Текст книги "Неправильный Дойл"
Автор книги: Роберт Джирарди
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)
12
– Я никогда в это не верила, – сказала Мегги.
Они сидели в баре, у нее в руках была чашка кофе, у Дойла – бурбон с содовой. Грязь из подземелья застряла в его волосах, прилипла к коже. Он до сих пор содрогался, вспоминая ползание по кругу в чреве мертвого корабля, сгнившего до основания триста лет назад.
– А потом Бак взял меня с собой вниз и показал эту пушку и еще кое-что, – продолжила она, – и, наверное, мне пришлось поверить ему, но хрен знает…
– Что там было еще? – прервал ее Дойл.
– Так, ничего интересного, – раздраженно ответила Мегги. – Куски дерева, старые ржавые металлические кольца, пряжка от туфли, развалившаяся на части, как только Бак ее поднял. Но он там, внизу, это точно. Вся чертова посудина целиком, или то, что от нее осталось и не успело сгнить, то есть почти ничего.
Она замолчала с непонятной ухмылкой на лице, предвкушая следующий вопрос Дойла.
– Значит, там не было никакого… сокровища? – Дойл споткнулся на последнем слове. – Бак не…
Но его оборвал истерический хохот Мегги.
– И ты туда же! – смеялась она. – Вы все одинаковые! Как глупые мальчишки в кино про пиратов. Закопанное сокровище бывает только в мечтах, приятель!
– Постой, – резко сказал Дойл, – в признаниях Финстера отчетливо упоминаются сокровища и иные ценности – я точно помню эту фразу. Зачем бы иначе Бак прокопал все эти ходы?
– Бак проделал все эти ходы потому, что он был Бак – самый упрямый сукин сын на свете, – сказала Мегги. – Он копал долгие годы, и все под площадкой для гольфа. Это, кстати, одна из причин, почему некоторые из пластиковых лужаек вздыбились. За все это время он не нашел ни одной золотой монеты. Он еще занимался этим, когда ты был ребенком. Ты должен помнить. Он рассказывал, что ты часто спрашивал, почему он вылезает из Маракайбо весь в грязи. Ты же помнишь это, разве не так?
Дойл задумался и вызвал из глубин памяти одну-единственную картину: Бак, вытирающий грязь с лица красным шейным платком. Правда, эта картина почему-то смешивалась с воспоминанием о запуске одного из первых «Меркуриев».[133]133
«Меркурий» – серия американских одноместных пилотируемых космических кораблей, на которых были выполнены первые в США полеты человека в космос.
[Закрыть] Дойл смотрел запуск по старому черно-белому телевизору с комнатной антенной, стоявшему на полке над баром. Взлетающая ракета была похожа на серебряную пулю.
– Поэтому, когда в течение многих лет ничего не удавалось найти, – продолжала Мегги, – Бак отложил лопату и отправился куда-то искать какие-то старые правительственные бумаги. Оказалось, что сокровище, которое находилось на «Могиле поэта», было грузом трубочного табака.
Дойл попросил Мегги объяснить подробнее, и ей удалось вспомнить большую часть из того, что рассказывал ей Бак о своем расследовании. Если верить документам семнадцатого века, найденным Баком в архивах Содружества[134]134
Содружество наций – объединение Великобритании и ряда государств, являвшихся в прошлом ее колониями и доминионами.
[Закрыть] в Ричмонде, последними кораблями, захваченными «Могилой поэта», были два тяжело нагруженных судна табачного флота Виргинии, «Района» и «Джуно», направлявшиеся в Лондон. Они везли в общей сложности триста бочек лучшего виргинского табака, в те дни служившего валютой в бедных наличными деньгами колониях. Трех сотен бочек табака, проданных в Европе, было бы достаточно, чтобы сделать Финстера очень богатым человеком. А вышло так, что табак просто гнил в сломанном корпусе «Могилы поэта» и в конце концов был испорчен червями, землей и временем.
– Видишь, в чем шутка, – сказала Мегги и рассмеялась. – Табак. Ну как тебе? Правда смешно?
– Очень, – мрачно сказал Дойл.
– Старина Бак много лет рыл ходы, как чертов крот, в поисках кучи сгнившего табака.
Дойл допил свой бурбон с содовой и поставил стакан на стойку.
– Естественно, Таракан Помптон ничего этого не знает, – внезапно сказал он и посмотрел прямо в глаза Мегги. – Я прав?
