисе «Брум», только начали есть, она сказала: «Мне нужно с тобой кое о чем поговорить, Сьюзен», – это был ее лучший голос из тех, что я слышала в офисе.

  Заставив себя взбодриться, я лишь ответила:

  – Да.

  Изнеможение на ее лице внезапно растворилось, она посмотрела прямо мне в глаза и сказала:

  – Исчезновение.

  Она почти разложила слово на слоги, и это прозвучало донельзя изящно.

  Я продолжала ждать.

  – Исчезновение, – снова произнесла она, затем: – Невидимость. Пропадание. Растворение в видимом пространстве.

  Теперь она ждала мою реакцию, в ее глазах горел вопрос, который я не смогла бы понять.

  Мне все еще нечего было ей сказать, и она продолжила.

  – Видишь, насколько невозможно звучат эти слова? А написанные на бумаге – они прекрасны. В уме – в твоем или моем, они также замечательны. Но вчера, ненадолго оставшись одной в офисе, закрыв дверь, я громко объявила: «Пол Роджет мог стать невидимым». И тут же, вслушавшись в эти слова, вышедшие из моего рта, я поняла, как невозможно они звучат. Попробуй сделать это, Сьюзен.

  И я попробовала:

  – Пол Роджет исчезал, становился невидимым, растворялся в видимом пространстве…

  – Видишь о чем я? – спросила Мередит.

  И мне все стало ясно.

  На бумаге, между первой и последней страницами рукописи, не было ничего невозможного. Но на самом деле можно было коснуться солнечного зайчика на ковре, мебели, мимо которой проходишь, открыть кран, из которого польется вода, ощутить головную боль и одиночество воскресным вечером. Изображения, созданные монахинями, глаголы, сравнения и метафоры станут лишь иллюзиями – словами на странице. И тогда исчезновение останется всего лишь еще одним словом.

  Наконец, в вагоне метро, переполненном толкающимися висящими на ремнях и поручнях людьми, она сказала:

  – Сегодня я произвела еще одну проверку. Мне помогла одна знакомая девушка из отдела исследований в «Таймс». Она запросила Ремзи, штат Мэн, и, оказалось, что этого города не существует, запросили монастырь Сестер Милосердия – его не существует также.

  Ее оттолкнуло в сторону, когда поезд начал резко тормозить, с надрывным воем проносясь мимо платформы следующей станции.

  – Мы проверили все старые курортные города с высохшими источниками. Снова: ничего, – возможно предупреждая мой ответ, она сказала: – Все, что мы не запрашивали, не существует вообще.

  – Тогда, зачем он перешел от реального Френчтауна к несуществующему Ремзи? – спросила я. – От первого лица Пола к третьему лицу Оззи?

  – Потому что все это – вымысел, беллетристика. Как и должно быть, Сьюзен, – в ее голосе было своего рода отчаяние.

  – Я знаю, – сказала я.

  Мы посмотрели друг другу в глаза и спустя какое-то время отвернулись друг от друга. Это выглядело объявлением перемирия – здесь, в переполненном вагоне нью-йоркской подземки, с грохотом несущего нас под улицами Манхэттена. Тем летом о рукописи мы больше не говорили.

  Но следующей ночью, уже лежа в кровати, я подумала о дедушке и о том, что он однажды мне сказал, когда я приехала к нему в Монумент. Об этом я не рассказала Мередит и даже не допустила сама, когда обнаружила и прочитала рукопись в ее квартире.

  За год до того, в октябре, когда в воздухе кружила разноцветная листва, и кругом была неописуемая красота, я приехала в Монумент поездом компании «B$M». Дедушка встретил меня на вокзале и повез меня по городу, показывая мне места, описанные Полом в его романах и рассказах. И мы остановились около общественной библиотеки напротив здания муниципалитета.

  – Когда мы с Полом были детьми, то проводили здесь очень много времени, – сказал он, показывая на старый камень, затиснутый между деревом и кустарником. – Фактически, Пол тут жил. Он рассказывал мне, что находил реальность в каждой книге, стоящей на библиотечной полке. Мне было интересно – правда ли это? – он засмеялся, тряся головой. – Я думаю, что библиотеку он знал лучше самих библиотекарей. Однажды я заподозрил его в том, что он знает все секретные места этого здания…

  Будучи склонной к драме, но старательно скрывая это, я взволнованно сказала:

  – Секретные помещения.

