355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роберт Джирарди » Неправильный Дойл » Текст книги (страница 10)
Неправильный Дойл
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 08:11

Текст книги "Неправильный Дойл"


Автор книги: Роберт Джирарди



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Он выскочил из угла, схватил бумагу и перо и несколько минут яростно писал. Только он посыпал чернила песком и написал на обороте адрес, как вернулся охранник, чтобы собрать письма. Поднялось солнце, и на пристань вернулась безжалостная жара. Кентуккийских добровольцев, окруженных целым полком солдат под предводительством капитана Манина, строем повели к площади, где день назад был казнен генерал Лопес. Но теперь это место было не узнать: его, как пол скотобойни, очистили от всего лишнего. Эшафот ночью увезли, и теперь кентуккийцы стояли лицом к пустой стене с щербинами от мушкетных пуль. Толпа, которая собралась, чтобы утолить свою злобу видом их смерти, была в самом отвратительном настроении. Между зрителями то там, то здесь вспыхивали драки; с соседней улицы слышались звон бьющегося стекла и пронзительные женские крики.

С кентуккийцев сняли цепи, первую группу из четырех человек поставили на колени лицом к стене. Затем отряд кубинских солдат встал в шеренгу и начал стрелять залп за залпом. Выстрелы были такими неумелыми, что двое кентуккийцев умерли не сразу, а упали на землю, корчась и воя от боли на залитых кровью булыжниках. Капитан Манин приказал прикончить этих несчастных – разбить им головы прикладами мушкетов. Толпа ревела, глядя на этот жестокий спектакль; черепа раскалывались с хлюпающим звуком, и на землю вытекало что-то серое.

Полковник Криттенден и Огастас по какой-то причине стояли в группе, которая должна была участвовать в этой нелепой бойне последней. Тела их товарищей лежали кровавой грудой вдоль стены, некоторые все еще дергались. Полковник Криттенден повернулся и пожал Огастасу руку.

– Я не много о вас знаю, – сказал он. – И вы обо мне тоже. Но вы – последний мой друг в этом мире. Меня зовут Джозеф.

Огастас повернулся к солнцу и зажмурился, чтобы сдержать слезы.

– Друг Джозеф, – сказал он, – я, несомненно, буду искать вас, когда попаду туда, куда направляетесь вы, и мы поднимем небесный графин с виски за наши грешные деньки на земле, но, возможно, пройдет немало лет, прежде чем я там появлюсь, так что простимся же на некоторое время.

Лицо полковника помрачнело.

– Вы умрете рядом со мной, – мягко сказал он. – Вы должны смириться с этим и принять смерть, как храбрый кентуккиец.

– Вспомните, я ведь из Виргинии, – сказал Огастас. – А нас убить сложнее, чем остальных. Вы бы хотели передать своему папе еще что-нибудь, кроме того, что написали в письме?

Криттенден не успел ответить на этот нелепый вопрос, потому что к ним подошли солдаты, взяли полковника и двоих оставшихся кентуккийцев и подвели к стене смерти. Но Огастаса не забрали. Он отвел глаза в сторону, когда прозвучал первый залп, поэтому не видел, как его друг Криттенден, у которого изо рта и груди текла кровь, встал на ноги и погрозил толпе кулаком.

– Никто, кроме Бога, не поставит кентуккийца на колени. И он всегда умирает, глядя врагу в лицо! – прокричал он, прежде чем второй залп сразил его.

Когда полк кубинцев построился вокруг Огастаса Дойла, который один избежал участи храбрых кентуккийских добровольцев, толпа стала неуправляемой. Кровожадный вой прокатился по жаркому, беспощадному кубинскому небу, люди ринулись к груде мертвых кентуккийцев, растащили по площади тела товарищей Огастаса и разорвали их на куски, словно стая изголодавшихся животных.

Позже, в тот же день, Огастасу Дойлу позволили принять ванну и побриться и принесли чистый прочный костюм. Он оделся, поел жареного мяса с фасолью и выпил пива, и в этом сытом и спокойном состоянии его доставили к капитану Манину в задние покои резиденции генерал-капитана Кубы.

