Текст книги "После Шоколадной Войны"

Автор книги: Роберт Кормье (Кормер) (Кармер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

  Брайан заметил, что Лайн выглядит растерянно, волосы на его голове взлохмачены, глаза бегают, словно он обезумел, словно его мысли совсем в другом месте. Здорово: Лайн взволнован и ещё чего-то опасается – не какой ли нибудь пародии этого вечера? Или, вероятно, его взволновало случившееся в полдень. Брайан слышал слухи о том, что кто-то из учащихся сбежал из резиденции после неудачной попытки ограбления. Ещё один слух также был необоснованным: ученик напал на Брата Лайна, угрожая его убить.

  Брайан Кочрейн не был слишком религиозным, хотя каждое воскресенье он приходил на утреннюю молитву в церковь, в которой до шестнадцати лет служил мальчиком у алтаря, и каждый вечер он становился на колени и произносил молитву. Он считал, что нужно быть хорошим католиком, но допускал, что чьё-либо нападение Брата Лайна с ножом должно доставить ему подлинное наслаждение. Он не хотел, чтобы Лайна ранили или убили, но хорошая паника была бы для него в самый раз.

  Вернув своё внимание на сцену, Брайан подумал о том, зачем здесь гильотина, которая на фоне всего веселья выглядит жутко и угрожающе. Он уже слышал о страшной истории про Рея Банистера, когда-то случайно отрубившего кому-то голову – это было, кажется, на Кепе. И был ещё один слух, такой же, как и о том, что Оби и «Виджилс» на днях подложили в чёрный ящик чёрные шары специально для Арчи Костелло – наконец, за все эти годы, что подразумевало, что на плаху гильотины ляжет шея Арчи.

  Брайан искал глазами Арчи. Он увидел его в передних рядах, как всегда в окружении членов «Виджилса». И он спросил себя: кого же он ненавидит больше – Брата Лайна или Арчи Костелло. Он в своём воображении рисовал картины: Лайн ранен, и, задыхаясь, он просит о пощаде, или лезвие, которое с грохотом опускается на шею Арчи.

  Внутри себя вздрогнув от возникших перед ним образов, он постарался избежать дальнейшего их видения. И он задумался, было ли грехом вообразить себе такое, и нужно ли в ближайшее воскресенье на исповеди признаться в этом священнику.

  Картер сидел рядом с Арчи Костелло.

Он не смотрел на Арчи на протяжении всей программы.

  И Арчи – он так же не смотрел на Картера.

  Арчи будто бы не смотрел никуда. Он пялился на сцену, но он не смеялся, не стонал, не тряс головой, как это делали другие, например, сидящие перед ним. «Забавные пародии», – подумал Картер, хотя он сам также не смеялся. Пародия могла ему понравиться и показаться даже очень смешной, но он не видел необходимости смеяться. Что-то было смешно – ну и что тут такого?

  Во-первых, Картеру было неудобно тихо сидеть рядом с Арчи. Картер не любил тишину, когда казалось, что Арчи выглядит довольным, хотя при этом сидит неподвижно, словно в трансе, Картер пожал плечами и также заставил себя сидеть тихо. Другие члены «Виджилса», поглядывая на Арчи и на Картера, не переговаривались, но всё-таки реагировали на сумасшедшие проделки актёров на сцене. Они хохотали над хорошими шутками и хмурились над теми, что не производили впечатления. Было также немало и неудачных пародий, наверное, потому что в этом году мало, кто осмеливался над чем-нибудь шутить. Пародии главным образом должны были отражать жизнь в «Тринити»: домашние задания, шкафчики со сломанными  замками, холодные батареи зимой, и остальные неудобства школьного двора. Это было не сценическим материалом, а реальной жизнью.

  Картер шевельнулся лишь раз, когда нужно было взглянуть на часы. Он с нетерпением ждал конца представления. Он старался не думать о гильотине. Он изо всех сил пытался удалить эти мысли из своего сознания, словно стирая музыку с магнитофонной ленты.

