Текст книги "Бран Мак Морн: Последний король (ЛП)"

Автор книги: Роберт Ирвин Говард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Но не только из-за этого мы дали им их имя; по правде говоря, они были народом ночи и мрака и древними, наполненными ужасом тенями ушедших эпох. Ибо эти существа были очень старыми, и они олицетворяли изношенный век. Когда-то они захватили и владели этой землей, и были загнаны в укрытие и безвестность темными, свирепыми маленькими пиктами, с которыми мы сейчас сражались, и которые ненавидели их так же свирепо, как и мы.

Пикты отличались от нас общим внешним видом, будучи ниже ростом и с темными волосами, глазами и кожей, в то время как мы были высокими и сильными, с желтыми волосами и светлыми глазами. Но, несмотря на все это, они были отлиты по одной и той же форме. Эти Дети Ночи казались нам не людьми, с их деформированными телами карликов, желтой кожей и отвратительными лицами. Да, они были рептилиями – паразитами.

И мой мозг был готов взорваться от ярости, когда я подумал, что именно на этих паразитов я должен был обрушить свой топор и погибнуть. Бах! Нет славы в том, чтобы убивать змей или умирать от их укусов. Вся эта ярость и жестокое разочарование обратились на объекты моей ненависти, и, когда передо мной развевался древний красный туман, я поклялся всеми богами, которых знал, перед смертью учинить такой красный хаос, чтобы оставить ужасные воспоминания в умах выживших.

Мой народ не стал бы чтить меня, с таким презрением они относились к Детям. Но те Дети, которых я оставил в живых, вспомнили бы меня и содрогнулись. Так я поклялся, яростно сжимая свой бронзовый топор, вставленный в расщелину дубовой рукояти и надежно закрепленный сыромятной кожей.

Теперь я услышал впереди свистящее, отвратительное бормотание, и мерзкая вонь донеслась до меня сквозь деревья, человеческая, но не совсем человеческая. Еще несколько мгновений, и я вышел из глубокой тени на широкое открытое пространство. Я никогда раньше не видел деревню Детей. Там было скопление земляных куполов с низкими дверными проемами, утопленными в землю; убогие жилища, наполовину над землей, наполовину под ней. И я знал из разговоров старых воинов, что эти жилища были соединены подземными коридорами, так что вся деревня была похожа на муравейник или систему змеиных нор. И я подумал, не уходят ли другие туннели под землю и не выходят ли они на большие расстояния от деревень.

Перед куполами собралась огромная группа существ, шипящих и бормочущих с огромной скоростью.

Я ускорил шаг, и теперь, вырвавшись из укрытия, я бежал со скоростью своей расы. Дикий крик поднялся среди толпы, когда они увидели мстителя, высокого, окровавленного, с горящими глазами, выскочившего из леса, и я яростно закричал, швырнул окровавленную голову среди них и прыгнул, как раненый тигр, в самую гущу.

О, теперь для них не было спасения! Они могли скрыться в своих туннелях, но я бы последовал за ними, даже в самое пекло ада. Они знали, что должны убить меня, и они сомкнулись вокруг, сотня сильных, чтобы сделать это.

В моем мозгу не было дикого блеска славы, который был в битвах с достойными противниками. Но старое неистовое безумие моей расы было у меня в крови, и запах крови и разрушения бил мне в ноздри.

Я не знаю, скольких я убил. Я знаю только, что они столпились вокруг меня извивающейся, рубящей массой, как змеи вокруг волка, и я бил, пока лезвие топора не повернулось и не согнулось, и топор не стал не более чем дубинкой; и я крушил черепа, раскалывал головы, расщеплял кости, разбрызгивал кровь и мозги в одном красном жертвоприношении Иль-маринену, богу Народа Меча.

Истекая кровью от полусотни ран, ослепленный рассечением глаз, я почувствовал, как кремневый нож глубоко вонзился мне в пах, и в то же мгновение дубинка рассекла мне голову. Я упал на колени, но снова пошатнулся и увидел в густом красном тумане кольцо злобных лиц с раскосыми глазами. Я набросился, как наносит удар умирающий тигр, и лица превратились в красные руины.

И когда я осел, потеряв равновесие от ярости своего удара, когтистая рука схватила меня за горло, а кремневое лезвие вонзилось мне в ребра и ядовито изогнулось. Под градом ударов я снова упал, но человек с ножом был подо мной, и левой рукой я нашел его и сломал ему шею, прежде чем он смог увернуться.

Жизнь стремительно убывала; сквозь шипение и вой Детей я слышал голос Иль-маринена. И все же я снова упрямо поднимался сквозь вихрь дубинок и копий. Я больше не мог видеть своих врагов, даже в красном тумане. Но я чувствовал их удары и знал, что они обрушиваются на меня. Я уперся ногами, обеими руками ухватился за скользкую рукоять топора и, еще раз призвав Иль-маринена, поднял топор и нанес последний сокрушительный удар. И я, должно быть, умер на ногах, потому что не было ощущения падения; даже когда я понял, с последним трепетом дикости, что я убил, даже когда я почувствовал, как раскалываются черепа под моим топором, тьма пришла с забвением.

Я внезапно пришел в себя. Я полулежал в большом кресле, а Конрад поливал меня водой. У меня болела голова, и струйка крови наполовину засохла на моем лице. Кированан, Таверел и Клемантс беспокойно топтались вокруг, в то время как Кетрик стоял прямо передо мной, все еще держа молоток, на его лице читалось вежливое возмущение, которого не было видно в его глазах. И при виде этих проклятых глаз во мне поднялось красное безумие.

“Ну вот, – говорил Конрад, – я говорил тебе, что он придет в себя через мгновение; всего лишь легкая трещина. Ему досталось гораздо тяжелее. Теперь все в порядке, не так ли, О'Доннел?”

При этих словах я отбросил их в сторону и с единственным низким рычанием ненависти бросился на Кетрика. Захваченный врасплох, у него не было возможности защититься. Мои руки сомкнулись на его горле, и мы вместе рухнули на обломки дивана. Остальные закричали от изумления и ужаса и бросились разнимать нас – или, скорее, отрывать меня от моей жертвы, потому что раскосые глаза Кетрика уже начали вылезать из орбит.

“Ради Бога, О'Доннел”, – воскликнул Конрад, пытаясь разорвать мою хватку, “что на тебя нашло? Кетрик не хотел тебя бить – отпусти, идиот!”

Яростный гнев почти охватил меня на этих людей, которые были моими друзьями, мужчинами моего собственного племени, и я проклинал их и их слепоту, когда им наконец удалось оторвать мои душащие пальцы от горла Кетрика. Он сел, задыхаясь, и исследовал синие отметины, оставленные моими пальцами, в то время как я бушевал и проклинал, почти сведя на нет объединенные усилия четверых, пытавшихся удержать меня.

“Вы глупцы!” Я закричал. “Отпустите меня! Позвольте мне выполнить свой долг члена племени! Вы, слепые глупцы! Меня не волнует ничтожный удар, который он нанес мне – он и его окружение нанесли более сильные удары, чем тот, что был нанесен мне в прошлые века. Вы, глупцы, он отмечен клеймом зверя – рептилии – паразита, которого мы истребили столетия назад! Я должен сокрушить его, затоптать, избавить чистую землю от его проклятой скверны!”

Итак, я бушевал и боролся, а Конрад, задыхаясь, крикнул Кетрику через плечо: “Убирайся, быстро! Он не в своем уме! У него помутился рассудок! Отойди от него.”

Теперь я смотрю на древние дремлющие холмы и дремучие леса за ними и размышляю. Каким-то образом этот удар того древнего проклятого молотка отбросил меня назад, в другую эпоху и другую жизнь. Пока я был Арьярой, я не знал ни о какой другой жизни. Это был не сон; это был случайный кусочек реальности, в которой я, Джон О'Доннел, когда-то жил и умер, и обратно в которую я был перенесен через пустоты времени и пространства случайным ударом. Времена – это всего лишь шестеренки, несравненные, вращающиеся, не обращая внимания друг на друга. Иногда – о, очень редко! – винтики сходятся; части сюжета мгновенно складываются воедино и дают людям слабые проблески за завесой этой повседневной слепоты, которую мы называем реальностью.

Я Джон О'Доннел, и я был Арьярой, которому снились сны о славе войны, охоты и пиршества, и который умер на красной куче своих жертв в какую-то потерянную эпоху. Но в какую эпоху и где?

Последнее, что я могу ответить за тебя. Горы и реки меняют свои очертания; меняются ландшафты; но холмы меньше всего. Я смотрю на них сейчас и вспоминаю их не только глазами Джона О'Доннела, но и глазами Арьяры. Они почти не изменились. Только великий лес уменьшился в размерах и во многих, многих местах исчез полностью. Но здесь, на этих самых холмах, Арьяра жил, сражался и любил, и в том лесу он умер. Кированец ошибался. Маленькие, свирепые, смуглые пикты не были первыми людьми на Островах. До них были существа – да, Дети Ночи. Легенды – да ведь Дети не были нам неизвестны, когда мы появились на территории нынешнего острова Британия. Мы сталкивались с ними раньше, много веков назад. У нас уже были свои мифы о них. Но мы нашли их в Британии. И пикты не истребили их полностью.

Пикты также не были, как многие полагают, предшественниками нас на много столетий. Мы гнали их перед собой, когда пришли, в этом долгом дрейфе с Востока. Я, Арьяра, знала стариков, которые прошли этот многовековой поход; которых желтоволосые женщины несли на руках бесчисленные мили по лесам и равнинам, и которые в юности шли в авангарде захватчиков.

Что касается возраста – этого я сказать не могу. Но я, Арьяра, несомненно, была арийкой, и мой народ был арийцами – членами одного из тысячи неизвестных и незарегистрированных течений, которые разбросали желтоволосые, голубоглазые племена по всему миру. Кельты были не первыми, кто пришел в западную Европу. Я, Арьяра, была той же крови и внешности, что и люди, которые разграбили Рим, но моя кровь была намного старше. От языка, на котором я говорил, не осталось и следа в бодрствующем сознании Джона О'Доннела, но я знал, что язык Арьяры был для древнего кельтского тем же, чем древний кельтский является для современного гэльского.

Il-marinen! Я помню бога, к которому взывал, древнего, очень древнего бога, который работал с металлами – тогда с бронзой. Ибо Иль-маринен был одним из низменных богов арийцев, от которого произошли многие боги; и он был Виландом и Вулканом в железные века. Но для Арьяры он был Иль-маринен.

И Арьяра – он был одним из многих племен и многих течений. Не одни Люди Меча пришли или жили в Британии. Речные люди были до нас, а Люди-Волки пришли позже. Но они были арийцами, как и мы, светлоглазыми, высокими и светловолосыми. Мы сражались с ними по той причине, что различные арийские племена всегда сражались друг с другом, точно так же, как ахейцы сражались с дорийцами, точно так же, как кельты и германцы перерезали друг другу глотки; да, точно так же, как эллины и персы, которые когда-то были одним народом и принадлежали к одному течению, разделились на две части во время долгого похода, а столетия спустя встретились и залили кровью Грецию и Малую Азию.

Теперь пойми, всего этого я не знал как Арьяра. Я, Арьяра, ничего не знал обо всех этих всемирных перемещениях моей расы. Я знал только, что мой народ был завоевателями, что столетие назад мои предки жили на великих равнинах далеко на востоке, равнинах, населенных свирепыми, желтоволосыми, светлоглазыми людьми, подобными мне; что мои предки пришли на запад в великом дрейфе; и что в этом дрейфе, когда мои соплеменники встречали племена других рас, они топтали и уничтожали их, и когда они встречали других желтоволосых, светлоглазых людей, из более старых или новых дрейфов, они сражались жестоко и беспощадно, согласно старому, нелогичному обычаю арийского народа. Это знала Арьяра, и я, Джон О'Доннел, который знает намного больше и намного меньше, чем знала я, Арьяра, объединили знания этих отдельных личностей и пришли к выводам, которые поразили бы многих известных ученых и историков.