Мегги заморгала и отвернулась.
– Не расскажешь, что произошло? – спросил Дойл.
– Это я виновата, правда. Потому что жаловалась, что нигде не была. – Мегги беспокойно заерзала. – Короче, Бака достает мое нытье, и он решает, что отвезет меня на запад посмотреть горы, во что бы то ни стало. Я всегда хотела увидеть горы. Но у нас не было денег, так что…
– Что?
– …когда каким-то образом Таракан достал эти карты…
– Слау, – прервал ее Дойл. – Он вытащил их из сейфа Фоя Уиткомба.
– Вот засранец, – выругалась Мегги. – В общем, однажды приезжает сюда Таракан на своем внедорожнике и заводит с Баком разговор. Говорит, что хочет купить все это место за пару сотен штук, точно, так и было. Бак думает, что это довольно странно, и объясняет, что застройка здесь запрещена, ведь Таракан занимается строительством. Тогда Таракан выдает, что знает про карты. В это время Бак быстро соображает, что к чему. На самом деле у нас здесь лишь сгнивший табак, но Таракан-то этого не знает. Бак уже был болен, поэтому мне самой пришлось завязать Таракану глаза и провести его по этим чертовым туннелям. Когда он поднимается, в глазах у ублюдка уже стоят золотые дублоны. Он идет к Баку. «Ты не сможешь ничего найти в этих ходах, – заявляет он Баку. – Тебе придется разрушить площадку до основания и разрыть все долбаное место экскаваторами». – «Пока я жив, этого не будет, – отвечает ему старина Бак, – но я болен и долго не протяну». В общем, они тогда состряпали тайное соглашение, Таракан передал тридцать тысяч долларов наличными за исключительные права на карты, понимая, что после смерти Бака он сможет первым купить эту землю у меня, у тебя или у банка. Конечно, Бак не спросил моего мнения насчет этого дерьма. Я говорила: «Ни за что, я никогда не продам эту землю. Это дом, а дом не продается». Но он всегда так жил, никогда не спрашивая ничьего мнения, особенно у женщины. Так что Бак получил свои тридцать штук, мы уехали, посмотрели горы и отлично провели время. Но, как оказалось в свете последних событий – дохлого опоссума, пожара и стрельбы, – он просто заварил кашу, расхлебывать которую приходится нам. Фишка в том, что какой смысл иметь карты к закопанному сокровищу на чужой собственности? Вот и вся проклятая история. Доволен?
Дойл поднялся со стула, засохшая грязь посыпалась на иол. Нет, он не был доволен. Что-то в этом рассказе было упущено, какое-то важное обстоятельство, он просто не мог понять, какое именно. Он еще раз подробно расспросил Мегги, пока не убедился, что она рассказала все, что знала. И что дальше? Тем временем за большим окном бара стало светать, и неуверенный розовато-серый свет начал подниматься над черными вершинами сосен.
13
День памяти. Дождь. Но поскольку праздничная ярмарка, организованная добровольной пожарной дружиной Вассатига, одновременно являлась открытием пляжного сезона, она началась несмотря ни на что.
Карусель с «ракушками» сверкала огнями в промокшем, черном от дождя небе. Над рокочущими генераторами поднимался нар. Несколько приезжих пареньков в нейлоновых велосипедных костюмах забрались в мокрые проволочные корзины «Альпийского прыжка». Электрические кабели угрожающе извивались в грязи и соломе. В открытых отсеках пожарной станции на противоположной стороне площади пожарные-волонтеры в синей форме без конца полировали огромные стальные колеса пожарных машин. Горожане прятались от ливня в павильоне с киданием колец и в пивной палатке. От скопившейся дождевой воды ее парусиновая крыша провисла.
У тира Дойл увидел Гарольда. На его плече был автомат, стреляющий пульками. Сбиваешь с одного выстрела красную бумажную звезду и выигрываешь что-нибудь совершенно бесполезное: дешевого голубого зверя, набитого полистироловыми шариками, не тигра и не льва, а нечто среднее, или огромную руку из пористой резины с выпрямленным средним патьцем и надписью «Я крут!», напечатанной золотыми буквами на суставах пальцев. Но попасть по мишени сложнее, чем кажется. Дойл стоял сзади, глядя, как пацан проигрывает пятнадцать долларов за приз, который не стоил и пятнадцати центов. Потом подошел и дружески положил руку ему на плечо.
