Текст книги "Роковая кукла. Сборник фантастических романов"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

Соавторы: Айзек Азимов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

– И ты влюбился в меня с первого взгляда, – сказала Сара, – а потом ты оскорблял и высмеивал меня, а я отвечала тебе тем же, и все у нас пошло кувырком…

– Мы так с тобой, бывало, славно схватывались, – сказал я, – что будет обидно оставить наш спор незаконченным.

– Ты – хулиган, – заявила Сара, – и я тебя ненавижу. В некоторые моменты я была готова пробить тебе голову. Но когда я потом вспоминала эти мгновения, мне они почему-то казались самыми сладостными в моей жизни.

– Когда они бросятся на нас, не забудь пригнуться, чтобы не попасть под огонь. Я буду вести круговой огонь, пока…

– Есть другой выход, – перебила меня Сара. – Им воспользовался Тэкк. С помощью куклы. Древний народ изобрел куклу. Они понимали…

– Чушь собачья, – заорал я. – А Тэкк – просто урод и никто другой…

– Тэкк все понял, – заорала она в ответ. – Он понял, как можно использовать куклу. А Джордж знал, что нужно делать, и без куклы. Свистун на твоем месте тоже смог бы понять.

Свистун, подумал я с грустью. Бочкообразная семенящая маленькая многоножка, со множеством щупалец на лице и жизнью, состоящей из трех фаз… Теперь он перешел в свой третий образ, оставив часть себя во мне и унеся большую часть с собой… Да, будь он здесь, он бы знал, что делать…

Я думал о нем и чувствовал его присутствие, его отзывное шевеление в моем мозгу, как тогда, в мгновения нашей наибольшей близости, когда мои руки и его щупальца были сомкнуты в крепком пожатии и мы оба были как единое целое.

И вдруг это ощущение вернулось ко мне – все то, что я тогда узнал и пережил, а потом безуспешно пытался восстановить в памяти. Это было смешанное чувство гордости, удивления и страха, да, именно страха, так как постижение тайн бытия не мыслимо без сопутствующего ему трепетного испуга. Из сумбурного нагромождения знаний и эмоций постепенно начали прорисовываться четкие факты, наконец принявшие ясную форму. Только одна моя половина осталась мной самим, другая была Свистуном, точнее, не только им, а всеми его соплеменниками, пришедшими вместе с ним. Они были рядом, благодаря способности, привитой мне Свистуном – способности, позволявшей проникать в чужой разум и схватывать смысл его знаний, словно на мгновение разрозненные интеллекты тысяч существ превращаются в один слитный коллективный ум. Тайные грани моего существа, неизмеренные глубины моего подсознания тоже вдруг открылись моему восприятию.

Для меня стало доступным все окружающее: интуиция Сары, тайное предназначение куклы, философская мудрость Пэйнта, смысл выведенных на земле уравнений Роско. Мне стала понятна многослойная структура скалы, которую я разглядывал, пребывая между жизнью и смертью – я постиг эту говорящую хронологическую таблицу, повествующую о течении времени и событиях, потрясавших когда-то эту планету.

И вдруг перед моими глазами открылась еще одна структура. Я видел ее так же ясно, как структуру времени, – конечно, не только своими глазами, но и глазами Свистуна и тех, других, вместе с ним. Передо мной лежало, как на ладони, множество вселенных, множество их самостоятельных уровней, в определенные временно-пространственные интервалы проступавших так же очевидно и реально, как были реальны слои геологических пород, хорошо известные любому геологу, способному читать их, как книгу. Только в моем случае это была не просто видимая картина: я одновременно видел, чувствовал и постигал разумом архитектонику окружающего мира.

Древние жители планеты знали об этом еще до того, как пришли «садовники». Они знали и чувствовали истину подсознательно и врезали на лице куклы выражение, передающее восторг, удивление и ужас, вызванный их открытием. Джордж Смит понимал это, наверное, лучше, чем остальные; Тэкк, впадая в экстаз, порожденный его воображением, также подошел близко к истине еще задолго до того, как нашел куклу; Роско помимо своей воли овладел тайной после встряски, устроенной его мозгу деревянными молотками кентавров.