Однако этот факт хорошо известен: арийцы быстро деградируют при оседлом и мирном образе жизни. Их настоящее существование – кочевое; когда они переходят к земледельческому существованию, они прокладывают путь к своему падению; и когда они окружают себя городскими стенами, они скрепляют свою гибель. Почему, я, Арьяра, помню рассказы стариков – о том, как Сыны Меча во время того долгого дрейфа нашли деревни белокожих, желтоволосых людей, которые пришли на запад столетия назад и оставили кочевую жизнь, чтобы поселиться среди темных людей, питающихся чесноком, и получать пропитание из почвы. И старики рассказали, какими мягкими и немощными они были, и как легко они пали перед бронзовыми клинками Народа Меча.

Посмотрите – разве не вся история Сынов Арийских заложена в этих строках? Посмотрите – как быстро перс последовал за Мидией; грек – за персом; римлянин – за греком; и германец – за римлянином. Да, и норвежцы последовали за германскими племенами, когда те одряхлели после примерно столетия мира и безделья, и разграбили добычу, которую те захватили в южных землях.

Но позвольте мне поговорить о Кетрике. Ха – короткие волосы у меня на затылке встают дыбом при одном упоминании его имени. Атавизм – да! Возврат к типажу – но не к типу какого-нибудь чистоплотного китайца или монгола недавних времен. Датчане изгнали его предков в холмы Уэльса; и там, в каком средневековом веке, и каким отвратительным образом эта проклятая зараза аборигенов проникла в чистую саксонскую кровь кельтской линии, чтобы так долго дремать? Кельтские валлийцы никогда не спаривались с Детьми так же, как и пикты. Но, должно быть, остались остатки – паразиты, скрывающиеся в тех мрачных холмах, которые пережили свое время. Во времена Ариары их едва ли можно было назвать людьми. Что, должно быть, сделала с породой тысяча лет регресса?

Что за отвратительный облик прокрался в замок Кетрик какой-то забытой ночью или возник из сумерек, чтобы схватить какую-нибудь женщину из рода, заблудившуюся в холмах?

Разум сжимается от такого образа. Но вот что я знаю: должно быть, там были пережитки той мерзкой, рептильной эпохи, когда Кетрики пришли в Уэльс. Возможно, они все еще есть. Но этот подменыш, этот бродяга тьмы, этот ужас, носящий благородное имя Кетрик, на нем клеймо змея, и пока он не будет уничтожен, мне не будет покоя. Теперь, когда я знаю его таким, какой он есть, он загрязняет чистый воздух и оставляет змеиную слизь на зеленой земле. Звук его шепелявого, шипящего голоса наполняет меня ползучим ужасом, а вид его раскосых глаз внушает мне безумие.

Ибо я происхожу из королевского рода, а такие, как он, являются постоянным оскорблением и угрозой, подобно змее под ногами. Моя раса принадлежит к королевской расе, хотя сейчас она деградировала и приходит в упадок из-за постоянного смешения с покоренными расами. Волны чужеземной крови омыли мои волосы до черноты, а кожу – до смуглости, но у меня по-прежнему величественная осанка и голубые глаза арийца королевской крови.

И как мои предки – как я, Арьяра, уничтожила отбросы, которые корчились у нас под ногами, так и я, Джон О'Доннел, уничтожу рептилию, чудовище, порожденное змеиной заразой, которая так долго дремала в чистых саксонских жилах, рудиментарные змеиные создания, оставленные насмехаться над Сынами Ариана. Говорят, удар, который я получил, повлиял на мой разум; я знаю это, но открыл мне глаза. Мой древний враг часто бродит по вересковым пустошам в одиночестве, привлеченный, хотя он может и не знать этого, побуждениями предков. И на одной из этих одиноких прогулок я встречу его, и когда я встречу его, я сверну его мерзкую шею своими руками, как я, Арьяра, ломала шеи мерзким ночным тварям давным-давно.