Гарольд отпрыгнул и чуть не направил автомат на Дойла, но оружие оказалось предусмотрительно приковано к прилавку.
– Эй, поосторожней с этим! – закричат служитель.
Дойл вскинул руки и отошел. У Гарольда были красные застывшие глаза, от его мокрой одежды остро пахло гашишем.
– Ты тратишь свою минимальную зарплату, пацан, – сказал Дойл. – Пойдем, я угощу тебя хот-догом.
– Я не на работе, приятель, – сказал Гарольд. – И трачу свою херову минимальную зарплату так, как хочу, на хер.
– Ладно, партнер, – сказал Дойл. ~ Ты сам по себе. И отступил в дождь.
В этот день на Дойле были ковбойская шляпа дяди Бака и просторный гангстерский макинтош, который почти не пропускал воду, не считая той, что просачивалась через швы. На черные с белыми носами дядины ботинки он предусмотрительно надел пару его же черных резиновых галош. Посреди ярмарки Дойл натолкнулся на Мегги. Ее босые ноги с налипшей на них грязью напоминали лапы опоссума. Сегодня она напилась. Дойл никогда раньше не видел Мегги пьяной, и это зрелище его слегка шокировало. Очень короткие джинсовые шорты и футболка в обтяжку облепили ее мокрые округлости. Светлые крашеные волосы прилипли к голове, с них капала вода. Она схватила Дойла за рукав.
– Пойдем, Аль Капоне, – сказала она. – Пойдем на «ракушки». У меня есть билеты!
Она махала четырьмя бумажками у него перед носом, радуясь, как ребенок.
– Нет, спасибо, – сказал Дойл. – Не в такую погоду. И вообще, от аттракционов меня тошнит.
Она показала ему язык и побежала к мокрой карусели, остановленной из-за недостатка желающих.
Через несколько минут Дойл оказался зажатым в толпе – тут были одни мужчины – у открытого навеса с «Колесом фортуны». Удушливый запах немытых влажных тел, сигарет и выпущенных газов ударил в ноздри. Само колесо было футов пять в диаметре, на внутренних кольцах изображены масонские символы и знаки зодиака, на внешнем – демократичная колода карт: без валетов, дам и королей. Максимальная ставка – доллар за кон, но у игроков было серьезное, придирчивое отношение к происходящему, словно они играли в Вегасе на тысячи. Они кидали на сукно четвертаки, колесо со стрекотанием начинало вращаться, а когда останавливалось, почти все проигрывали. Служитель сгребал четвертаки и швырял их в корыто за прилавком. Дойла тоже захватило, он поставил три четвертака на один, красное, и проиграл, потом еще два на двойку, черное, и снова проиграл. Служитель, долговязый парень, одетый в футболку, чтобы все видели его мускулы и татуировки, вскочил на ящик и оглядел игроков.
– Слушайте, вы, транжиры, – закричал он, – пока здесь не появился констебль, я готов поднять минимальную ставку до пяти долларов за кон!
Это предложение было встречено всеобщими криками одобрения, и в следующее мгновение на зеленое сукно посыпались пятидолларовые купюры. Дойл достал из кармана пятерку и поставил на восемь, черное.
– И вот ее кружит и кружит,[135]135
Строчка из песни Криса Леду, известного исполнителя кантри, «Round and round she goes».
[Закрыть] – закричал служитель, звякая мелочью в кармане фартука. Колесо долго вертелось, потом замедлилось, закачалось у стрелки и со щелчком остановилось напротив черной восьмерки Дойла. Он почувствовал всплеск первобытного ликования и с заблестевшими глазами смотрел, как на зеленом сукне к его купюре добавилось с десяток других.
– Удачливый ублюдок, – прозвучал над ухом чей-то голос.
Дойл, сразу насторожившись из-за ирландского акцента, резко обернулся и уперся взглядом в пару темных выпученных глаз. Они принадлежали карлику в твидовой кепке – маленькому волосатому человечку, еле достающему Дойлу до плеча. Но в его поведении было что-то угрожающее, словно ему было известно нечто, о чем Дойл не догадывался, и эта осведомленность добавляла ему недостающие сантиметры.
– Ерунда, – сказал Дойл. – Новичкам всегда везет.
– Нет, думаю, у тебя талант, – настаивал коротышка. – Поставь пятерочку за меня на что-нибудь, ладно, высокий? На любой номер.