А теперь и для меня все стало совершенно ясно.

Кольцо звероподобных монстров стало быстро сужаться, из-под их когтистых лап, взрыхляющих землю в стремительной скачке, поднимались густые облака пыли. Но они уже не могли нас испугать: они принадлежали другому миру, другому времени, другой реальности, и нам было достаточно сделать один маленький шаг и – оказаться далеко от них, в другом – лучшем мире.

Не знаю, как это произошло, но я ощутил переход всем своим существом: мы сделали шаг – и очутились в этом неведомом мире.

Это было очень странное место, окруженное объемными пейзажами, словно вытканными на гобелене. Оно порождало чувство ирреальности, но ирреальности, дружественной нам. Оно представлялось страной тишины и мира, неподвижности. Люди, населявшие эту страну, казалось, не проронили за свою жизнь ни одного слова, а лодка, застывшая на воде, – никогда не плыла по реке. Все, открывшееся перед моим взором: деревня и река, трава, облака, люди и собаки – было элементами неподвижной картины, искусно перенесенной на ткань много веков назад и не тронутой временем.

Цветные нити прочно легли на предназначенное место и замерли навсегда. Небо имело желтоватый оттенок, хорошо подчеркнутый отражением в воде, скромные дома были окрашены в коричневато-красный цвет, а зелень деревьев была не той привычной глазу зеленью природной растительности, а мастерски выполненной композицией, созданной для украшения стен. И все же от картины веяло человеческой теплотой и доброжелательностью. А нараставшая уверенность, что однажды войдя в этот пейзаж, ты уже не сможешь его покинуть, органично вплетясь в фактуру полотна, проникнув в выделку материи, слившись с ее красками, была загадочно приятна.

Мы стояли на высоком пригорке. Все были на месте. Не было только куклы: кукла осталась в покинутом нами мире, возможно, чтобы послужить кому-то другому. Не было не только куклы, не было оружия. Винтовка уже не висела на плече Сары, куда-то исчезло и мое лазерное ружье. Видимо, здесь тоже действовали определенные правила. Некоторые предметы и, вероятно, свойства характера нельзя было приносить в эту страну.

– Майк, – мягко сказала Сара, – это та земля, которую мы искали. Это – тот мир, за которым охотился Найт. Но ему не удалось найти его, так как он не сумел разыскать куклу. Или он упустил еще что-то важное. Много дорог могло привести его сюда.

Я крепко обнял ее. Она подняла лицо, и я поцеловал ее. Глаза Сары сияли от радости.

– Мы не будем возвращаться, – сказала она. – Мы больше не вспомним о Земле.

– Мы не можем вернуться, отсюда нет пути назад.

Здесь не было места чувству ностальгии, влекущему человека к родному дому. Мы оставили его в том мире, как и многое другое, хорошо известное или привычное нам. Так ребенок, подрастая, забывает свои старые игрушки.

Внизу виднелись река и деревня. Поля и леса тянулись до самой линии горизонта. И каким-то образом я понимал, что этот мир бесконечен, в нем переставало действовать время и в этой вечной и неизменной стране было место для каждого.

Где-то здесь поселились Смит и Тэкк, возможно, Свистун. Но мы, наверное, никогда не смогли бы разыскать их, так как не испытывали в этом потребности. Пространства этой земли были необъятны, и стимулы к путешествиям здесь пропадали.

Ирреальность исчезла, хотя сочные краски гобелена остались. Лодка плыла по реке, даже слышны были удары весел. Маленькие дети – мальчики и девочки – бежали к нам с криком, радостно лаяли собаки: они спешили в гору нам навстречу. Взрослые в деревне дружелюбно смотрели на нас. Некоторые махали руками.

– Пойдем к ним, – предложила Сара.

И мы все вчетвером начали спускаться с горы навстречу новой жизни.

