Текст книги "После Шоколадной Войны"

Автор книги: Роберт Кормье (Кормер) (Кармер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

  Я знаю. Я должен был отказаться от того задания. Но никто и никогда не отказывался от заданий «Виджилса», никто и никогда не перечил Арчи Костелло, что бы тот не потребовал совершить.

  Он оказался на Маркет-Стрит, среди ряда многоэтажных жилых домов. И здесь он оказался не случайно. В одном из этих домов жил Джерри Рено. Губер не хотел смотреть на этот дом, и его глаза шарили по тротуару. Преследующий его по улице призрак Брата Юджина был достаточно жутким, и Губер не нуждался в ещё одном призраке, который также будет его преследовать. Конечно же, Джерри Рено не умер. Всё же что-то делало его мертвым. Хоть он и был похож на друга Губера, которого тот знал полгода назад, но в данный момент Джерри Рено не существовал. Вместо него был кто-то совсем другой, пришедший из другого времени и другого пространства, хотя и выглядел точно также. Он предал другого Джерри Рено – так же, как и Брата Юджина…

  Он смотрел в конец улицы на высокий кирпичный дом. Его глаза бежали по бесконечному ряду окон на четвёртом этаже. Удивительно, если вдруг Джерри будет стоять за занавеской в одном из этих окон и смотреть ему вслед.

  «О, Джерри…» – подумал он. – «Почему всё стало таким отвратительным?» Жизнь в «Тринити» могла бы быть прекрасной: он и Джерри в футбольной команде: защита и красивая передача пасса, Джерри передаёт ему мяч, и он, Губер быстро уходит из свалки игроков – полное взаимопонимание, обещающее не только дружбу. Всё это давно уже позади. Брат Юджин умер, Джерри Рено искалечен. И он, Роланд Гоуберт – Губер, затравленный виной, который чуть ли не с ужасом смотрел на свои руки, словно они у него были по локоть в крови.

 –***– 

  «Глупо», – сказал он себе. – «Это было глупо. Так себя вести, когда пришёл Губер – глупо». Это слово загромыхало в его сознании, и он встал из кресла, кинул на пол журнал, который уже десять минут теребили его пальцы, и из которого не было прочитано ни слова. Он подошёл к окну, отодвинул занавеску и выглянул на улицу. Снаружи всё было серым: улица, машины, дома, деревья. Оглянувшись в комнату, он увидел бежевые с серым оттенком стены и несуразную мебель, и он задался вопросом, всё ли в порядке с его глазами, и не потерял ли он способность видеть яркость красок, и не навсегда ли весь этот мир останется для него в тусклых, приглушённых тонах.

  И его мучил вопрос.

  Что за вопрос?

  Вопрос Губера, и причина его глупого поведения, когда тот к нему пришёл.

  «Я должен был остаться в Канаде», – подумал он, отворачиваясь от окна. – «Мне не нужно было возвращаться».

  После тех пришибленных недель опустошающей боли, проведённых им в больнице Бостона, он «без протеста» или без каких-либо других эмоций принял решение отца отправить его в Канаду, чтобы он несколько месяцев провёл с дядей Октавом и тетей Оливиной, которые жили в маленьком округе Сан-Антуан на берегу реки Ришелье, где когда-то его мать провела своё детство. И его маленький канадский мир сфокусировался на трёх точках: на скромной ферме, принадлежащей его дяде и тёте, на деревне, в которой было несколько магазинов, почта и станция техобслуживания «Сунокко», и на древней церкви – на маленьком белом здании, в подвале которого была мельница, и под которым неугомонно шумела река. В церкви он проводил очень много времени, хотя по началу ему это место показалось зловещим, скрипучим, трясущимся от мощного течения реки, которое вдыхало жизнь в это старое строение, заставляя скрипеть полы, дрожать стены, дребезжать окна. Как бы там ни было, он почти не молился. Он просто сидел. По канадским меркам зима была не самой суровой, но ветер дул без конца, разнося по улицам снег, который падал почти каждый день. Церковь была подходящим местом для отдыха после продолжительной дороги от фермы до деревни. Он мог зайти в один из сельских магазинов, затем на почту (по крайней мере, раз в неделю отец мог написать ему короткое письмо, чтобы «не терять связь», при этом не сообщая в сущности ни о чём), и после этого он не мог пройти мимо церкви, чтобы не зайти внутрь.