  И всё это время, также как и Арчи, он сидел безразлично, глядя в никуда, словно мог так сидеть бесконечно, целую вечность, хотя он знал, что для Арчи не существовало ни вечности, ни небес, ни ада .

  Мгновение.

  Сцена опустела, и овальное пятно яркого света мягко осветило гильотину.

  Воцарилась тишина.

  Рассаженные в зале тела подались вперед, колени напряжённо сжались, лица резко поднялись вверх, глаза засверкали. Вся аудитория была поймана единой реакцией, в одинаковой позе, будто бы кто-то один умножился в зале, уставленном множеством зеркал.

  Даже само помещение школы, казалось, ощутило это особое мгновение, хотя Картер понял, что никто и не мог бы угадать, что произойдёт дальше.

  На центр сцены вышел Оби. На нём был опрятный тёмный костюм, рубашка в клеточку и чёрная в белый горошек бабочка-галстук, следом за ним появился Рей Банистер, в таком же костюме и в такой же бабочке-галстуке. Он остановился позади Оби, словно на том месте его ноги приклеились к полу. Между ними была гильотина. Оби сощурившись посмотрел в зал, встретился глазами с Картером и кивнул.

  Картер коснулся плеча Арчи, но при этом, даже не взглянув на него.

  – Пора, – сказал Картер, словно охранник из кинофильма про тюремную жизнь.

  Арчи встал на ноги и отдёрнулся от прикосновения пальцев Картера – так же, как и заключенный из того же кинофильма.

  На этот раз кочан капусты не разлетелся в тысячу мелких кусочков, как это было в подвале у Рея. Вместо этого, лезвие точно прошло через изгибы капустных листьев и так стремительно, что глаз не смог бы уловить, когда кочан раскололся на две части, одна из которых осталась на плахе, а другая запрыгала по полу и затем закрутилась, чтобы потом замереть на краю сцены в нелепой вопросительной позе.

  В зале воцарилась устрашающая тишина. Все уставились на присутствующих на сцене: на Рея Банистера, стоящего около гильотины, на его руке в доли дюйма от кнопки, на Оби, стоящего около него, несколько скрытого от аудитории, и Арчи, спокойно стоящего позади гильотины и разглядывающего аппарат, словно это был лучший из товаров на витрине, из когда-либо представленных его глазам и плюс ко всему – Картер, большой и крупный, словно телохранитель, которого не волнует, кого он охраняет. За подобной пропасти тишиной последовал глубокий коллективный вздох, показавшийся Картеру порывом ветра, сдувающим всё со сцены за кулисы.

  Рей поклонился, снова вышел на авансцену и произнёс: «Voila» – в его лучшем подражании истинным французам, но, почувствовав, что его голос был слишком мягким и тусклым, он прочистил горло, и снова, на этот раз уже жестче и громче он произнёс: «Voila!».

  И вдруг, непонятно почему вся аудитория засвистела и затопала ногами, словно кто-то удачно приземлился или первым добежал до финиша. Рей загорелся от удовольствия – он ещё ничего не совершил, он лишь ждал, пока все не увидят настоящий фокус, и он поклонился снова.

  Оби мягко поторопил его, напоминая ему его следующий шаг, и Рей нахмурился, неохотно сделав шаг в сторону, чтобы жестом представить Оби.

  – И теперь, – в полный голос провозгласил Оби. – Весёлая интродукция! – слова отскакивали чётко, словно горошины, как учил его Рей: «Ве-сё-ла-я инт-ро-дук-ция!».

  Публика снова притихла.

  Оби взглянул на Картера, и тот подтолкнул Арчи.

  Арчи перестал разглядывать гильотину и начал смотреть куда-то вдаль, за пределы аудитории. Он еле заметно улыбнулся, словно нашел всё это очень и очень даже забавным, но совершенно не имеющего к нему ни малейшего отношения: он просто представил себе своё тело чем-то совсем обыденным, вроде книги, на какое-то время взятой в библиотеке.

