Текст книги "После Шоколадной Войны"

Автор книги: Роберт Кормье (Кормер) (Кармер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

  – Я занят, – ответил он, трогая её волосы и гладя её щеку. Он вдыхал тонкий запах одеколона, которым она пользовалась, что-то похожее на сирень, но он предпочитал полное отсутствие запаха.

  – Как занят? – спросила Мортон, зацепившись за слово, чтобы дать Арчи знать, с чего начать.

  Он не знал, что он мог или что должен был ей рассказать. Он скучал по Оби, скучал по ходу его мышления, откуда можно бы было черпать свежие идеи, соизмеряя свои дальнейшие действия с его реакцией. Оби был единственным человеком, знающим, как работает мозг Арчи, наблюдавшим его в процессе разработки множества заданий, и в последний момент достающим кролика из шляпы; идущим по высоко натянутому канату, всё время рискующим и никогда незнакомым с неудачей. В это время у него была Мортон, которая давала то, что никогда не мог бы дать ему Оби. И теперь он отвечал ей на её ласку, и на её вопрос.

  – Есть один парень у нас в школе, – начал Арчи расслабившись для того, чтобы заговорить о Картере, его мысли всегда прояснялись, когда он начинал выражать их словами. – Футбольный герой. Мачо. У него много наград. Рослый, загорелый, красивый…

  – С ним можно познакомиться? – спросила Мортон гортанным голосом. Она была не такой сексуальной, как казалась, и Арчи проигнорировал этот вопрос, признав ответ Мортон лишь как автоматический.

  – И ещё у него чувство чести. Социальная совесть, – продолжил Арчи. Мысль о письме Брату Лайну вызывала волнение на его лице. – Уважает старших. Способен на большой риск, чтобы следовать своим принципам, – его голос трещал так, словно это был хворост на морозе.

  – Звучит, словно за упокой души положительного американского супергероя.

  – Здесь ты неправа, Мортон. Не бывает совершенных людей, – и он вспомнил, как трясся голос Картера в телефонной трубке.

  – Джил, – возразила она. – Меня зовут Джил. Только учителя зовут меня Мортон, и ещё – «Мизз Мортон».

  – Ладно, Джил, – сказал он, произнеся её имя он закрутил язык так, чтобы она была рада, когда он снова назовёт её Мортон. – Но вернёмся к делу. И так никто не совершенен. У каждого можно найти недостатки. В глубине души. Там всегда есть что-нибудь гнилое. У каждого есть, что скрыть. Он хороший человек, а у тебя за спиной он корчит тебе рожу. Днём – церковный хорист, а ночью – насильник. Что значит, что кто-нибудь, стоящий рядом с тобой может быть убийцей. Невинных не бывает.

  Она убрала руку с его плеча.

  – Да Бог с тобой, Арчи, ты и о себе так думаешь? И ты всех перемешиваешь… с дерьмом…

  – Только не надо меня обвинять, – сказал он, удивляясь её реакции. – Можешь обвинить человеческую природу. Не я создавал этот мир.

  Мортон отшатнулась от Арчи, а он погрузился в свои мысли и размышления о Картере, о его слабых местах, о тех, что у него на поверхности, например, его спортивные награды, на которые он приходит посмотреть по пятьдесят раз в день, или то, как важно он шествует по школе походкой атлета, раскачивая плечами, выставляя напоказ образ «крутого парня». Честь и награды, которые как близнецы повторяют личность Картера, также могут быть щелью в его броне. Проблема, конечно, была в том, как её использовать.

  Он потянулся к Мортон и коснулся рукой её лица. Она смотрела в темноту, наблюдая за светом фар проезжающих мимо машин, пробегающим по асфальту и по световозвращателям на столбиках у края дороги. Она ненавидела себя за то, что всегда отвечала Арчи Костелло. Она была симпатичной, умной и у мальчиков она всегда пользовалась успехом. Она не пропускала субботних вечеринок в школе, начиная с седьмого класса. Ей были присущи независимость и хладнокровие, в чём, наверное, Арчи видел слабость, и это был ответ его потребностям. Но какое-то маленькое волнение каждый раз возбуждало в ней жизнь, когда она слышала его голос по телефону. Наверное, всё-таки он был прав, говоря о том, что в жизни каждого есть что-нибудь отвратное. У неё был Арчи Костелло. Она никогда не бывала с ним на вечеринках (и он никогда не просился с ней туда). И всё же он не мог бы отрицать приносимые ею удовольствие и чувство вины. И она из раза в раз продолжала натыкаться на это, когда они были вместе. Она не позволяла себе дружить с кем-нибудь ещё. И теперь снова она отвечала его ласке.