Он протянул мятую купюру.
Дойл поколебался, потом взял купюру и швырнул ее на ближайшее очко. Свои же он поставил на красную двойку, черную десятку и красную десятку. Колесо закрутилось, и коротышка проиграл. Выиграла черная десятка Дойла, и он взял еще тридцать долларов.
– Ну вот, опять, – сказал коротышка.
Внезапно Дойл оказался прижатым к прилавку. Неуклюжий здоровяк в прозрачном дождевике, накинутом поверх кожаной мотоциклетной куртки, протолкался вперед и втиснулся за их спинами. Здоровяк залез в карман джинсов, вытащил пригоршню мятых пятерок и бросил их на сукно.
– Получи чаевые с этого удачливого ублюдка, Иисус, – сказал коротышка, показывая на Дойла.
Человек по имени Иисус бросил непонятный взгляд на Дойла и замычал. Дойл почувствовал приступ клаустрофобии, дурное предчувствие пробежало дрожью по спине. Он поставил доллар на следующий кон, но, не дожидаясь окончания, быстро повернулся и стал протискиваться через толпу. Он наступил кому-то на ногу, о кого-то споткнулся, пару раз слышал ругань в свой адрес, но не обернулся. Выбравшись из толпы, он пошлепал по лужам через площадь до палатки с пивом, купил себе две пинты «Нэшнл богемиан» на выигранные деньги и присел за один из длинных пластиковых столиков в глубине.
В этот вечер в воздухе витало ощущение надвигающейся беды. Конечно, во всем был виноват дождь, да еще эти ярмарки, на которых всегда случалось что-то плохое, – и в очередной раз у Дойла возникло чувство, что в темноте назревает заговор, что он оказался в центре чего-то большего, чем погоня Таракана за зарытым сокровищем. И ко всему прочему – этот ирландский говорок. С каких это пор в Вассатиге появилось столько ирландцев? Далеко за палаткой на яркой арене сталкивались и бились друг о друга машинки, «ракушки» бешено крутились под пронзительные вопли электронной ярмарочной музыки. У Дойла разболелась голова. Он решил, что допьет пиво и пойдет домой спать.
– Неужели это Стрелок собственной персоной?
Дойл поднял голову. У другого конца стола стоял Таракан Помптон, в сумерках его длинное желтоватое лицо напоминало морду ящерицы.
– Ну что, выпьем?
Дойл не ответил. Таракан примостил свою тощую задницу на скамью и положил локти на стол. Пива он не взял. Вытащил сигареты, прикурил и поставил пачку вертикально, словно могильный столбик.
– У тебя десять секунд, – прорычал Дойл, – до того, как кому-то придется собирать тебя по кускам.
Голова ящерицы слегка обиделась, но подалась вперед и постаралась придать голосу жесткие нотки. Однако голос предательски дрожал.
– Обычно я убиваю за то, что ты сделал вчера.
– Попробуй, – сказал Дойл.
– Но тебя, Мэнникс, не так-то просто убить, да?
Дойл пожал плечами.
– Если ты серьезно так думаешь, то ошибаешься. Любого можно убить. Ты не имел права врываться в мой дом и забирать карты, и я скажу тебе почему: твой проклятый дядя продал их мне два года назад. Я заплатил за них тридцать кусков.
– Да тебя накололи, – выпалил Дойл. – В этой земле нет ничего, кроме старой табачной трухи.
– Да уж, пришлось раскошелиться, чтобы это выяснить, – резко сказал Таракан. – Я нанял знающего человека, чтобы тот отправился в Лондон, в Адмиралтейство, и перерыл груду исторических бумаг, это обошлось мне еще в семь кусков.
– Тебя снова надули, – сказал Дойл. – Бак раскопал то же самое в архиве, в Ричмонде, и это ему ничего не стоило.
– Таким образом, я делаю вывод, что теперь вы, Дойлы, должны мне тридцать семь штук. – Таракан выпустил в сырой воздух облако колеблющегося дыма.
– Но я готов простить этот долг, если ты немного поумнеешь и, на хрен, продашь мне эту долбаную землю. Двести пятьдесят «косарей», и все долги забыты. Так что это по-любому отличная сделка. Что скажешь?
– Нет, – решительно ответил Дойл. – Я не продал Брекен, тебе уж точно не продам.