  Руки Оби зачесались от зуда, словно в них что-то закололо изнутри. Он понял, что это от волнения, примерно от такого же, как у олимпийского чемпиона в ожидании выстрела стартового пистолета, перед тем как умчаться вдаль, к олимпийской победе, когда от радости и стремления поёт душа, и оживляющая энергия разливается по телу сладким зарядом. Он был слишком зол на Арчи, который уже стоял около гильотины, затем опускался на колени и клал свою голову на плаху. И Оби наблюдал за тем, как Арчи делает это легко и просто, будто бы всё это он репетировал заранее. Его тело как всегда было свободно и раскрепощено, все его движения были легки, непринуждённы и почти ритмичны. Оби ненавидел хладнокровие Арчи и особенно в моменты, когда тот его демонстрировал, ведя себя ещё более отчуждённо, когда он наоборот должен был бы не находить себе места или по крайней мере быть в некотором замешательстве.

  Арчи был зафиксирован на гильотине лицом вниз. Его шея, прижатая металлическим хомутом, лежала на плахе.

  Стараясь не обращать внимание на зуд в пальцах, Оби улыбнулся и посмотрел на Рея Банистера.

  «Начинаем…» – провозгласил он, заполняя словами весь объём зала собраний.

  И Рей начал. Он развязал тесёмку красного бархатного мешка и извлёк оттуда колоду карт. Карты начали исчезать в одном и появляться в другом, совершенно неожиданном месте. Они тасовались то веером, то лесенкой, извлекались то из одного, то из другого рукава, по очереди подбрасывались в воздух и снова аккуратно ложились в колоду. Руки Рея работали ритмично в такт музыке. Он сделал шаг в сторону публики и попросил кого-то из сидящих в зале выйти на сцену и выбрать карту. Затем колода снова перетасовалась, и Рей из уха вышедшего к нему доставал выбранную карту.

  В это время Оби стоял в сторонке и наблюдал за карточными фокусами Рея, и за Арчи с шеей, лежащей на плахе. Частью плана было заставить его немного покорячиться в неудобной позе стоя на коленях, помучаться в ожидании, выйти из терпения.

  Руки Рея двигались плавно и красиво. И ему хотелось, чтобы в зале присутствовали его мать и отец, и чтобы они увидели, как он владеет мастерством фокусника на сцене, и что деньги, сбережённые им, были не зря потрачены в магазине фокусов и магии в Ворчестере. Колода карт, с которыми он теперь работал, хорошо смотрелась бы в руках и у десятилетнего, но публика этого не знала, как и не знала тайну бесконечных шарфов, радужных каскадов из его рта – всей этой обманчивой простоты. Старый фокус с китайским кольцом также выглядел эффектно, хотя требовал особой ловкости рук и умения обмануть зрение, что несколько насторожило Рея. Но у него всё прошло без сучка и задоринки, и публика уже была в его руках, и он был способен сделать с ней всё, что бы ни пожелал. И он забыл об Арчи Костелло, об Оби и обо всём остальном, и даже о его первом полугодии в «Тринити», которое было для него столь неприятным. И в триумфе он защёлкал пальцами, поклонился и поплыл на волне аплодисментов.

  Он остановился и затаил дыхание, словно выйдя на свежий  весенний воздух и глубоко наполнив им лёгкие, стараясь вкусить его прозрачность, и посмотрел на Оби, а затем на Арчи. Арчи всё ещё стоял на коленях и ждал.

  Рей всё ещё вслушивался в тишину, ожидая случайных всплесков аплодисментов или одобрительного шепота в аудитории. И когда последние аплодисменты замолкли, аккорды музыки всколыхнули воздух. Это был военный марш «Звёздный Флаг Америки». Оглушительные удары тарелок грохнули по реплике Оби.

  Музыка прекратилась, когда Рей остановился около гильотины.

  Снова воцарилась тишина.

  Рей Банистер и Оби стали с обеих сторон гильотины, как они и репетировали. Оби был возле кнопки с правой стороны аппарата.

