Текст книги "Люди"

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Глава 23

– Потрясающе, – сказал Журард Селган. – Потрясающе.

– Что? – в голосе Понтера слышалось раздражение.

– Ваше поведение у монумента в память о погибших в юго-восточном Галасое глексенах.

– И что же в нём такого потрясающего? – спросил Понтер. Его голос был резок, словно у человека, который пытается говорить в то время, как ему отдирают бинт от раны.

– Это ведь был не первый раз, когда ваши убеждения —наши общие убеждения – вошли в конфликт с убеждениями глексенов. Не так ли?

– Разумеется.

– В самом деле, – продолжал Селган, – подобные конфликты должны были возникать ещё в ходе вашего первого визита.

– Возможно.

– Вы не приведёте пример? – попросил Селган.

Понтер сложил руки на груди.

– Ну хорошо, – сказал он зловеще, будто имея в виду «ты сам напросился». – Я упоминал об этом в самом начале: среди глексенов бытует странное убеждение в том, что вселенная существует ограниченное время. Они ошибочно интерпретируют красное смещение как свидетельство расширения вселенной; они не понимают, что масса может зависеть от времени. Больше того, они считают, что фоновое космическое излучение микроволнового диапазона – это эхо того, что они называют «большим взрывом», породившим вселенную.

– Похоже, им нравятся всякие взрывающиеся штуки, – заметил Селган.

– Без сомнения. Но, конечно же, однородность фонового излучения объясняется многократным поглощением и переизлучением электронов, захваченных сжимающими плазму магнитными вихревыми волокнами.

– Уверен, что так оно и есть, – сказал Селган, признавая, что Понтеру лучше знать о таких вещах.

– Так оно и есть, – повторил Понтер. – Но я не спорил с ними на этот счёт. Во время моего первого визита Мэри сказала: «не думаю, что ты многих сможешь убедить в том, что большого взрыва не было». И я ей ответил, что ничего страшного; я сказал: «Ваша потребность в убеждении других в своей правоте, я полагаю, тоже уходит корнями в религию; я же доволен уже тем, что сам знаю, что прав, даже если другие об этом не знают».

– О, – сказал Селган. – И вы в самом деле так чувствуете?

– Да. Для глексенов знание – это битва! Война за территорию! Знаете, у них, чтобы получить звание, эквивалентное нашему «учёный», нужнозащитить диссертацию. Именно так это и называется: защитить! Но быть учёным – это не значит оборонять свою точку зрения от всех проходящих, это значит быть гибким и открытым и ценить истину независимо от того, кто её обнаружил.

– Согласен, – сказал Селган. Он немного помолчал, потом продолжил: – Но вы не особенно много времени тратили на то, чтобы выяснить, нет ли в верованиях глексенов в жизнь после смерти какого-нибудь рационального зерна.,

– Это не так. Я дал Мэри массу возможностей продемонстрировать мне доказательства их утверждений.

– В смысле, до того эпизода с мемориалом?

– Да. Но у неё ничего нет!

– И вы, как в случае с финитной космологией, просто бросили это дело, удовлетворившись тем, что вам-то известна истина?

– Да. То есть…

Селган вскинул бровь.

– То есть?

– То есть, да, конечно, я спорил с ней относительно веры в послежизнь. Но это другое.

– Не такое, как вопросы космологии? Почему?

– Потому что от этого слишком многое зависит.

– Разве от вопросов космологии не зависит судьба всей вселенной?

– Я хочу сказать, это не какой-то абстрактный вопрос. Это было… этоесть  – корень всего.

– Почему?

– Потому что… потому что… хрящ, я не знаю почему. Просто это казалось до ужаса важным. В конце концов, по этой причине они сражаются во всех этих войнах.

– Понимаю. Но я также понимаю, что это основа всех их верований; это нечто такое, с чем – и вы должны были это прекрасно понимать – не так просто расстаться.

– Полагаю, что так.

– И, несмотря на это, вы продолжали настаивать.

– Ну… да.

– Почему?

Понтер пожал плечами.