  – Однажды, когда нам с ним было одиннадцать или двенадцать, – в его голосе зазвучали ноты нежности. – В подарок на Рождество я получил набор юного детектива, и мы пошли в библиотеку, чтобы найти книги по криминалистике. Мы прокрались в отдел для взрослых, что тогда не составило труда, потому что в те дни в библиотеке было немноголюдно. Я нашел книгу о снятии отпечатков пальцев и начал искать Пола. Я его так и не нашел – обыскал все здание. Он будто сквозь землю провалился. Наконец, он нашелся. Он выглядел виноватым как ад, бледным, почти больным. Я пытался узнать у него, где он прятался, может, он знает какое-нибудь потайное место? Он сказал, что почувствовал себя неважно, сел на полку и, кажется, уснул. Для меня это было странным, но я не обратил на это внимания. В тот год ему на самом деле было нелегко. Он падал в обморок раз или два, похудел, плохо ел, у него постоянно что-нибудь болело – вероятно, половая зрелость, как сказал доктор, и прописывал ему всякие виды тонизирующих средств, витамины…

  В то время, произошедшее в библиотеке меня не впечатлило, оставив незначительный отпечаток в моей памяти. До того летнего вечера в квартире у Мередит, когда я прочитала рукопись Пола.

  Почему мой дедушка не упомянул об этом в его рапорте в ответ на запрос Мередит?

  Он отказался признать исчезновение Пола, потому что это привело бы его к другим заключениям, которые он бы не принял?

  Или у него была какая-то тайна?

  А что скрывает сама Мередит?

  И что мы все скрываем друг от друга?

  В конце концов, я не стала рассказывать Мередит об исчезновении Пола в библиотеке.

  Две недели тому назад я приезжала в Монумент. Это было впервые после моего с возвращения из Нью-Йорка. И я увидела дедушку: он был слаб и бледен, он лежал на койке городской больницы хирургического отделения.

  – Толстая кишка, – сказал он. – Снова осложнения.

  – Что за осложнения? – спросила я в потрясении увиденным: человек, который никогда ни чем не напоминал дедушку, внезапно им стал. Седина пропитала его черные волосы, которые были растрепаны и непричесанны, и в которых не осталось былого блеска. Вместо здорового загара на его лице теперь был старческий пепельный оттенок.

  – Они не еще знают, – ответил он. – Старость – это такое запутанное дело, Сьюзан.

  – Ты не старый и никогда таким не будешь.

  – Мне шестьдесят три, моя девочка. Шестьдесят три года – это старость. Это когда сорок с лишнем лет прошли на ногах, двадцать – во сне, когда я одевался в костюм, застегивал запонки на рукавах, а потом вдруг мне выдали больничную одежду, – он вздохнул и закрыл глаза, а затем сказал: – Черт, у меня была хорошая жизнь.

  Разговор о прошлом пошел напряжено, будто такой напряженной до того была вся его жизнь.

  На северной окраине Бостона, я нашла старую церковь и зашла внутрь, чтобы зажечь для него свечу так же, как и в былые времена это делало его поколение. Только свечей уже не было, лишь множество маленьких лампочек, установленных в подсвечниках. Они зажигались, если в щель вложить монетку. Я опустила доллар в коробочку со щелью и произнесла молитву перед статуей Святого Джуда.

  Когда я снова навещу своего дедушку в Монументе, то больше не буду расспрашивать его, задавая вопросы о Поле.

  Я и Мередит иногда перезваниваемся по вечерам. Ей бы хотелось, чтобы следующим летом я снова вернулась на работу в «Брум и Компанию». Пару дней назад от нее пришло письмо со следующим содержанием:

  «Вчера у меня была продолжительная беседа с Уолтером Холландом из «Харбор-Хаос». Он все еще заинтересован опубликовать полное собрание сочинений Пола Роджета, и его глаза просто загорелись, когда я рассказала ему о новой рукописи, пусть даже существующей только во фрагментах. И, знаешь, что радует, Сьюзен, как только я отдала ее посыльному этим утром, то почувствовала покой, что ли, завершение миссии… (невозможно найти подходящее слово), но это овладело всей мной. Я почувствовала, что я исполнила свой долг, будто Пол хотел, чтобы через двадцать лет, после того, как его не станет, я это сделала. Я сошла с ума? Возможно. Но своего рода печаль не оставляла меня все эти годы с тех пор, как он умер…»

  Пол Роджет умер в своей постели в квартире, которую он снимал на Второй Стрит во Френчтауне 3 июня 1967 года. Ему тогда было сорок два года. В некрологе, помещенном на главной странице «Нью-Йорк Таймс» было сказано, что он умер из-за неизлечимой болезни. Дедушка рассказывал, что в последние свои годы Пол имел ряд заболеваний. У него развился диабет, он сильно похудел, и незадолго перед смертью у него не проходил жар.