  Бурное течение делало эту церковь говорящей или даже болтливой. «Болтливая» Церковь. Негромко гудел котёл, гоняя по трубам шипящий пар. Стены и окна о чём-то беседовали между собой, не умолкая. Он улыбнулся, когда впервые услышал этот шёпот и звуки тихой беседы. Это была первая его улыбка за долгие месяцы, словно эта церковь могла заставить его улыбнуться. Спустя какое-то время он всё-таки стал на колени и начал молиться. Его губы шептали старые французские молитвы, которые когда-то, очень давно он выучил с матерью: «Notre Pere», «Je Vous Salue, Marie» – слова, которые были бессмысленными, но могли хоть как-то его успокоить, словно между ним и церковью установились своего рода добрые товарищеские отношения.

  Его тетя и дядя относились к нему со своего рода грубой нежностью и привязанностью. У них никогда не было детей, и им нужно было о ком-то заботиться, и у них, наконец, появилась возможность делать это тихо и терпеливо. Единственной слабостью его дяди было пристрастие к телевизору, от которого он не отрывался ни на минуту, работая на ферме или делая что-нибудь в сарае. Он по очереди перебирал все программы одну за другой, без разбору, будь там мыльная опера на французском языке или хоккейный матч с его любимыми «Канадцами» из Монреаля. Его тетя была маленькой энергичной женщиной, руки которой никогда не пустовали, а её пальцы шевелились без остановки, потому что она всё время вязала, штопала, шила, готовила, чистила, мыла, успевая довести до конца всё, что нужно было сделать по дому. И всё это она делала не произнося ни звука. Телевизор озвучивал их совместную жизнь.

  Джерри немного говорил по-французски, чего было достаточно, чтобы завести друзей или подружиться с какой-нибудь девочкой, но он изо всех сил наслаждался отсутствием необходимости с кем-нибудь общаться, ему хватало звуков исходящих из телевизора. Он погрузился в ежедневную рутину, работая на ферме, проходя пешком путь от фермы до деревни и церкви, читая перед сном, отрезавшись в своём сознании от Монумента и «Тринити», словно по велению волшебной палочки телевизор его жизни переключился на другую программу – с ужасов новостей на неторопливый телесериал.

  Всё больше и больше он привязывался к церкви. Он нашел в ней комфорт и уют, несмотря на прохладную атмосферу. Он где-то и когда-то читал о философах, о священниках или монахах, проведших свои дни и ночи в одиночестве, в молитвах, в размышлениях, в созерцании, и Джерри, казалось, смог бы постичь мир этих людей. Полуденное солнце было лишено тепла, и в церкви также было холодно, несмотря на пар, шипящий в трубах радиаторов, и Джерри вздрагивал, желая вернуться назад в тепло фермы.

  Зима быстро пролетела, меняя друг за другом тихие дни и ночи. Монумент и «Тринити» оставались где-то в потустороннем мире, в другом времени и в другом измерении, не претендуя ни на что в жизни Джерри. Пока ему не позвонил отец, чтобы сказать, что пора вернуться домой. «Я по тебе соскучился, Джерри,» – сказал он. И Джерри почувствовал, как слёзы начали разъедать его глаза.

  «Я по тебе соскучился, Джерри».

  Хотя ему и не хотелось оставлять мир и чистоту Сан-Антуан, он почувствовал, что в словах отца скрывается импульс радости.

  И он приехал в Монумент, хотя ему хотелось вернуться в Канаду, чтобы увидеть, как весна врывается на поля и в сады, как всё зацветает разными красками. Ему хотелось услышать, как при этом заговорит, а может быть и запоёт церковь, когда её окна раскроются во внешний мир. Но знал, что это было невозможно. Он должен был продолжить жить здесь, в Монументе и осенью поступить в среднюю школу «Монумент», чтобы жить по правилам, которые он для себя установил после той распродажи шоколада: не поднимать волн, идти по течению, притворяясь, что весь окружающий мир дремлет, и на ручке двери, словно в номере гостиницы висит табличка: «Просьба не беспокоить». Но визит Губера вывел его из равновесия, застав его врасплох.