Роберт Хайнлайн
КРАСНАЯ ПЛАНЕТА

I
ВИЛЛИС

Разреженный марсианский воздух был прохладен, но до настоящего мороза пока не дошло. Зима еще не добралась до Южных широт, и днем температура обычно поднималась выше нуля.

Странное существо, стоящее на пороге куполообразного здания, в целом напоминало человека, если бы не весьма причудливая голова. Сверху вздымалось что-то вроде шутовского колпака, большие панорамные стекла впивались пристальным взглядом, а передняя часть лица рылообразно выступала. Всю голову покрывал узор из тигриных черно-желтых полос.

На ремне существа висело похожее на пистолет ручное оружие, а в согнутой правой руке был шар, размером несколько больше баскетбольного мяча. Оно переложило шар в левую руку, открыло внешнюю дверь здания и шагнуло внутрь.

Здесь находилась крошечная прихожая и внутренняя дверь. Как только захлопнулась внешняя дверь, раздалось легкое шипение и атмосферное давление в прихожей стало подниматься. Динамик над внутренней дверью рявкнул громким басом:

– Ну? Кто там? Отвечайте! Отвечайте!

Пришедший аккуратно положил шар на пол, затем схватился обеими руками за свое безобразное лицо и, дернув вверх, поднял его над макушкой. Под ним оказалось лицо земного мальчика.

– Это Джим Марлоу, доктор, – сказал он.

– Ну входи. Входи же! Не стой там как пень.

– Иду.

Когда атмосферное давление в прихожей поднялось и сравнялось по уровню с давлением в остальной части помещения, внутренняя дверь открылась автоматически.

– Входи, Виллис, – сказал Джим и ступил в помещение. Шар трижды высоко подскочил, а затем последовал за ним, вращаясь, шагая и катясь одновременно. Точнее, способом передвижения он напоминал бочку, которую матрос катит по палубе. Они миновали коридор и вошли в большую комнату, занимавшую поло вину круглого дома. Доктор Макрей взглянул на вошедших, но вставать не стал.

– Привет, Джим. Раздевайся. Кофе на скамейке. Привет Виллис, – добавил он и вернулся к своей работе. Он бинтовал руку мальчика примерно того же возраста, что и Джим.

– Спасибо, док. А, Френсис, привет. Что ты здесь делаешь?

– Привет, Джим. Я убил водянщика, но потом поранил большой палец о его иглы.

– Не дергайся! – велел доктор.

– Жжется, – пожаловался Френсис.

– Ничего, потерпишь.

– Как же ты это так? – продолжал Джим. – Тебе следовало бы знать, что этих тварей нельзя трогать. Их просто надо сжигать от хвоста до носа.

Он расстегнул молнию на своем прогулочном костюме, стянул его и повесил на крючок около двери. Рядом висели костюм Френсиса, верхняя часть которого была размалевана так, что напоминала боевую раскраску индейца, и костюм доктора – маска на костюме сохраняла свой первоначальный цвет. Джим теперь остался во внутренней аккуратной изящной марсианской одежде – ярких красных шортах.

– Я сжег его, – сказал Френсис, – но он шевельнулся, когда я до него дотронулся. Я хотел сделать из хвоста ожерелье.

– В таком случае ты недожег его. Наверное, оставил полно живых зародышей внутри. Кому ты хотел сделать ожерелье?

– Это уж мое дело. И, естественно, я спалил его утробу. Ты что, меня за туриста держишь?

– Иногда. Ты же знаешь, что эти твари не умирают до заката.

– Не мели чепуху, Джим, – вмешался доктор. – Сейчас я введу тебе антитоксин, Фрэнк. Толку от него ноль, но твоя мама будет счастлива. Не далее чем завтра твой палец раздуется, как от пчелиного укуса; тогда придешь еще раз, и я его вскрою.

– А вы его не отрежете? – спросил мальчик.

– Нет. Но несколько дней тебе придется чесаться левой рукой. А ты, Джим, зачем сюда явился? Живот болит?

– Нет, док. Из-за Виллиса.