– Хотите услышать мою догадку? – спросил Селган.

Понтер пожал плечами ещё раз.

– Вы не оставляли эту тему, потому что сами хотели выяснить, нет ли за этими верованиями чего-то рационального. Возможно, Мэре и другие глексены просто скрывают от вас правду. Возможно, есть какие-то доказательства, которые она вам откроет, если вы продолжите спрашивать.

– Не можут быть доказательств для того, что не существует, – сказал Понтер.

– Разумеется, – ответил Селган. – Но вы пытались или убедить их в своей правоте, или заставитьих убедить в их правотевас.

Понтер покачал головой.

– Это было безнадёжно, – сказал он. – Эта их идея о душе просто смешна.

– Душе? – переспросил Селган.

– Нематериальной часть чьей-то сущности, которая, как они полагают, бессмертна.

– Ах. И вы говорите, что эта идея смешна?

– Конечно.

– Но они, разумеется, имеет право её придерживаться, не так ли?

– Полагаю, что так.

– Точно так же, как и своих странных космологических построений?

– Наверное.

– И всё же мимо концепции загробной жизни вы спокойно пройти не смогли, не так ли? Даже после того, как вы покинули мемориальную стену, вы пытались прояснить этот вопрос. Пытались?

Понтер смотрел в сторону.

* * *

Когда опасность закрытия портала миновала, по крайней мере, на какое-то время – не закроют же его неандертальцы, когда дюжина их наиболее ценных граждан находится по эту сторону – Джок Кригер решил вернуться к своим прерванным исследованиям.

На своём черном «BMW» он оправился из Сибриз в Речной кампус Рочестерского университета, расположенный на берегу реки Дженези. Когда он занимался обустройством «Синерджи Груп» в городе, ему достаточно было сделать несколько звонков, чтобы обеспечить своей команде приоритетный доступ к фондам университетской библиотеки. Джок припарковал машину на Уилмот-Лот и вошёл в здание из коричневого кирпича, в котором располагалась научно-техническая библиотека им. Карлсона, названная в честь Честера Ф. Карлсона, изобретателя ксерографии. Журнальный зал, как было известно Джоку, располагался на втором этаже. Он предъявил университетскую VIP-карту библиотекарю, маленькой плотной негритянке в красной косынке. Он сказал ей, что ему нужно, и она уковыляла во тьму хранилища. Джок, чтобы не терять время, вытащил наладонник и просмотрел публикации сегодняшних «Нью-Йорк Таймс» и «Вашингтон Пост».

Минут через пять библиотекарша вернулась с заказанными Джоком тремя старыми журналами: одним номером «Earth and Planetary Science Letters» и двумя номерами «Нейчур», в которых, как выяснилось в результате поисков по Сети, публиковались статьи по быстрой смене магнитной полярности за авторством Коу et al.

Джок нашёл незанятую кабинку и устроился в ней. Первым делом он достал из кейса свой «HP CapShare» – ручной сканер на батарейках. Он провёл сканером по страницам с интересующими его статьями, получив изображения с разрешением 200 точек на дюйм, достаточным для автоматического распознавания. Джок улыбнулся портрету Честера Карлсона, висящему на стене неподалёку от его кабинки – он пришёл бы в восторг от этой компактной машинки.

После этого Кригер приступил к чтению статей. В оригинальной статье, той, что в «Earth and Planetary Science Letters», самым интересным оказалось признание самими авторами того, что полученные результаты противоречат житейской логике, которая подсказывала, что коллапс магнитного поля должен занимать тысячи лет. Однако похоже, что такая уверенность базировалась не столько на установленных научных фактах, сколько на общем ощущении того, что магнитное поле Земли – вещь тяжеловесная и инертная и поэтому просто не может взять и перевернуться с ног на голову.

