Текст книги "Рикошет сна (СИ)"

Автор книги: Рита Агеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Рикошет сна

Пролог

Ловушка снов над моим изголовьем корчится в безмолвном крике. Я с другого слоя реальности ощущаю, как черное плетение с вкраплением золотых и серебряных нитей содрогается – и начинает походить на на гигантского, плясавшего на стене паука.

– Грабабайт? – несмело зову я своего кота. Он помогает мне с самого начала моего обучения, с ним я осваивала Ту Сторону и выбиралась из самых диких, опасных, несуразных приключений. Он – моя пушистая энциклопедия по изнанке бытия.

Я давно не общалась таким голосом. Уверенная в себе, злая, иногда слишком нервная, иногда чересчур холодная – но давно уже забывшая о том, что такое робость и тем более паника.

– Стелла? – ответ кота раздается будто сквозь туман – только тумана нет – Что-то случилось?

В эту ночь у нас с Грабабайтом нет миссии. Мы просто заснули в родном Ритрите – а проснулись, как обычно, на Той Стороне. Там мы прогуливались в свое удовольствие, не теряя друг с другом связи, пока не… началось.

– Вроде да, – еще менее уверенно отвечаю я. Меня словно бы расстегивают пополам, как ветровку на груди. В разрез вливается трепещущий холод. Озноб охватывает не только тело, но и мысли.

– Потеря ментального экзоскелета? Неужели? – ахает Байтик, домчавшись до меня и потершись упитанным боком мне чуть выше щиколотки. – На ногах чувствительность еще сохранилась?

– Что это такое? – еле выдавливаю я, ощущая себя почти уже привидением.

Та Сторона не знает слова "невозможно". Единственная ее логика – это ее собственные прихоти, единственная мотивация – безрассудный хаос. Изнанка реальности остается неизменно жестокой и саркастичной. А сейчас даже я, опытный боец, профессиональный киллер и один из ведущих специалистов по тактике боя, столкнулась с явлением, о котором никогда не слышала.

– Это редко, очень редко, – кудахчет Байт, царапая легинсы на моих щиколотках так, словно хочет проскрести ткань, кожу и мясо до самой кости, – надо, чтоб чувствительность хоть чуть-чуть оставалась, хоть самое маленечко…

Не то холод отступил, не то я свыклась с ним. В мышцы возвращается гибкость, и я ощущаю себя веткой дерева в солнечный полдень. Забавно: раньше я думала, что ветки подчиняются порывам ветра. А они, на самом деле, играют и танцуют с ним, как птицы или воздушные змеи. Игра с ветром доставляет физическое удовольствие – кому, как не мне, понимать это, ведь до начала миссий на Той Стороне я работала тренером по растяжке.

Мои плоды кислы и пурпурны. Похоже, я дикая вишня. Есть ли у меня глаза? В корнях моих шебуршит мелкое пушистое животное – скорее всего, крот.

Глаза мои – то пространство, что мелькает через подвижную сеть моих листьев. Мой орган зрения идентичен тому, что это зрение улавливает. Я вижу двухэтажный дом, сложенный из крупного бурого камня. Половина верхнего этажа осыпалась – а может, снарядом снесло. Дом дряхлый, покрытый морщинами. Через оконные стекла внутрь заглянуть не удастся – их замазала застарелая грязевая муть. Странно, как стекла вообще уцелели – выбитые участки зияют только в трех местах.

Я ловлю очередной пласт ветра и мысленно протягиваю ветку-щупальце к дыре в стекле. Зрением я улетаю туда – и только копошение крота в корнях напоминает, что я стою по колено в земле.

В доме пахнет горькой пылью и отчаянием. Посреди комнаты непонятного назначения стоит истрепанный диван, заваленный бытовой мелочью стол и энергогенератор. Генератор вот-вот умрет: его индикатор демонстрирует критическое истощение устройства, но и этот огонек уже почти угас, сил не остается.