– Не знаю никакой Брекен.
– Понятное дело, – сказал Дойл. – А центр «Королевской синей колы» был так, прикрытием.
– Угу. – Таракан неубедительно закивал.
– В общем, никакого сокровища нет, ты это знаешь, но тебе все равно нужна моя земля. Почему?
Таракан с трудом сглотнул. В его голосе появились настойчивые нотки.
– Все, что я могу сказать, – что есть другие люди, которые заинтересованы в ней по своим собственным причинам. А с этими людьми шутки плохи. Они на самом деле крутые, не то что слабаки вроде меня.
Дойл допил остатки в первой кружке.
– А эти твои заинтересованные люди, случаем, не из Делавэра?
Таракан заморгал.
– Возможно. Опять же, они могут быть откуда угодно.
Он быстро оглянулся через плечо в дождь, словно кого-то искал.
– В общем, после того как Бак умер, я вежливо позвонил Мегги, чтобы сказать: «Эй, пришло время мне получить от тебя причитающееся», – знаешь, что эта долбаная шлюха сделала? Эта долбаная шлюха повесила долбаную трубку прямо мне в ухо!
– Стой! – Дойл поставил наполовину пустую кружку на стол. – Не смей называть Мегги шлюхой.
– Ты, наверное, шутишь, – недоверчиво сказал Таракан. – Здесь есть только одна шлюха, которая надула полгорода…
Дойл поднялся, рванулся вперед и ударил Таракана правым кулаком прямо в левую скулу. Он неустойчиво стоял на ногах, поэтому удар получился несильным, но достаточным, чтобы сбить Таракана со скамьи на соломенный настил, залитый пивом.
Таракан поднялся, держась за щеку, с обидой в округлившихся глазах.
– Тебе не следовало этого делать, Дойл, – сказал он. Он всхлипнул совсем не по-мужски. – Это была твоя последняя ошибка.
Он повернулся и, спотыкаясь, побрел в дождь.
Дойл сел обратно и допил пиво, потом натянул на голову мокрую шляпу, поправил ее и вышел под дождь искать Мегги. Аттракционы находились на другом конце площади среди чахлых сосен. Дойл стоял у металлического крашеного ограждения и смотрел, как «ракушки» описывают круги в мокром небе под специфическую заунывную музыку. Он прищурился, и ему показалось, что он увидел голый белый бок Мегги на вершине параболы, поэтому не заметил, как сзади к нему вплотную подошли двое мужчин.
– Ты проиграл мои деньги, везунчик!
Это был коротышка ирландец с «Колеса фортуны». Его твидовая кепка намокла, из полумрака на Дойла пристально смотрели черные выпученные глаза.
– Я считаю, что этот парень должен мне пятерку. Как ты думаешь, Иисус?
Здоровяк в дождевике выступил вперед и вытащил из кармана что-то кожаное. Дойл разглядел, что у того в руке. Это был плетеный кожаный носок, набитый свинцовыми пулями. В ту же секунду он дал Дойлу в висок, рядом с ухом. В голове взорвался фонтан искр, Дойл потерял сознание и упал на землю. И только смутно чувствовал, как здоровяк Иисус пинает его по ребрам мотоциклетными ботинками, как его тащат по грязи и мокрым сосновым иглам к подъездной дороге за деревьями, где под дождем с включенным двигателем уже ждет длинная темная машина.
14
Темнота была населена ползающими существами. На одной ноге не было ботинка и носка, и кто-то – муравьи? – кусал голые пальцы Дойла. Это болезненное ощущение вернуло его из беспамятства, он понял, что лежит на матрасе, на цементном полу, в комнате без окон, где-то, где раньше никогда не бывал. В помещении стоял спертый, сырой запах цементного подвала, откуда-то сверху приглушенным эхом доносились голоса. Его руки и ноги были слабыми и непослушными, он лежал не двигаясь, сосредоточившись на муравьях, кусающих пальцы ног, и пытался вспомнить свое имя.