Однако Коу и Прево́ обнаружили свидетельства чрезвычайно быстрого коллапса. Их исследование касалось лавовых потоков на горе Стинс-Маунтин в южном Орегоне, где в эпоху реверсирования магнитного поля произошло пятьдесят шесть извержений, каждое из которых стало как бы стоп-кадром события. Хотя им не удалось измерить интервал между двумя последовательными извержениями, им было известно, сколько времени требовалось лаве после каждого извержения, чтобы остыть до точки Кюри, когда намагничивание образовавшейся горной породы застывает в положении, соответствующем текущей ориентации и напряжённости геомагнитного поля. В статье высказывалось предположение, что поле исчезло всего за несколько недель, а не постепенно в течение тысяч лет.

Джок прочитал статью в «Нейчур» тех же авторов и критическую статью некоего Рональда Т. Меррилла, которая, похоже, сводилась к тому, что сам Меррилл называл «принципом наименьшего удивления», который догматически утверждал, что проще посчитать, что Коул и Прево ошиблись, чем допустить, что они сделали замечательное открытие, даже если найти изъян в их исследовании и не удаётся.

Джок Кригер откинулся на спинку библиотечного кресла. Похоже, что Понтер говорил правду тому канадскому правительственному геологу.

А это означает, осознал Джок, что времени терять нельзя.

Глава 24

Палеоантропологическое общество собирается каждый год, попеременно совмещая свои собрания с собраниями Ассоциации американских археологов или Американской ассоциации физической антропологии. В этом году была очередь археологов, и собрание проходило в отеле «Краун-плаза» на Франклин-сквер.

Формат был очень простой: непрерывная цепочка выступлений, состоящих из пятнадцатиминутных презентаций. Лишь изредка выделялось время для вопросов: Джон Йеллен, президент общества, требовал соблюдения регламента с пунктуальностью Филеаса Фогга [40]40
  Персонаж книги Жюля Верна «Вокруг света за восемьдесят дней».


[Закрыть].

По окончании первого дня заседаний многие палеоантропологии собрались в баре отеля.

– Я уверена, что они будут рады возможности пообщаться с тобой в неформальной обстановке, – сказала Мэри Понтеру в коридоре, ведущем к бару. – Может, зайдём?

Рядом с ними стоял агент ФБР, один из тех, что тенью сопровождали их в течение всего путешествия.

Понтер раздул ноздри.

– В том помещении курят.

Мэри кивнула.

– Слава богу, в большинстве юрисдикций курить теперь можно только в барах – а в Оттаве и кое-где ещё даже в барах уже нельзя.

Понтер нахмурился.

– Жаль, что это собрание происходит не в Оттаве.

– Я понимаю. Если ты не можешь этого вытерпеть, мы туда не пойдём.

Понтер подумал.

– За то время, что я здесь, мне в голову приходило множество идей изобретений, по большей части совершенствующих существующие глексенские технологии. Но я подозреваю, что самым полезным из них станут специальные носовые фильтры, которые избавят мой народ от необходимости постоянно обонять здешние запахи.

Мэри кивнула.

– Я и сама не люблю табачный запах. И всё же…

– Думаю, я как-нибудь переживу, – сказал Понтер.

Мэри обернулась к агенту ФБР.

– Карлос, может, выпьете что-нибудь?

– Я на службе, мэм, – сухо ответил он. – Но вы с посланником Боддетом вольны делать, что хотите.

Мэри вошла в бар первой. В помещении с покрытыми деревянными панелями стенами царил полумрак. Примерно с дюжину учёных сидели на табуретах возле барной стойки, и три меньших группы кучковались вокруг столиков. Укреплённый под самым потолком телевизор показывал одну из серий «Сайнфелда». Мэри её сразу узнала: та, где Джерри оказывается ненавистником дантистов. Она уже готова была шагнуть вперёд, как почувствовала руку Понтера у себя на плече.

– Разве это не символ твоего народа? – спросил он.

Мэри проследила за направлением его другой руки: там на стене висела светящаяся реклама «молсон-канэйдиэн» [41]41
  Марка канадского светлого пива.


[Закрыть]. Понтер не мог прочитать слов, но узнал большой красный кленовый лист.

– Ага, – сказала Мэри. – Здесь Канада более всего знаменита своим пивом. Это такой напиток из продуктов брожения зерна.