Возле генератора на полу сидит подросток. Худенький ровно до такой степени, что все еще можно списать на хрупкость аристократической породы – а не на слабость и недоедание. Внимательные глаза цвета речной воды, гладкий скульптурный лоб. Массивный, характерный нос шмыгает – но не жалобно, а с раздражением. Обветренные губы неестественно полиловели. Подросток пытается выжать из генератора последние крохи, чтобы зарядить смартфон.

Пока в той комнате ничего особенного не происходит, я тянусь осмотреть остальные. На первом этаже – просторная и обстоятельная кухня, давно забывшая запах сытости. По столам и подоконникам раскиданы сухие веники трав и еловые лапы, по углам расставлены бочки с водой.

Со второго этажа доносится игривый смех, звуки пощечин, журчание какой-то жидкости – а потом такой звон, будто с банкетного стола смахнули весь хрусталь. Глубокая пауза. Затем, уже в новой тональности и будто с другого расстояния – неразборчивое рычание мужским басом, глухой удар, бравурные звуки духового оркестра, выстрел и довольные аплодисменты.

Поднимаюсь по лестнице. По правую руку от пролета – две двери, открытая и закрытая. Через открытую видна спальня: кровать с белым кисейным балдахином, комод с пряничной росписью, шкаф размером с пол-комнаты и облысевший от ветхости ковер, из которого редкими пучками торчит некогда густейший, плотный ворс. Вся спальня завалена женской одеждой, словно тут дрались или яростно искали что-то, вышвыривая наружу содержимое шкафов и ящиков – только нет ни крови, ни других следов побоища. Вещи ужасающе несовременные, сплошной карнавальный антиквариат: кисейные платья, атласные башмачки, чулки с винтажными поясами…

Закрытую дверь я не открываю, а просто проскальзываю вниманием через замочную скважину (даже не спугнув угнездившегося в ней паука). Многослойная пыль здесь разбухла до войлочной толщины, не позволяя опознать мелкие предметы и детали интерьера. То, что удается различить, причисляет комнату к разряду тех пафосно-типовых кабинетов, которые продолжают считаться эталоном барской классики уже который век подряд: тяжеленный стол из цельного дерева, пухлые кожаные кресла, охотничьи пистолеты и гербы на стенах, а также картины и дипломы, от которых благодаря пыли остались только пустые глазницы рамок – и те скоро утонут в нарастающей толще войлока.

Комната мальчика, надо полагать, раньше располагалась в той половине второго этажа, от которой остались пустота и обломки.

Через провал в стене разглядываю сад. Вокруг дома расчищена небольшая поляна, которую обхватывает кольцо из растительного хаоса. Одичавшие деревья, травы и кустарники остервенело растерзают того, кто рискнет нарушить эту блокаду: подставят подножку, побьют по спине, выколют глаз.

Возвращаюсь к мальчику – он единственный в пределах видимости источник движения и человеческого сознания. Те, кто смеялись, стреляли, расшвыривали платья и били посуду, исчезли бесследно (и, быть может, давно). Кто был в доме подлинным хозяином – они или бледный подросток? Почему его оставили здесь совсем одного?

Вот он, все так же сидит на полу. Генератор умирает. Мальчик дергает щекой и рассеянно гладит агрегат по округлому боку. Жмет на экран телефона, снова жмет – уже в другую точку – глубоко и торжественно моргает и прижимает телефон к уху.

Лицо у него просветленное и возвышенное, как у ангела – оно сияет вдохновением дирижера, поднявшего смычок перед оперным оркестром. Пушистые ресницы трепещут, как крылья мотылька за секунду до столкновения с фонарем. Услышав в трубке нечто такое, что не доносится до меня, мальчик обессиленно падает на пол – словно в обморок, так еще и через замедленную съемку. Его изможденные глаза распахиваются на пол-лица от обиды и недоверия, въедаются в безответную пустоту экрана смартфона и пропадают из моего поля зрения – меня сковывает асфальт. Я застреваю в нем и не могу пошевелить ни корнем.

– Уфф… Стелла, твой ментальный экзоскелет возвращается. Как я замучался – думал, лапки в кровь сотру! – выдыхает ничуть не смущенный асфальтом крот и совершенно человечьим жестом утирает пот с мохнатого лба.

