Текст книги "Нет числа дням"

Автор книги: Роберт Годдард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

– Не очень хорошо. Папа… не стал нас слушать.

– Этого я и боялась.

– Теперь уже не важно.

– Да. Только, Ник, я хочу, чтобы ты понял – я бы предпочла, чтобы твой отец был жив и здоров, пусть бы и пришлось его уговаривать. Никто, включая мистера Тантриса, не рад случившемуся.

– Я думал, ты никогда не встречалась с Тантрисом.

– Так и есть, но я знаю…

– Что знаешь?

Элспет молча посмотрела на него, а потом произнесла:

– Мне очень жаль твоего отца.

– Спасибо.

– Тебя что-то задело?

– Да нет.

– Что сказал мистер Бэскомб?

– Что все в общем-то в порядке. Мы впятером унаследуем Треннор. Сразу после похорон Бэскомб свяжется с адвокатом Тантриса.

– Очень хорошо. – Элспет отхлебнула пива, глядя на Ника поверх ободка кружки. – Тогда что тебя тревожит?

Ник смущенно улыбнулся:

– Ты.

– Я?

– Именно.

Она опустила кружку на стол и уставилась на него:

– Что ты имеешь в виду?

– Мы с тобой встречались до этой субботы?

– Нет. Конечно, нет. Ты же знаешь.

– Да, знаю. Тогда почему ты расспрашивала обо мне отца?

– Ах, ты об этом! Майкл рассказал тебе, да? – Глаза Элспет забегали. – Я почему-то думала, что он не станет.

– Правильно думала. Но ваш разговор подслушала Пру, домработница. Она мне и доложила.

– Не надо мне было расспрашивать, – ероша волосы, сказала Элспет. – Само как-то сорвалось с языка.

– Как?

– Давай не будем об этом, ладно?

– Почему же?

– Потому что ты сам должен знать ответ.

– А я не знаю.

– Я была там, Ник. Кембридж, церемония вручения дипломов, тысяча девятьсот семьдесят девятый. – Она улыбнулась. – Я бы тебя не узнала. Только вот имя засело в голове.

– Ты там была?!

– Приехала вместе с мамой, посмотреть, как брат получает степень бакалавра. Он на несколько лет постарше тебя.

– Ты там была? – тупо повторил Ник.

– Боюсь, что да.

– О Господи!

– Да не переживай так.

– Легко сказать. Я столько лет старался об этом забыть.

– Прости, что напомнила.

– Ничего. Хотя неприятно, конечно.

Неприятно – это еще слабо сказано. Ник – сначала с посторонней помощью, а потом своими силами – почти справился с навешенным на него когда-то ярлыком «вундеркинд Николас Палеолог», ярлыком многообещающего чудо-мальчика, который приехал в Кембридж в возрасте шестнадцати лет, под завязку загруженный знаниями – и все только для того, чтобы бросить учебу, позорно повторив путь старшего брата, Бэзила. Хотя диплом он все-таки получил – благодаря справке от врача, подтвердившего болезнь. Но руководство университета, должно быть, пошло на это скрепя сердце – вспомнить только, как Ник появился в здании сената[12]12
  Сенат – здание университетского совета в Кембридже, где происходит церемония вручения дипломов.


[Закрыть] в разгар церемонии вручения дипломов и разделся у всех на виду. К счастью для него, он забыл и тот день, и многие до и после него. Первым смутным воспоминанием стал какой-то ялик – Ник выпрыгивает из него где-то около Гранчестера, бредет по воде к берегу, вылезает на сушу и бесцельно шагает через поля в сторону заходящего солнца. Так началось долгое и мучительное возвращение к реальности. Самое плохое, что Ник никогда до конца не станет прежним. Подобно вылечившемуся алкоголику, он несет в себе свое проклятие, не важно, сколько времени прошло с момента последнего обострения. Именно поэтому напоминания ранят так сильно.

– А что изучал твой брат? – совсем не в тему, просто чтобы прервать неловкое молчание, спросил Ник.

– Экономику землевладения.

– Неужели?