Понтер подмигнул.

– Ты им, должно быть, очень гордишься.

Мэри подвела его к одной из меньших групп, сидящих вокруг круглого стола.

– Карлос, ты не возражаешь? – спросила она у эфбээровца.

– Я присяду вон там, хорошо? – сказал тот. – Сегодня я уже наслушался про окаменелости больше, чем достаточно. – Он подошёл к бару и сел на табурет, но развернулся лицом к залу, а не к бармену.

Мэри повернулась к столу.

– Разрешите присоединиться?

Трое сидящих за столом людей – двое мужчин и женщина – были поглощены оживлённой беседой, но, взглянув на них, тут же узнали Понтера.

– Господи, да конечно! – воскликнул один из мужчин. У стола стоял один пустой стул; он быстро притащил ещё один от соседнего.

– Чем обязаны таким удовольствием? – спросил второй мужчина, когда Мэри и Понтер уселись.

Мэри подумала, не сказать ли часть правды: за этим столиком и поблизости от него никто не курил, а стулья стояли таким образом, что вокруг стола больше не оставалось места – она не хотела, чтобы Понтера окружила толпа. Но вторую часть правда она озвучивать не собиралась, а она состояла в том, что Норман Тьерри, напыщенный самопровозглашённый эксперт по неандертальской ДНК из UCLA, сидел на другом конце помещения. Он наверняка помирал от желания познакомиться с Понтером, но теперь ему этого не удастся.

Однако в конце концов Мэри решила просто пропустить вопрос мимо ушей.

– Это Генри Бегущий Олень, – сказала она, указывая на мужчину-индейца лет сорока. – Работает в Университета Брауна.

– Работал, – поправил её Генри. – Перебираюсь в Чикагский.

– Вот как? – сказала Мэри. – А это, – она указала на светлокожую женщину лет тридцати пяти, – Анджела Бромли из Американского музея естественной истории в Нью-Йорке.

Ангела протянула правую руку.

– Очень рада познакомиться, доктор Боддет.

– Понтер, – сказал Понтер, который уже догадался, что в этом обществе не принято обращаться к человеку по имени, пока он не предложит этого сам.

– А это мой муж Дитер, – сказала Анджела.

– Здравствуйте, – сказали Мэри и Понтер одновременно. Потом Мэри продолжила: – Вы тоже антрополог?

– Нет-нет-нет, – сказал Дитер. – Алюминиевый сайдинг.

Понтер взглянул на него, наклонив голову.

– Вы это хорошо скрываете.

Мэри рассмеялась, глядя на сбитые с толку лица остальных.

– Вы привыкнете к его чувству юмора.

Дитер поднялся на ноги.

– Давайте я вас чем-нибудь угощу. Мэри – что будете пить? Вино?

– Белое вино, спасибо.

– Понтер?

Понтер задумался, явно не зная, чего попросить. Мэри склонилась к нему.

– В барах всегда есть «кока-кола», – сказала она.

– «Кока-кола»! – радостно воскликнул Понтер. – Да, конечно.

Дитер ушёл. Мэри взяла несколько печенюшек из деревянной плошки в центре стола.

– Итак, – сказала Анджела, обращаясь к Понтеру, – надеюсь, вы не возражаете против пары вопросов. Вы поставили то, чем мы занимаемся, с ног на голову.

– Я не специально, – сказал Понтер.

– Разумеется, – усмехнулась Анджела. – Но всё, что мы слышим о вашем мире, противоречит тому, что мы, как нам казалось, знаем.

– К примеру? – сказал Понтер.

– Ну, скажем, говорят, что ваш народ не занимается сельским хозяйством.

– Это так, – сказала Понтер.

– Мы всегда считали, что сельское хозяйство – необходимая предпосылка для развитой цивилизации, – Анджела отхлебнула из своего стакана.

– Почему? – спросил Понтер.

– Ну-у… – сказала Анджела, – видите ли, мы считали, что только сельское хозяйство может обеспечить надёжный источник пищи, который позволил бы людям заняться другими делами: стать учителями, строителями, чиновниками и так далее.