  – Сегодня я действительно повёл себя глупо. Так, папа? – спросил он, когда в тот вечер они ужинали за столом.

  – Я бы не сказал, что глупо, – ответил ему отец. – Кроме того, это была моя ошибка. Я не понял, что ты к этому ещё не готов…

  – Но мне нужно было... я должен был сказать Губеру, что он ни в чём не виноват передо мной. Боже, он ведёт себя так, словно он был предателем или кем-то вроде того, чего на самом деле не было.

  В столовой воцарилась тишина. Тишина всегда присутствовала в их жизни, но она не была такой уютной, как на ферме в Сан-Антуан. Может быть, потому что его отец всегда был скрытен и немногословен по своей натуре, они никогда не разговаривали начистоту, поддерживали общение главным образом в кратких беседах со многими остановками. Смерть матери Джерри годом раньше окунула их в глубину гробового молчания. Его отец перемещался в пространстве, словно в трансе все свои дни и ночи, в то время как у самого Джерри были его собственные неприятности. Поступление в «Тринити», футбол и создание команды новичков, распродажа шоколада, и всё, что за этим последовало, что Канада помогла ему забыть, пока не появился Губер.

  – Я должен ему позвонить, правильно? – спросил Джерри.

  – Нет, сынок, если это причинит тебе вред. Ты – важнее. Он – Губер всегда может подождать…

  И снова тишина. И Джерри молча поблагодарил отца за его слова. Надо было дать Губеру подождать. Он пожалел своего старого друга, но ему самому надо было быть уверенным в том, что он сам снова в порядке, что он восстановился и поправил своё здоровье прежде, чем побеспокоиться о ком-то другом.

  И всё же. И всё же.

  Позже, после того, как его отец ушел на работу, Джерри оказался над раскрытой телефонной книгой, лежащей на полке под телефоном. Он мог на память набрать номер телефона Губера, но он не был уверен в последней цифре – 6 или 7? И он нашёл его номер в телефонной книге но, в конце концов, он не стал его набирать. Как-нибудь потом, в другое время.

  Он подошёл к окну, выглянул на тёмную улицу, и снова вернулся в комнату. Он знал, что ему нужно было выйти за пределы этой квартиры и собрать свою жизнь по кусочкам. Пройтись по улицам, заглянуть в библиотеку, посмотреть, что продаётся в магазине грампластинок, набрать в легкие весенний воздух. И позвонить Губеру.

  Может быть, завтра.

  Или послезавтра.

  Или никогда.

–***–

  Табс Каспер поклялся никогда больше не связываться с девчонками. Но в результате с ним стало происходить нечто неладное. Он не мог знать того, что когда он поссорится с Ритой и скажет ей: «Прощай навсегда», его будет преследовать гнев, отчаяние и боль. Боль в сердце и боль ниже пояса. Ему казалось, что он ранен, как будто он прошёл войну в траншеях Первой Мировой в боях за демократию, как это было написано в учебнике по истории. Ему казалось, что он волочит своё существование, будто инвалид с повреждёнными ногами, пытаясь воздерживаться от каких-либо чувств, что, конечно же, было невозможно. И что хуже всего, он ел, как сумасшедший, и поправился ещё на девять фунтов, что означало, что у него уже теперь лишних сорок пять фунтов. С трудом это принимая, он поднимался по лестнице, тяжело дыша, и он всё время потел. Рубашка на нём постоянно была сырой. И на вершине всего этого ещё был и «Виджилс».

  Запыхавшийся и вспотевший, он теперь стоял в маленькой глухой комнатке около спортзала. Ему надо было моргать, чтобы избавиться от капелек пота, собравшихся у него на глазах, которые были так похожи на слёзы. Но он не хотел, чтобы кто-нибудь подумал, что он плакса. Под слоем этого ужасного жира, от которого он никак не мог избавиться, он был храбрым, сильным и выносливым. И когда он предстал перед «Виджилсом», он был уверен, что выглядит хорошо, несмотря на жир и пот. Он различал лица парней, сидящих в полумраке комнаты, он знал их имена, но никогда ни с кем из них ещё не общался. Новички, такие как Табс, не представляли для них серьёзного интереса. Он искал глазами парня по имени Оби, но его среди сидящих не было. Оби был единственным членом «Виджилса», с кем он когда-либо говорил, и он предпочитал не думать о том их разговоре, который имел отношение к Рите и шоколаду.