– Честно. Ты знаешь, тогда, во время твоей выходки, я смеялась. Прямо настроение поднялось. До тех пор все было так скучно – все эти шапочки с кисточками, церемонные поздравления. А потом, когда прочла в газете…

– «Двинутый из Кембриджа»?

– Не помню.

– Ну и хорошо. Хотя статья называлась именно так.

– Пусть. Так вот, только тогда я поняла, что на самом деле все очень грустно.

– И грустно, и смешно.

– Что же с тобой случилось, Ник?

– А в статье не было сказано?

– «…оказался слишком юн для подобной нагрузки» – что-то в этом роде.

– Примерно так и было. Случай осложнен склонностью к социопатии, как объяснял один из лечивших меня психиатров.

– Что это значит?

– Что я с трудом осваиваюсь в обществе. Что мое ускоренное умственное развитие было лишь маскировкой эмоциональной незрелости. – Ник улыбнулся, не в силах преодолеть знакомую скованность. – Или можешь принять точку зрения моего отца – я струсил.

– А что случилось с тобой… потом?

– Психбольница. Групповой терапии тогда еще не было. Сказать по правде, я меньше всех могу рассказать тебе, что со мной происходило. «Не в своем уме» – самые подходящие слова.

– Но ты вернулся к жизни.

– Вроде как.

– А чем сейчас занимаешься? Ирен говорила, что ты работаешь в какой-то неправительственной организации?

– «Инглиш партнершипс». Проблемы восстановления городской среды и все такое.

– И где она расположена?

– Милтон-Кинез. Все еще интересно?

– Нравится работа?

– Пока рано говорить.

– А сколько ты там трудишься?

– Восемь лет.

– Социопатия не влияет на чувство юмора, – фыркнула Элспет.

– А кто сказал, что я шучу?

– Ну ладно, – кивнула Элспет. – Сменим тему. Ты хорошо знаешь Стамбул?

– Никогда там не бывал.

– Ты – Палеолог – никогда не был в Стамбуле?

– Палеолог для меня всего лишь фамилия.

– И ты отказываешься от собственной истории?

– Пытаюсь.

– И зря, скажу я тебе. История – часть нас самих, хотим мы того или нет. Например, та, что привела меня сюда и заставила Тантриса сделать свое предложение. Именно благодаря истории мы сидим здесь сейчас и разговариваем.

– История – твоя работа, Элспет. Поэтому она тебя и волнует. А по поводу твоего отношения к смерти отца… Спасибо, что выразила свои соболезнования, но всем же понятно, что ты только и ждешь возможности заняться поисками витража. Его смерть, похоже, приблизила этот момент.

– Не для меня. Я решила завязать с этим делом.

– Что?

– Я не буду руководить поисками в Тренноре. Тантрису придется поискать кого-нибудь еще.

– Ничего не понимаю.

– Я провела исследование. Теперь начинается рутина, она мне неинтересна. Вот и все.

– Почему?

– Потому что я ученый, меня ждут другие дела. У меня было два задания: раздобыть факты и попытаться уговорить вашего отца. С первым я справилась. Со вторым… к сожалению, оно уже неактуально. Ваш адвокат переговорит с адвокатом Тантриса, это их дела. Я возвращаюсь в Бристоль. Тильда обрадуется. Похоже, она уже не рада, что пригласила…

– Что еще за Тильда?

– Моя подруга со студенческих времен. Смотритель музея здесь, в Плимуте. Я остановилась у нее. Должна была прожить до конца недели. Но обстоятельства… Я решила уехать пораньше.

– Когда?

– Завтра. – Элспет криво усмехнулась. – Так что выпьем на прощание. Еще по кружечке?

Глава седьмая

Ник не знал, какие слова Элспет поразили его больше – что она видела его нервный срыв, тогда, в Кембридже, или что прекращает все дела с Тантрисом. Надо было получше расспросить ее и о том, и о другом. Интересно, он знал ее брата? Среди студенческих приятелей никого по фамилии Хартли вроде бы не было, однако память Ника о тех временах отрывочна, и полагаться на нее нет смысла. И почему Элспет отказалась от всех преимуществ, которые получит первооткрыватель витража Суда? По большому счету никому ведь не интересно, кто провел все предварительные исследования, запомнят того, кто найдет сам витраж. Если Элспет рассчитывает сделать карьеру, она поступила на редкость глупо.