  Она поддалась… и на какое-то мгновение Арчи Костелло и Джил Мортон оказались в маленьком мире чувств, заключённом в старой «Черри» до внезапного порыва, до приступа удовольствия, до извержения красоты и ярости, оставившего их обоих одними на волне восторга и восхищения, на это мгновение они настолько стремительно оставили всё в прошлом, что минутой позже они могли лишь вспомнить о своём существовании.

  Они какое-то время сидели в томной усталости, в полном истощении. Арчи заставил себя войти в это состояние, наслаждаясь короткими мгновениями тишины, потому что он знал, что в какой-то момент Мортон заговорит. Позже она всегда начинала говорить. И он был вынужден скрывать раздражение и нетерпимость, зная, что ей нужно было выговориться, в чём она нуждалась больше, чем во всём, что было до того.

  – Что тебя так волнует в этом американском супергерое? – лениво спросила она.

  Арчи отпрянул.

  – Ничего, – сказал он.

  – Тогда, зачем о нём говорить?

  Арчи снова понял, почему он всегда держался подальше от других. Дай им немного приблизиться, и они полезут к тебе на шею и слишком многое на себя возьмут.

  – Забудь это, – сказал он, поворачивая ключ в замке зажигания. Мотор ожил.

  – Эй, не сходи с ума, – сказала она. – Ты выбрал этого субъекта, а не я, – и она дотянулась до ключа и выключила зажигание.

  Арчи не ответил, он знал, что Мортон была права. Картер волновал его, и он знал почему. Ему была нужна особая акция против Картера, а не какое-нибудь маленькое задание, которое будет временным или мимолетным. Картер был особым случаем. Нужно начать с его особых наград, а закончить где-то ещё, чтобы Картер запомнил это очень надолго.

  Мортон снова вторглась в его мысли, Мортон и то, что она знает, ожидание прикосновения, занятые руки, открытый рот, язык похожий на маленькую, приятную, стремительную змейку. И Арчи снова будет в её объятиях, забыв о Картере и всём остальном, отдавшись Мортон, продолжающей на волне чувств, которые, как он знал, ворвутся в глубокий тёмный цветок экстаза, который почти, почти наступит… но ни разу, ни разу будет доведён до конца.

 –***–

  Он в третий раз пытался набрать номер Губера, пропустив первые два раза, когда его вспотевший палец соскальзывал и попадал не в то отверстие на диске: «Промах пальца по Фрейду?» – спросил он себя, мрачно улыбнувшись. Но он был доволен, что хоть чуть-чуть он сумел превратить это в шутку, и затем услышал, как на другом конце линии звонит телефон.

  Он стал устойчивей, расставив ноги пошире, ему показалось, что он собирается противостоять ураганным ветрам, которые сметут его прочь. Сумасбродство. Он всего лишь звонил по телефону своему старому другу.

  Третий гудок, четвёртый… Он представил себе звук телефонного звонка, блуждающий в невидимой пряди проводов, растянутых между комнатой, где он стоял и гостиной у Губера дома. Где, очевидно, некому было подойти к телефону.

  Седьмой… восьмой…

  – Ладно, – подумал он. – Никого нет дома, мой шаг сделан. Как-нибудь в другой раз, – вздохнув, он собрался повесить трубку, как вдруг услышал, как кто-то произносит: «Алло», вдох и выдох, и затем снова: «Алло».

  Джерри подавился воздухом: «С чего начать?»

  «Алло?» – снова повторил голос всё ещё на задержке дыхания, уже со знаком вопроса на конце и с намеком на раздражение.

  И Джерри понесло:

  – Привет, Губер? Ты – как? Это – Джерри Рено, только подумал, что лишь позвоню… – так много и так быстро, слова вылетели все сразу. – Ты только что бегал? – «Чёрт. Всё это время живя в космической тишине я, наконец, не могу закрыть рот».