  В душном помещении повисло ожидание, парни негромко разговаривали между собой, ведя себя так, словно Табса здесь не было. Табс знал, чего они ждали. Прихода Арчи Костелло. Он знал о нём всё – о его влиянии и его заданиях.

  Дверь распахнулась, и дневной свет ворвался во мрак этой комнаты. Не глядя, Табс уже знал, что теперь на сцену вышел Превеликий Арчи Костелло. Разговоры прекратились, и все насторожились. В душном воздухе повисло напряжение, словно кто-то поджёг фитиль, и все ждали, когда прогремит взрыв.

  – Привет, Эрнест, – сказал Арчи.

  Его настоящее имя застало его врасплох (он ненавидел, когда его называли Табсом, но он привык к этому прозвищу). Табс повернулся к Арчи.

  – Что, с Ритой всё окончилось слишком плохо? – сказал Арчи, сделав небрежную паузу, словно они продолжали беседу, начатую ранее.

  Табс снова был обескуражен. Во-первых, он ожидал, что встреча созвана, чтобы объявить очередное задание. Во-вторых, никто не должен был знать о Рите и о том, что с ней произошло. Об этом знал лишь парень, которого звали Оби. «С Ритой всё окончилось слишком плохо…» Сердце Табса глухо застучало у него в груди.

  – Помнишь Риту? – начал заискивать Арчи. На его лице выплыла поддельная улыбка, и Табс нашёл её схожей с профессиональной улыбкой клоуна. Но Арчи был вовсе не клоуном.

  – Да, помню, – сказал маленький и скрипучий голос Табса Каспера. Он ненавидел свой голос за его неуправляемость, и он никогда не знал, что от него ждать: высокий и противный скрип или низкий и грохочущий бас, что его смущало не в меньшей степени, чем отрыжка или пук.

  – Рита хороша собой, – сказал Арчи, немного наклонив голову. Его голос был мягким, словно он знал Риту, и она была в его самых нежных воспоминаниях. – Не так ли?

  Табс кивал, не веря своим ушам. Сколько же Арчи знал о Рите? Рита его гордость и его слабость, его волнение и полное предательство. Чёрт, он чуть не сел из-за неё в тюрьму. Ладно, может не в тюрьму, но чуть не пошёл под суд. То, о чём предупреждал его Оби. Табс любил её, а теперь и ненавидел, но всё ещё хотел вернуть её. Его всё ещё лихорадило при первой же мысли о ней, о её теле. Она была единственной девушкой, к плоти которой он когда-либо прикасался, ласкал, обнимал. А её груди. Он был готов умереть за её груди. Ему так нужны были деньги, вырученные им от той глупой распродажи шоколада – нет, не украденные им, как сказал обвиняя его Оби, просто занятые взаймы. Ему нужно было кое-что купить и подарить ей на день рождения – браслет, который стоил ни много, ни мало девятнадцать долларов и пятьдесят два цента, включая налог – цена, иссушившая его сердце и сознание.

  – Эрнест, ты всё ещё веришь в любовь? – спросил Арчи.

  Иногда Арчи вёл себя не как ублюдок, которым он, как предполагалось, был. Возможно, это был лишь его мягкий голос, «Эрнест» на его устах, сочувствие в глазах.

  – Так ведь? – мягко продолжил Арчи.

  И Табсу показалось, что в комнате были лишь они вдвоём, один на один, члены «Виджилса», сидящие в глубине комнаты, незаметно растворились, и его сердце заработало в почти нормальном ритме.

  – Да, – ответил Табс. Он верил в любовь и в Риту – даже теперь. В маленьком и скрытом месте и со своим ожиревшим и потным телом он вдруг поверил, что где-то произошла ошибка, и Рита снова вернётся в его жизнь и просто полюбит его, примет его.