Глава 1. Беспощадная твердь Большой Земли

Глаза Вильгельма – одного из пяти менторов Ритрита и моего персонального наставника – похожи на ледяную сталь. Как и у того мальчика прошлой ночью, они серые с голубым проблеском – только у того живые, текучие, а у ментора жесткие, чеканные. Контроль над собой он теряет исключительно редко – и тогда кажется, что по незыблемому айсбергу его взгляда пробегает трещина.

– Ментальный экзоскелет опытного бойца Той Стороны – конструкция исключительно прочная, – хмурится Вильгельм, – я вообще не помню, чтоб на моем опыте такое случалось с сильным и талантливым человеком. С душевнобольными и морально сломленными – да. Но ты, наша Первая Названная, явно была вне зоны риска…

Да, я главная ударная сила боевого отряда Ритрита. И я стала первой среди тех, кто получил на Архипелаге новое имя, забыв старое в пепле прежней жизни. Но это мне не слишком помогло прошлой ночью при перевоплощении в вишню.

– Насколько я в состоянии мяукать по собственному опыту, – вступает в разговор Грабабайт, – Стелла могла послужить антенной для сигнала, который исходил от того мальчика с генератором.

– У меня тоже такая мысль мелькнула, – соглашается ментор. – Подросток попал в отчаянное положение и пытался до кого-то достучаться – скорее всего, даже без разницы, до кого именно. И первой его сигнал поймала именно ты.

Странно. В Ритрите у каждого своя специализация. Вильгельм и я отвечаем за тактику боя – а контактами, воспоминаниями, теорией информации и прочими смежными дисциплинами занимаются две профильные группы. Вызывать на общение надо было в первую очередь их.

Ментор зависает, как обескураженный компьютер. Кот косится на него с выражением лукавого превосходства: будучи уроженцем Той Стороны, он обычно не упускает возможности щегольнуть эрудицией. Выдержав эффектную паузу, Грабабайт курлычет:

– Молодое тело почти исчерпало свои физические ресурсы. Эмоциональное состояние достигло критически негативного уровня. Мальчик всеми силами цепляется за жизнь – но без посторонней помощи долго не протянет. На глазах Стеллы он утонул в…

Байт ждет, чтобы Вильгельм проявил любопытство – а еще лучше, восхищение. Но ментор смотрит на него ровно и пусто.

– …в Неподвластных Слоях, – кисло заканчивает кот. – Его тело еще биологически живо. А сознание уже почти ушло, но временно зависло где-то на орбите Той Стороны.

Я внимательно слушаю и молчу. Во время предыдущих миссий на Той Стороне я сотни раз вживалась в аватаров – переносилась в сознание других людей, смотрела на мир их глазами, управляла их движениями и чувствовала все то же, что они. Но это были люди – а не деревья, которые усилием воли могли заглянуть внутрь дома и разгуливать по его комнатам, подслушивая звуки из прошлого.

– Ага, – Вильгельм трет крыло своего огромного носа, торчащего из лица, как лезвие топора, – то есть мысленно юноша сейчас ползает вдоль шва реальности, пытаясь найти лаз в какую-то конкретную плоскость бытия.

– Не совсем так, – мотает мордашкой Грабабайт, – не ползает, а неподвижно застрял в Неподвластных Слоях. И там, если честно, очень… – кот мнется. Он старается быть культурным и потому избегает резких выражений, – …страшно.

За окном пушистятся безмятежные облака. Из ресторана доносится запах карамельного пудинга. Мне в левый кед попал крошечный камешек и въелся в кожу между средним и безымянным пальцами.

– Я так поняла, мне теперь предстоит его оттуда вызволить? – мой вопрос звучит по-профессиональному бесстрастно. Играть в спасателя на Той Стороне мне доводится не то чтобы часто – но ничего, и с такой миссией справлюсь.

– Нет. Сначала тебе – и нам всем – предстоит сообразить, как человека оттуда вообще можно вызволить, – морщится Вильгельм, недовольный собственной некомпетентностью.