  – Это ты, Джерри? – спросил Губер, глубоко набрав воздух, вероятно, только прибежав, и Джерри ему позавидовал, ему тоже захотелось бегать, прыгать, бешено нестись сквозь весенний воздух, поняв, как было важно ему выбраться из удушья и смертельного уныния квартиры, давившего его с самого возвращения.

  – Это действительно я, – сказал Джерри желая, чтобы его голос звучал нормально, как у Джерри Рено, как это знал и помнил Губер.

  – Рад услышать твой голос, – сказал Губер, но с какой-то долей осторожности, слова были в полном порядке, но его голос шёл на ощупь.

  «Давай, рожай поскорее», – подумал Джерри. – «Давай мяч, и чёрт с этими сигналами».

  – Смотри, Губ. Могу я что-то сказать? Парочку мыслей? Во-первых, мне жаль о том дне, когда ты пришёл сюда. Я не был готов, как мне кажется. На самом деле я был рад тебя увидеть, но не был готов к чему-либо другому. Я имею в виду, я не был готов к Монументу. Наверное, я выглядел, как дурак…

  Смех Губера был легким, почти благодарным.

  – Ладно, это не было твоим ежедневным «Как дела». Но сейчас выглядишь хорошо. Джерри… – и, после небольшой паузы. – Ты ли это?

  – Мне кажется… да, – нужно было объяснить. – У меня всё хорошо. Я готов.

  – Замечательно. И Джерри, дай мне также что-то сказать, ладно? Прежде всего, я должен тебе кое-что сказать – прежде, чем всё остальное.

  – Смотри, Губер, я знаю, что ты хочешь мне сказать, и об этом не надо. Ты остался моим другом.

  – Но мне нужно это сказать, Джерри, и ты должен выслушать, и затем принять решение. Не говоря что-нибудь ещё. Дай мне… дай мне сказать тебе, что я знаю, что прошлой осенью я тебя предавал. Остался дома, словно был болен, когда ты проходил весь этот ад из-за шоколада, дрался с Джанзой…

  – Но ты был там, Губ. Я видел тебя. Ты мне помог… – он почти сказал: «Ты держал меня в своих руках, когда изнутри я весь был изломан».

  – Но я пришёл слишком поздно. До последней минуты я был дома. И пришёл на помощь слишком поздно… ладно, я это сказал. Я должен был это сказать. И я не обвиняю тебя, если ты меня за это ненавидишь.

  – Господь с тобой, Губер, я не ненавижу тебя. Ты же мой друг.

  – Той ночью я вёл себя, не как друг…

  – Губер, Губер… – мягко упрекнул его Джерри, словно Губер был ребенком, которого нужно было успокоить.

  – Ты дашь мне ещё один шанс?

  – Не нужен тебе никакой шанс. Ты – мой друг, и о каком шансе речь?

  – Я больше не подведу тебя, Джерри.

  – Эй, смотри, Губ. Ты же не будешь всё время опекать меня. Дружба навсегда.

  – По рукам, – голос Губера стал легче, прозрачней.

  – Ладно. Это будет значить, что больше ни слова ни о том вечере, ни о том, как ты меня подвёл или ни о чём-нибудь вроде этого. То было прошлой осенью, а это – теперь. Давай забудем о том, что когда-то случилось.

  – Есть только одно, что я не могу забыть. То, что ты сказал мне в тот вечер, Джерри. Потому что это – правда. Это то, как я живу теперь. Ты сказал мне, чтобы я играл в футбол, продавал шоколад или всё, что бы то ни было – всё, что им будет нужно. И я это делаю, Джерри, и всегда буду делать…

  От этих слов у Джерри стало нелегко на душе. Одно дело было поверить в них самому, другое – чтобы знать, что кто-то ещё, твой друг, который также поверил в них. Так изменить свою жизнь из-за слов, которые кто-то тебе сказал? Джерри почувствовал, что с этими словами на него навалилась тоска, хотя и знал, что в них была правда.

  – Давай больше не будем говорить об этом, – сказал он, гадая, не позвонил ли он ему слишком быстро. Может, нужно было бы подождать или не звонить ему вообще. В отчаянии от этого предмета разговора, он искал, о чём бы поговорить ещё. – Ты всё ещё бегаешь, Губ? Ты запыхался, когда подошёл к телефону.