  Он стал еще большим отшельником, чем когда-либо прежде. Он без конца переезжал с квартиры на квартиру, отказывался от телефона, прекратил писать (хотя он, должно быть, в то время продолжал писать эту рукопись – «Исчезновение»). Когда стучали в его дверь, то он мало кого впускал в свой дом. Хотя он никогда не избегал своих племянников и племянниц, его интерес к их компании уменьшился, и, почувствовав к себе его растущее безразличие, они прекратили к нему приходить. Мой дедушка иногда видел его на воскресной мессе, но ни разу на собрании общины.

  Он, кажется, исчез совсем, не из видимости, как в той его рукописи, а как исчезают краски и цвета опавших осенних листьев, или как день переходит в ночь, будто он начал жить своей рукописью, не задумываясь о том, что будет дальше.

  В конце концов, так он и исчез.

  И я с сожалением подумала: «Все кончено».

  Пока.

  Пока пять дней тому назад ко мне в руки не попала газета «Бостон-Глоб». Я нечаянно наткнулась на статью, которую вырезала и тут же приколола к себе на доску:

  «ЗАГАДОЧНЫЙ ВЗРЫВ УНЕС 75 ЖИЗНЕЙ:

  ВТОРАЯ ТРАГЕДИЯ ЗА НЕДЕЛЮ»

  «Шервуд, штат Нью-Йорк (Агентство АП). В этот вторник таинственный взрыв на химическом комбинате унес семьдесят пять жизней рабочих и еще двадцать три человека были тяжело ранены. Это уже вторая трагедия за неделю, что немало для небольшого городка, в котором проживает всего лишь одиннадцать тысяч человек. В пятницу вечером, когда во время выпускного вечера пожар охватил здание Шервудской Средней Школы-Гимназии, погибли двадцать учеников и три преподавателя.

  Причины взрыва и пожара до сих пор не установлены. Шеф полиции Герман Барнаби сказал, что «в обоих случаях есть подозрение на то, что здесь ведется какая-то грязная игра».

  «Мы окружены буферной зоной», – заявил директор химического завода Генри Тексбури. – «Потому что производим опасные химические реагенты. И наша система безопасности находится на высочайшем уровне. Наши эксперты подтверждают, что при соблюдении всех мер безопасности незаконное проникновение на территорию комбината невозможно. Совершивший этот преступный акт должен быть невидимым».

  По словам руководителя школы Вито Андалуси совершить поджог такого масштаба на территории гимназии было также «невозможно». Приблизительно сто человек избежало отравления дымом и огнем, но те, кто погиб, оказались заперты в коридоре, так как все двери аварийных выходов оказались заблокированы.

  «Дверь главного входа была под моим персональным наблюдением весь вечер» – продолжал руководитель Андалуси. – «Эта предосторожность была принята, потому что в прошлом году на территорию гимназии проникли посторонние, что привело к беспорядкам на церемонии вручения дипломов. Я дал слово, что на этот раз такое не повторится. Но механизмы замков оказались повреждены, в результате выбраться из задымленного помещения стало невозможно. Получилось так, что учащиеся и преподаватели погибли по моей вине».

  Шеф полиции Барнаби отказался комментировать это заявление, чтобы не усиливать панику в городе, уже вызванную актами вандализма в деловых кварталах на Майн-Стрит и необъяснимыми взломами частных домов.

  Тем временем в главном офисе пожарного управления города появилось сообщение, что около комбината незадолго до взрыва был замечен неопознанный подросток. Один из свидетелей, который не назвал себя по телефону, сообщил, что он видел, как подросток «растворился в воздухе» – это произошло недалеко от проходной химического комбината.

  «Мы ищем физические доказательства и не можем руководствоваться слухами и непроверенной информацией», – сказал начальник пожарной охраны Мартин Питер.

  Я – в Бостоне, у себя в комнате. Здесь уютно и безопасно. Я сижу и думаю о происходящем где-то на севере штата Нью-Йорк. Появился еще один новый исчезатель, еще один племянник, следующее поколение, еще один сумасшедший, сводящий счеты с миром.