Однако от излишних вопросов его предостерег простейший инстинкт самосохранения. Чем меньше говоришь о прошлом, тем больше шансов справиться с настоящим. Что еще неприятнее – Ник подозревал, что отступление Элспет как-то связано со смертью отца. Страх узнать слишком много уравновешивался страхом узнать слишком мало. И результат Ника вполне устроил.

Когда на автобусе приехал из Плимута Бэзил и присоединился к поиску документов, Ник рассказал брату и сестре про разговор с Элспет. Ирен слегка удивилась – но и только.

– Думаю, ее карьере это на пользу не пойдет, но, с другой стороны, нам-то какое дело?

Бэзил, в свою очередь, насторожился:

– Ты ей поверил?

– А зачем ей врать? – вопросом на вопрос ответил Ник.

И правда – зачем?

Бэзил посмотрел на него снисходительным взглядом старшего брата и ответил:

– Одна из целей лжи – скрыть ее причину.

С чем Ник, пусть и в глубине души, не мог не согласиться.

Вчерашний занудный дождь сменился ясной погодой, которую лишь изредка омрачали короткие ливни. В Ландульф словно весна пришла – на голых ветвях деревьев чирикали птицы, им вторило журчание воды в канавах.

А в Тренноре стоял промозглый холод. Последние пару дней дом не топили, хотя народу тут перебывало немало – судя по отпечаткам грязных ботинок полицейских и гробовщиков.

Ник, Ирен и Бэзил стояли у лестницы в погреб, глядя вниз, туда, где погиб отец. Но глазу не за что было зацепиться. Пыльная, тусклая лампочка освещала бетонные ступени и деревянные перила, неярко отсвечивала от крашенного в серый цвет пола и бросала слабые блики на торчавшие со стеллажей бутылочные горлышки.

– Как звали того полисмена, с которым ты говорила? – спросил Ник у Ирен.

– Констебль Уайс. Он из Кроунхилла.

– Может, его спросить про бутылку?

– Что за бутылка? – заинтересовался Бэзил.

– Та, которую, по словам Ника, отец должен был разбить при падении, – вздохнула Ирен. – Он просто помешался на этой идее.

– Пру сказала, там не было никакой бутылки.

– И Уайс ни о чем таком не упоминал, – добавила Ирен. – И чего ты на ней зациклился?

– Потому что отец спустился в погреб именно за бутылкой. Это же понятно! А вот что непонятно, так это почему он вышел без нее.

– Может, передумал, – предположил Бэзил. – А может, телефон зазвонил. Или просто вспомнил о чем-то срочном.

– Конечно, – поддержала его Ирен. – Нет никакой нужды затевать разговор с Уайсом, Ник. Только запутаешь его своими домыслами, вот и все.

– А путаница нам сейчас совсем ни к чему, особенно с полицейскими, – пробормотал Бэзил. – Она так часто вызывает подозрения.

Ирен сверкнула глазами и обрушилась на братьев:

– Почему бы вам не заняться наконец документами? А я включу отопление и уберу хотя бы часть грязи, которую нанесли в дом все, кому не лень! У нас полно дел! Забыли?

Ник и Бэзил послушно, хоть и без энтузиазма, взялись за работу. Кабинет – святая святых, убежище отца, место для работы и раздумий. Будь Майкл жив, он бы рассвирепел, увидев, как сыновья роются в шкафах и ящиках стола. А если покойники тоже свирепеют, Ник был уверен, что им с Бэзилом не поздоровится.

Розыски застопорились, когда братья обнаружили, что один из ящиков заперт. В незапертых они отыскали только канцелярские принадлежности, поэтому так важно было найти ключ. Бэзил отправился на поиски, а Ник пока стал разбирать один из шкафов и вскоре наткнулся на пачку банковских счетов и векселей. Когда он вынул их и отложил в сторону, на полке осталась научная корреспонденция – письма в археологические журналы и организации, ответы из них по поводу статей, которые старик писал, и экспедиций, в которых он принимал участие. Большинство из них – просто ненужное старье, но Майкл Палеолог потратил слишком много времени, восстанавливая чужое прошлое, чтобы разбрасываться своим собственным.