Капитан Манин пожал Огастасу руку, принес извинения за недавние печальные события, усадил в плюшевое кресло, предложил сигару и стакан сладкого рома, слегка разбавленного соком лайма. Огастас зажег сигару и принялся пускать в потолок колечки дыма, дожидаясь, когда заговорит кубинец. Наконец капитан вытащил из груды бумаг на столе письмо Огастаса и учтиво протянул ему.

– Полагаю, теперь нам не нужно будет его отправлять, – сказал он.

– Думаю, не нужно, – сказал Дойл. Он сложил письмо и сунул его в карман рубашки.

– Разумеется, на ваше имя заказан билет на пакетбот до Нового Орлеана, – сказал капитан. – Могу ли я или мои подчиненные сделать что-нибудь для того, чтобы последние часы на Кубе вы провели более приятно?

Огастас задумался, медленно обводя взглядом со вкусом обставленную комнату. Он увидел прекрасные старинные картины на стене, темную тяжелую мебель, часы, инкрустированные жемчугом, затем взгляд его упал на небольшой красивый нож с рукоятью в виде обнаженной женщины, висевший на расшитом золотом поясе капитана Манина.

– Есть кое-что, капитан, – сказал Дойл, указывая на нож. – Как насчет ножа в качестве сувенира?

– Разумеется, – ответил капитан без колебания. Он снял с пояса нож и протянул Огастасу. – Что-нибудь еще?

– Да, – ответил Огастас. – Скажем, восемьсот долларов испанскими золотыми монетами в запертом на замок дорожном сундуке в моей каюте на борту пакетбота. Назовем это компенсацией за перенесенные страдания.

– Разумная цена, – вежливо кивнул капитан, – учитывая обстоятельства.

Он топнул каблуком сапога по отполированным плиткам пола, и из смежного кабинета прибежал адъютант. Манин начал было переводить эту просьбу, как вдруг Огастас поднял руку.

– Не так быстро, капитан, – сказал он. – Я, видите ли, католик, как и вы, живущие здесь.

– И? – озадаченно спросил капитан.

– Поэтому у меня есть еще одна маленькая просьба.

В качестве жены Огастасу Дойлу нашли подходящую католичку в борделе мадам Гавротти. Это было почтенное заведение, где завсегдатаями являлись военные офицеры, плантаторы, правительственные чиновники и церковнослужители высшего ранга. Это была маленькая бледная девица лет девятнадцати, которую товарки прозвали Святой Марией за то, что она часто шептала про себя молитвы, исполняя сексуальные причуды клиентов. Казалось, она совсем не удивилась, когда ей сказали, что она выйдет замуж за янки и уедет с ним в Соединенные Штаты. Но, выйдя за изящные ворота борделя в большой мир, она горько заплакала. Это место чувственных наслаждений последние десять лет было ее единственным домом, шлюхи стали для нее как сестры. Правда, от этой печали не осталось и следа, когда через несколько часов она молилась про себя, а Огастас усердно трудился верхом на ней на широкой кровати в каюте первого класса на борту «Красавицы Катавбы», направляющейся из Гаваны в Новый Орлеан.

До конца своих дней Огастас хранил при себе письмо, написанное им в ожидании смертного приговора в кубинском бараке. В последующие годы, по случаю общих праздников или когда сильно напивался и чувствовал ностальгию по глупым и безрассудным скитаниям молодости, он вынимал его и читал вслух любому: рассерженным братьям, приятелям – капитанам устричного флота Вассатига, своей жене Марии, семи сыновьям. На письме торопливой рукой был проставлен адрес:

Президенту Милларду Филлмору,

Белый дом, Вашингтон-сити, США

Далее следовало вот что:

Дорогой друг Миллард!