Вопроса о том, нужна ли нам эта спасательная операция, никто не задает. Та Сторона не знает, что такое случайность – все, что имеет к ней отношение, наполнено смыслом и носит характер императива. Если бы Та Сторона сочла, что проблемы того мальчика меня не касаются – она бы просто не открыла мне его.

– Сейчас я тебе покажу нечто такое, чего ты еще никогда не видела и о существовании чего не должна сообщать никогда, никому и ни при каких условиях.

У Вильгельма на несколько секунд учащается дыхание, что в его случае свидетельствует о потере контроля над собой – но эти секунды заканчиваются очень быстро. Ментор вытаскивает из кармана смартфон, протирает его о джинсы и четырьмя взмахами пальца, за которыми я не успеваю уследить, изображает на поверхности монитора некий символ.

Смартфон согласно мигает и загадочно жужжит. На его мониторе заплескались морские волны – не в формате фото или видео, а реальные. Пахнет солью, Вильгельму на пальцы падает несколько капель. Ментор кладет телефон на стол, отодвигается и целится напряженным взглядом в воздух примерно на полметра выше столешницы.

Мы сидим в пустом классе. От того, что за партами вокруг никого нет, меня мутит ощущением обостренной пустоты и одиночества. Байт тоже пялится в воздух – но я пока не замечаю ничего, кроме игры солнечных лучей на волнах в мониторе.

– Ты хоть чуть-чуть помнишь географию? – непривычно ностальгическим тоном спрашивает ментор. – Вспоминаешь иногда свою прошлую жизнь, до Ритрита?

Нет. Я ничего не помню и не вспоминаю. Я захлопнула за собой прошлое, оставив пути назад заминированными, мосты сожжеными, а корабли утопленными. Нечего мне там искать, меня там уже нет.

Байт тихонько прошуршал мне под бок и вытаскивает из моего кармана пластинку клубничной жвачки. Шоу начинается.

В воздухе перед нами раскинулась вертикальная плоскость с россыпью клякс и пятнышек лунно-лимонного оттенка. Это карта нашего Архипелага – места, полностью отгородившегося и закрывшегося от Большой Земли после серии глобальных техногенных катастроф. Острова покачиваются и пульсируют, не стесняясь демонстрировать свою живую, сознательную сущность. Между ними протянулись блестящие пунктирные ниточки – разрешенные маршруты следования паромов. Самолеты, вертолеты и прочие воздушные средства передвижения не имеют права появляться над Островами, равно как и паромы не имеют права сходить с предопределенных троп. Почему так сложилось, какие тайны и опасности хранят в себе облака и море, я не знаю.

– А теперь – сохраняем спокойствие… – Вильгельм теребит пальцами пустоту под нижнем краем карты, и ее фокус смещается. Грабабайт безбожно громко чавкает жвачкой.

Вместо безмятежно-блестящего Архипелага над партой теперь расстилается беспощадная твердь Большой Земли, изображенная в палитре ушибов и кровоподтеков. Она шире, чем размах моих рук – если б я захотела обнять ее, мои кончики пальцев не дотянулись бы до обоих краев карты. И все это пространное тело суши ноет, саднит и гноится без надежды на исцеление.

– То есть вы все-таки следите за тем, что там происходит? – без особого удивления спрашиваю я. Информационная политика Архипелага не менее однозначна, чем транспортная: любые контакты с Большой Землей категорически запрещены. Те, кто решились на исход, добровольно отказывались от общения даже с ближайшими людьми и не имели никакой возможности узнать о новостях тех стран и городов, что когда-то были их родиной.

– Не по собственному желанию, как ты понимаешь, но из необходимости, – нехотя признается Вильгельм. – Если бы Большая Земля не была источником перманентной угрозы, мы могли бы не интересоваться ей. Но так как основным смыслом существования Ритрита является охрана мира и покоя на Архипелаге, мы ни в коем случае не можем допустить приближение этой угрозы.

Раньше меня раздражала эта подчеркнутая иерархичность: менторы знают, умеют и позволяют себе намного больше того, чем довольствуются остальные обитатели Ритрита. Но потом я с этим смирилась – тем более что по мере нашего профессионального роста наставники постепенно приоткрывают нам некогда запретную информацию и планомерно приобщают к знанию высшего порядка.