Спустя некоторое время муравьи забрались выше и начали кусать его руки и лицо. Он сжал зубы, чтобы не закричать. Сначала он думал о Пабло, нащупывая пустоту в сердце, которую раньше заполнял сын. Потом он подумал о большом холодном стакане бурбона с колотым льдом, мятой и сахаром, но поблизости не было ни бурбона, ни мяты, ни сахара и, уж конечно, колотого льда. Он снова провалился в беспамятство и оказался на карусели. Рядом была Мегги, совершенно голая, ее мокрые волосы развевались, а груди болтались, когда кабинки, вопреки закону тяготения, выносило в ночь и дождь. И Дойл громко стонал на каждом вираже. Потом он снова подумал о Пабло и почему-то вспомнил детскую книжку на английском, которую они вместе купили в Мадриде. И он начал вслух повторять запомнившийся кусок стишка, просто чтобы слышать собственный голос и чтобы напомнить себе, что еще жив: «Мой суп пролит, мой зуб болит, ботинка нет, нога – привет, в руке скворец, стиху конец».[136]136
Строки из стихотворения американского писателя и мультипликатора Теодора Гейзела (Доктора Сьюза) «One fish, two fish».
[Закрыть] Дойлу понравилось, как глухо звучит в темной комнате его голос, и он продолжил повторять эти строчки сначала тихо, потом громко, потом еще громче, пока не закричал во всю силу своих легких: «МОЙ СУП ПРОЛИТ, МОЙ ЗУБ БОЛИТ, БОТИНКА НЕТ, НОГА – ПРИВЕТ, В РУКЕ СКВОРЕЦ, СТИХУ КОНЕЦ!» Он кричал и кричал, и через некоторое время из-под двери в дальнем углу комнаты показался узкий клин света и послышались приближающиеся раздраженные голоса. В следующее мгновение дверь распахнулась, включился верхний свет, яркий, как солнце, после всей этой тьмы. Дойл тут же замолчал и успокоился, поглядывая сквозь ресницы на вошедших.
– Этот хренов ублюдок вынослив, как лошадь, – сказал один с ирландским акцентом. – Мы в него вкололи столько дерьма, что на армию хватило бы.
– Еще дозу? – спросил другой. Тоже ирландец.
– Не знаю, – ответил первый. – Это может быть опасно.
Второй держал в руках черный виниловый чемоданчик. Он расстегнул молнию, вытащил длинный блестящий шприц и маленькую бутылочку с прозрачной жидкостью, вынул пробку и начал наполнять шприц. Пока он все это делал, Дойл вспомнил, где он видел эти выпученные глаза и напоминающее луковицу лицо лепрекона, – на ярмарке добровольной пожарной дружины в Вассатиге. Но сказать, когда это было, он не мог.
Карлик поднес шприц к свету, постучал по нему, чтобы выпустить пузырьки воздуха, наклонился и аккуратно, словно дипломированная медсестра, взял Дойла за запястье.
– Ты не поможешь мне, приятель? – сказал он напарнику, протягивая ему резиновый жгут, чтобы перетянуть руку.
Но тот подошел и отпихнул коротышку в сторону.
– Погоди минуту, – сказал он мягко. – Слишком ты любишь это дело.
Он с силой похлопал Дойла по щекам, потом еще сильнее, вытащил его руку из руки карлика и отпустил. Рука безвольно упала. Дойлу удавалось не двигаться и не дышать, при этом ему почему-то представлялись останки полковника Броуди Диеринга, лежавшие в темноте под плитой, где все черное и ржаво-красное. Мучитель отступил, забрал у карлика шприц, вылил его содержимое и положил обратно в чемоданчик.
– Мы же не хотим убить мистера Дойла, – спокойно сказал он. – Нет, пока Старый Фрукт не вернется из Филадельфии и не прикажет нам.
Дойл слушал вкрадчивый голос, сквозь ресницы смотрел, как свет переливается в его прилизанных черных волосах, и мысленно вернулся в ту ночь у причала Токуонк, вспомнил кольт «уитниуилл-уокер», выстреливающий, как пушка, и вежливого ирландца с поднятыми руками, старающегося не показывать страх.
– Просто не хочется, чтобы он снова вопил, – раздраженно сказал карлик. – Там гости прибывают, Фини. Оставь хотя бы раз свою долбаную самоуверенность и послушай меня.
Вежливый ирландец по имени Фини выбросил вперед руку и спокойно ударил карлика в челюсть. Глухой звук удара отдался эхом в цементных стенах.
– Кончай выступать, ты, гнусный маломерок, – сказал он своим мягким голосом.
– За это я когда-нибудь тебя прикончу, – зашипел карлик, изображая угрозу и вытирая струйку крови с подбородка дрожащей рукой.
– Однажды я сам себя убью, – засмеялся Фини.