Именно потому Ник так тщательно перебирал бумаги. Он не сомневался, что найдет то, что ищет. Можно было подойти к компьютеру и проверить, что хранится там, но документы, которые требовались Нику, появились гораздо раньше, чем отец познакомился с техникой. Кроме того, Бэзил очень вовремя вышел из комнаты в поисках ключа, оставив Ника в одиночестве. Стараясь не встречаться глазами с владельцем кабинета, смотревшим на него с развешанных по стенам фотографий, Ник удвоил усилия.

Он нашел искомое в самом нижнем ящике шкафа – толстую коричневую папку со своим именем, написанным выцветшим черным фломастером. Ник раскрыл ее на письменном столе и начал быстро перебирать листки. Не зря он боялся, всё здесь: переписка отца с университетом и больницей, свидетельства болезни Ника и его излечения – все пять лет. И снова счета – на этот раз от психиатра.

Но эти счета Бэскомб не увидит. Ник закрыл папку и сжал ее в руках. Зажмурился, когда в память неожиданно хлынули воспоминания. И тут же растаяли, уплыли. Раньше он довольно часто испытывал такое ощущение и только сейчас сообразил, что в последнее время позабыл о нем. И наивно думал, что распрощался с ним навсегда. Видно, смерть отца спровоцировала обострение, не говоря уже о разговоре с Элспет. Ник открыл глаза и дернул наружу один из незапертых ящиков стола – поискать конверт, в который поместится содержимое папки. Эти бумаги покинут дом вместе с ним и больше никому не достанутся.

Нервничая, он выдернул ящик до предела. Горы скрепок, резинок, карандашей, табачные жгуты, конверты выехали вперед, обнажив дно. И кусочек черной изоленты, прилепленной к внутренней поверхности ящика и удерживающей какой-то предмет. Ник протянул руку и ощупал находку. Похоже, именно здесь и спрятан ключ.

Он поддел клейкую ленту ногтем и вытащил ключ. Вставил его в замочную скважину запертого ящика. Замок открылся при первом же повороте. Ник медленно опустился в отцовское вытертое вращающееся кресло и потянул на себя ящик.

Внутри лежал большой белый конверт с надписью «Завещание», сделанной, несомненно, рукой отца. Ник вынул его. Клапан был аккуратно заправлен внутрь, но не заклеен. Ник открыл конверт и обнаружил один-единственный лист бумаги. Отцовское завещание. Но совсем не то, что хранится в офисе Бэскомба. Гораздо более позднее.

Краткий, написанный от руки и совершенно невероятный документ.

«Я, Майкл Палеолог из Треннора, Ландульф, графство Корнуолл, находясь в здравом уме и твердой памяти, сегодня, 15 января 2001 года, объявляю, что настоящий документ есть моя последняя воля и завещание, и тем самым теряют силу все завещания, написанные мною прежде.

Назначаю моего кузена, Димитрия Андроника Палеолога – палаццо Фальчетто, Сан-Поло, 3150, Венеция, Италия – своим душеприказчиком.

Завещаю свой дом, вышеупомянутый Треннор (Ландульф, Корнуолл), со всем, что в нем имеется, моему кузену, вышеупомянутому Димитрию Андронику Палеологу.

Остальное имущество, движимое и недвижимое, я оставляю моим детям в равных долях».

Ник потрясенно смотрел на строчки завещания. Неужели это написал отец? Да, он, никаких сомнений. И подписался. А за ним два свидетеля.

Подписано завещателем в присутствии двух свидетелей, находящихся тут по его просьбе, и свидетелями в присутствии завещателя и друг друга.

Фредерик Дэйви, Бутчер-роу, 3, Тинтагель, Корнуолл, рабочий, ныне на пенсии.

Маргарет Дэйви, Бутчер-роу, 3, Тинтагель, Корнуолл, домохозяйка.

Ник ни разу не слышал ни о кузене Димитрии, ни о пенсионере Фреде Дэйви и его жене. Чужаки, незнакомцы. Однако один из этих чужаков, если завещание действительно – а причин сомневаться в этом вроде бы нет, – теперь стал полноправным владельцем Треннора.