  Оби выбрал подходящий момент, чтобы придти на встречу.

  Оби опоздал на встречу, потому что он безуспешно пытался дозвониться до Лауры Гандерсон. Её телефон был занят. Он снова ждал в коридоре, а затем снова и снова набирал её номер, и снова каждый раз в трубке его приветствовали короткие гудки. И он не мог понять, что же у неё там случилось. Обычно дозвониться к ней не составляло особого труда. Правда, Лаура как-то призналась, что она часто снимает трубку и кладёт её рядом с аппаратом, когда не хочет, чтобы кто-то ей дозвонился. На этот раз она избегала Оби? Вероятность чего снова начала его мучить.

  Его первая попытка дозвониться была ещё, когда уроки только закончились, и он собрался поехать к ней домой. Но перевернутая «Y» на доске объявлений задержала его. Встреча «Виджилса». Он подумал, что эта встреча как-то может быть связанна со вчерашним нападением. Он не ожидал в этот день никаких встреч «Виджилса», не знал никакого для неё повода. Он также знал, что в такой школе, как «Тринити» всякого рода новости распространяются быстро. Было ли это кому-либо известно об этом нападении? Снова монета провалилась в щель аппарата, снова набран номер, и снова короткие гудки. Оби снова повесил трубку, и потерянно и обречённо пошёл вниз по лестнице. Он кивнул Джимми Саулнеру, охраняющему вход в комнату, и вошёл, обнаружив Табса Каспера в центре внимания. Бедное дитя выглядело так, словно оно вот-вот заплачет. Оби почувствовал сильную вину за его мучения. Ад, и это ещё одна гадость в этот самый отвратительный день его жизни.

  Оби вздрогнул, услышав разговор между Арчи и Табсом.

  – Да, и что? – спрашивал Арчи.

  – Да, я верю в любовь, – ответил Табс дрожащим шепотом.

  Оби тихо выругался. Он надеялся, что Арчи давно уже забыл о Табсе Каспере. Он должен был знать лучше: Арчи никогда и ни о ком не забывал. Арчи расспрашивал о нём у Оби ещё где-то в январе, полжизни тому назад. Арчи насмехался над Оби и над тем, как мало жертв тот ему поставляет. Бегаешь налегке, Оби? Потерял нюх? Его аж передёрнуло, потому что в тот момент рядом были и Баунтинг, и Картер, и кто-то ещё. Или тебе просто не хватает воображения. Пульс забарабанил у Оби в висках, и его щёки загорелись. За неделю тебе в голову не пришло имя поприличней.

  Имя «поприличней» означало жертву, кого-нибудь в чём-нибудь уязвимого, подходящего для задания Арчи.

  Такого как Табс.

  Оби узнал о существовании Табса Каспера, как об учащемся «Тринити» прошлой осенью в последние дни ужаса распродажи шоколада. Он сверял списки и искал «преступников» – тех, кто ещё не продал свою квоту или не вернул деньги за уже проданный шоколад. Он обнаружил, что напротив имени Табс стояло две квоты, что было нелепо. Оби понадобилось три дня, чтобы за ним проследить. Табс оказался неуловимым, будучи впереди Оби на несколько шагов, он исчезал со всем своим жиром. Как бы то ни было, Табс успевал войти в класс или подняться в школьный автобус. Наконец однажды вечером Оби нашёл его в Когс-Парке, заметив его с девушкой, которая липла к нему примерно так же, как и плющ к стене с южной стороны «Тринити». Оби, конечно же, знал, что Табс продал весь шоколад, но деньги за это он не вернул, а вместо этого он тратил их на эту девушку, что было типично. Сидя в машине, он наблюдал за этой скачущей парочкой – скачущей, потому что они кормили голубей, пересаживались с одной скамейки на другую. Она не столько касалась Табса руками, сколько тёрлась об него своими пышными грудями. Она была хороша собой. Вдобавок её тело обтягивал свитер и узкие джинсы. Оби аж раздулся от зависти и страсти, (с Лаурой он ещё был не знаком), но ему был нужен именно Табс Каспер.