Приветствую тебя, старый дружище. С тяжелым сердцем пишу тебе, чтобы сообщить, что вряд ли доживу до следующего дня. Эти кубинцы угрожают казнить меня с первым лучом солнца вместе с парой дюжин моих товарищей по оружию из Кентукки. Не то чтобы я очень винил этих кубинцев, совсем нет. Мы сами пошли на службу к этому показному герою Лопесу, которого вчера довольно неприятным образом казнили на наших глазах. Мы пытались захватить их с берега, но они тут же нас обнаружили и атаковали – полкоманды разорвало на куски. В былые дни, когда мы так славно проводили время в Вашингтоне, ты часто предостерегал меня от подобных опрометчивых авантюр. Но нет, я не последовал ни одному слову твоего мудрого совета! Во мне было слишком много мочи и уксуса, и, похоже, теперь мое собственное безрассудство привело меня к концу. Поэтому, в интересах мира и дружбы между нациями нашего полушария, я умоляю тебя простить бедных кубинцев и не приказывать моему старому товарищу по оружию генералу Скотту выступить на Гавану во главе той самой огромной и непобедимой армии, которая захватила Мехико пару лет назад. Ты говорил, что сделаешь это, если хоть один волос упадет с моей головы. Но если ты все же пошлешь сюда войска, не совершай того, что грозился: не сравнивай каждое здание с землей. Гавана кажется довольно приятным маленьким городком, кстати с большим количеством красивых женщин. Поэтому в завершение желаю всего наилучшего жене и детям и прошу передать большой привет нашему общему другу, королю Испании. Пожалуйста, отправь его величеству ящик хорошего виргинского виски, который я пообещал, когда мы виделись последний раз в его замке в Мадриде.

Это виски ему точно понравится!

Твой и пр. Огастас Дойл.

1

Вне всяких сомнений, перед «Клеткой попугая» стоял тот самый разбитый «астон-мартин» с откидным верхом, накренившись на изношенных рессорах под опасным углом к ракушечной дорожке парковки. Это была старая классическая модель 60-х, покрытая потускневшей синей краской и изъеденная коррозией; одно крыло было помято, насколько помнил Дойл, из-за сильного удара о счетчик платной парковки на 79-й улице. На старую, потертую темно-бордовую кожу сидений была навалена целая куча женского хлама: скомканные чулки, мятые пачки «Кул ментоле», туфля «Маноло Бланик» со сломанным каблуком, тюбики с растаявшей дорогой французской помадой, нераспечатанные письма с пометкой «СРОЧНО!», выцветшие на солнце номера «Нью-Йорк обсервер», надкусанные яблоки с четкими, как на воске ортодонта, следами красивых ровных зубов.

Дойл только что вернулся с ежедневной утренней пробежки по пляжу. Он обошел вокруг «астон-мартина», чувствуя знакомый запах старой английской машины – что-то между запахом подгоревшего масла и заплесневелого ковра – и испытывая странное ощущение. Его жизнь превратилась в многослойное полотно, на котором, если снимать слой за слоем, под тускнеющими красками открывался портрет очередной женщины. Эта старинная машина воскресила воспоминания Двадцатипятилетней давности – потрясающий быстрый секс на узком переднем сиденье дождливой ранней осенью, когда они, учась в колледже, отправились на выходные кататься в горы. Они ехали на вечеринку в Шар-лоттсвиль, дождь сильно стучал по мягкому верху машины, и тут она перелезла через рычаг, села на его бедра, задрала юбку и опустилась на него с эротичным стоном. Звуки какого-то старого шлягера в стиле ритм-н-блюз, доносившиеся из обшарпанной столовой студенческого братства неподалеку, странным образом попадали в такт ее похотливым круговым движениям. Но это приятное воспоминание потянуло за собой другие, не такие радужные: громкие ссоры в электричке, по дороге из Бруклина в центр, на глазах у мрачных утренних пассажиров; беспричинное дурное настроение, случайные измены.