– В Тренноре без ключей не лучше, чем слепому в Газе[13]13
  Имеется в виду драматическая поэма Мильтона «Самсон-борец», в которой рассказывается об ослепленном филистимлянами Самсоне.


[Закрыть], – провозгласил, входя в кабинет, Бэзил. – Значит, такова наша… – При виде застывшего над столом брата он осекся. – Что случилось?

– Я нашел ключ, – сказал Ник.

– Ну и прекрасно.

– Ты передумаешь, как только прочтешь вот это. – Он протянул Бэзилу завещание.

Тот подошел к столу, взял у Ника листок и начал читать. И тотчас же светившее в окно солнце зашло за тучи, кабинет погрузился в полумрак.

– Вот это да, – пробормотал, дочитав, Бэзил.

– И что будем делать?

– Что делать? – улыбнулся Бэзил. – Это нам скажет Ирен.

Где-то в доме гудел пылесос.

– Пойду позову ее.

Бэзил кинул завещание на стол и почти выбежал из комнаты. Ник снова сел и начал внимательно рассматривать петли и завитушки отцовского почерка. И вдруг заметил, что потрепанная папка с его именем так и осталась на столе. Что же с ней делать? Времени мало. Ник вскочил и торопливо засунул папку обратно в шкаф. Пылесос замолчал.

Через секунду в кабинет влетела Ирен, за ней еле поспевал Бэзил.

– Что еще за завещание?! – недовольно воскликнула она.

– Вот, сама посмотри. – Ник протянул сестре лист бумаги.

Ирен понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что значит для них находка брата. Раздражение на ее лице сменилось страхом пополам со злостью.

– Завещание, которое хранится у Бэскомба, составлено вскоре после маминой смерти. А это… гораздо позднее. На прошлой неделе!

– Именно, – подтвердил Бэзил.

– Оно действительно?

– По-моему, подписи завещателя и двух свидетелей – все, что требуется. А они на месте. На подделку не похоже. Так что на твой вопрос можно ответить твердым «да».

– Но оно ведь не составлено юристом!

– Это не обязательно.

– Я никогда не слыхала ни о каком Димитрии.

– Я тоже, – кивнул Ник.

– Присоединяюсь, – пожал плечами Бэзил. – Мы – все трое – ничего о нем не слышали. До сегодняшнего вечера.

– А это что за люди? – допытывалась Ирен. – Этих Дэйви я тоже не знаю.

– Думаю, рано или поздно все прояснится.

– «Остальное имущество» – это вообще что?

– Все, кроме Треннора. Практически ничего.

– Не могу поверить! – злилась Ирен, хотя точнее было бы сказать «не хочу». – Почему он так поступил? Чем мы ему не угодили?

– Хотели продать дом Тантрису, – озвучил очевидное Ник.

– Точнее, заставляли отца продать его, – добавил Бэзил. – Похоже, наши уговоры лишили нас наследства.

– Ты так считаешь? – Ирен в бешенстве смотрела на документ, будто пыталась испепелить его взглядом. – Ну, это мы еще посмотрим.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Ник.

– Завещание написано от руки. Значит, копий нет. И Бэскомб его не видел. Выходит, о нем знаем только мы и таинственные Дэйви. А Дэйви могли его и не читать.

– Ты предлагаешь именно то, о чем я думаю? – осторожно осведомился Бэзил.

– А что, ты думаешь, я предлагаю?

– Подсудное дело. Потом, откуда ты знаешь, что больше никто не видел завещания? Отец вполне мог сообщить о своих намерениях новоявленному кузену Димитрию.

– Только кузена тут нет. А мы есть. И завещание у нас.

– Даже если так…

– Позвони Анне и Эндрю.

Ник понял, что Ирен уже взяла себя в руки. Она приняла удар и готовилась нанести ответный.

– Думаю, сейчас самое время собрать семейный совет. Нам есть что обсудить. – Она бросила завещание обратно на стол. – До того, как мы что-то предпримем.