Понтер медленно покачал головой, словно ошеломлённый услышанным.

– В нашем мире есть люди, которые решили жить простой жизнью, как жили наши предки. Как по-вашему, сколько времени у одного такого лица… – Мэри знала, что в языке Понтера имеется гендерно-нейтральное местоимение третьего лица; вероятно, это его Хак попытался таким образом перевести, – …уходит на то, чтобы прокормить себя и тех, кто от него зависит?

Ангела слегка пожала плечами.

– Думаю, немало.

– Напротив, – сказал Понтер. – Совсем немного, если количество зависимых лиц невелико. Заботы о пропитании занимают примерно девять процентов времени. – Он остановился, то ли подсчитывая в уме, то ли дожидаясь, пока Хак произведёт пересчёт. – Где-то шестьдесят часов в месяц.

– Шестьдесят часов в месяц, – повторила Анджела. – Это будет – Боже, всего пятнадцать часов в неделю!

– Неделя – это семь дней? – спросил Понтер, глядя на Мэри. Та кивнула. – Да, всё верно, – подтвердил Понтер. – Остальное время может быть посвящено другим занятиям. У нас с самого начала было много свободного времени.

– Понтер прав, – сказал Генри Бегущий Олень. – Пятнадцать часов в неделю – это средняя занятость представителей племён охотников и собирателей и на нашей Земле в наше время.

– Правда? – удивилась Анждела, отставляя стакан.

Генри кивнул.

– Сельское хозяйство было первым людским занятием, в котором результат был пропорционален затраченным усилиям. Если вы пашете поле восемьдесят часов в неделю, то вспашете вдвое больше, чем если бы пахали сорок. В охоте и собирательстве всё не так: если вы станете охотиться полный день, то перебьёте всю дичь на своей территории. В этом деле трудовой героизм контрпродуктивен.

Вернулся Дитер; он поставил стаканы перед Мэри и Понтером и сел на своё место.

– Но как можно жить осёдло без сельского хозяйства? – спросила Анджела.

Генри нахмурился.

– Вы что-то совсем не то говорите. Люди начали жить осёдло задолго до сельского хозяйства, ещё будучи охотниками и собирателями.

– Но… да нет же, я ж ещё со школы помню…

– А в вашей школе много было учителей-индейцев? – ледяным тоном спросил Генри Бегущий Олень.

– Не было совсем, но…

Генри взглянул на Понтера, потом на Мэри.

– Белые редко в этом разбираются, но, тем не менее, это так. Охотники и собиратели живут осёдло. Чтобы жить с земли таким образом, её нужно знать досконально: какие растения где растут, куда животные ходят на водопой, где птицы гнездятся и когда откладывают яйца. Нужна целая жизнь, чтобы изучить свою территорию по-настоящему. Переехать в другое место означает просто выбросить весь этот приобретённый тяжким трудом опыт.

Мэри вскинула бровь.

– Но земледельцы тоже вынуждены пускать корни… во всех смыслах.

Генри не оценил игры слов.

– На самом деле это земледельцы ведут кочевую жизнь, если рассматривать жизнь многих поколений. Охотники и собиратели ограничивают размер своих семей; чем больше лишних ртов, тем больше приходится работать взрослым. Но земледельцам большая семья выгодна: каждый ребёнок – это лишняя пара рук на поле, и чем больше у тебя детей, тем меньше тебе приходится работать самому.

Понтер слушал с явным интересом; его транслятор несколько раз издавал тихий гудок, но в целом он, похоже, не испытывал затруднений.

– Звучит логично, – согласилась Анджела не без сомнения в голосе.

– Ещё бы, – сказал Генри. – Но когда отпрыски земледельца подрастают, они должны уходить на новые места и заводить собственные хозяйства. Спросите фермера, где жил его прапрадед, и он наверняка назовёт какое-то далёкое место; спросите охотника-собирателя, и он ответит «здесь».