Поэтому, расстроенный образами прошлого, Дойл не сразу обратил внимание на бежевый фургон, припаркованный через два места от него и подозрительно незаметный. И, только обходя его по дороге к крыльцу, он увидел официальный номер правительства США и громко охнул. Это могло означать только одно – новую встречу с тупыми чиновниками. Он перевел взгляд с помятого бока «астона» на свое слабое отражение в ровной полировке фургона и понял – его жизнь вот-вот по-настоящему осложнится.

2

Они ждали в баре. На одном конце Брекен Диеринг качалась на стуле в клубах сигаретного дыма, со второй утренней порцией мартини в руке. На другом неодобрительно хмурили брови над пустыми кофейными чашками представители спецслужб, мужчина и женщина, одетые в строгие, темные, словно похоронные, костюмы. Посредине, за стойкой бара, задыхаясь от сигаретного дыма, стояла явно встревоженная Мегги.

– Глазам своим не верю! – завизжала Брекен, увидев Дойла.

Ее глаза блестели от лихорадочного возбуждения, которое неизбежно просыпалось в любом представителе семейства Диеринг после пары бокалов мартини. Она соскочила со стула прямо в его объятия. Дойл качнулся назад, чуть не упал, а она страстно целовала его, размазывая по лицу алую помаду.

– Бог мой, Цирцея… – удалось произнести ему.

Она остановилась, хихикнув.

– Не помню, когда меня так называли в последний раз!

Это было ее прозвище в колледже, в честь гомеровской волшебницы, которая превращала мужчин в свиней.

– Да-а, ну надо же… сколько же времени прошло… – запинался Дойл.

На секунду годы встали между ними, словно потерянный полк, – грязные остатки армии прошлого. Спустя столько лет она выглядела все так же великолепно – высокая и стройная, с аристократической лебединой шеей Диерингов и бледным продолговатым овалом лица мадонны Понтормо.[72]72
  Якопо Понтормо (1494–1557) – итальянский живописец, один из основоположников маньеризма.


[Закрыть]
Правда, в ней появились лоск и пресыщенная усталость, причиной которых была жизнь в Нью-Йорке, ночи в постели с чужими мужьями, слишком быстрая езда по Парк-авеню и тому подобное. Сегодня ее блестящие медные волосы были собраны вверх элегантным серебряным зажимом, черный облегающий топ, в меру потертые джинсы и слегка поношенные ковбойские сапоги с серебряными шпорами демонстрировали все изгибы и выпуклости ее стройного тела. Она замечательно пахла какими-то очень изысканными, очень дорогими духами. Вследствие долгого воздержания реакция Дойла не заставила себя ждать. Ему захотелось затащить ее в кухню, стянуть с нее джинсы и овладеть ею прямо на кухонном столе. Но десять тысяч лет цивилизации вмешались и не дали воплотить это в жизнь.

– Ах, Тим, дорогой, – улыбнулась Брекен и погладила его по щеке. – Я знаю, с чего мы начнем. Ну, не будем начинать, давай притворимся, как будто мы уже вчера виделись и решили пропустить вместе по стаканчику, ладно? – И она взяла его за руку и нежно повела к стойке. – Налейте ему мартини, – сказала она Мегги. – Мы празднуем, что мы еще существуем!

Мегги не обратила на нее никакого внимания.

– Как раз сейчас я бы напиваться не стала, – негромко сказала она Дойлу, покосившись на тех двух типов, которые сидели и терпеливо ждали его, словно смерть и налоги.

Дойл не стал следить за направлением ее взгляда. Кто бы они ни были, пускай подойдут сами.

– Бурбон, – сказал он.

Мегги вздохнула и, отказавшись от своего запрета, налила выпивку. Потом она вытащила из-за кассы пилочку для ногтей и занялась ими, сделав вид, что ей нет ни до чего дела, и наблюдая за происходящим из-под опущенных ресниц. Дойл отметил, что за ее спиной под баром на деревянных гвоздях висит винчестер.

– Что ж, мы должны придумать, за что выпить, – сказала Брекен, снова поднимая свой бокал с мартини.