Анна заканчивала работу после полудня, а Эндрю так и вовсе был занят на ферме до темноты, так что совет, который созвала Ирен, мог состояться только вечером. Поэтому она вернулась в Солташ – открыть «Старый паром» и договориться с Мойрой и Робби, чтобы те подстраховали ее в конце дня. Ник воспользовался отсутствием родных для того, чтобы переложить содержимое папки в конверт и спрятать в машине. Потом они с Бэзилом пешком направились в Каргрин, чтобы сообщить Пру, что она может приниматься за уборку в любое удобное время.

Была и еще одна причина – братья надеялись узнать у старушки, чем отец занимался пятнадцатого января, в день, когда было подписано странное завещание. С прошлого понедельника минуло не так уж много времени, даже Пру должна была помнить, не заезжали ли в Треннор Дэйви из Тинтагеля.

Оказалось, что нет, не заезжали. Вдохновленная просьбой вспомнить, что вообще делал хозяин на прошлой неделе (якобы для того, чтобы понять, не послужило ли какое из дел причиной его трагической смерти), Пру усиленно напрягла память и ответила, что гостей не было, а сам хозяин выходил один раз, в понедельник… пятнадцатого.

– Он ушел почти сразу после моего прихода, а когда я уходила, еще не явился. Куда собирается, не сказал, ну, так он и никогда не говорил. Да и не мое это дело, куда там ему нужно было.

– Значит, – подытожил Бэзил, когда они уселись в «Испанце», – он сам носил завещание в Тинтагель на подпись Дэйви. Похоже, идея Ирен, что свидетели и не знали, о чем говорится в документе, не выдерживает никакой критики.

– Но кто же они, эти Дэйви, Бэзил?

– Понятия не имею. Отец ведь часто возил нас в Тинтагель на каникулах.

– Да. И читал длинные лекции по археологии, а нам больше всего хотелось полазить по развалинам.

– Точно. Но я не помню, чтобы в своих лекциях он упоминал рабочего Фреда Дэйви. Не мог этот Дэйви работать на раскопках? Что карьер, что раскопки – похоже.

– В тридцатых годах, что ли? Тогда он должен быть не моложе отца, а то и старше.

– Ну да. – Бэзил задумчиво изучал свой сидр. – То же поколение. И кузен Димитрий.

– Дед был помешан на генеалогии. Почему он не знал о Димитрии? Ему же он тоже должен был приходиться кузеном?

– Нет, племянником. Только вот он был единственным ребенком, поэтому у него не могло быть родных племянников. Правда, были дяди, один из них мог приходиться дедом Димитрию. А может, он совсем дальний кузен. Кто знает?

– Отец, наверное, знал. Почему же он никогда не говорил о нем?

– Может, узнал только недавно?

– И был так взволнован знакомством, что тут же отписал ему дом? Не вижу смысла.

– Но отец-то видел смысл. Помяни мое слово, Ник. Еще как видел. Вопрос в том, какой?

Но гораздо раньше нужно было решить еще один вопрос, и его тоже задал Бэзил, когда шел вместе с Ником по лужайке к освещенному закатными лучами Треннору.

– Что мы будем делать с новым завещанием? Ты ведь понял, что имела в виду Ирен?

– Думаю, да.

– Эндрю и Анна поддержат любое предложение, которое позволит нам не отдавать Треннор – а значит, те деньги, которые Тантрис готов за него выложить, – загадочному кузену Димитрию.

– Единственный путь – притвориться, что мы ничего не находили.

– Естественно. А единственный путь избежать разоблачения – уничтожить доказательства.

– Это ты и назвал «подсудным делом»?

– А как прикажешь называть? Может, просто хулиганством? Или и это слишком сильно?

Ник вздохнул и посмотрел через поля на узкую полоску леса, откуда доносились крики скачущих по голым веткам грачей.

– Не знаю я, Бэзил. Вот честное слово – не знаю. Понятия не имею, что нам теперь делать. И что мы сделаем. И все бы ничего, но мне почему-то кажется…

Его прервал автомобильный гудок. Ник и Бэзил обернулись и увидели «лендровер» Эндрю.

– Видимо, – пробормотал Бэзил, – я проверю свое предположение гораздо раньше, чем ожидал.