Они вышли, дверь захлопнулась, свет погас, и Дойл снова оказался в темноте.
Он немного полежал, прислушиваясь к собственному дыханию, и почти отправился назад, в то ужасное место, где муравьи кусали его пальцы, но что-то на низком потолке, что-то, что он разглядел при свете, заставило его подняться. Сначала он встал на четвереньки, потом выпрямился. Перед ним кружилась темнота, полная искр и огней, похожих на созвездия, вращающиеся вокруг полюса мира. Он потянулся к потолку и нащупал то, что искал: выход противопожарной системы с аккуратными термочувствительными датчиками, утыкавшими насадку, как реснички экзотического цветка.
Держась за трубу, чтобы не свалиться, Дойл залез в глубокий карман дядиных штанов и нашел там спичечный коробок. Он потряс коробок и услышал слабое бряканье – там осталась всего пара спичек. Чиркнул одной, поднес к датчикам, но она зашипела и погасла. Опять темнота. Он чиркнул второй и на этот раз зажег сам коробок и поднес его к датчикам. Вскоре откуда-то сверху послышалось бульканье, жужжание и громкий вой сирены. Через мгновение ему за шиворот брызнула струя холодной воды и в маленькой комнатке начался сильный ливень.
Дойл отскочил к стене, встал около двери и начал кричать. Вскоре он услышал громкую ругань и звон ключей, но на этот раз, когда дверь распахнулась, он был наготове. Он прыгнул вперед, вполоборота, – это был старый футбольный прием – и попал карлику плечом прямо в грудь. Коротышка вскрикнул от боли и с глухим звуком упал, Дойл, весь мокрый, скользнул мимо него по мокрому бетону и начал пробираться по длинному, низкому, похожему на склад подвалу, заставленному до потолка ящиками с «Королевской синей колой». Фини, явно не в духе, бежал навстречу ему по узкому проходу между ящиками, держа в руке полуавтоматический пистолет.
Дойл свернул в соседний проход, налетел на стену ящиков, которые подались от толчка, словно внутри был один воздух, и побежал к дальнему концу коридора, где заметил бетонные ступени, ведущие к металлической двери. Он взлетел по ним, сунулся в дверь и оказался в просторной, сверкающей кафелем кухне, где толстый человек в поварском колпаке что-то размешивал в кастрюле на искрившейся хромом и начищенным алюминием плите. Повар уставился на него.
С одежды Дойла капала вода, он выхватил острый японский нож для рубки мяса из подставки и помахал им, как ему показалось, достаточно угрожающе.
– Где выход? – наконец выдавил он с болезненным хрипом.
Повар указал на качающуюся дверь в конце кухни. Дойл бросил нож и прошлепал через дверь в столовую, где обнаружил огромный стол, накрытый белой скатертью, с посудой, хрусталем и салфетками, сложенными в виде маленьких лебедей. Потом он услышал крики с кухни и выбежал из столовой в зал для гостей, такой большой, что там разместилась бы даже армия. В воздухе порхали мелодичные трели чего-то милого, классического, исполняемою на прекрасно настроенном рояле.
В дальнем конце зала в веерообразное окно над массивной входной дверью проникал серый свет внешнего мира. Дойл побежал на этот свет, но тут фортепианная музыка внезапно прекратилась, и он услышал, как чей-то голос зовет его по имени. Знакомый голос. Он обернулся и в смежной комнате слева, заполненной коврами и люстрами, увидел Брекен, привставшую со скамьи у рояля.
– Тимми! – снова сказала Брекен, ее голос звучал растерянно.
Она побледнела и схватилась рукой за шею, довольно мило, как показалось Дойлу. На ней было черное вечернее платье с открытыми плечами, в ушах и на запястьях сверкали бриллианты.
Дойл заморгал и вдруг почувствовал себя усталым, и ему подумалось: как было бы чудесно склонить голову ей на грудь и забыться на пару часов. Потом ниоткуда возник здоровяк в прозрачном дождевике поверх черной кожаной куртки и ударил Дойла в горло клеенчато-кожаным локтем.
Падая и хватая ртом воздух, Дойл услышал вопли Брекен. Иисус, вспомнил он. Этого человека зовут Иисус. Рухнув на пол, Дойл громко вскричал: «Иисус!» – словно молясь о забвении. Затем снова наступила темнота, в которой его поджидали муравьи.