Дойл задумался на секунду.

– Давай выпьем за прыжок с каминной полки.

Брекен усмехнулась, они чокнулись, и Дойл одним глотком выпил свое виски до дна. Прыжок с каминной полки относился к бурному вечеру их знакомства. Это случилось много лет назад на вечеринке студенческого братства «Сигма ню» в Камден-Сиднее. Совершенно пьяная и голая – на спор содрав с себя одежду – Брекен забралась на барочную резную каминную полку в танцевальном зале студенческого братства, закрыла глаза и с криком «Ловите меня!» прыгнула в толпу. Судьба определила Дойлу оказаться прямо внизу, он подставил руки, поймал ее и вынес на улицу, в теплую весеннюю ночь, где они трахались на благоухающем перегное прямо под кустом роз, не говоря друг другу ни единого слова. Ах, невинные времена!

– Подожди, дорогой, а то забуду, – спохватилась Брекен.

Она порылась в мягкой кожаной сумке, вытащила оттуда газетный лист, развернула и положила на стойку бара. Это была первая полоса «Вассатигского бриза» трехнедельной давности с фотографией Дойла: он садится в ведомственный «хёндай» констебля Смута, бейсбольная кепка отбрасывает тень на его лицо. На другом снимке был черный, зловещий кольт «уитниуилл-уокер». Заголовок гласил: «ПЕРЕСТРЕЛКА В СТИЛЕ ДИКОГО ЗАПАДА. ОДИН ЛЕЖИТ, ДРУГОЙ СТОИТ». Она сняла колпачок с красного маркера «шарпи»[73]73
  Перманентный маркер, отличающийся особой стойкостью.


[Закрыть]
и сунула ему.

– Давай, подпиши для меня, – сказала она. – Я теперь поклонница Дойла. Представляешь, возвращаюсь из Нью-Йорка пару дней назад, просматриваю старую почту и газеты и вдруг вижу тебя на чертовой первой полосе! Я думала, ты в Испании. Дьявол, мне казалось, ты стал хорошим!

– Мне тоже так казалось, – сказал Дойл. Он взял «шарпи», надел колпачок и бросил в открытую сумочку.

– Ну же, Тим, дорогой, – она выпятила нижнюю губу с притворным недовольством, – просто маленькая подпись. Тебя ведь это не убьет. Прости за каламбур.

– Нет, – тихо сказал он. – Я не горжусь тем, что случилось. Можно сказать, что исход решил кольт. Я не… – Он резко замолчал, почувствовав, словно холодную руку на шее, пристальный взгляд закона, повернулся и увидел, что двое в черном стоят прямо за ним. – Мы знакомы, ребята? – раздраженно спросил он, решив довести игру до конца.

– Мистер Дойл, я агент Детвейлер. – Женщина выступила вперед и протянула руку.

Дойл сунул руки в карманы пальто. Агент Детвейлер нахмурилась. Это была маленькая мускулистая женщина, по сложению – просто бульдог. Ее напарник, изможденный бледный мужчина, высокий, как баскетболист, представился агентом Кином.

– Мы приехали из Вашингтона, – сказал Кин, – и хотели бы переговорить с вами, если не возражаете.

– Возражаю, – ответил Дойл. – Я занят. Договоритесь о встрече.

– Можно сделать и официально, если хотите, – резко сказала агент Детвейлер. – Это значит, что сегодня днем мы вернемся с ордером и перевернем здесь все вверх дном.

– Не подставляйся из-за меня, – сказала Брекен Дойлу. – Мне и так уже пора. – Она одним быстрым глотком допила мартини и схватила сумку. – Я забежала, чтобы сказать, что в субботу у меня будет вечеринка в «Сотне». Ты должен прийти. Нам нужно спокойно и мило обо всем потолковать, не так ли?

– Так, – ответил Дойл, чувствуя, как бугорок в штанах начинает увеличиваться.

Она снова погладила его по щеке, оглядела его необычный костюм для бега – полосатые фланелевые пижамные штаны и шинель дяди Бака.