Эндрю замахал братьям сквозь лобовое стекло и широко улыбнулся.

– Похоже, он в хорошем настроении, – заметил Ник.

– Ненадолго.

– Это уж точно.

Эндрю подвез братьев до дома. Он еще не говорил с Ирен и заехал в Треннор только для того, чтобы узнать, как продвигаются дела с документами. Зато он связался с Томом, тот должен был приехать в выходные. Похоже, Эндрю обрадовала эта новость.

Однако стоило ему услышать о завещании, как радость сменилась гневом. Даже когда Эндрю увидел документ своими глазами, он все еще не мог поверить, что отец выкинул такую шутку с собственными детьми. А уж тем более – простить.

– Проклятый, хитрый, пронырливый ублюдок! Сидел тут в воскресенье, нес всякую ахинею про то, как мы при первой же возможности продадим дом, а сам уже знал, что лишил нас такой возможности. Кто он, черт возьми, такой, этот кузен Димитрий?

– Мы не знаем, – ответил Ник.

– И эти свидетели – Дэйви?

– И их тоже.

– Как он только умудрился? И главное – зачем?

– По-моему, ответ очевиден, – сказал Бэзил.

– Пусть очевиден. Только ничего у него не выйдет!

– Уверен?

– Конечно! Ты что, всерьез думаешь, что мы позволим этому листку бумаги встать у нас на пути?

– Завещание – не листок бумаги.

– Для тебя, Бэзил, – может быть. А я считаю, что эту игру отец проиграл. Он мог поместить свою бумажку в сейф или передать Бэскомбу. А он оставил ее здесь, где каждый мог ее найти. Мы и нашли. Значит, нам и решать, что с ней делать.

– Будут предложения?

– Будут, черт побери. И ты знаешь какие.

– Есть у меня одна догадка.

– Нечего мне морали читать, Бэзил! Хватит!

– Ирен скоро приедет, – попробовал разрядить обстановку Ник. – Анне позвоним, как только она придет с работы. Тогда сядем все вместе и все обсудим.

– Замечательно! – отозвался Эндрю. – Обсудим, я не возражаю. Но вы двое имейте в виду, что я никогда – слышали, никогда! – не признаю вот это.

Он потряс завещанием и, переводя взгляд с Ника на Бэзила и обратно, шевельнул пальцами, будто собирался разорвать листок. Видимо, ожидал возражений. Их не последовало. Эндрю бросил завещание обратно на стол.

– Мы выслушаем всех по очереди. А потом сожжем проклятущую бумажку. И к чертям кузенов Димитриев. Ясно?

«…что бы мы ни сделали – мы об этом пожалеем» – вот что хотел сказать Бэзилу Ник, когда услышал за спиной сигнал автомобиля Эндрю. Эти слова зрели в нем медленно, но неотвратимо, в течение всего дня. Подчинятся они отцовскому завещанию – до конца жизни будут недоумевать, почему так легко пошли на поводу у старого чудака. Уничтожат бумагу – столкнутся с другими, быть может, более страшными последствиями. Ник не мог отделаться от мысли, что отец, несомненно, предвидел дилемму и предоставил им свободный и простой выбор. Заранее зная, что именно они выберут.

Хотя Анна узнала о завещании последней, именно она вслух высказала на семейном совете общую мысль.

– Если мы передадим это Бэскомбу, то у нас не будет другого выбора, кроме как подчиниться воле отца. Конечно, можно попробовать опротестовать завещание, но не факт, что получится. Проиграем дело да еще и получим кругленький счет от адвоката. Это ведь наш дом, наше гнездо! Отец унаследовал его от деда, а мы должны унаследовать от отца. Он просто не имел права – морального права, я имею в виду – оставлять Треннор какому-то дальнему, никому не знакомому родственнику. Надо держаться первого завещания. А это сжечь. Даже если Дэйви и кузен Димитрий знают о нем, они не докажут, что отец не уничтожил документ своими руками вскоре после подписания. Он же оставил его здесь, в столе, значит, не определился до конца. Мы просто поможем ему разрешить сомнения.