  – Правильно. Я долго не бегал, но начал снова.

  – Я тоже хочу бегать, – сказал Джерри, оглядываясь в комнату, обставленную бесполезной мебелью. Это был не дом, а что-то вроде кабинета врача или зала ожидания на аэровокзале.

  – Эй, да ты терпеть не мог бег, – упрекнул его Губер.

  И Джерри ответил на добродушный изворот Губера.

 – Я знаю, но это такое замечательное ощущение, когда ты заканчиваешь бежать. Это словно удар молотком по голове…

  Они оба взорвались от смеха. Его замечание было не таким, уж забавным, но Джерри почувствовал, что им нужен был какой-нибудь повод, чтобы снова оказаться вместе, как в старые добрые времена.

  – Хочешь, побежим снова? Со мной? – спросил Губер.

  – Почему бы нет? Мне нужно подвигаться.

  – Завтра днём?

  – Конечно… – Джерри заколебался. – При одном условии, Губ. Ни каких больше разговоров о том, что тогда случилось. Ни слова.

  – Ладно, ладно. Ни слова, но подготовься на завтра, Джерри. Я за тобой забегу…

  – Завтра, – сказал Джерри, повесив трубку, расслабившись от облегчения и с благодарностью выдохнув воздух. С благодарностью кому? Богу. Возможно, он подумал о «Болтливой» Церкви в Канаде.

–***–

  Оби заметил разодранный полуботинок с полуоторванной пряжкой в тот момент, когда он уже ничего не искал. На перемене, поднимаясь по ступенькам на третий этаж, он спешил на последний урок, продираясь через стену тел. В этот день он явно не блистал на двух контрольных, и вряд ли он за них сможет получить больше чем D, что не лучшим образом скажется на его успеваемости. В его голове крутились всякие недобрые мысли. Он сердился на родителей и всех остальных, кто думает, что школьная жизнь – это весёлая забава, приятное времяпрепровождение, лучшие годы жизни с каким-то количеством контрольных и экзаменов, предоставленных тебе для игры воображения. Дерьмо собачье. В этом не было ничего хорошего. Испытанием были ежедневные баталии в бесконечной школьной войне. Школа означала правила, порядок и распоряжения, если ничего не говорить о домашних заданиях.

  Полуботинок перед его глазами оказался внезапно, настолько неожиданно, что его мозг не сразу отреагировал на увиденное. В его сознании его всё ещё беспокоила паршивая жизнь, называющаяся средней школой, молодостью, юными годами. И вдруг перед его глазами по ступенькам звучно зашлёпала отрывающаяся подошва. Он замер, впереди него в нескольких футах был тот самый изрезанный полуботинок, отпечатавшийся в его зрительной памяти.

  – Остановись на минутку, – сказал он.

  Никто из бешенного хаотического потока школьников, несущихся вверх и вниз по лестнице, не услышал его слов и не обратил на него внимания.

  Оби решился действовать. Парень в этом полуботинке замедлил шаг. В какой-то момент его обувь была на его уровне глаз Оби. Подняв глаза, он увидел знакомую фигуру, спешащую выйти в коридор второго этажа, стараясь вместе со всеми успеть на урок в класс до последнего звонка. Оби уже не спешил на последний урок (в этот день один раз он уже опоздал), и он решил выследить свою «жертву», остальное его уже почти не волновало. Его жизнь зависела от этого полуботинка. Чёрт с опозданием на этот урок, и чёрт со всем остальным. Он бросился за этим парнем, быстро идущим против основного потока, расталкивая всех локтями в рёбра.

  Оби догнал его (он уже почти был уверен в том, что он его знает, но нужно было полностью в этом убедиться, чтобы не осталось и тени сомнения, потому что на карте теперь стояли не забавы и игры, а жизнь и смерть) у двери в классную комнату №19, что, конечно же, было иронией. Ноги Оби начали тормозить, его ботинки заскользили по деревянному полу, и он чуть не врезался в этого парня. Взгляд в лицо подтвердил очевидность: да, именно этот расхлёстанный полуботинок и эта же болтающаяся пряжка. Он видел, как парень останавливается, возможно, почувствовав, что за ним идут по пятам, или он просто услышал скользящую обувь Оби у себя за спиной. Он оглянулся, и Оби увидел полное лицо.