  Оби покосился на кнопку, отделанную перламутром, размером не более чем с гривенник. Его глаза опустились ещё ниже, на маленький стальной диск, который был на месте, что говорило о том, что все было в полной готовности. И Рей Банистер коснулся почти незаметного диска, переведя механизм в положение, в котором лезвие разрубит плоть жертвы, как это было в случае с кочаном капусты. На репетиции Рей, подойдя к гильотине, небрежно брался рукой за верхнюю перекладину, на самом деле касаясь рычага, который почти незаметно переключал механизм во вторую позицию, блокирующую летальность процесса, после чего лезвие должно будет упасть так, чтобы вообще не задеть шеи Арчи.

  Оби с восхищением посмотрел на небрежные движения рук Рея, а Рей, светясь от удовольствия, вышел вперёд и поклонился Оби.

  Оби повернулся в зал лицом:

  «А теперь кульминация нашего вечера и представления самого мастера иллюзии. Позвольте мне его представить, Превеликий Рей Банистер!»

  Добродушные приветствия и смех наполнили воздух. Толпа сгорала от наслаждения, и в этот момент больше всего – сами фокусники.

  Теперь наступила очередь ловкости рук самого Оби. И снова нужно было действовать так, как его учил Рей. По жесту Оби вошел Картер и начал действовать, строго следуя инструкциям Оби, полученным от него ранее.

  Оби стал рядом с гильотиной, Картер отошёл на край сцены и приблизился к Рею Банистеру, отвлекая его внимание.

  С этого момента Оби должен был действовать так же, как это бы сделал Рей. Он начал водить рукой у верхней перекладины гильотины. По наставлению Оби Картер должен был отвлечь Рея любым способом – не важно, каким: «Скажи ему, что у него испачкана щека». И в тот момент, когда Рей снова обратит внимание на Оби и гильотину, дело будет сделано.

  «Я – у цели», – тихо сказал себе Оби, глядя в зал на публику. И затем он не смог удержаться и перевёл глаза на Арчи, замершего в терпеливом ожидании.

  Стало ещё тише. Оби показалось, что тысячи солнц сфокусировались на нём, хотя это был всего лишь свет двух прожекторов. Он кинул взгляд на Картера и Рея Банистера. И что же он увидел на лице Рея? Он не смог бы этого объяснить и не смог бы как-нибудь это назвать. А затем он снова посмотрел на Арчи, на его шею – белую, голую и уязвимую.

  Оби сделал шаг к гильотине:

  «Я нажимаю кнопку».

  «Нет, ты этого не сделаешь».

  «Сделаю».

  «Но это…»

  «Не говори, что это. Что бы то ни было, это должно произойти. За Лауру, за меня, за «Тринити», за каждую мерзость, сделанную Арчи, и другими с его подачи».

  Его рука совершила путешествие по воздуху в миллион миль, пока его палец добрался до кнопки, словно до курка пистолета. Он коснулся кнопки, нажал её, его сердце замерло вместе с дыханием, и время замерло на эту маленькую вечность, словно брошенный в замерзающую воду часовой механизм.

  Он слышал, как что-то щелкнуло в механике гильотины, освобождая висящее дамокловым мечом лезвие.

  Ему казалось, что лезвие опускается слишком медленно.

  И он впервые подумал о крови.

  Обо всей крови.

  В тот момент лезвие со свистом остановилось на конечной позиции.

–***–

  Уходящие вдаль железнодорожные рельсы напоминали ему серебряные цепочки его матери, разложенные на полках её стеклянного буфета и красочно сверкающие в сумеречном свете.

  Свесившись через перила, он ощутил головокружение, которое показалось ему приятным и увлекательным, и он отодвинулся от перил и начал молиться: «О, Пресвятая Мария, несущая добро и благодетель…» – он вздохнул, не зная о чём молиться дальше? Молитва теперь ничем бы не помогла. Молиться было слишком поздно. Он испортил всё – абсолютно всё, но не стоило портить ещё и этот заключительный акт.

  Он поднял голову и вслушался: в шаги на ступеньках, в шум машин, которые могли бы проехать мимо.