Мэри вспомнила о собственных родителях, живущих в Калгари; дедушек и бабушек из Англии, Ирландии и Уэльса – чёрт, а ведь она не имеет ни малейшего понятия, где жили её прадедушки и прабабушки, не говоря уж про прапрадедушек…

– Территорию, с которой кормишься, так просто не бросишь, продолжал Генри. – Вот почему охотники-собиратели так уважают своих стариков.

Мэри тут же вспомнила, как Понтер посчитал глупостью то, что она подкрашивает волосы.

– Расскажите поподробнее, – попросила она Генри.

Генри отхлебнул из своей кружки.

– Земледельцы ценят молодость, потому что занятие земледелием требует грубой силы. Но охота и собирательство требуют знаний. Чем больше лет ты можешь вспомнить, тем легче подмечаешь закономерности, тем лучше знаешь свою территорию.

– Мы оченьуважаем своих старших, – сказал Понтер. – Их мудрость не заменить ничем.

Мэри кивнула.

– На самом деле, мы знали об этой особенности неандертальцев, – сказала она. – На основании ископаемых свидетельств. Я только не могла понять, почему.

– Я специализируюсь по австралопитекам, – сказала Анджела. – Какие свидетельства вы имеете в виду?

– У экземпляра, найденного в Ла-Шапель-о-Сен, был паралич и артрит, и сломанная челюсть, и не было большинства зубов. Очевидно, о нём заботились в течение многих лет; в таком состоянии он не мог бы выжить сам. Вероятно, даже еду кто-то для него жевал. Но ему было сорок, когда он умер – глубокий старик по стандартам тех лет, когда большинство людей умирало, едва перевалив за двадцать. Каким кладезем знаний об охотничьей территории своего племени он должен был казаться соплеменникам! Десятилетия опыта! То же самое и с находкой в Шанидарской пещере в Ираке. Бедолаге тоже было за сорок, и он был в ещё худшей форме, чем лашапельский: слепой на левый глаз и без правой руки.

Генри насвистел несколько нот. Мэри понадобилась секунда, чтобы узнать их: главная тема из «Человека за шесть миллионов [42]42
  См. примечание [30]30
  Крылатая фраза из американского сериала 1970-х годов «The Six Million Dollar Man» об астронавте, ставшем после страшной аварии киборгом – многие части его тела были заменены супертехнологичными протезами и имплантами стоимостью шесть миллионов долларов, благодаря которым он приобрёл суперсилу, суперскорость, суперзрение и прочие сверхспособности и стал работать на правительственное разведывательное агентство.


[Закрыть].


[Закрыть]». Она улыбнулась и продолжила:

– За ним тоже ухаживали, и не из жалости, а потому что настолько старый человек – это настоящий клад охотничьих знаний.

– Может, и так, – не сдавалась Анджела, – но всё же именно земледельцы строили города и развивали технологии. В Европе, в Египте – в местах, где люди пахали землю, города существуют уже тысячи лет.

Генри Бегущий Олень взглянул на Понтера, словно в поисках поддержки. Понтер лишь склонил голову, отдавая ему слово.

– Вы считаете, что у европейцев были технологии – металлургия и всё такое – а у индейцев их не было из-за какого-то их внутреннего превосходства? – спросил Генри. – Вы так думаете?

– Нет-нет, – ответила несчастная Анджела. – Нет, конечно. Но…

– Европейцам их технологии достались исключительно в силу удачного стечения обстоятельств. – Руды поверхностного залегания, кремень для каменных орудий. Никогда не пытались оббивать гранит, который только и можно найти в здешних местах? Наконечники стрел из него получаются преотвратнейшие.

Мэри надеялась, что Анджела не станет развивать тему дальше, но тщетно.

– У европейцев были не только инструменты. Они оказались достаточно умны, чтобы одомашнить животных, чтобы те работали за них. У индейцев вообще не было домашних животных.