  Теперь все сомнения в сторону.

  Корначио. Шестёрка Баунтинга.

  Раскалывая воздух на части, зазвонил звонок, и Корначио поспешил в класс, после того, как озадачено (или даже со страхом) он посмотрел на Оби. Он вламывался в дверь, расталкивая ещё двоих.

  Двери в класс захлопнулись, и в опустевшем коридоре Оби остался совершенно один. Он стоял и переводил дух. Его сердце тикало, словно часовой механизм вот-вот собирающейся взорваться бомбы.

  Его тело залихорадило, что придало его ощущениям остроту и тревогу. Он забыл об усталости и истощении и вошёл в своего рода гиперсостояние с обострёнными чувствами, с каждой его клеточкой стоящей начеку. В его теле лихорадочно запульсировала новая энергия. Он воспользуется всеми старыми стратегиями и методами, с которыми он был знаком последние годы, будучи правой рукой Арчи Костелло, организуя задания, делая заметки и занося данные об учащихся «Тринити» себе в блокнот. Его блокноты были исписаны их именами и деталями жизни каждого из них, ценными для заданий. Сотни имен, и среди них, конечно же, Корначио.

  Винсент Корначио. Шестнадцать лет от роду. Рост: пять – семь, вес: один – шестьдесят пять. Отец, фабричный рабочий. Средняя успеваемость – «В-минус». Не глуп, но не любит тех, кто ниже его ростом. Пониженная чувствительность к боли. Ни чем не увлекается, если не считать времяпрепровождения в центре города с целью поедания глазами девчонок или чтения грязных журналов в закоулках аптек. Прозвище: Корни, которое он ненавидит. Работает после школы в супермаркете «Вивальди».

  Вечером в постели, свернувшись «эмбрионом», он всё ещё не спал. Он и не мог спать. У него голове метались разные мысли, скользкие, живые и острые, словно иголки, пронзившие его сознание. Оби обдумывал и взвешивал стратегию. Корначио схватил его и затолкал под машину. Но кто-то другой напал на Лауру и трогал её руками. Наверное, Баунтинг. Корначио всегда крутился при нём. Баунтинг, которого уже было за что ненавидеть. Но нужно было убедиться, что это он. И Корначио был ключом к этой разгадке.

  Наконец, он провалился в глубокий, без сновидений сон, который был больше похож на кому, на маленькую смерть.

  На утро он проснулся с ощущением того, что он не спал вообще. Глаза всё ещё резало и обжигало, пульс всё также молотил в его в висках, а живот отклонял любую мысль о том, что надо поесть. Но его острое и обрамлённое ножом сознание требовало от него действий. Нужно было поспешить многое сделать за этот день и успеть, чтобы вечером встретиться с Корначио, обутым в его расхлёстанные полуботинки, на одном из которых болталась полуоторванная пряжка, ведущая к тому, кто своими грязными руками осмелился тронуть Лауру.

–***–

  – Брат Юджин умер.

  – О, Нет…

  Они обогнули угол Стат-Стрит и свернули на Стерн-Авеню, пробегая мимо химчистки «Хидит» (открытой с 9.00 и до 17.00) и парикмахерской «Разини». Ветер освежил их тела, щекоча щеки и охлаждая потоком воздуха их сырую теплую плоть.

  – Он умер в Нью-Гемпшире, – сказал Губер, глядя вперед, выгибая спину и работая ногами. – Он больше не появлялся в «Тринити» после…

  Его голос затих.

  После…

  Слово повисло в воздухе, сквозь который они бежали. Машины, автобусы и люди, молодые и старые, протекали мимо них словно на экране кинотеатра за пределами их изолированного мира, в котором они бежали.

  После Комнаты №19.

  Разъедаемый виной Губер в рывке скорости оставил Джерри позади. Он уже не только убегал, он убегал от самого себя, если он, конечно, мог это сделать. Обегая этот угол, он снова вернулся в комнату №19, где посреди той ночи он дрожал от страха с отверткой в руке, настолько напряжённой, что на его ладони вздувались и лопались волдыри.

  Джерри прибавил ходу, и, огибая угол, последовал за ним. Он видел его перед собой, но знал, что никогда его не догонит.