  Не было слышно ничего и никого.

  О, он был достаточно умён и знал, что в резиденции был полный провал. Он позволил Брату Лайну так себя обмануть, после чего ему пришлось уносить оттуда ноги и скрываться, словно животное – хитрое животное.

  Он пробирался через улицы Монумента, перебегая от машины к машине на автостоянках. Где-то вдалеке он слышал рёв полицейских сирен и чувствовал, что за ним охотятся. Словно в кино…

  Кино! Конечно же, кино!

  Он купил билет на дневной сеанс в «Синема-3». Пригнувшись, он вошёл в тёмный зал и занял свободное кресло. Он осмотрелся, в зале сидело лишь несколько человек. Он не знал, как назывался фильм, и лишь отдалённо узнавал актеров на экране: кажется, это был Дастин Гофман, которого он всегда путал с Аль Пачино. Вцепившись руками в колени, он выжидал. Он выбирал момент, когда он снова сможет выйти на улицу. Он хотел вернуться домой, но понимал, что это невозможно.

  Теперь, стоя на мосту, он вслушивался. Он слышал, как с шелестом резины по асфальту приближается машина, свет фар которой разрезает мрак. И это заставило его почувствовать себя насекомым, всеми конечностями вцепившимся в стену. Но свет фар прошёл мимо, рёв мотора понизился и начал удаляться.

  Он заглянул вниз за перила. За ними был долгий путь до последней «точки над его «и».

  «Или сейчас, Дэвид, или никогда. Последнее, что ты можешь сделать, так это исправить свою ошибку, спастись, уйти от всевозможных унижений».

  Он обеими руками вцепился в перила, проверяя, насколько они прочны, а затем поднялся на них, стал обеими ногами, нагнулся и посмотрел вниз в темноту, пытаясь оценить высоту. Примерно, двести футов. До блестящих рельсов.

  Это было лучшее решение, путь без преград, свободный полет, по воздуху, словно прыжок с вышки в бассейн и уход под воду, а затем сладкое забвение, навсегда. И больше – ничего. И никому никакого вреда, лишь только самому себе, что уже не имеет никакого значения.

  Он медленно и аккуратно слез с перил и стал на узкий бетонный выступ шириной примерно в фут. Надо было не потерять равновесия и, не приготовившись, не упасть раньше времени.

  Из него вырвался стон.

  Звук грусти и тоски.

  Но кричать уже было слишком поздно.

  Он так долго ждал этого момента, этой команды – столько дней, недель, месяцев.

  Он сделал глубокий вдох, наклонился всем своим телом, глядя во мрак ночи, в готовности оттолкнуться от края бетонного выступа, от края жизни, выставив руки вперёд, понимая на себя удар о приближающиеся рельсы.

  «Прощай, мами…»

  «Прощай, папи…»

  Он называл их так, когда ещё был совсем маленьким.

  «Прощай, Энтони. Маленький Тон-Тон…» – он любя так дразнил своего младшего брата.

  Он замер. И теперь глубокая тоска и размышление о том, насколько всё могло бы быть хорошо.

  Всё, что ему нужно было сделать, лишь отпустить руками перила, выставить их вперед и притвориться, что он ныряет, словно лебедь или чайка, заметив под водной гладью рыбу, чтобы схватить её и затем на лету съесть. И затем будет полет, и воздух будет трепать его кудрявые волосы.

  И он сделал именно это.

  Он расслабил руки, позволив пальцам освободиться от бетонного ограждения. В то же время он расправился, выгнул грудь, шею, последний раз посмотрев на усыпанное звёздами тёмное небо. Он видел огни приближающегося поезда и слышал хриплый кашель паровой машины. Он оттолкнулся ногами от края пропасти, и зевающая пустота начала заглатывать его немым вдохом. Он падал. Воздух всё сильнее и сильнее гремел в его ушах. Но это не был прыжок в воду, а лишь падение…

  «Мама, я не хочу… не буду…» – Ужасная вспышка ясности подобно молнии пронзила его сознание: – «…что я делаю?.. Мама… Папа…»

  Отчаянная попытка удержаться за уходящее мгновение, ухватиться в попытке остановить падение. Но он падал. Мост уже был позади, и он кувыркался в воздухе – вместо того, чтобы ровно, нырнуть вниз головой…

  Удар его тела о бетонные шпалы прозвучал вместе с криком.