  Несколько позже, в тот же вечер Оби поймал Табса около его дома.

  – Но что будет с Ритой? – воскликнул Табс. – Она так хочет тот браслет.

  – В том то и дело, Каспер, – сказал Оби. – Она влюблена в браслет, а не в тебя. Ты можешь устроить ей испытание. Завтра утром верни все деньги в школу и затем посмотри, что произойдёт с Ритой. Если она тебя любит, то её отношение к тебе не изменится, если ты не купишь ей этот браслет…

  Сбитый с толку, с чувством вины и истощенный от недосыпания Оби сел где-то в глубине заглушенной комнаты. Он вообще не знал, какого чёрта ему здесь было надо. Он знал лишь то, что он не сможет уехать, не выяснив реальную причину этой встречи.

  – Ты знаком со всеми нашими процедурами? – спросил Арчи Табса.

  Оби смотрел, как Табс Каспер с нетерпением кивает головой. Он никогда не собирался отдавать Табса на растерзание Арчи для какого-нибудь задания. У парня было достаточно неприятностей с его весом, с Ритой и его подростковой сексуальной озабоченностью. И он знал, что Рита поссорилась с Табсом, когда он не купил ей тот браслет. Несколькими днями позже Оби встретил его на улице: «Что случилось?» – спросил он Табса. И Табс посмотрел на него поверженным взглядом. Его лицо обвисло, и он вдруг стал похож на старика. И Табс ответил: «Ты знаешь, что случилось». В его голосе не было ни негодования, ни гнева, только лишь тяжелое и усталое смирение с этой реалией жизни.

  – Видишь, парень, как бывает? – сказал Оби, уводя в сторону, воздерживаясь от искушения сказать ему: «Смотри и радуйся, я  позабочусь о том, чтобы ты не получил какое-нибудь задание. Видишь, как я помогаю тебе?»

  А теперь Арчи издевался над ним, упражняясь в своих манипуляциях, в конечном счете, он списал Табса Каспера в жертвы, чтобы уберечь своё личное право на выбор жертвы.

  Голос Арчи повысился снова.

  – Ты знаешь, Эрнест, что в заданиях нет ничего личного?

  Табс смирившись кивнул, он желал быстро со всем этим покончить.

  – Ладно, – сказал Арчи, сделав паузу.

  Это был красивый момент, которого так ждали все члены «Виджилса», когда Арчи объявит самое последнее задание, которое будет его последней пакостью, изощрённой пакостью. И после этого больше не будет жертв, и больше не будет обидно за то, что такая пакость произойдёт с кем-то, когда остальных будет мучить совесть, хотя при этом каждый тихонько себе скажет: «Это происходит не со мной».

  – Сколько ты весишь, Эрнест? – спросил Арчи.

  Табс засмущался, о своём весе говорить ему было крайне неприятно. Но он не мог скрыть этого от Арчи, тот всё равно узнает всё, что ему нужно.

  – Сто семьдесят пять.

  – Точно?

  Табс с отвращением кивнул.

  – Я взвешивался сегодня утром.

  – Это – не такой уже и вес, Эрнест.

  И Табсу вдруг показалось, что они с Арчи вдвоём одни в этой комнате, и что Арчи – его лучший друг.

  – На самом деле… – продолжил Арчи. – Я думаю, что у тебя есть возможность прибавить ещё немного. Скажем так, ещё двадцать фунтов. Набери ещё… постарайся. Удиви нас внушительной цифрой…

  – Двадцать фунтов? – пропищал голос Табса, и он развёл руками.

  – Конечно.

  Кто-то с сочувствием выпустил воздух, и лёгкое волнение пробежалось по этому замкнутому помещению.

  – Это – задание. Эрнест, ты должен стать тяжелее ещё на двадцать фунтов. Через четыре недели, это почти в конце учебного года. Ешь, сколько душа пожелает. Мы встретимся с тобой здесь, и у нас будут весы.

  У Табса раскрылся рот. Не знал, почему. Конечно, не из-за возражения. Никто и никогда не мог возразить заданию. Он не мог закрыть свой рот, при всём своём желании. Каждая его клеточка протестовала против каждого лишнего его фунта. Вся его жизнь была посвящена попытке похудеть, несмотря на то, он всегда был голоден, всегда хотел есть и каждый раз сдавался. Но толстеть преднамеренно?