– Из-за Виллиса, говоришь? Мне он кажется довольно бодрым, – доктор внимательно посмотрел на существо. Виллис уже подкатился к его ногам и наблюдал за перевязкой. Для этого он выдвинул три глаза на стеблевидных ножках из верхней части своего шарообразного тела. Стебельки выдавались вверх, образуя равносторонний треугольник, и из каждого смотрел глаз, поразительно похожий на человеческий. Малыш медленно развернулся трех своих выступах, или ложноножках, так, чтобы каждый его глаз мог рассмотреть доктора.

– Дай-ка мне чашку кофе, Джим, – скомандовал доктор. Затем он наклонился и сложил лодочкой свои ладони:

– Сюда, Виллис, оп!

Виллис слегка подскочил и опустился к доктору в руки, на лету втянув все выступающие части. Доктор положил его на свой рабочий стол, и Виллис тотчас вновь выдвинул свои глаза и ноги.

Они внимательно изучали друг друга.

Перед доктором был шар, покрытый густым коротким мехом, напоминающим стриженую овечью шкуру, и лишенный каких-либо характерных черт, за исключением ножек и втяжных глаз. Марсианин же видел перед собой пожилого землянина, почти целиком заросшего жесткой щетиной стального цвета. Средняя часть этого странного, немарсианского существа была скрыта снежно-белыми шортами и рубашкой. Виллис разглядывал его не без удовольствия.

– Как ты себя чувствуешь, Виллис? – спросил доктор. – Хорошо? Плохо?

На самой вершине шара, между стебельков, появилась ямочка, быстро превратившаяся в отверстие.

– Виллис в порядке, – сказал он.

Его голос был очень похож на голос Джима.

– В порядке, м-м?

Не оглядываясь, доктор добавил:

– Джим! Вымой-ка эти чашки еще разок. И простерилизуй их. Ты хочешь, чтобы все здесь скопытились?

– Ладно, док, – согласился Джим и повернулся к Френсису:

– Ты тоже будешь кофе?

– Угу. Слабый и молока побольше.

– Не суетись.

Джим погрузил руки в лабораторную мойку и выудил оттуда еще одну чашку. Мойка была завалена грязной посудой. Рядом, над горелкой Бунзена кипела большая колба с кофе. Джим тщательно вымыл три чашки, простерилизовал их и наполнил кофе.

Доктор Макрей взял чашку и сказал:

– Джим, сей гражданин утверждает, что он в порядке. Так в чем же дело?

– Я знаю, док, что он так говорит, но это неправда. Разве вы не можете осмотреть его?

– Осмотреть его? Но как? Я даже не могу измерить ему температуру, потому что не знаю, какой она должна быть. В его обмене веществ я разбираюсь примерно так же, как свинья в апельсинах. Хочешь, чтобы я вскрыл его и посмотрел, что там внутри?

Виллис мгновенно втянул все свои выступы и стал гладким как бильярдный шар.

– Ну вот, теперь вы его напугали, – укоризненно сказал Джим.

– Извини.

Доктор протянул руку и начал почесывать и щекотать пушистый шар.

– Виллис хороший, Виллис славный. Никто не обидит Виллиса. Ну, парень, вылезай, вылезай из своей норы.

Виллис чуть-чуть расслабил мышцы над звуковоспроизводящей диафрагмой.

– Не обижать Виллиса? – тревожно спросил он голосом Джима.

– Не обижать Виллиса. Обещаю.

– Не резать Виллиса?

– Не резать Виллиса. Ну ничуть.

Глаза стали медленно выдвигаться наружу. Непонятно как, но облик Виллиса свидетельствовал о тревожном ожидании, хотя у него не было ничего похожего на человеческое лицо.

– Так-то оно лучше, – сказал доктор. – Давай разберемся, Джим. Почему ты считаешь, что с этим хлопцем что-то не в порядке, если ни он, ни я ничего такого не находим?

– Дело в том, док, что он стал вести себя как-то странно. В помещении с ним все в порядке, но снаружи… Раньше он всюду катился за мной, скакал по всей округе, везде совал свой нос.