– Индейцы никого не одомашнили, потому что им некого было одомашнивать, – сказал Генри. – На всей нашей планете лишь четырнадцать видов крупных травоядных, пригодных для одомашнивания, и лишь один из них – северный олень – встречается в Северной Америке, да и то на крайнем севере. Пять видов чисто евразийского происхождения: овцы, козы, коровы, кони и свиньи. Ещё пять, как, например, верблюды – распространены ограничено и географически изолированы. Вы не можете одомашнивать американскую мегафауну: лося, медведя, вапити, бизона, пуму. Их темперамент просто не подходит для одомашнивания. Вы можете поймать их живьём, но не можете вырастить в неволе, и они не станут носить седока, что бы вы с ними ни делали. – Тон Генри становился всё холоднее. – Европейцы получили то, что имели не благодаря превосходящему интеллекту. По сути, наоборот, можно утверждать, что мы, аборигены Северной Америки, продемонстрировали больше ума и смекалки, выживая здесь безметаллов и пригодных для одомашнивания животных.

– Но ведь среди аборигенов… ну, то есть, индейцев были и земледельцы, – сказала Анджела.

– Были, а как же. Но что они выращивали? По большей части кукурузу – потому что она здесь была. А у кукурузы очень низкое содержание белка по сравнению со злаковыми, которые все происходят из Евразии.

Анджела посмотрела на Понтера.

– Но… неандертальцы: ведь они появились в Европе, а не в Америке.

Генри кивнул.

– И у них были великолепные каменные орудия – мустьерская каменная индустрия.

– Однако они не одомашнивали животных, хотя, как вы говорите, в Европе пригодных для этого животных было полно. И они ничего не выращивали.

– Алло! – сказал Генри. – Земля вызывает Анджелу! Никтоне одомашнивал животных, когда на Земле жили неандертальцы. И никто ничего не выращивал – ни предки Понтера, ни наши с вами. Это началось много позже, когда неандертальцы уже вымерли – по крайней мере, в нашей версии истории. Кто знает, что бы они делали, если бы не вымерли?

– Я, – ответил Понтер.

Мэри рассмеялась.

– Хорошо, – сказал Генри. – Тогда рассказывайте. Ваш народ так и не изобрёл земледелия, правильно?

– Правильно, – ответил Понтер. Генри кивнул.

– Наверно, это и к лучшему. Земледелие тянет за собой много плохих вещей.

– Например? – Мэри постаралась, чтобы сейчас, когда Генри малость успокоился, в её вопросе прозвучало бы простое любопытство, а не желание возразить.

– Ну, – сказал Генри, – я уже намекнул на перенаселение. Негативное влияние на природу тоже очевидно: леса вырубаются, чтобы на их месте устроить поля. Плюс, разумеется, болезни, которые мы получили от одомашненных животных.

Мэри увидела, как Понтер кивнул. Про это он слышал ещё в Садбери от Рубена Монтего.

Дитер, который для торговца сайдингом оказался весьма сообразителен, кивнул.

– И ведь бывают не только телесные болезни, ещё и культурные. Взять, к примеру, рабство: прямое следствие нужды земледельцев в рабочей силе.

Мэри взглянула на Понтера, чувствуя себя очень неуютно. Это было второе упоминание о рабстве за время их пребывания в Вашингтоне. Мэри знала, что когда-нибудь ей придётся объяснить…

– Всё верно, – сказал Генри. – Бо́льшая часть рабов трудилась на плантациях. И даже если вы не практикуете рабство в узком смысле, сельское хозяйство порождает массу похожих явлений: издольничество, пеонаж и так далее. Не говоря уж о классовом расслоении, феодализме, частной собственности на землю и прочем; всё это прямое следствие сельского хозяйства.

Анджела поерзала на стуле.

– Но даже если говорить только об охоте, археологические свидетельства говорят, что наши предки в этом деле были гораздо лучше неандертальцев, – сказала она.

Пока речь шла о земледелии и феодализме, Понтер выглядел несколько потерянно, но последнее заявление Анджелы он явно отлично понял.

– Каким образом? – спросил он.

– Ну, – сказала Анджела, – приёмы охоты ваших предков не выглядят особо эффективными.