  Но Губер притормозил, вдруг остановился и оглянулся через плечо.

  – Жаль, – крикнул он, ожидая Джерри бегом на месте и топая ногами.

  Когда подбежал Джерри, то Губер махнул рукой на незанятую скамейку недалеко от автобусной остановки.

  – Отдохнём, – предложил он, видя, как запыхался Джерри, и как его лицо сморщилось от напряжения.

  Джерри был рад передышке, понимая, что он был совсем не в форме. Он знал, что ему нужно было убедить Губера в том, что тот не был виноват в случившимся с Братом Юджином, надеясь найти подходящие слова.

  – Я надеюсь, что ты себя в этом не винишь, –  сказал Джерри садясь, ожидая, что его тело успокоится, пульс придёт в норму, и можно будет вернуться к нормальному спокойному бегу. – Здесь нет твоей ошибки, Губ.

  – Я пытаюсь убедить себя в этом, но мне до сих пор интересно, что бы было, если бы мы не разрушили комнату №19. Был ли по сей день жив Брат Юджин?

  – Это уже не переиграть, Губер, – сказал Джерри, пытаясь найти правильные слова. Но любые ли слова могли бы успокоить его друга? – Комната №19 была прошлой осенью. Брат Юджин был совсем не молод, так что можешь забыть.

  – Это не легко.

  – Я знаю, – сказал Джерри, подумав о шоколаде.

  – Я не дождусь того момента, когда оставлю эту паршивую школу, – сказал Губер с ожесточением в голосе, пиная землю ногой.

  – Я тоже туда не вернусь. Я могу уехать обратно в Канаду, – добавил Джерри, внезапно обнаружив такую возможность лишь сказав эти слова.

  – Тебе так понравилась Канада?

  Джерри пожал плечами.

  – Там так спокойно, – и он подумал о «Болтливой» Церкви, зная, что он не сможет объяснять Губеру о своих ощущениях все те недели, проведённые им в Квебеке. – Округ, в котором я жил у дяди и тети, лишь несколькими милями севернее Монреаля. Возможно, я смогу ездить в Монреаль, чтобы учиться в школе с английским языком, – множество возможностей, которые он не осознавал до этого момента.

  – У меня есть только «Верхний Монумент», – категорически заявил Губер. – Ни Брата Лайна, ни Арчи Костелло, ни «Виджилса» и никакого другого дерьма.

  – А далеко ли зашёл Арчи Костелло? – осторожно спросил Джерри, подумав: на самом ли деле ему это интересно.

  – Стараюсь не обращать на это внимание, – сказал Губер, и затем поправил ответ. – Да, конечно. Всё время ходят слухи о всяких его заданиях. Всякие секреты. Снова какой-нибудь бедняга проявляет смекалку, чтобы вытворить какую-нибудь гадость. – «Как и я» – подумал он. – «В комнате №19.»

  – Бежим дальше, – сказал Джерри, внезапно резко. Все эти разговоры о Брате Юджине и Арчи Костелло вернули воспоминания, которых он избегал. Комната №19 была достаточно плоха. Но что о шоколаде? Он не хотел о нём думать. Теперь они бежали молча, как прошлой осенью, находя бальзам и благословение в плавном движении их тел под горку и через улицы, прибывая, наконец, в Монументальный Парк и замедляя бег возле орудий времён Гражданской Войны. Потом они какое-то время сидели на скамейке. После пробежки Джерри почувствовал себя вяло, словно его кости и мышцы расплывались и таяли.

  – Что притих, Джерри?

  – Знаешь, о чём я продолжаю думать, Губер? Сколько Арчи Костелл есть на земном шаре. Не здесь. Везде. В ожидании, – мысль ползала по его мозгу: как было бы хорошо оставить этот мир, вместе со всеми угрозами и несчастьем. Не умереть, а лишь найти место для уединения и утешения. Монахи уходили в монастыри. Священники жили в приходах, отдельно от других людей, или в монастырях. Было ли для него возможным, поступить также? Стать священником? Или братом? Добрым и любезным братом, таким как Брат Юджин? И взять его место в мире и быть кем-нибудь, чтобы бороться с Арчи Костелами и даже с Братьями Лайнами? Эй, что здесь происходит? Я священник? Брат? Смешно. Всё же он помнил те живописные моменты мира в Канаде.

  – Кто знает? Иногда я просыпаюсь ночью в панике, и меня мучает вопрос: на что моя жизнь будет похожа? И иногда даже я задаю себе вопрос: кто – я? Что я здесь делаю, на этой планете, в этом городе, в этом доме? И меня бросает в дрожь, в холодный пот, – то, что ему нравилось в Джерри Рено, так это то, что с ним он мог об этом говорить, он мог открыть ему свои опасения и надежды.

  – Со мной такое тоже случается, – сказал Джерри. – Я помню, мы что-то такое учили, в школе, кажется:

 
  «А я чужак и не герой,
  В мире, созданном не мной…»
 

  – Это про меня, Губ, про нас, – это касалось «Тринити», мира, который был создан не им, и которого он боялся. И он больше не хотел его бояться. Он вспомнил плакат, который был наклеен у него на шкафчике: «…сумею ли я разрушить вселенную?» Он стал разрушать вселенную «Тринити», и вот, что получилось. Не стоило этого делать.

  – О, Христ.

  Джерри посмотрел на Губера, в словах которого был испуг, зная, что Губ редко ругался.

  – В чем дело? – спросил Джерри, и проследил за глазами Губера. Губ смотрел на что-то через проезжую часть. Джерри посмотрел и увидел, что это не что-то, а кто-то. Без сомнений, этим кто-то был Эмил Джанза. Тупое, собранное тело, вросшая в плечи голова, маленькие свинообразные глаза, явно различимые даже на этом расстоянии. Или даже он мог и не видеть его глаз, но в его памяти они отпечатались ярко. Все воспоминания о нём были яркими: тот бой на ринге, тот день, когда Эмил с приятелями напали на него посреди аллеи около школы. И теперь Эмил Джанза стоял напротив них на другой стороне улицы: руки на бедрах, взгляд в направлении Джерри. Шум проходящих машин и грузовиков, движение пешеходов по тротуару, быстрая стрелка, маленький ребёнок, спотыкающийся и падающий на асфальт. И на мгновение Джерри и Джанза, казалось, сомкнулись глазами. Но так ли это было? Джерри не мог в этом убедиться. На самом деле между ними было слишком большое расстояние. Джанза мог рассеянно смотреть в никуда, в пустоту, не сфокусировав взгляд.

  Проходящий мимо автобус заслонил от Джерри увиденную им панораму и замедлил ход, смещаясь к бордюру, проходящему перед Джанзой, вычеркнув его полностью, словно стёр его с лица земли. Джерри ждал, он не смотрел на Губера, не говорил и даже не думал, находясь в пустоте, нигде, ни знача ничего. Автобус качнулся, изрыгнул фиолетовый дым и отъехал, открыв тротуар и место, где стоял Джанза. Его там уже не было. Очевидно, он сел в автобус или куда-то ушел, пока автобус стоял у тротуара.

  – Думаешь, он видел нас? – спросил Губер.

  – Возможно.

  – Животное.

  – Я знаю.

  Джерри вскочил на ноги.

  – Ладно тебе, Губер, – воскликнул он. – Чёрт с ним, с Эмилом Джанзой. – Бежим на перегонки до библиотеки.

  И он побежал, он знал, что на самом деле он бежит куда-то ещё – в Канаду. «Эй, Канада! Это я! Я возвращаюсь!»

–***–

  – Который час? – спросил Джанза.

  Оби посмотрел на часы.

  – Десять минут.

  – Десять минут чего?

  Оби постарался скрыть раздражение.

  – Что ты о себе думаешь? Я просил тебя ждать меня здесь в семь часов, что было десять минут тому назад. Ты думаешь, прошел час?

  Оби подумал, не сделал ли он ошибку, позвав на помощь Джанзу в его встрече с Корначио. Они стояли в тени подворотни через улицу напротив супермаркета «Вивальди», где был маленький бакалейный магазин, котором неполный рабочий день работал Корначио. Магазин закрылся в семь, но Корначио всегда оставался, чтобы занести внутрь овощи и другие продукты, выставленные на тротуаре. Оби одно время работал в магазине после школы, но его уволили из-за опозданий, вызванных потребностями Арчи и «Виджилса».

  – Я хочу есть, – сказал Джанза.

  Оби не потрудился найти ответ. Беседа с Джанзой ему была не нужна. Он ненавидел одну лишь мысль об использовании Джанзы, о вовлечении его во что-либо вообще, и всё же у Джанзы были мускулы, в которых он нуждался. И Корначио и Джанза были животными: они оба избегали друг друга. Инструкция Оби для Джанзы была проста: «Ничего не говори. Претворяйся глухим», что не требовало от Джанзы никаких действий. «Угроза во взгляде» – будто ему надо было делать усилие, чтобы выглядеть угрожающе.

  С сумерками стало прохладней, и ветер стал сильнее, сортируя мусор на тротуаре: страницы газет, сухие листья, обёртки леденцов. Резь в глазах у Оби усилилась. Сухая болезненная резь, словно кто-то удалил их, чтобы посмотреть и вставил их обратно не на свои места.

  Наконец появился Корначио. Он вышел из магазина, выгибая спину и подтягиваясь. Он выглядел внушительно, так что Оби был теперь рад, что взял с собой Джанзу.

  – Вот он, – сказал Джанза. Он был способен видеть очевидное.

  Корначио шёл с важным видом, ритмично подпрыгивающей походкой атлета, будто в его ботинках были скрыты грузила, качая широкими плечами и играя мышцами ног, рельеф которых рисовался через джинсы.

  Когда Корначио наискосок пересёк улицу, Оби вышел, чтобы перехватить его, и Джанза был рядом с ним. Оби ещё раз убедился, что на нём изрезанный полуботинок и медная пряжка, болтающаяся на оборванном ремешке, и он снова ощутил гнев и ужас той ужасной ночи.

  – Хай, Корначио, – сказал он, встав перед ним.

  Корначио посмотрел на Джанзу, хотя Оби поприветствовал его. Он сразу понял, что и к чему. Он переключил внимание на Оби, на его смертельное спокойствие, на его намерения вместе с тихой угрозой Джанзы. Корначио не был трусом и не стеснялся воспользоваться силой – у него было много побед в сражениях на школьном дворе, начиная где-то с третьего класса. Но он знал, когда он безнадежно проигрывал, не только Джанзе, вероятно единственному в школе, чью силу он уважал, но и Оби, который являлся ключевой фигурой в «Видлжилсе» и имел силу наряду с Арчи Костелло. Он знал, что в этот момент Баунтинг не сможет ему помочь, независимо от того, насколько умён он был.

  – Что случилось? – спросил Корначио, немного пританцовывая, словно борец, разогревающийся пред схваткой, инстинктивно подавшись вперёд, не ожидая чего-либо, что бы выдало его нервозность.

  – Ничего не случилось, Корни, – сказал Оби, преднамеренно использовав прозвище, которое Корначио так не любил. –  Кроме того, что уже случилось.

  – Не знаю, о чём ты, – сказал Корначио, сделав усилие, чтобы уйти.

  Джанза стал у него на пути.

  – Ты знаешь, о чём я, – сказал Оби, и это прозвучало настолько спокойно, с такой уверенностью в себе, и так непримиримо. Ровным голосом, смертельным, тихим. И нечто ужасное было в этом спокойствии.

  – Ладно, ладно, – поддался Корначио, подняв руки, плечи, словно шпион, обнаруженный на вражеской территории, знающий, что ему грозит расстрел, что он один, брошен товарищами. – Это было не то, что ты думаешь.

  Оби вышел из напряжения, расслабился, все жилы в нём провисли, и это произошло настолько внезапно и резко, что он боялся, что рухнет на тротуар, словно оторвавшаяся от нитей марионетка.

  – И что же тогда было? – спросил он.

  Корначио заколебался, взглянул на свои ноги, пнул осколок разбитого стакана, поднял глаза на Оби, потом на Джанзу, и снова на Оби. Он смотрел Оби в глаза, давая что-то ему знать. Конечно: Джанза. Корначио не хотел говорить при Джанзе. И Оби понял, насколько смешным для этого был выбор Джанзы. Интуиция подвела его от недосыпания. Одержимость природы поиска того, кто на него напал, привела к потере всей перспективы. Он понял, что ему, конечно, не хотелось, чтобы Джанза знал о том, что произошло. Чем меньшее будет знать Джанза, тем лучше будет для каждого из них.