Сомнения были не только у отца, но и у Ника, особенно когда он обвел взглядом лица братьев и сестер. Ирен казалась спокойной, но Ник знал, что может скрываться за ее спокойствием. Стиснутые зубы Эндрю и глубокие складки на его лбу говорили сами за себя. Бэзил откинулся на спинку стула, скрыв лицо в тени, будто заранее снимал с себя ответственность за решение, к которому неминуемо двигалась семья Палеолог. Свет неярких ламп и блики пламени из камина рождали воспоминания. Всего лишь три дня назад рядом с ними сидел отец, высмеивая их слова и парируя аргументы. Анна права. Старик зашел слишком далеко. Вот только не повторяют ли они его ошибку?

– Я согласна с Анной, – заявила Ирен. – Думаю, отец и сам бы на это не пошел. Скорее всего хотел попугать нас лишением наследства и для большей достоверности написал вот это завещание.

«Хитро придумано», – заметил про себя Ник. Но не поверил. И точно знал, что Ирен сама себе не верит. Отец никогда не блефовал. И если грозился что-то сделать – делал, несмотря ни на что.

– А мне плевать, чего он там хотел, – буркнул Эндрю. – Анна правильно сказала – он не имел права так поступать. Как только завещание исчезнет, никто не сможет ничего доказать, это яснее ясного. Я вообще не понимаю, чего мы ждем.

Понятно чего – чтобы все высказались. Ник неловко закашлялся, пытаясь найти подходящие слова вместо тех, что сами просились на язык: «Нам нужны деньги. И мы их получим». Нет, так не пойдет. Этого никто из них слышать не хочет. Поэтому все, что он смог сказать (и что должен был сказать):

– Я согласен.

– Уничтожить завещание? – уточнила Ирен.

– Да.

– Бэзил?

– А! – Бэзил снова сел прямо. – Уже моя очередь, да?

– Начинается, – пробормотал Эндрю.

– Не бойся, не начнется, – ответил Бэзил, не сводя с брата немигающих глаз. – Я не собираюсь вас разубеждать. Я уже давал понять, что отдаю вам мою долю от продажи дома.

– Прекрасно. Человек с чистыми руками, ага.

– Эндрю, успокойся, – вмешалась Ирен. – Дай ему договорить.

– Ладно, ладно. – Эндрю поднял руки, показывая, что сдается.

– Думаю, что когда к президенту Никсону пришли его помощники и объявили, что некая неприятная информация просочилась в прессу, он спрашивал не о том, правдивы ли обвинения, а о том, можно ли их оспорить. Если взять с него пример и спросить себя – спорно ли наше решение, ответ будет – да[14]14
  Речь идет о так называемом Уотергейтском скандале, когда в 70-х гг. XX века два молодых журналиста газеты «Вашингтон пост» сообщили о причастности Белого дома к шпионажу, что повлекло за собой отставку президента Никсона.


[Закрыть].

– Значит, ты согласен? – уточнила Анна.

– Значит, я расцениваю уничтожение документа, учитывая обстоятельства, как неизбежное.

– Выражайся точнее, – потребовала Ирен. – Как только мы примем решение, назад пути не будет. Нам придется вести себя так, будто мы никогда не слышали о кузене Димитрии или мистере и миссис Дэйви. Придется забыть, что это завещание вообще существовало. Я ничего не скажу о нем Лоре, ты не должен говорить Тому, Эндрю, а ты – Заку, Анна. Ни сейчас, ни потом. Никогда.

– Разумеется.

– А уже тем более – ни слова посторонним.

Все закивали, даже Бэзил нехотя склонил голову.

– Значит, договорились. Да?

Все снова кивнули.

– Решено.

– Вот и хорошо! – Эндрю вскочил и схватил лежащее на кофейном столике завещание. – Как старший брат беру ответственность на себя.

Он разорвал конверт вместе с содержимым на четыре части, шагнул к камину и швырнул обрывки в пламя. Взял кочергу и смешал их с багровыми от жара поленьями, будто пытаясь ускорить кончину ненавистного документа. Бумага скрутилась, почернела, вспыхнула… исчезла.

– Легче стало? – спросил брата Бэзил.

– Намного, – мрачно усмехнулся Эндрю.