  – У тебя есть месяц, Табс, и ты придёшь сюда, – сказал Арчи: нежный Арчи, добрый управляющий.

  Табсу только и осталось, как поспешить унести своё тяжелое тело подальше от того ужасного места, тряся лоснящимся на толстых бёдрах жиром и спотыкаясь о чьи-то ноги по дороге к двери.

  – Замечательно! – крикнул кто-то. Но это был не Оби, который, наблюдая за ковыляющей к двери тушей Табса, почувствовал себя маленьким и щуплым.

  Арчи указательным пальцем ткнул в чёрную коробку, и, не тратя времени впустую, он быстро запустил руку внутрь и извлёк оттуда белый шар. Он забавляясь взглянул на него и опустил его обратно.

  Члены «Виджилса» зашуршали, собираясь встать и уйти, но Арчи поднял вверх руку.

  – Я кое-что хочу объявить, – сказал он, его слова загромыхали, словно кубики льда в стакане с коктейлем.

  Он кинул взгляд на Картера, замершего в ожидании для удара молотком.

  Молоток был важным атрибутом каждой встречи и собрания «Виджилса».

И Картер был уполномочен наносить им удары, обозначающие действия и слова Арчи, примерно так же, как барабанная дробь в цирковом оркестре сопровождает номера воздушных акробатов или фокусников. Он ударял по столу, чтобы, например, подтолкнуть к ответу того, кто в очередной раз стоит напуганный перед всеми и дрожит, или чтобы заострить внимание на очередном заявлении Арчи.

  Арчи потребовал всеобщего внимания, чтобы все снова сосредоточились только на нем. Картер замер в ожидании.

  – У меня есть известие, – начал Арчи. – О том, что визит епископа в «Тринити»,  отменен.

  Картер уронил молоток.

  Арчи с презрением посмотрел на Картера, ожидая, когда тот его поднимет, и затем заговорил снова.

  – И это значит, что у нас не будет ни одного свободного от учёбы дня – отменяется.

  Короткие вздохи пробежались по сидящим в комнате, и кто-то прошептал: «Вот, дерьмо».

  Холодные и беспощадные глаза Арчи зарыскали по комнате, чтобы прояснить оценку принесённой им вести.

  Оби посмотрел на Арчи, спрашивая взглядом, что он так ищет глазами. Он знал Превеликого Арчи Костелло достаточно глубоко, чтобы понять, что где-то что-то не так.

  Казалось, что рука Картера приклеилась к ручке молотка, и кровь подступила к его коже, окрасив его лицо.

  – Но это также означает, что… произошло… кое-что ещё, – Арчи затягивал слова, произносил их медленно и всё время изучая глазами аудиторию, глядя на всех так, словно никогда прежде он никого из них не видел.

  Оби озадаченно нахмурился, и был рад тому, что стоит в тени, и его фактически невидно.

  Но Арчи видел всё, и его глаза теперь были на Оби:

  – Ты что-то об этом думаешь, Оби?

  Оби смущённо пожал плечами.

  – Я не знаю.

  – Баунтинг?

  Баунтинг чуть не подпрыгнул от удивления, будто кто-то сильно ущипнул его. Хотя для него такие встречи были привычным делом, он почувствовал себя некомфортно, потому что в этом же помещении присутствовал ещё и Оби, а он лишь следил за беседой Арчи с Табсом Каспером, но тут он услышал голос Оби, и в нём всё съёжилось в комок. Оби конечно не ответил бы на этот вопрос Арчи так обычно, если бы он подозревал, что кто-то из напавших на него и его девушку находится в этом же помещении.

  – Я также ничего не знаю, – сказал Баунтинг.

  – Картер?

  Кровь запульсировала в висках у Картера, но он старался держать себя в руках.

  – Ты меня спрашиваешь? – начал он, внося в голос должную дозу презрения, словно для него это не имело никакого значения.

  Но как бы не так. Он боялся, что Арчи во всеуслышание объявит, что кто-то предупредил Лайна об акции, назначенной на визит епископа.