– У него нет никакого носа, – заметил Френсис.

– Больно ты много знаешь. Но теперь, когда я беру его на улицу, он просто сворачивается шаром, и я не могу ничего добиться. Если он здоров, почему тогда он так себя ведет?

– У меня есть одна догадка, – ответил доктор Макрей. – Как давно ты подружился с этим пузырем?

Джим мысленно окинул взглядом двадцать четыре марсианских месяца.

– С конца Зевса, то есть почти с ноября.

– А сейчас конец марта, почти Церера, лето кончилось. Этот факт дает тебе повод для размышлений?

– Гм, нет.

– Ты что же думаешь, он будет скакать по снегу? Мы переселяемся, когда становится холодно, а он остается здесь.

Джим открыл рот:

– Вы хотите сказать, что он собирается впасть в спячку?

– А что еще? Предки Виллиса располагали не одним миллионом лет для того, чтобы приспособиться к смене здешних времен года. Ты едва ли вправе предполагать, что он не будет реагировать на нее.

Джим забеспокоился:

– Я собирался взять его с собой в Малый Сёртис.

– В Малый Сёртис? Ах, ну да, ты ведь пойдешь в колледж в этом году. И ты, Фрэнк, тоже.

– Это точно.

– Никак не могу привыкнуть к тому, как быстро вы растете. Казалось бы, на Марсе годы должны тянуться вдвое дольше, но разницы не ощущаешь – они мелькают еще быстрее.

– Послушайте, док, сколько вам лет? – поинтересовался Френсис.

– Все мои. Кто из вас собирается изучать медицину, чтобы, вернувшись, помочь мне?

Ответа не последовало.

– Ну отвечайте, отвечайте! – настаивал доктор. – Чему вы собираетесь учиться?

– Точно не знаю, – сказал Джим. – Я интересуюсь Ареографией,[1]

[Закрыть] хотя мне нравится и биология. Может быть, я стану планетарным экономистом, как мой старик.

– Это серьезная дисциплина. Тебе придется покорпеть над ней не один год. А ты, Фрэнк?

Френсис слегка смутился.

– Хм, черт… Я по-прежнему хотел бы стать космолетчиком.

– Я думал, что ты уже вышел из этого возраста.

– А почему бы и нет? – ответил Фрэнсис. – Нормальная профессия.

– Тебе решать. В связи с этим, вы, молодые люди, поедете в колледж еще до миграции колонии, не так ли?

Поскольку земляне в спячку не впадали, колонии необходимо было мигрировать два раза в год. Летом жили в Чараксе, всего тридцатью градусами севернее Южного Полюса, а теперь колония готовилась переселиться в Копайс, находившийся в почти столь же высоких северных широтах в Утопии. Там предполагалось провести половину марсианского года, что примерно соответствовало одному земному.

Существовали также немигрирующие поселения рядом с экватором: Нью-Шанхай, Марспорт, Малый Сёртис и некоторые другие, но они не были колониями в полном смысле слова: здесь Работали, в основном, служащие Марсианской Компании. По контракту и в соответствии с уставом Компания была обязана давать марсианским колонистам высшее образование, отвечающее земным стандартам. Компания сочла, что только Малый Сёртис пригоден для этой цели.

– Мы отправляемся в следующую среду, – сказал Джим. – Почтовым скутером.

– Уже?

– Да, поэтому-то я и решил позаботиться о Виллисе. Что же делать, док?

Услышав свое имя, Виллис вопросительно посмотрел на Джима и его голосом повторил:

– Что же делать, док?

– Заткнись, Виллис.

– Заткнись, Виллис, – голос доктора Виллис воспроизвел не менее успешно.

– Вероятно, лучший выход из ситуации – это взять его наружу, найти подходящую норку и сунуть туда. А знакомство ты возобновишь, когда он проснется.

– Но, док, в этом случае я его потеряю! Он выберется намного раньше, чем я вернусь из колледжа. Ведь он проснется, видимо, даже прежде, чем вернется колония.