– Что там сейчас вообще происходит? Каково сейчас население планеты? Как они выживают? – странно, но я совсем не ощущаю любопытства. Задаю вопросы на автомате, чтоб не оскорбить равнодушием волнение ментора.

– Одной фразой не объяснишь, – дергает плечами Вильгельм, – проблемы надо решать по степени их срочности. Байт, у меня нет ключа Кикко, поэтому я не могу открыть на карте сетку излучения Той Стороны. Поможешь мне найти местонахождение мальчика из Неподвластных Слоев?

Ментор Кикко работает главным скаутом Ритрита. Он отслеживает перспективных магов с большими способностями для взаимодействия с Той Стороной, входит с ними в контакт и убеждает присоединиться к команде комплека. Я раньше думала, его деятельность ограничивается только Архипелагом. Оказывается, нет – Большую Землю он тоже патрулирует. Тогда почему упустил из вида того мальчика в полуразрушенном доме?

Кот выдувает ярко-розовый пузырь жвачки размером со свою голову, втягивает его обратно в аккуратный ротик и пододвигает к себе вплотную ловушку снов из моей спальни. Нежно массируя лапками ее вычурное плетение, Грабабайт приглушенно верещит и чирикает, убеждая ловушку на неведомом нам языке подключиться к процессу и помочь.

Мне досталась послушная, покладистая ловушка. Она не капризничает, не любит сарказм, не имеет обыкновения соскакивать со стены и прятаться, просто чтоб позлить хозяйку – одним словом, избавлена от большинства тех грешков и недостатков, которыми традиционно страдают ее собратья.

Байту не приходится долго ее уговаривать: ловушка сжимается, подбирается и выпускает по направлению к карте три нити – черную, золотую и серебряную – которые сплелись в подобие спирали ДНК. Дотянувшись до плоскости карты, нити принюхиваются, сосредотачиваются и сплетаются на конце в тугое жало. Жало в раздумьи плывет над картой, как в игре "горячо-холодно". Морские участки поверхности его не интересуют – только суша.

Побродив туда-сюда над экватором, жало клюет ничем не примечательную точку на буром пласте суши, окаймленном бахромой цвета запекшейся крови.

– Во, он тут, – чавкает Грабабайт.

Вильгельм хватается за воздух обеими руками, словно берет невидимую прялку. Между его пальцев засверлилось напряжение.

– Тильда и Эмма сейчас заняты на классах, но я рискну высказаться за них. Стелла, сегодня ночью ты отправишься с обеими менторами-теоретиками на Большую Землю, чтобы вызволить этого мальчика.

Кровь колоколом замолотила в ушах. Что угодно, только не обратно в прошлое! Пусть даже на одну ночь, пусть даже не в реальности, а через Ту Сторону… Вильгельм, ведь это будет не реальная экспедиция, правда?

– Правда, – неловко ухмыльнулся ментор, – самая правдивая правда, которую только придумать можно…

Глава 2. Валентность карнавала

Та Сторона всасывает меня жадно, как ледяную газировку из горлышка. Обычно перед сном я некоторое время медитирую, вслушиваюсь в собственное дыхание или просто любуюсь через оконное стекло на обильную и озорную звездную сыпь над Архипелагом. Но в этот раз сон торопит и подгоняет меня – пленник Неподвластных Слоев не может ждать слишком долго.

Тильда уже на месте, в саду полуразрушенного дома. Сидит по-турецки под той самой вишней, в которую в прошлый раз перевоплотилась я, и листает энциклопедию, содержание которой мне издалека не видно. Услышав приветственное "мяфк!" Грабабайта, ментор захлопывает книгу и одним щелчком убирает ее в свой персональный карман реальности – невидимую кладовку, доступ к которой имеет только сама Тильда. В моей кладовке хранится холодное оружие, мой верный нож. Ему редко доводится подолгу прохлаждаться там без дела – но сегодня он мне вряд ли пригодится.

– Ты получала от него еще какие-нибудь сигналы? – спрашивает ментор. Я молча моргаю – ничего не получала, пустота.

Одичавший сад, взявший нас в кольцо, дышит глубоко и мрачно. Хрустит ветвями, как затекшими пальцами, всхлипывает влажным мхом, трещит артритными корнями.

В воздухе мелькает лоснящееся вороново крыло – это взлетают и приземляются назад на плечи волосы Эммы, совсем как в рекламе. Невозмутимая азиатская внешность не может скрыть накопленной усталости – мышиного цвета мешки под глазами разбухли, как использованные чайные пакетики. Но узкие упрямые губы скалятся в хищной, готовой к бою улыбке:

– Дверь в дом открыта?

Нет, она заперта.

– Два шага назад, – командует Эмма – и лупит по замку правой ногой. От короткого прицельного удара дверь хрипит и на пару сантиметров отходит от косяка – но все еще цепляется за него длинными зубьями замка.

Хрясь! Со второго удара дверь распахивается во всю ширь и больше не пытается шевелиться.

– Он там, – показываю я в сторону, противоположную от кухни.

– Он сейчас на стабильном резерве, поэтому позволим ему еще несколько минут подремать спокойно, – возражает Тильда и направляется к столам с разложенным на них сухими травами. – Шакинзей! – она хватает разлапистую ветку с тонкими, похожие на иглы листьями и трясет ей в воздухе. Листья позвякивают, как колокольчики. – Он не растет в дикой природе. Пока стебель совсем юный, ему нужна забота человеческих рук, иначе пропадет.

– И зачем его выращивают? – уточняет Эмма.

– Он увеличивает личностную гравитацию.

Не все термины из лексикона теоретиков мне понятны – равно как и им не всегда ясны мои приемы и навыки. Вспомнив об этом, Тильда поясняет:

– Делает человека более целостным. Помогает собраться, сконцентрироваться и надолго остаться в состоянии предельно плотного самоощущения и самоконтроля. А вот бередана ксис, – теперь в руках Тильды оказывается ветка длинная и мягкая, свисающая, как кнут, почти до пола. – Ее наматывают на тело, как пояс или как портупею. Она помогает унять эмоциональные вибрации и выровнять их в отполированный диапазон.

– Люди, закупавшие саженцы для этого сада, неплохо разбирались в психо-ментальной деятельности, – бросает Эмма и взбегает на второй этаж, так как ей кухонный гербарий ни о чем не говорит.

С закрытой дверью в запыленную комнату расправляется так же, как с входной – "удар же лучше рукопожатия!".

– Карпинеллум! Возьму себе! – Тильда вспоминает, что время миссии ограничено, и тоже летит вверх по лестнице – попутно запихивая в нагрудный карман сарафана связки черных литых ягод. – Редчайшие плоды! Умеренно ядовиты, поэтому применяются дозированно. Помогают восстановить поврежденные ячейки мозга. А это… Ох… Надо же…

Пока Эмма обследует пыльный кабинет, Тильда проходит в развороченную спальню. Подбирает с пола белое платье и прикладывает к себе. Многослойный подол сшит из тончайших прозрачных полотен – даже наложившись друг на друга, они позволяют рассмотреть силуэт ног. Это пышное облако в сочетании со строгим чернильным корсетом удивительно идут Тильде с ее рыжими локонами и бледно-восковой кожей.

– Да, и вот такие башмачки… – кораллово атласная туфелька прикладывается подошвой к балетке Тильды, точно совпадая по размеру.

– Эй. Тебе не кажется, что здесь крепко смердит воспоминаниями? – Эмма просовывает голову в спальню, стоя в коридоре на полпути к кабинету. – Застарелыми, матерыми.

– Конечно! – вальсирует сама с собой Тильда, воздушно скользя между завалов перчаток, париков и панталончиков на полу.

– Причем воспоминаниями разных эпох.

Тильда тормозит, как вкопанная.

– Исторические реалии кабинета лет на сто отличаются от барахлишка в спальне.

– А внизу в гостиной так вообще современная цивилизация, – шепчет Грабабайт.

– Мы сейчас в гостях у моих дальних родственничков, – Эмма встает враспор в дверном проеме, по-хозяйски уперев руки и ноги в дверной косяк. – Здесь жили карнавалеты.

В коридоре второго этажа пахнет настоянным на травах холодом. Воздух врывается через пролом, оставшийся после бомбежки бывшей спальни мальчика. По стене идет трещина, через которую виднеются руины.

При слове "карнавалеты" ветер резко выдыхает– и замирает.

– Эти люди никогда не могут оставаться сами собой. Они как ветер. Им надо постоянно менять направление и силу, статичность губит их, – Эмма проскользывает в спальню по стене, как тень. – Представьте себе осьминога. Из его головы в разные стороны растут щупальца, позволяя охватить весь спектр пространства вокруг себя. Карнавалеты такие же. Они одновременно север и юг, вправо и влево, холодно и горячо.

Мужчина и женщина. Эмма при рождении была мальчиком, но затем сменила пол. Правда, мышцы обмануть не удалось – потому и выбивает двери так же походя, как пушинку с ресниц смахивает.

– Оборотни, – с уважением, но без страха мурлычет кот, вороша лапкой гору белья.

– Индивиды с феноменальной валентностью, – поправляет его Эмма. – Совместимые с любой личиной. Гении маскарада. Отсюда и название "карнавалеты". Валентность карнавала.

– И ты… – Тильда сбрасывает платье на пол и подтягивает пояс повыше, чтоб карпинеллум не выпал, – карнавалет в каком поколении?

– В шестом, – бурчит Эмма. – Моя кровь слишком размыта. С точки зрения породистых представителей, я как болонка, скрещенная с бульдогом, березой и лейкопластырем. Я…

Тильда встряхивает огненными локонами и мягко, но безжалостно прерывает ее:

– Идем.

Мальчик лежит на полу в гостиной, возле генератора, и кожа его светится так, словно наружу пытается прорваться целое звездное небо. По нему не видно, что он дышит – но и на мертвеца не похож. Он жив – просто окостенел в странном положении, вперив подбородок вертикально к потолочной балке, крепко сведя щиколотки и вытянув руки по швам.

– Погодите, – Эмма чешет ребра под обвисшей майкой-алкоголичкой, закапанной крепким травяным чаем. В чем заснула, в том и пришла, – надо бы сначала документы какие-нибудь поискать. Паспорта, свидетельства, удостоверения, метрики… Он же, когда проснется, будет помнить самого себя в лучшем случае выборочно. Как его зовут вообще? Сколько ему лет? Хоть какие-нибудь факты есть?

Начинаем поиск. Ящики, дверцы, полки, коробки, под матрасами, под коврами, за шкафами и внутри гардин – ничего, пусто. Нет ни банковских карт, ни монет, ни USB, ни предметов непонятного назначения, которые можно было бы принять за носителей-хранителей информации.

– В смартфоне должны быть данные, – Эмма поднимает гаджет с пола и запихивает себе в карман спортивных брюк. – Надеюсь, не сотрется при переходе.

– Я проверил кабинет, – Грабабайт мчится вниз, сигая через три ступеньки, – нет ни имен, ни подписей, ни вензелей.

Тильда подходит к распростертому на полу телу. Деликатно садится на корточки, всматривается в правый висок. Особая специализация менторши – умение читать мысли. Если никаких данных не обнаружилось при физическом обыске, они могут найтись при ментальной разведке.

– Там… какое-то замершее болото, – тревожно комментирует Тильда состояние мыслей мальчика. – Там темно и ничего не происходит. Его сознание живо, но в нем нет мыслей. Это все равно что в живом теле нет кровотока. Я бы не советовала затягивать наше присутствие здесь. Предлагаю начать транспортировку.

Лицо Эммы умеет отражать самый ограниченный спектр эмоций и состояний: утомление, раздражение, философскую непроницаемость. Сейчас в своей загадочной медитативности оно похоже на иероглиф – который обращается ко мне и становится непривычно тяжелым.