– Только, дорогой, оденься официально.

Дойл молча кивнул. Брекен снова поцеловала его и исчезла. Через несколько секунд взревел мотор «астона». Дойл услышал, как старая подвеска заскрипела по ракушкам в направлении Бич-роуд. Шум двигателя сопровождался резким переключением передач, пока не растворился вдали, словно покидающая дом надежда.

– Давняя подружка, – сообщил Дойл агенту Кину. – Мое воздержание длится уже несколько месяцев, а тут вы двое.

– Вы согласны с нами сотрудничать, мистер Дойл? – спросила агент Детвейлер, покраснев от его признания.

Дойл расстегнул шинель.

– Перед тем как мы приступим, мне нужно что-нибудь накинуть.

Детвейлер подняла бровь.

– Вы всегда гуляете в пижаме, мистер Дойл? – спросила она.

– Более или менее часто в последнее время, – ответил Дойл.

– Приведите себя в порядок, – сказал агент Кин с мерзкой усмешкой, от которой Дойлу стало не по себе. – Мы подождем, пока. вы оденетесь, и пойдем смотреть останки.

– Останки? – Дойл не сразу понял, что они имеют в виду.

3

Мегги вытащила тушку опоссума из морозильника, все так же завернутую в пакет для мусора, только теперь замерзшую и ломкую. Она бросила пакет, он упал на пол с глухим стуком. Мегги отошла, взяла газетные листы, которые Брекен оставила на барной стойке, и разложила их на столе у окна.

– Никто не будет ковыряться в дерьме дохлого опоссума на моем чистом столе, – сказала она. Потом открыла пакет, сильно тряхнула его, и опоссум вывалился на газету. Из его задницы все так же торчал иглобрюх.

– Я думал, ты избавилась от этого чертового иглобрюха, – сказал Дойл.

– Не избавилась, как видишь.

– Выглядит не очень, – наклонившись, сказала агент Детвейлер.

– Да уж, – присвистнул агент Кин.

Дойл не смог сдержать самодовольную ухмылку.

– Ну, как с этим разбираются в Службе рыбного и охотничьего хозяйства, ребята? – спросил он.

Детвейлер бросила на него злой взгляд.

– У меня такое ощущение, что вам эта ситуация кажется забавной, – сказала она. Она замолчала и вытерла налет инея с газеты на столе. – Это вы, мистер Дойл? – указала она на снимок.

– Не очень хорошо получился, – признал Дойл. – Видна только кепка.

– Позвольте быть честным, – сказал агент Кин. – Похоже, у вас в самом деле отвратительный характер.

– Но ведь не я приехал сюда из Вашингтона, чтобы пялиться на задницу опоссума, – ответил Дойл.

– Нам не нравятся грубости, мистер Дойл, – сказала агент Детвейлер. – Можете рассматривать это как официальное предупреждение.

Она расстегнула темный пиджак и вытащила из внутреннего кармана пару белых хирургических перчаток. Пока она застегивала пуговицы, Дойл успел заметить перламутровую рукоятку револьвера 38-го калибра, удобно устроившегося в черной кожаной кобуре во влажной темноте подмышки. Она натянула перчатки, агент Кин сделал то же самое, и оба склонились над тушкой. Пока они работали, Дойл и Мегги отошли к бару. Мегги налила Дойлу еще порцию виски, а себе смешала «Кровавую Мери».

Через десять минут агенты осторожно положили замороженную тушку обратно в пакет, завязали на нем мудреный узел и стянули перчатки.

– Совершенно определенно это останки виргинского опоссума-альбиноса с полуострова Делмарва, – сурово сказал агент Кин.

Детвейлер подтвердила это, кивнув.

– Не забудьте об иглобрюхе, – ухмыляясь, сказал Дойл. Он испытывал головокружение от виски и от возможностей, на которые намекало приглашение Брекен.

– Учитывая обстоятельства, ваше легкомыслие кажется неуместным, – сказала агент Детвейлер. Ее трясло от злости. – Это животное было жестоко убито!