  Но он его не слышал. Пустота целиком поглотила его бытиё.

–***–

  – Ты хотел меня убить, Оби.

  Голос Арчи был смягчен своего рода страхом, и его глаза были широко раскрыты. В них было недоверие собственным словам.

  – Правильно, Арчи.

  – Но ты бы этого не сделал, Оби, не так ли? – к Арчи  вернулся его старый знакомый голос, всё такой же небрежный и с нотками презрения.

  – Что ты имеешь ввиду, говоря, что я бы этого не сделал?

  – Лишь только то, что я говорю. В последний момент ты струсил.

  Они стояли около машины Арчи на стоянке около школы, наблюдая за тем, как после завершения программы торопливыми шагами все расходятся по домам. С наступлением темноты похолодало. Воздух стал легче и прозрачней. Опустевшие киоски привносили в атмосферу школьного двора некоторый сюрреализм, словно взятый из какого-то кинофильма.

  – Я не струсил, Арчи. Я запустил гильотину так, чтобы лезвие упало не сложившись, по-настоящему…

  – И отрезало бы мне голову? – начал кривляться Арчи. – Но это случилось, Оби?

  – Рей Банистер – он предусмотрел защиту от «дураков», исключающую случайную ошибку. Он мне об этом никогда раньше не говорил, только сегодня вечером после представления.

  В своём воображении, всё ещё находясь на сцене, Оби смотрел в пустоту.

  Закрыв глаза, он ждал, зная, что какую-то долю секунды, лезвие будет падать, и затем раздастся истошный крик, хлынет кровь, и голова Арчи покатится по сцене или будет свисать с плахи… убийство, он переключил рычажок на убийство… и пытался отрицать мысль об ужасном факте, что этого не произошло. Но не прозвучало ни звука, а лишь пауза, повисшая вопросительным знаком, та длинная доля секунды, так похожая на вечность, и затем вместо крика ужаса был взрыв аплодисментов, тысячи хлопков в ладоши, вопли восхищения и приветствия. И Оби открыл глаза, чтобы опустить их, увидеть сложившееся лезвие и шею Арчи, целую и невредимую, совершенно нетронутую металлом. Он посмотрел на Рея Банистера в поиске ответа. Но Рей кланялся в ответ на бешеные аплодисменты благодарной публики и на громкую барабанную дробь ног по полу, всегда бережно хранимую для особых почестей. Он обратился жестом к Арчи, вскочившему на ноги и изящно замершему в стройной неподвижной позе, прямой, как лезвие ножа, пока воздух шипел от аплодисментов, словно содовая в стакане, перемешиваясь с воплями одобрения.

  Позже, когда все уже вышли из зала, Рей Банистер подошёл к Оби: «Я не знаю, что за чёрт тебя дёрнул, Оби, и не хочу этого знать. Но я ещё раз с удовлетворением убедился в том, что замок безопасности работает. Ты что, совсем спятил?»

  И он на него посмотрел с таким презрением и недоверием, что Оби начал наливаться кровью и потеть, взвешивая то, как далеко он зашёл, чтобы совершить настоящее убийство, и он не знал, поблагодарить ли Рея Банистера за этот замок безопасности или высыпать на него все свои проклятья.

  Арчи прислонился к своей машине и закачал головой признавая, что на этот раз кто-то всё-таки сумел удивить его, удивить действиями, которые он неспособен был предвидеть.

  – Поздравляю, Оби. Ты ушёл гораздо дальше, чем я когда-либо мог подумать.

  – Господь, Арчи… – встревожился Оби. Впервые за всю историю их отношений Оби услышал в голосе Арчи нотки восхищения и слова, в которых могли бы звучать похвала и восторг. И в это мгновение сладкого искушения Оби поддался этой хвале и этому восхищению. И вдруг понял, что с ним произошло. Что с ним сделал Арчи. Он подвел его к сути убийства. Чтобы получить от Арчи похвалу, нужно было захотеть кого-нибудь убить, даже если самого Арчи Костелло.

  Он посмотрел на Арчи сощуренными глазами, гадая, что скрыто за его доверием и непосредственностью, несмотря на то тяжелое испытание, которое ему пришлось перенести, и в глазах Арчи нашёл что-то ещё. Что? И его вдруг осенило, отчего вдруг на мгновение он лишился дыхания.

  – Подожди минуту, Арчи, – черный шар…

  – И что черный шар? – удивленно спросил Арчи. В его глазах вспыхнул весёлый огонёк.

  – Ты знал о защёлке на крышке ящика, не так ли? Видел Картера и меня с чёрным ящиком.

  Арчи кивнул:

  – Ты никогда не сможешь быть преступником, Оби. Ты слишком очевиден. Ты всегда выглядишь подозрительно. И вдобавок ты неуклюж.

  – Тогда, зачем ты всё это прошел? Зачем взял чёрный шар?

  – Мне нужно было знать, Оби.

  – Что знать?

  – Что бы произошло, и как далеко бы ты зашёл.

  – И ты сделал выбор? – Оби вывернул всё так, чтобы восхищённым теперь выглядел он.

  – У меня не было особого выбора, Оби. Я знал, что в «Тринити» никто не смог бы меня одолеть – ни ты, ни Картер, ни даже Брат Лайн. Никто не смог бы заставить меня проиграть.

  – Почему же тогда все эти годы тебе ни разу не попадался чёрный шар? – но у Оби, конечно же, был ответ на этот вопрос. Он это понял, когда Рей Банистер показал ему фокус с шарами у себя дома, в тот день, когда они встретились впервые.

  Арчи взмахнул рукой, и в его руке совершенно ни откуда возник белый шар, изящно вращающийся в его пальцах и также незаметно перемещающийся из одной руки в другую – шарик, похожий на маленькую, бледную луну, подпрыгивающую то на одной, то на другой ладони.

  – Я давным-давно уже знаю о магазине в Ворчестере, – сказал он посмеиваясь. – Но не каждый раз я проделывал этот фокус, Оби. Много раз я по-настоящему рисковал, и я должен был это делать, испытывать судьбу, и я ни разу не терял…

  Оби затряс головой. Кажется, он всегда тряс головой, когда рядом был Арчи. Он тряс головой в тревоге, в восторге или в отвращении. И не каждый раз он знал, почему он это делает.

  – Можно тебя о кое-чём спросить, Оби?

  – Конечно, – «Но ты всё-таки получил, Арчи». Ему вдруг захотелось уйти от него как можно дальше и как можно дальше от «Тринити», словно им было совершено убийство. И ему, как и любому убийце, нужно было оставить место преступления.

  – За что, Оби?

  – Как это за что?

  – За что ты хотел меня убить?

  – За что? – перепросил Оби, и теперь он удивился на самом деле. – Ты что, слепой, Арчи? Разве ты не видишь, что произошло в «Тринити» на сей раз? Что ты сделал со мной, со всеми?

  – И что же я сделал? Скажи мне, что я сделал?

  Оби подкинул руку в воздух, его жест обозначил все гадости, произошедшие под командой Арчи, под его руководством: издевательства над младшими, загубленные надежды – Рено прошлой осенью, бедный Табс Каспер этой весной и все остальные, включая учителей, например, Брата Юджина.

  – Ты знаешь всё то, что ты натворил, Арчи, не стоит составлять список.

  – Ты во всём этом меня обвиняешь, правильно, Оби? Ты, Картер и все остальные. Арчи Костелло, плохой парень. Злодей. Арчи – ублюдок. «Тринити» была бы таким замечательным местом без Арчи Костелло. Правильно, Оби? Но это – не я, Оби, не я…

  – Не ты? – закричал Оби. Ярость прочистила ему горло, заполнила собой его грудь, живот. – Какого чёрта, не ты? Здесь могло бы быть замечательно, Арчи, годы в «Тринити» могли бы быть лучшими для каждого из нас. Господь, кто ещё, если не ты?

  – На самом деле хочешь знать – кто?

  – Ладно, кто же тогда? – Оби давно уже был сыт этим дерьмом, старым дерьмом Арчи Костелло.

  – Это – ты, Оби. Ты, Картер, Баунтинг, Лайн и все остальные. Но в особенности ты, Оби. Никто не принуждал тебя что-то делать, приятель. Никто не заставил тебя вступать в «Виджилс». Никто не выкручивал тебе руки, чтобы ты стал секретарём «Виджилса». Никто не платил тебе, чтобы ты вёл записную книжку, в которой будет всякое дерьмо о каждом, кто учится «Тринити», его слабости, болевые точки. Записная книжка сделала твою работу ещё легче, не так ли, Оби? И какова была твоя работа? Найти жертву. И ты её благополучно находил. Ты нашел Рено, Табса Каспера и Гендрё. Гендрё был первым, помнишь, когда ты учился здесь лишь второй год? – Как тебе всё это нравится, Оби? – Арчи провёл пальцем по металлу машины, и прозвучавший скрежет был похож на устную восклицательную ремарку. – Знаешь что, Оби? В любое время ты мог бы сказать «нет», когда угодно. Но ты… – в голосе Арчи было презрение. И он произносил имя Оби так, словно это была капсула с химикатом, вставляемая в унитазный бочок, для окрашивания водосмыва в голубой цвет и для устранения запаха в туалете. – О, я – всего лишь козел отпущения, Оби, для тебя и для всех остальных в «Тринити» – всё это время. Но у тебя, приятель, есть свободный выбор – то, о чём всегда говорит Брат Эндрю на Истории Религии. Свободный выбор, Оби, и ты его сделал…

  Губы Оби издали странный звук – звук, издаваемый ребенком, услышавшим, что его мать и отец погибли в автокатастрофе в результате несчастного случая по дороге домой, звук, обозначающий смерть. И в нём была правда – ужасная правда, исходящая из уст Арчи. Он во всём обвинял Арчи, и даже хотел отрубить ему голову.

  – Не расстраивайся, Оби, – в голосе Арчи снова появилась мягкость. – Ты всего лишь принадлежишь к человеческой расе…

  Оби снова закачал головой:

  – Не к твоей человеческой расе, Арчи. Ладно, возможно, я – давно уже не «хороший мальчик», признаю это и принимаю. Возможно, об этом я ещё буду каяться на исповеди в церкви. Но что будет с тобой? Ведь ты будешь продолжать и продолжать. Что ты за дьявол?

  – Я – Арчи Костелло, и всегда им буду. А ты и такие, как ты, всегда и везде будут со мной, где бы вы не были, и что бы вы не делали, завтра или десять лет спустя. Знаешь почему, Оби? Потому что я – это ты. Я лишь то, что ты так стараешься скрыть внутри себя. Это…

  – Оставь, – отрезал Оби. Он ненавидел, когда Арчи в очередной раз начинал чудить, наматывая всё на свои колёса. – Всё, что ты говоришь – полное дерьмо. Я знаю, кто ты. И я знаю, кто я.

  «Ну и кто же такой я ?» – задал он себе вопрос.

  Он развернулся и пошёл прочь, хотя Арчи не удерживал его и не старался вернуть его назад. Арчи пожал плечами, открыл дверь машины и, как обычно, двигаясь прохладно и непринуждённо, оказался внутри сидя за рулём. Оби был уже около своей машины, но всё чувствовал вонзившиеся ему в спину глаза Арчи, те самые умные и полные холода глаза.

  – Гуд-бай, Оби, – крикнул Арчи.

  Прежде, никогда и ни с кем он ещё не прощался.