Понтер нахмурился.

– В каком смысле?

– Неандертальцы убивали по одному животному за раз. – Очевидно, произнеся эти слова, Анджела сразу поняла, что совершает ошибку. Бровь Понтера взлетела вверх.

– А как охотились ваши предки?

Анджеле явно было неловко.

– Ну, они… в общем, они загоняли целое стадо животных на обрыв и… вынуждали их прыгать, и таким образом убивали сотни животных за раз.

Золотистые глаза Понтера округлились.

– Но это… это так… расточительно, – сказал он. – Очевидно ведь, что даже большая группа людей не сможет съесть всё это мясо. И потом, такой способ охоты выглядит каким-то… трусливым.

– Я… никогда не смотрела на это под таким углом, – Анджела покраснела. – Ну, то есть, мы считаем безрассудством подвергать себя ненужному риску, так что…

– Вы прыгаете с самолётов, – сказала Понтер. – Ныряете с утёсов. Превратили драки в организованный спорт. Я видел по телевизору.

– Не каждыйзанимается такими вещами, – мягко напомнила ему Мэри.

– Ладно, – согласился Понтер, – но вдобавок к рискованным видам спорта широко распространены и другие виды безрассудного поведения. – Он обвёл рукой бар. – Курение табака, питьё алкоголя, причём, насколько я могу понять, – он кивнул в сторону Генри, – и то и другое является продуктом сельского хозяйства. Несомненно, эти занятия являются «ненужным риском». Как вы можете убивать животных таким трусливым способом, и при этом так рисковать своим… О! Подождите. Понимаю. Кажется, понимаю.

– Что? – спросила Мэри.

– Да, что? – спросил Генри.

– Сейчас, сейчас, – ответил Понтер, явно преследуя ускользающую мысль. Через несколько мгновений он кивнул, видимо, поймав то, за чем гнался. – Вы, глексены, пьёте алкоголь, курите и занимаетесь опасными видами спорта для того, чтобы продемонстрировать свои избыточные возможности. Вы будто говорите окружающим: смотрите, сейчас, во времена изобилия, я существенно снижаю свою эффективность, и всё равно функционирую удовлетворительно. Тем самым вы даёте понять потенциальному партнёру по размножению, что сейчас вы не на пике своих возможностей, но что в трудные времена вы сможете оставаться хорошим добытчиком за счёт мобилизации внутренних резервов.

– Правда? – сказала Мэри. – Очень интересная трактовка.

– И такое поведение мне понятно, потому что мы, в сущности, занимаемся тем же самым – только по-другому. Когда мы охотимся…

Мэри осенило в одно мгновение.

– Во время охоты, – прервала она Понтера, – вы невыбираете лёгких путей. Вы не загоняете животных на скалу, не бросаете в них копья с безопасного расстояния, как делали мои предки, но не твои, по крайней мере, на этой версии Земли. Нет, ваш народ предпочитает сойтись с животным вплотную, победить его один на один, и вогнать в него копьё собственной рукой. Да, думаю, по большому счёту это то же самое, что и курение и пьянство – смотри, дорогая, я добыл ужин голыми руками, так что если дела пойдут плохо, я стану охотиться более эффективным способом, и нам всё равно не придётся голодать.

– Точно так, – сказал Понтер.

Мэри кивнула.

– В этом есть своя логика. – Она указала на худого человека, сидящего на другом конце бара. – Эрик Тринкаус, вон тот, обнаружил, что многие ископаемые скелеты неандертальцев демонстрируют повреждения, типологически схожие с травмами ковбоев на родео, когда конь сбрасывает их на землю, что подразумевает схватку врукопашную.

– О да, так и есть, – закивал Понтер. – Меня самого пару раз мамонт кинул так, что…

–  Кто? – прервал его Генри.

– Мамонт во время охоты…

–  Мамонт? – в полном изумлении воскликнула Анджела.

Мэри ухмыльнулась.

– Я гляжу, мы ещё долго не разойдёмся. Давайте-ка теперь я всех угощу…