– Возможно, – Макрей задумался. – Вряд ли ему без тебя станет хуже. Теперешний образ жизни не естествен для него, Джим. Кроме того, он – личность, а не чья-либо собственность, ты сам это знаешь.

– Конечно. Он – мой друг.

– Никак не пойму, – вмешался Френсис, – чего Джим так носится с ним? Ну да, он умеет болтать, но ведь в основном просто повторяет, как попугай. По-моему, это маленький придурок.

– Тебя никто не спрашивает. Виллис, ты ведь любишь меня, а? Ну иди к папе.

Джим протянул руки, маленький марсианин подпрыгнул и теплым, пушистым, слегка пульсирующим шаром устроился на коленях. Джим погладил его.

– А почему ты не спросишь какого-нибудь марсианина? – посоветовал Макрей.

– Я пытался, но никто из них даже не обращает на меня внимания.

– Ты хочешь сказать, что тебе не хватило терпения дождаться. Марсианин заметит тебя, если ты терпелив. Ладно, но почему бы тебе не спросить его самого? Он сам может все объяснить.

– А о чем его спрашивать?

– Я попробую. Виллис!

Виллис двумя глазами посмотрел на доктора; Макрей продолжал:

– Хочешь выйти на улицу и найти местечко поспать?

– Виллис не сонный.

– Станешь сонным снаружи. Холодно, хорошо. Найдешь норку в земле, свернешься и будешь спать долго-долго. Что ты об этом думаешь?

– Нет!

Доктор быстро взглянул в сторону, чтобы убедиться, не Джим ли это; если Виллис не передразнивал кого-либо, он говорил голосом Джима. Звуковоспроизводящая диафрагма Виллиса обладала собственным тембром не более, чем динамик радиоприемника. Она вообще очень напоминала диафрагму громкоговорителя, с той только разницей, что являлась органом живого существа.

– Ответ ясен, но попробуем спросить иначе. Ты хочешь оставаться с Джимом, Виллис?

– Виллис остаётся с Джимом, – сказал Виллис и добавил задумчиво: – Тепло!

– Вот причина твоей притягательности, Джим, – сказал доктор сухо. – Ему приятна температура твоего тела. Но ipse dixit – держи его при себе. Я не думаю, что это ему повредит. Возможно, он проживет лишь пятьдесят лет вместо ста, зато получит вдвое больше удовольствий.

– Они обычно живут до ста лет? – спросил Джим.

– Кто знает? Мы слишком мало живем на этой планете, чтобы ответить на такой вопрос. А теперь, валяйте, выметайтесь отсюда. Меня ждет работа.

Доктор задумчиво посмотрел на свою постель, которую не убирал уже неделю, и решил, что теперь она может подождать и до Дня стирки.

– Что значит «ipse dixit», док? – спросил Фрэнсис.

– Это значит: «Он все сказал».

– Док, – предложил Джим, – почему бы вам не пообедать с нами сегодня? Я позвоню маме. А ты, Фрэнк?

– Я – нет, – сказал Фрэнк. – Я лучше не буду. Моя мать и так говорит, что я слишком часто ем у вас дома.

– Моя мать, будь она здесь, несомненно, сказала бы то же самое, – согласился доктор. – Позвони своей маме, Джим.

Джим подошел к телефону, отстроился от двух местных кумушек, болтавших о своих детках, и с трудом дозвонился домой на вспомогательной частоте. Когда лицо его матери появилось На экране, он сообщил ей о своем желании.

– Рада видеть доктора у нас, – ответила она. – Скажи ему чтобы поторопился, Джимми.

– Сейчас, ма!

Джим отключился и взял свою уличную экипировку.

– Не надевай ее, – посоветовал Макрей. – На улице прохладно. Мы пойдем по переходам.

– Так вдвое дольше, – возразил Джим.

– Пусть Виллис решит. Что ты предпочитаешь, Виллис?

– Тепло, – важно сказал Виллис.