Тогда они могут схватить меня и сломать мне шею на конце веревки, если захотят. Я не слепой, если мои друзья слепы. И в глазах древнего арийского бога, если не в ослепленных глазах людей, я сохраню верность своему племени.

Б ран М ак М орн

Б ран М ак М орн

АКТ I СЦЕНА I

СЦЕНА. Высокий плоский выступ прямо над водопадом. Бран Мак Морн расхаживает взад и вперед. На сцену выходит Дубтхак.

БРАН: Ах, Дубтхак, принес тебе весть о Конмаке Красном, что ты так быстро пришел? Ты, кажется, запыхался.

ДУБТХАК: Я спешил сообщить вам свои новости, прежде чем они достигнут ваших ушей, искаженные невежественными языками. Что касается Конмака, он может быть посреди Балтики, или плывет вверх по Темзе, или в Аду, насколько я знаю. Мои новости его не касаются.

БРАН: Что тогда?

ДУБТХАК: Почему, это. Ты знаешь, что прошло пять дней с тех пор, как я повел отряд из трех десятков воинов на Четвертый, думая застать врасплох Ингалла Скитальца в заливе?

БРАН: Да.

ДУБТХАК: Ну, либо мы шли слишком медленно, либо Ингалл получил известие о нашем приближении, либо мерзкий дьявол приложил руку, потому что, как только мы поднялись на гору Арса, мы увидели, как его парус бьется в море. Так что ничего не оставалось, как развернуться и идти обратно. Но в конце концов удача улыбнулась нам, потому что по возвращении мы захватили врасплох кельтскую деревню и предали ее мечу. Добыча была скудной, но мы захватили два десятка рабов. Таких прекрасных юношей и дев, каких вы когда-либо видели.

БРАН: Что с мужчинами?

ДУБТХАК: Никто из мужчин не выжил в набеге, за исключением тех, кто был на охоте, и нескольких, кто бежал.

БРАН. Дубтхак, эти массовые убийства должны прекратиться. Я предупреждал тебя –,

ДУБТХАК: Десятки раз мой вождь. Но когда зажжен факел и обнажен клинок, только ты можешь сдержать воинов. Я не смог бы, даже если бы очень захотел, чего я не делаю. Я тоже не испытываю любви ни к шотландцам, ни к британцам.

БРАН. Что ж, приведи пленников ко мне.

Выйдите из Дубтхака.

Все еще убийства, огонь и грабежи. Мои пикты дикие и нетерпеливые к сдержанности. Возможно, однажды они обратятся даже против меня. Трудная, неблагодарная задача состоит в том, чтобы вывести нацию пиктов из состояния дикости и вернуть ее к цивилизации наших отцов. Эпохи Бреннуса. Пикты – дикари. Я должен сделать их цивилизованными. Они волки, и я должен сделать их людьми. Может ли один человек сделать это? Я делаю это, потому что благосостояние нации – моя единственная цель. Потому что я знаю, что ни один варварский народ не устоит перед Римом. Но они, как дети или волки, видят только то, что я стремлюсь ограничить их в том, что они считают своими законными правами. Их законными правами! Правом красть, жечь, убивать! То, чего я стремлюсь достичь, – это работа века, и я стремлюсь завершить ее за одно короткое правление! Предположим, я действительно немного продвинул их к цели? Я паду в битве, и они еще глубже, чем когда-либо, скатятся в бездну варварства. Если мой собственный народ не восстанет против меня. Пока я веду их против римлян, шотландцев, бриттов или норвежцев,

Б ран М ак М орн

Рукопись

Эта рукопись, по-видимому, была написана примерно в 1922-1923 годах, когда Говарду было 16 или 17 лет.

Краткое содержание

С описанием

История забытой эпохи; о лязге мечей и варварах, которые сражались с Римом.

Время между 296 и 300 годами н.э. Августами являются Максимиан и Диоклетиан. Они назначили соправителей несколько меньшей власти, но с достоинством цезарей – Галерия и Констанция.

Характерные моменты: в Британии только что подошло к концу правление узурпатора Караузия, бывшего графа Саксонского побережья, впоследствии императора Британии (и Галлии?) благодаря римско-британским легионам. Аллект, бывший секретарь узурпатора, убил его в Йорке (британское название) и называет себя императором Британии.

Констанций, полюбившийся бриттам из-за своей жены-британки Елены, кельтской принцессы, вместе с Галерием собирает силы на галльском побережье для вторжения. Примечание: Констанций развелся с Еленой, чтобы жениться на дочери Максимиана, но он заключил секретный договор со своими британскими друзьями – что его сын и сын Елены, Константин, унаследует его, несмотря на любых последующих наследников.

Командующий Стеной, старый солдат Караузиуса, ненавидит Аллект и готовится напасть на него с тыла с большей частью своих когорт. Аллект интриговал со многими лидерами, римлянами и варварами. Он претендует на титул августа Римской империи, как это сделал Сервер.

Готы, вандалы и франки, скопившиеся вдоль Рейна, ждут его приказа, чтобы пересечь границу и поднести меч к стенам Рима. Но они не двинутся с места до тех пор, пока два Цезаря со своими объединенными армиями будут находиться к востоку от ла-Манша. Эти варвары присягнули на верность Аллекту, и он пообещал им богатые земли к югу от Рейна. Но он играет в опасную игру. Он верит, что сможет победить Цезарей, если Командующий Стеной не нападет на него с севера. Таков его план: держать легионы в игре на стене, пока он представляет цезарям непрерывный фронт. Как только они отплывут из Галлии, его шпионы донесут об этом его союзникам-тевтонам. Когда он разобьет цезарей, он отправится в Галлию и завершит начатую ими работу.

Чтобы удержать легионы на стене, он вступил в заговор с Браном Мак Морном, вождем пиктов круитни, и с бандой отчаявшихся северян. Эти северяне вытащили свои галеры на берег в северной бухте и ждут приказа атаковать. Но они презирают своих пиктских союзников и оскорбляют пиктского короля, убивая его возлюбленную. Он посылает к ним фальшивого курьера, приказывая им атаковать, и, устроив засаду в болоте, уничтожает их. Итак, Командующий, ничего не подозревая, выступает со Стены и нападает на войска Аллектуса как раз в тот момент, когда Констанций, плывущий незаметно в тумане, атакует с морского берега. Аллект убит, а империя спасена.

Любовный интерес: молодой британский солдат и девушка британско-римского происхождения. Доминирующие фигуры: Констанций, Командующий, Бран Мак Морн. История действительно вращается вокруг пиктского короля.

История начинается с краткого пролога. Затем действие начинается с битвы на Стене, которую ведут Бран Мак Морн с одной стороны и Командир с другой. Сюжет разворачивается между вересковыми зарослями к северу от Стены и морским берегом, где Аллект ожидал нападения. Об условиях в Галлии и Риме рассказывается из разговоров шпионов и солдат.

W orms of the E arth

Черновик

W orms of the E arth

ПРИМЕЧАНИЕ: Нельзя с уверенностью утверждать, что это первый черновик Worms of the Earth , но никакой другой полной черновой версии не сохранилось. Было приложено все усилия, чтобы точно воспроизвести оригинал Говарда, без ошибок и всего остального.

Глава.1.

“Вбивайте гвозди, солдаты, и пусть наш гость увидит реальность нашего доброго римского правосудия!”

Говоривший плотнее закутался в свой пурпурный плащ и откинулся на спинку официального кресла, подобно тому, как он мог бы откинуться на спинку своего места в Большом цирке, чтобы насладиться звоном гладиаторских мечей. Осознание власти окрашивало каждый его шаг. Для удовлетворения римлян была необходима разжигаемая гордость, и Тит Сулла справедливо гордился. Ибо он был военным губернатором Эббракума и подчинялся только императору Рима. Он был крепко сложенным мужчиной среднего роста, с ястребиными чертами чистокровного римлянина. Насмешливая улыбка изогнула его тонкие губы, усилив высокомерие его надменного вида. Явно военный по внешнему виду, он носил золотой чешуйчатый доспех и чеканный нагрудник римского полководца, на поясе у него висел короткий колющий меч, а на колене он держал посеребренный шлем с плюмажным гребнем. Позади него стояла группа бесстрастных солдат со щитами и копьями – светловолосых титанов из Рейнландии.

Перед ним происходила сцена, которая, очевидно, доставила ему столько настоящего удовольствия – сцена, достаточно распространенная везде, где простирались обширные границы Рима. Грубый крест лежал плашмя на бесплодной земле, и к нему был привязан мужчина – полуголый, дикого вида, со скрюченными конечностями, горящими глазами и копной спутанных волос. Его палачами были римские солдаты. Вооружившись тяжелыми молотами, они приготовились приколоть руки и ноги жертвы к дереву длинными железными шипами.

Лишь небольшая группа людей наблюдала за этой ужасной сценой на ужасном месте казни за стенами города: губернатор и его стражники; несколько молодых римских офицеров; человек, который стоял, как бронзовое изваяние, безмолвствуя. Именно этого человека Сулла назвал “гостем”. Рядом со сверкающим великолепием римлянина скромная одежда этого человека казалась тусклой, почти мрачной.

Он был смуглым, но в нем не было ничего похожего на латинян. В нем не было ни капли теплой чувственности Средиземноморья, почти Востока, которая окрашивала их черты. В нем не было чувственной оливковой комплекции юга; не его полные красные губы с изгибом, ни роскошные развевающиеся локоны, напоминающие греческие. Его отличие от латинян проявлялось не только в его прямых черных волосах, тонких губах и холодных черных глазах. Это было в каждой его черте и движении. Светловолосые варвары за креслом Суллы очертаниями лица были менее непохожи на мужчину, чем римляне. Его смуглая комплекция не походила на сочную оливу юга; скорее, это была мрачная тьма севера. Весь облик этого человека как-то смутно наводил на мысль о темных туманах и холодных ледяных ветрах голых северных земель. Даже его черные глаза были холодными, дико холодными, как черные огни, горящие сквозь толщу льда.

Его рост был всего лишь средним, но в нем было нечто, выходящее за рамки простого физического сложения – некая свирепая врожденная жизненная сила, сравнимая только с сущностью волка или пантеры. Это было заметно в каждой линии его худощавого, компактного тела – в посадке головы на жилистой шее, в широких квадратных плечах, в крепко сложенных руках, в глубокой груди, поджарых бедрах, узких ступнях. Сложенный с дикой экономностью пантеры, он был воплощением динамичных возможностей, сдерживаемых железным самоконтролем.

У его ног склонился тот, кто был похож на него комплекцией – но на этом сходство заканчивалось. Этот другой был низкорослым великаном с узловатыми конечностями, толстым телом, низким покатым лбом и выражением тупой свирепости, теперь явно смешанной со страхом. Если человек на кресте в племенном отношении походил на человека, который был гостем Тита Суллы, то гораздо больше он походил на низкорослого скорчившегося гиганта.

“Что ж, Партха Мак Отна, ” сказал губернатор с нарочитым оскорблением, “ когда ты вернешься к своему племени, ты расскажешь им историю о правосудии Рима, который правит югом”.

“Я хочу услышать историю”, – ответил другой голосом, который не выдавал никаких эмоций, точно так же, как его смуглое лицо, приученное к неподвижности, не показывало никаких признаков водоворота в его душе.

“Справедливость всем под властью Рима, – сказал Сулла, – Pax Romana! Награда за добродетель, наказание за зло!” Он внутренне посмеялся над собственным черным лицемерием, затем продолжил: “Ты видишь, эмиссар Пиктланда, как быстро Рим наказывает нарушителя”.

“Я вижу”, – сказал пикт голосом, который сильно сдерживаемый гнев сделал глубоким с угрозой, “что с подданным иностранного короля обращаются так, как если бы он был римским рабом. Вы говорите, что этот человек был признан виновным – а почему нет? – когда обвинителем был римлянин, свидетелями римлянин, судьей римлянин! Он совершил убийство? В момент ярости он сразил римского купца, который обманул и ограбил его, и к ране добавилось оскорбление – да, и удар! Является ли его король всего лишь собакой, что Рим распинает своих подданных по своему желанию, осужденный римскими судами? Его король не способен вершить правосудие, был ли он проинформирован и предъявлены ли официальные обвинения преступнику?”

“Что ж, ” цинично сказал Сулла, “ ты можешь сам сообщить Брану Мак Морну. Рим, друг мой, не отчитывается в своих действиях перед варварскими королями. Когда среди нас появятся дикари, пусть они действуют осмотрительно, иначе пострадают от последствий ”.

Пикт захлопнул свои железные челюсти со щелчком, который сказал Сулле, что дальнейшие издевательства не вызовут ответа. Римлянин сделал жест палачам. Один из них схватил шип, приставил острие к толстому запястью жертвы и сильно ударил. Острие вошло глубоко, сквозь плоть, хрустнув костями. Губы мужчины скривились, хотя с него не сорвалось ни единого стона. Как пойманный волк борется со своей клеткой, связанная жертва корчилась и инстинктивно пыталась вырваться. Вены вздулись у него на висках, на низком лбу выступили капельки пота, мышцы рук и ног напряглись и скрутились узлами. Молотки опускались неумолимыми ударами, вонзая острые наконечники все глубже и глубже, сквозь запястья и лодыжки; кровь текла по рукам, державшим шипы, окрашивая дерево креста, и было отчетливо слышно, как ломаются кости. И все же страдалец не издал ни звука, хотя его почерневшие губы растянулись так, что стали видны десны, а косматая голова непроизвольно дернулась из стороны в сторону.

Человек по имени Партха Мак Отна стоял, как железный истукан, глаза горели на непроницаемом лице, все его тело было твердым, как железо, от напряжения его контроля. У его ног скорчился его слуга, пряча лицо от мрачного зрелища, обхватив руками колени своего господина. Эти руки сжимались, как сталь, и парень что-то непрерывно бормотал себе под нос, словно взывая.

Нанесен последний удар; веревки были перерезаны с руки и ноги, так что человек висел, поддерживаемый одними гвоздями. Он перестал сопротивляться, что только выворачивало шипы в его мучительных ранах. Его ясные черные глаза, не затуманенные, не отрывались от лица человека по имени Партха Мак Отна; в них таилась отчаянная тень надежды. Теперь солдаты подняли крест и опустили его конец в подготовленное отверстие, утрамбовав вокруг него землю, чтобы удерживать его вертикально. Пикт повис в воздухе, подвешенный за гвозди, вонзившиеся в его плоть, но по-прежнему ни звука не сорвалось с его губ. Его взгляд все еще был прикован к мрачному лицу эмиссара, но тень надежды угасала.

“Он проживет еще несколько дней!” – весело сказал Сулла. “Этих пиктов убить труднее, чем кошек! Я буду держать охрану из десяти солдат, наблюдающих день и ночь, чтобы никто не прикончил его до того, как он умрет. Эй, Валериус, в честь нашего уважаемого соседа, короля Брана Мак Морна, налей ему кубок вина!”

Со смехом молодой офицер вышел вперед, держа наполненный до краев кубок с вином, и, привстав на цыпочки, поднес его к пересохшим губам страдальца. В черных глазах вспыхнула красная волна неутолимой ненависти; отклонив голову в сторону, чтобы даже не прикоснуться к кубку, он плюнул прямо в глаза молодому римлянину. С проклятием Валериус швырнул чашу на землю и, прежде чем кто-либо смог его остановить, выхватил свой меч и вложил его в ножны в теле распятого человека.