– Тебе, Стелла, еще не приходилось встречаться с таким способом взаимопроникновения Той Стороны и Этой. Тебе придется испытать повышенную нагрузку – как и нам всем, впрочем.

Грабабайт сжимается в комок и мелко поцарапывает когтями пол – уже весь в напряжении.

– Прямая корпоральная транспортировка осуществляется исключительно редко. Этот процесс травматично энергозатратен и для его участников, и для самой Той Стороны. Насчет того, что с его технической стороной ты справишься, у меня сомнений нет. Но ты можешь оказаться эмоционально уязвимой, когда увидишь результат.

Я прямо и равнодушно смотрю на ментора. Чего такого я еще не видела, после всех тех луж и рек крови, которые я пролила в борьбе против иррационального зла? После ритуальных жертвоприношений в Черной Зоне, после борьбы с тенями и невидимками, после тех сотен раз, когда я еле-еле оставалась в живых?

– Мальчик материализуется у нас в Ритрите. Его тело появится на кровати в одной из спален – и это будет по-настоящему его тело. Здесь на полу станет пусто.

Я вздрагиваю. Та Сторона всегда была антиподом Этой Стороны, ее химерой и отражением. Через границу, разделяющие два слоя реальности, можно ходить хоть каждую ночь – при наличии определенных навыков. Можно даже проносить туда-сюда предметы – как мою ловушку снов, например. Но я никогда еще не слышала и не видела прямой телепортации живого существа – мы же ведь телепортацией собираемся заняться, правильно?

Грабабайт конфузливо залезает лапкой в карман на джинсах мальчика. Пискнул:

– Неловко обыскивать спящего…

Эмма безразлично кивает:

– Если при нем находятся предметы, способные вызвать помехи при транспортировке, от них надлежит избавиться.

Я не самый дружелюбный человек на свете. Вызвать у меня симпатию сложно. Особенно – моментальную. Но я почему-то не испытываю ни тревожности, ни сомнения при мысли о том, что этот незнакомый мне карнавалет, чьего имени я не знаю, вот-вот очнется по соседству со мной и будет пользоваться теми же благами жизни в Ритрите, что и я.

Мне нравятся его благородные черты лица, нос с горбинкой, заостренный подбородок. Нравится собранность и деловитость позы, в которой он лежит, сжав пальцы. Не хочется, чтоб он умирал или оставался в таком состоянии навечно.

Грабабайт завершает обыск и докладывает, что причин для помех не обнаружено.

– Стелла, вставай вон туда, – Тильда молочно-белым пальчиком указывает на стопы спящего. Сама она располагается слева от него, Эмма – справа. Грабабайт садится возле макушки, обвернув лапки хвостом. – Мы с Эммой сейчас создадим опорный каркас для переноса. Вам с Грабабайтом не потребуется выполнять никаких специальных действий – просто приложить к процессу свою энергию. Эмма, а вот ты… Тут один нюанс есть… Насколько вы склонны менять свою природу при перепаде ментальных нагрузок?

Тильда, как всегда, тактична и предусмотрительна. Тот же самый вопрос можно было сформулировать по-другому: "В какой момент тот объект, с которым мы будем заниматься, перестанет быть идентичным самому себе? Насколько радикальными будут перемены, когда объект выйдет из-под контроля?".

Взгляд Эммы режет, как вороненая сталь. Она хлопает себя по грязной майке, потом сует руки в карманы штанов и – не балует нас деликатностью:

– Черт его знает.

Грабабайт подходит к делу ответственнее всех: жмурится, морщит переносицу, шерстка на затылке хорохорится и затвердевает.

Тильда и Эмма осматривают тело мальчика с внимательностью хирургов. Ветер посапывает в ветвях окружившего дом сада.

Тильда подбрасывает по направлению к Эмме компактный комок воздуха. За доли секунды он тяжелеет и наливается темнотой. То, что ловит в ладони Эмма – уже не воздух, а сконцентрированная субстанция, которая не то жжет, не то холодит ее ладони… Эмма не в состоянии удержать в пальцах этот комок. Она отбрасывает его обратно – и над солнечным сплетением мальчика материализуется голубь.