  Когда глаза Арчи снова пробежались по сидящим в помещении, то установилась мёртвая тишина. Равнодушные взгляды не говорили ни о чём, и не выдавали никаких тайн. «Его глаза задержались на мне больше, чем на ком-либо еще», – подумал Картер, он знал тайну этого «кое-что ещё». И он почувствовал облегчение, когда услышал слова Баунтинга, прервавшие исследование Арчи.

  – Разве нельзя устроить такой прогул в другой день? – спросил Баунтинг. – все вместе уходят… в десять. – Он чуть было не сказал «на хрен», что принесло бы ему новые неприятности. – У нас есть, чем заняться.

  – Проект отменён, – категорически сказал Арчи. – Без епископа, такой прогул лишён смысла.

  Картер не знал, что ему делать с этим проклятым молотком. Собирался ли Арчи заканчивать встречу?

  – Кто-нибудь ещё что-то знает? – спросил Арчи, но это уже не звучало воинственно, казалось, что его искренне интересовал возможный ответ.

Ответа не последовало. Каждому просто хотелось уйти отсюда – поскорей.

  Арчи взглянул на Картера.

  – Картер – молоток, – напомнил Арчи. – Встреча закончена.

  Молоток опустился на стол так, словно в древесину вонзился толстый гвоздь.

  Хотя он и ненавидел запах этого заглушенного помещения, провонявшегося потом, прелыми носками и кроссовками, Арчи задержался здесь после того, как все уже ушли.

  Сверить возможное.

  Он не собирался хоть как-то повлиять на конфликт между Оби и Баунтингом, и в этом не было необходимости. Он хорошо знал Оби и почти читал его мысли. И выражение его лица, словно карта, подробно выдавала всё, что было у него на уме. Арчи видел ошеломленного и обескураженного Оби, очевидно, всё ещё не пришедшего в себя после того, что с ним произошло прошлым вечером, но он никого не подозревал, не собирался ни с кем выяснять никаких отношений. Оби лишь смотрел на всех сидящих, вообще не цепляясь за Баунтинга глазами. Арчи мог держать пари, что Оби не знал, кто напал на него и его девушку в машине.

  Но для Арчи даже более чем очевидно было другое. И его это вполне удовлетворило.

  Предателем, конечно, был Картер. Картер, который изначально не показал никакого энтузиазма к визиту епископа. Картер, который очевидно ненавидел свою роль держателя молотка. Картер, который всё собрание просидел, будто в трансе, пропуская реплики Арчи с ударами молотка. Вдобавок ещё он его и уронил. Картер, на лице которого зажглась вина, словно красный сигнал светофора. Цвет крови. Картер, который остался не у дел без его идиотского бокса и футбола. Силач Картер, в котором внезапно заговорила совесть. С момента начала собрания Арчи наблюдал за бегающими глазами Картера, за его бледным лицом, силач превратился в медузу, в смятую шляпу.

  Предателем был Картер.

  Хотя доказательств у него не было – сомнения прочь. Но Арчи нужны были доказательства.

  Он стоял в спёртом, противном воздухе заглушенной комнаты и думал:

  «Бедный Картер…»

  Жизнь Картера никогда больше не будет такой, как прежде.

 –***–

  Лауры не было дома.

  Или возможно она не открывала дверь, также как и не отвечала на телефонные звонки.

  Он снова нажал на кнопку и вслушался в слабое эхо звонка, которое звоном отдавалось от стен где-то внутри этого дома. Но других звуков за дверью не было, ни какого шевеления или шагов. Так или иначе, дом казался пустым. Присутствие Лауры для него всегда было ярким и сильно ощутимым. Ею полнился воздух, возбуждая все его чувства. Теперь: ничего. У входа в дом «Фольксвагена» её матери также не было.

  Он пнул ногою дверь и уже не ждал ответа, но ему было нужно хоть что-то сделать.

  Проклятье. Ему, во что бы то ни было, нужно было её увидеть. Переполненность виной, одиночеством и тоской брала его за горло. Его затравили разного рода мысли, кружась вокруг, словно снежинки вокруг крошечных людей в стеклянном шаре у него на камине.