Кин положил руку на накачанное плечо напарницы, сдерживая ее.

– Вы осведомлены о наказании за убийство животного, находящегося под угрозой исчезновения, мистер Дойл? – спросил он.

– Вот что я вам обоим скажу, – ответил Дойл. – Эти чертовы опоссумы под такой же угрозой исчезновения, как и моя задница. Они просто наводнили здешние леса. Вот выйдите за дверь и сами убедитесь.

Агент Детвейлер побагровела, стряхнула руку Кина и угрожающе приблизилась к Дойлу.

– В нашей службе есть специальная папка, где содержатся личные дела некоторых преступников, – сказала она таким звенящим голосом, что было больно ушам. Брызги слюны летели в Дойла вместе с ее словами. На подмышках костюма сразу появились темные пятна пота. – Некоторые очень больные люди кончают, когда мучают животных. Так начинал Тед Банди, до того как перешел на девушек из женского клуба. Так они все начинают. Но если случай по-настоящему тяжелый, обычное животное уже не возбуждает. Теперь этим больным, безнадежно больным людям подавай исчезающий вид! Именно так! Они хотят животных, чья популяция настолько сократилась из-за жестокости и невоздержанности людей, что они почти исчезли с лица земли! – На последнем слове ее голос почти сорвался.

Дойл вспомнил о тридцать восьмом калибре, выпирающем под ее левой рукой, словно злокачественная опухоль, и подумал, что благоразумнее будет не отвечать.

Агент Детвейлер резко выдохнула, повернулась на каблуках и догнала агента Кина, который взял пакет с тушками опоссума и иглобрюха и пошел к двери. Не говоря ни слова, она забрала у него пакет, вышла из бара и села в фургон, хлопнув дверью. Опоссум начал таять почти сразу, как его достали из глубокой заморозки. Слабый запах гниения распространился по залу.

– Я бы посоветовал вам положить эту штуку у самой дальней стены, – крикнул Дойл агенту Кину.

– И открыть все окна, – добавила Мегги.

– Вы еще о нас услышите. – Агент Кин обвиняюще ткнул пальцем в Дойла. – С этого момента в Службе рыбного и охотничьего хозяйства будут рассматривать любую вашу попытку покинуть это место как доказательство вашей вины. В этом случае местными властями сразу же будет выдан ордер на ваш арест.

– Погодите-ка минуту! – разгневанно воскликнул Дойл. – Этот проклятый опоссум содержал записку с угрозой в мой адрес.

– Это вы хотите, чтобы мы так думали, не правда ли? – Агент Кин отвернулся и полез в фургон.

– К тому времени, как они доберутся до Покомока, эта штука будет очень сильно вонять, – сказала Мегги, глядя, как фургон выезжает с парковки.

Дойл поковылял к бару и слабо потянулся к виски. Но Мегги забрала бутылку и принесла ему чашку кофе.

– Ты должен сегодня работать, – сказала она. – Забудь о выпивке.

– Опять забыть? – переспросил Дойл. У него возникло ощущение, что он бьется головой о стойку бара.

– Вот именно, – ответила Мегги, но смягчилась и немного плеснула в кофе. – Я вот что скажу: от тебя больше неприятностей, чем от любого другого, даже твоего дяди Бака.

– А я-то здесь при чем? – поразился Дойл.

Мегти надолго задумалась.

– Ты действительно хочешь знать? – спросила она.

– Да, хочу.

– Все дело в твоем лице, – сказала она. – Некоторые люди всегда выглядят так, как будто что-то натворили, а другим все сходит с рук. Так вот, ты – первый вариант. Как гангстер из черно-белого кино.

Дойл поднял руки.

– Тогда полагаю, что я действительно в чем-то виноват, – сказал он. – Но ведь все люди в чем-нибудь да виноваты, разве не так?

– Говори за себя, – сказала Мегги с тенью улыбки на губах и вернулась к работе.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю