Текст книги "Сделка. Я тебе верю (СИ)"

Автор книги: Рина Беж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Странно.

А еще страннее, что место слева от меня, судя по надписи на карточке, достается Ивану. Не то, чтобы я была опечалена такой приятной рокировкой... но с учетом того, что все остальные, кроме Маслова и Бабуркина, сидят парами, впечатление складывается весьма неоднозначное.

Да и фраза Льва Семеновича:

– Иван, ты же не откажешься поухаживать за Дарьей? Вы же, кажется, в прошлом были друзьями?

Звучит двояко, будто мой свекор официально дает на сие действо свое высочайшее королевское позволение.

Вот говнюк!

Мысленно обкладываю его всеми известными трехэтажными конструкциями, а внешне мило улыбаюсь, оставляя комментарий без ответа. Пусть думает всё, что угодно, как и остальные любопытствующие, навострившие уши.

Впрочем, Иван к моей стратегии присоединяется.

– Буду только рад, – отвечает лишь на первый вопрос, возвращая Шаталову похожий ехидный оскал, а затем поворачивается ко мне и тихонько на ухо по-немецки спрашивает – У тебя случаем пургена с собой нет? Я б ему с удовольствием вместо соли подал.

– Боюсь, такого гада даже лошадиная доза не проберет Он же весь – один большой кусок... – последнее слово не договариваю.

Тихомиров и без этого прекрасно меня понимает. Обмен улыбками, притаившимися в глубине глаз, не оставляет сомнений.

– Что ж, дорогие мои, давайте поднимем бокалы... – свекор, восседающий во главе стола, открывает мероприятие пафосной, но короткой речью, посвященной иностранным гостям.

К счастью, ужин оказывается не настолько ужасным, как я ожидаю. И все благодаря Рихтерам, оттягивающим на себя львиную долю внимания, и, конечно же, моему соседу слева.

Иван не дает скучать, успевая действительно за мной ухаживать, то и дело подкладывая что-то вкусное в тарелку, и при этом, если его никто не отвлекает, активно расспрашивает обо всех присутствующих.

Вопрос тут, вопрос там. И сама не замечаю, как рассказываю ему практически всё, что знаю про каждого из сидящих вокруг.

– Вот же ты хитрый перец. Тебя только в разведку посылать, – со смешком выдаю ему на немецком, поднимаясь из-за стола.

Шаталов как раз приглашает мужчин выйти на свежий воздух, покурить и размяться, пока дамы будут выбирать десерты, а Олеся кивает мне в сторону дамской комнаты, не желая в одиночестве «пудрить носик».

– Конечно, Дашенька, проводи госпожу Рихтер и покажи ей здесь всё, – транслируя безграничное радушие, чирикает приторная до нельзя свекровь, перенимая на себя роль хозяйки вечера.

– Обязательно, – вторю ей, истекая не меньшим сиропом, и с облегчением выдыхаю, когда мы с помощницей Ивана, покинув зал, остаемся в коридоре только вдвоем.

Фух! Наконец-то.

Хоть сейчас можно быть самой собой без всяких дурацких масок.

И Рихтер, будто мысли читает.

– Слушай, Даш, прости за откровенность, но тебе с такими родственниками памятник при жизни нужно ставить, – фыркает она, подхватывая меня под руку и утаскивая в совершенно непонятную сторону. – Я б не вытерпела, клянусь, и послала их обоих куда подальше.

– Я б и сама послала, да только пока не могу, – признаюсь, не скрывая удивления в глазах, когда мы, преодолев небольшой коридор, оказываемся в основном зале ресторана рядом с барной стойкой.

Не знала, что тут и так проходить можно.

– О, а я заранее у менеджера уточнила, где можно будет спокойно поболтать. Не все ж с этими снобками в кринолинах сидеть, – хихикает Олеся, понимая меня без слов.

Девушка щелкает пальцами, подзывая бармена, заказывает мне «Секс на пляже», себе безалкогольный мохито и кивает в сторону барных стульев.

– Садись, Даша, в ногах правды нет. А я с тобой по-настоящему подружиться хочу.

– Ну давай попробуем, – выдаю, поражаясь прямолинейности Рихтер.

Следующий час, а может чуть больше, пролетает как один миг.

Новая знакомая успевает меня и удивить, и рассмешить, и закидать провокационным вопросами, и рассказать о своей семье, а после даже показать фотографии двухгодовалого сынишки Йена, который на время поездки родителей заграницу остался с родителями Карла в Германии.

Но больше всего меня цепляют слова Олеси про Тихомирова, сказанные в конце.

– Даш, Ваня – сложный человек, а еще очень закрытый. Но при этом он – самый лучший в мире друг, за которого я порву любого, и замечательный сын. Уверена, он тебе не говорил, что случилось тогда, пять лет назад. Но я считаю, что ты должна знать.

По спине волной колких мурашек прокатывается озноб. Заранее становится неуютно, а Олеся уже продолжает:

– Против его отца, Сергея Ивановича, грязно сыграли. Подставили и отжали бизнес.

Сыну он не говорил до последнего. А потом резкий приступ – срочная поездка в Германию в клинику. Время шло на часы. И все равно частичная парализация.

Господи, вот почему он сорвался, забыв обо всем. Ради родных.

Сглатываю колючий ком, вставший поперек горла, понимая Ивана, как никто. Но в следующую минуту оказывается, что это не конец истории.

– Тогда же от Сергея Ивановича ушла жена. Муж бедняк, да еще инвалид ей стал не нужен. Ваня разрывался в одиночку. Пытался сохранить те крохи бизнеса, что еще у них оставались, пахал за троих на подработках, чтобы обеспечить прикованному к постели отцу надлежащий уход, и как безумный рвался к тебе в Россию. Но его не пускали. Кто-то отлично постарался. Тихомировым перекрыли кислород.

Господи помилуй

– Но он справился, – произношу сипло.

Эмоции переполняют, но не покидает уверенность, что у Ивана не могло быть иначе. Он же – кремень. Он – сила и мощь. Он – тот, кто не опускает руки. Никогда – Справился, Даш, – подтверждает сидящая со мной бок о бок девушка. – Но при этом замкнулся в себе, четко ограничив круг общения. Он считал, что потерял тебя Мать его предала. Отец умер спустя год, который так и провел в клинике.

Обхватываю бокал обеими руками, чтобы скрыть, как они дрожат. Прикрываю глаза, вспоминая, что Тихомиров рассказывал про свой приезд в Россию.

Удивительно, как он вообще решился со мной заговорить... первым. Ведь в моем предательстве он тоже был уверен. Мама постаралась.

Сколько же жестокости вокруг... но хуже всего, это удар в спину от близких.

– Это жутко, – качаю головой.

– Да. Но хуже было, – горько усмехается моя собеседница, – когда эта кукушка, его мать, решила вернуться. У Тихомирова как раз дела круто пошли в гору. СМИ трубили во все колокола о молодом талантливом бизнесмене. И тут она. Привет, сыночек. Я скучала.

Обалдеть.

ВО все глаза пялюсь на Рихтер, не скрывая шока.

– Ага. Он ее на порог не пустил, не принял. Не простил из-за отца, – сверкает глазами Олеся. – И знаешь, я его отлично понимаю. Нахрен таким шкурам вторые шансы.

Молчу. Что тут скажешь?

А верная подруга Тихомирова накрывает мою ладонь своей, сжимает и произносит, глядя в глаза.

– Не играй с ним, Даша. Я тебя очень прошу. Если чувства в прошлом, лучше скажи Ивану прямо. Он в любом случае тебе поможет. Но так вы останетесь друг перед другом честны.

Единственное, что я делаю – просто ей киваю, давая понять, что услышала. Что-то доказывать и убеждать лично ее не рвусь. Незачем. Да Рихтер этого и не надо.

Еще спустя полчаса немецкие гости прощаются с Шаталовыми, ссылаясь на усталость и завтрашний рабочий день.

Под шумок собираюсь и я. Меня ж ради Олеси приглашали, значит, выполнив миссию, могу отчаливать.

Не желая пользоваться услугами шофера свёкров еще раз, выхожу на улицу и ныряю в приложение, чтобы вызвать такси. Не успеваю. Иван, вдруг оказавшийся рядом, останавливает. Перехватывает за руку и уводит в сторону своей машины.

– Я тебя сам отвезу, – говорит не подразумевающим отказов тоном, после чего открывает переднюю пассажирскую дверь и велит забираться в салон.

Не сопротивляюсь. Благодарю и выполняю его пожелание.

Дома оказываюсь спустя час и, еще долго лежа в кровати без сна, обдумываю слова Олеси Рихтер. А также то, что осталось не озвученным.

В отличие от собственной матери, меня он захотел выслушать и понять.

27.

ДАРЬЯ

Следующие три недели очень напоминают день сурка. Ранний подъем, комплекс упражнений, завтрак, ритуальный кофе на балконе, поездка в офис, десятичасовой рабочий день с перерывом на перекус – чаще всего в компании иностранных коллег, и возвращение в родные пенаты:

Со стороны выглядит скучно и муторно. Еще бы, многократное повторение одного и того же, нового ничего нет. Но это лишь видимость.

Унынием рядом со мной не пахнет. А каждое новое утро я встречаю с мыслью: что же меня ждет в этот раз?

Продолжительный взгляд, наполненный участием и сосредоточенностью, или он же, но приправленный хитринкой и некой тайной, клубящимися в глубине синих глаз неординарного мужчины?

Теплая улыбка, внушающая уверенность в себе и дающая силы высоко держать голову, или та, что провоцирует и разжигает эмоции и заставляет сердце трепыхаться в груди и мечтать о личном счастье?

Дружеская поддержка крепкой мужской руки или провокационное прикосновение, запускающее мурашки по коже и рождающее желание продлевать это ощущение еще и еще дабы, нет, не насытиться, но хоть немного посмаковать?

Чисто деловые разговоры с непроницаемым видом или завораживающий микс, когда к словам добавляются взгляды, жесты, недомолвки и даже молчание? Когда замерший на середине вдох говорит больше, чем целая фраза, а хищный прищур запускает в животе такой рой бабочек, что чувствуешь себя юной влюбленной прелестницей.

На работу, как на праздник. Это выражение совершенно не отражает суть моего рвения. Зато... на работу, как на свидание – вот это точно про меня.

Я спешу в офис с радостью, предвкушением и неким азартом.

Не до отношения с супругом уходят даже не на второй и не на десятый план. Они превращаются в то, чем были всегда. В пыль, ненужный мираж, ничто.

Даже то, что Ярослав несколько раз появляется в компании Ольги, смеется обнимает, заботливо подставляет стульчик и окружает ее вниманием, не производит на меня никакого впечатления.

Внутри не дрожит. Не царапает Ищущие взгляды Шаталова вязнут в пустоте.

Победоносные улыбки Семеновой воспринимаются фоновой картинкой.

У меня нет к ним неприятия. Нет негатива или ревности. Нет подавления чего-то болезненного.

Внутри всё ровно, как на свежезалитом катке.

А, может быть, даже ровнее, чем обычно.

Зато есть надежда... призрачная надежда, что до недомужа наконец дойдет – пора заканчивать этот затянувшийся концерт Пора взрослеть и брать на себя ответственность за женщину, которая с ним рядом, за малыша, который скоро появится на свет. Есть неугасающая вера, что у Ольги проявится бульдожья хватка, и ей хватит сил привязать Шаталова к своей юбке, убрав с моего горизонта раз и навсегда.

И все равно мысли об этой парочке идут лишь фоном. А в центре – Он. Мой ориентир. Тот, за кого вольно-невольно цепляется взгляд, чье каждое слово, как драгоценность, ловит мое ухо, чье мнение мне интересно и важно, чье даже мимолетное прикосновение рождает душевный трепет.

Иван.

С каждым новым днем, часом, мигом, что контактирую с Тихомировым, я все сильнее им проникаюсь. Его эмоциями, его настроением, его огнем и энергией, его силой и несгибаемостью.

Им самим.

Сложным, многогранным, неординарным и безумно притягательным.

И очень знакомым, несмотря на пять лет разлуки. Будто он – не проходной человек, А мой мужчина.

Мой.

Глубокий, но понятный. Тяжелый, но правильный. Закрытый, но тот, кому веришь на подсознательном уровне.

Кого я ждала много лет и, слава богу, дождалась.

С ним не может быть неуютно, как с псевдомужчиной. С ним не может быть параллельно или никак, как с чужаком. С ним так, как надо. Надежно, комфортно и по живому, даже если он эмоционально закрыт что происходит с завидной регулярностью.

Но это никоим образом не пугает. Наоборот, я, будто очнувшись от долгой спячки, вновь начинаю жить. С опорой под ногами, со смыслом, с целью.

С желанием.

С четким и непередаваемо острым понимаем, что я – женщина. Желанная женщина. Красивая. Особенная.

Тихомиров не произносит этого вслух, но каждым своим действием, взглядом, вниманием к деталям, заботой о мелочах, стремлением помочь и облегчить мою жизнь это демонстрирует.

– Пристегнись, Даша, – его обычная фраза перед тем, как он трогается.

– Держи-ка, – и в мои руки опускается стаканчик с кофе и бумажный пакет с двумя круассанами. – Мы на объекте еще час – полтора как минимум проторчим. Обедать не раньше, чем в четыре поедем. А ты и так как тростинка.

Прячу алеющие щеки за волосами и улыбаюсь. Неужели услышал, что в животе урчит?

– Дашь, глянь пока вот эти документы. С проектировщиками я сам переговорю и переведу, там, где потребуется. Не переживай, мы сними справимся.

И он реально справляется, а я, не разрываясь на части, вношу правки.

– На твоем пежо задний левый фонарь перегорел и, судя по звуку, колодки подошли. Давай ключи. Пока мы в офисе, его отгонят в сервис и все заменят.

Отдаю. А когда вечером выхожу чтобы ехать домой, не сразу узнаю в поблескивающем наполированными боками красавчике своего пыжика. Он выглядит так, словно только-только сошел с конвейера.

– Даш, не пугайся. Это твоя охрана, – будто из тени возникают две рослые фигуры и кивают, здороваясь. – Светиться они не станут, не переживай. Но поблизости будут всегда. Просто знай, что не одна, даже если думаешь иначе.

И еще много чего в его неподражаемом исполнении. Но то, что особенно поражает.

Это случается в пятницу вечером.

Я дома одна – совсем недавно вернулась из офиса. Внутри разливается радость, что позади осталась не только рабочая неделя, но и сложный разговор со свекром Взамен подписей на документах я выбила новое обследование для мамы и операцию, которая в случае успеха позволит ей стать более самостоятельной.

А еще Тихомиров пригласил завтра прокатиться в соседний городок. Да, да, да!

Просто так, развеяться.

И вот я вся в предвкушении, что одеть.. и тут приходит боль. Резкая: опустошающая. И вместе с ней темень, желающая забрать меня в туманное ничто.

Я совершенно не помню, как оказываюсь в больнице. Из воспоминаний только попытка правильно нажать на кнопки в телефоне, вызвать скорую и открыть входную дверь.

Дальше вспышками: боль и те самые парни из охраны в моей квартире, боль и Иван, бледный, взволнованный, что-то кому-то рычащий, боль и люди в медицинской форме, яркий свет в глазах и снова боль, а после укол в руку и боль притупляется... мне становится хорошо, я уплываю куда-то далеко, где этой боли нет, но по-прежнему есть голос Ивана. Поэтому мне нестрашно.

Я не одна.

Прихожу в себя тяжело. Меня как будто включают Раз! И появляются звуки чувства, ощущения. Неприятные до жути. Больно дышать, живот горит, пошевелиться невозможно... или страшно.

А вокруг голоса. Чужие. Они говорят, говорят, говорят. Ненужный шум. Неважный. А я пытаюсь уловить свой голос. Один-единственный, который мне нужен. Тот, за который цеплялась изо всех сил.

Будет он. И со мной все станет в порядке.

Но его нет. И от этого страшно.

Хочу его позвать, очень сильно. Но даже не могу пошевелить губами. Все, на что я способна – это плакать и чувствовать, как горячие слезы скатываются по щекам.

Неужели снова одна?

– Даша, что такое? Помогите ей! Обезболивающее вколите! Вы врачи или кто? —тихий рык, а меня мощнейшим откатом накрывает.

Иван.

Здесь! Рядом!

Не ушел.

И слезы уже от радости текут. И собственный голос прорезается, отказываясь от дополнительной порции обезболивающего. И в руки себя я беру, чтобы его успокоить.

А позже узнаю, что мне удалили аппендицит. Операция прошла хорошо. Через три-пять дней отпустят домой.

И да, отпускают. Через пять дней, как обещают. А за эти самые пять дней я в очередной раз узнаю, кому дорога. А кому так, по боку.

В больнице меня навещает только Иван. Ежедневно и не по разу. Чета Рихтеров.

Олеся.

АХ да, еще свекровь звонит. Но не чтобы поинтересоваться самочувствием, это ей ни к чему. А чтобы поставить в известность, что Оле вдруг стало плохо, и Ярослав повез ее к морю отдохнуть на пару недель.

– Не звони мужу и не срывай его по глупости, – дает она наставления. – Тем более что тебя скоро выпишут. А они и возвращаться дольше будут, и толком не отдохнут.

Да и чем тебе Ярик поможет, он же не врач?!

Хочется смеяться, но слишком больно.

Зато съязвить удается.

– Спасибо за ваше беспокойство, Клавдия Игоревна. Век не забуду, – кидаю в ответ и, испытывая ни с чем несравнимое удовольствие, блокирую телефон на все пять дней.

Да пошли эти Шаталовы куда подальше.

28.

ИВАН

Держи своих друзей близко, врагов еще ближе.

Когда-то давно Макиавелли сказал очень правильную фразу. Правильную и мудрую.

ЕЮ же во много руководствовался Шаталов-старший, постепенно находя компромат на всех, от кого мог так или иначе зависеть, строя империю, создавая собственный бизнес на пепелище разрушенных чужих

Этот скот никогда ничем не гнушался, уверенно топая вперед по головам, по костям.

Без стыда и совести.

С бездушной усмешкой на тонких губах и ледяным взглядом.

С полной уверенностью, что у него всё схвачено, нужные рты надежно прикрыты, а ненасытные глотки заткнуты или, в конечном итоге, прикормлены.

И в общем-то неплохо справлялся, стравливая одних с другими, подтасовывая факты, манипулируя, обманывая и играя судьбами, пока наивно не решил, что он бессмертен, непобедим и всесилен. Что его хитрая жопа круче всех.

‘Самоуверенность сыграла с ним злую шутку.

Самоуверенность и наивное представление, что дети уничтоженных его руками конкурентов не захотят во всем разбираться, предпочтя сохранить оставшиеся крохи наследства. Что не кинутся докапываться до истины и вершить собственный суд.

Не захотят или не смогут если желание все же появится, потому что тылы он прикрыл неплохо.

Неплохо, но все же неидеально.

Я нашел зацепку еще пять лет назад. Одну маленькую едва заметную нестыковку, напрочь ломающую ясную, как день, картину, что в смерти моего отца повинен один конкретный человек – Андрей Вукалов. И ее не отпустил.

Спрятал внутри себя до поры до времени и стал целенаправленно действовать.

Начал с того, что, сцепив зубы, усмирил злость, подавил желание запальчиво кинуть в лицо обвинения истинному убийце и ушел в тень.

Исчез со всех радаров, как того от меня требовали обстоятельства. Осел в Германии, на время забыв о родине. Затихарился, собрался с силами и принялся планомерно, но максимально быстро восстанавливать утраченное – поднимать с коленей потопленное семейное дело и попутно строить планы.

Именно планы – воздать по заслугам всем по-настоящему причастным к развалу семьи и бизнеса Тихомировых – были тем самым нескончаемым топливом, которое давало силы и гнало меня вперед, заставляло не жалеть себя и рисковать, требовало маневрировать на грани фола и не останавливаться.

Не останавливаться ни за что и ни при каких обстоятельствах.

И я действовал.

Еще три года назад, заметно выправившись, я потихоньку начал оживлять связи с теми, кто был предан моему отцу до последнего в родной стране. Кто пытался ему помочь и протягивал руку помощи в дико сложный период.

Как ни удивительно, ими оказались несколько бизнесменов средней руки и, что особо показательно, обычные рядовые исполнители.

Не олигархи, не воротилы. Обычные люди, имеющие свой кодекс чести.

Со мной они тоже пошли на контакт и, думаю, спустя время не пожалели, получив возможность трудиться и иметь за это неплохой дополнительный доход.

Я же в свою очередь получил глаза, уши и грамотные мозги. Не в верхушке власти концерна «Эталон-М» среди ядовитых пауков, но там, где идет не менее важный процесс – само строительство. С косяками, недоработками, порой, согласованиями на коленке и задним числом.

Наивен тот, кто полагает, что мелкие звенья в большой цепи мало что могут. Одно-два – еще может быть. Но когда они потихоньку сбиваются вместе, работают слаженно и четко... – результат очевиден.

Находясь в более чем полутора тысячах километров от Шаталова, уже спустя год сотрудничества с людьми на местах я неплохо научился определять курс, которым движется мерзавец. Чего хочет достичь, кого слегка прижать, кого слить полностью, кого поглотить или раздавить, а кого подставить, хитро подтасовывая факты.

Я вел отдаленную слежку, ни во что не вмешиваясь до, а после просчитывая варианты, как тот или иной загнанный под каблук хитрого паука несчастный сможет быть мне полезен, и потихоньку расширял агентуру.

Можно сказать, Лев Семенович сам вырыл себе могилу, я всего лишь ему просто не мешал.

За меня до поры до времени прекрасно справлялась самоуверенность Шаталова. Она, возведенная не видящим берегов подонком в абсолют, привела его к тому, что он стал допускать ошибки. Чем дальше, тем больше.

Ошибки, превращающиеся в мои козыри.

Удивительно свойство самоуверенности. Какие бы ни были способности человека: ума, учености, всяких дарований, сердца даже, – если человек самоуверен, все эти качества становятся недостатками.

Крутится в голове афоризм Льва Толстого, очень точно отражающий суть Шаталова.

Да, мой враг оброс недостатками, как снежный ком, катящийся с горы. Оброс и продолжает обрастать дальше.

Впрочем, мне это только на пользу.

Откидываюсь на спинку кресла, разворачиваюсь к окну и устремляю взгляд в сторону реки. Погожий день, лето в самом разгаре, народ облепил весь берег.

Многие загорают, кто-то купается. Компания молодежи, перекрикиваясь и хохоча, играет в пляжный волейбол. Веселье, позитив, счастье.

Даша

Ее образ мелькает перед мысленным взором, вызывая в душе тепло и трепет.

Я не помню эту девочку счастливой. Не помню беззаботно смеющейся в голос веселящейся без оглядки, сияющей улыбкой в тысячу вате.

Всегда собранная, отстраненная, ожидающая не то подвоха, не то удара в спину.

Юная с виду, но со взглядом человека, прожившего несколько жизней подряд.

Тяжелых жизней по вине ее жадных родителей и все того же подонка Льва.

И пусть она постепенно раскрывается, подпускает меня ближе, я вижу ледяной панцирь, сковывающий ее сердце.

Вижу и мечтаю его разбить. Расколоть на тысячи-миллиарды осколков.

Хочу, чтобы она непременно стала счастливой. Смелой. Жизнерадостной. Открытой. Свободной.

ОЙ, нет. Про свободу – лишнее. Эту девушку я уже не отпущу. Она была моей до того, как одна гнида протянула к ней свою загребущую лапу. И снова станет моей, когда ту самую лапу я отрублю под корень.

Я устраню все преграды между нами. И больше ее ни за что не отпущу.

Рингтон мобильного отвлекает от мыслей, возвращая в действительность. Лишь секунду трачу на то, чтобы удостовериться, что звонит мне именно та, кто должен, после чего принимаю вызов.

– Слушаю.

– Иван Сергеевич, это Марта, – робкий голосок не скрывает трепета, который не производит впечатления.

– Узнал.

– Я. я сделала то, что вы велели и?

– Нам нужно встретиться.

29.

ДАРЬЯ

Короткий стук слегка сотрясает дверь одноместной палаты, в которой я провалялась пять дней, и вот уже она распахивается, а на пороге во всей своей сокрушительной стати предстает Тихомиров.

– Привет! – мне достается широкая улыбка и теплый взгляд, от которого резко становится жарко. – Ну как ты, Даша?

– Км, прочищаю горло, краснея и смущаясь. – Привет, Вань. Нормально.

– Готова домой ехать?

– Да, готова, – киваю, потому что мужчина стоит и ждет ответа.

– Вот и отлично, – подмигивает он. – Тогда я сейчас к твоему лечащему врачу на минутку заскочу, заберу документы и пойдем. Окей?

– Конечно. Хорошо.

– Я вас провожу, – медсестра, до этой минуты топтавшаяся позади Тихомирова, охотно соглашается показать ему дорогу.

Провожаю обоих взглядом и, как только дверь в палату снова закрывается аккуратно сползаю с кровати.

Придерживая правую нижнюю часть живота, где под рубашкой находится заклеенный пластырем шов, и прилично ссутулившись, – уверена, страх, что стоит выпрямиться, и шов в ту же секунду разойдется, преследует не только меня, а всех до единого – перемещаюсь к тумбочке. Укладываю в один из двух пакетов, которые собирала еще вчера, кода наблюдающий за мной врач подтвердил выписку, остатки вещей – расческу и чашку, и, осмотревшись, протяжно выдыхаю.

Дурочка я. И самой стыдно.

Но не могу не признать: до последнего сомневалась, что Иван приедет.

Нет._Он не давал повода ему не верить. Звонил накануне, как поступал до этого каждый день, несмотря на занятость. В привычной манере шутил, подбадривал и рассказывал, как меня не хватает на переговорах, а после, уже прощаясь, заверил, что не пропустит выписку и лично заберет меня из больницы.

Я выслушала, согласилась, поддакнула, но в глубине души.

Привычка сомневаться во всём и во всех – слишком крепко во мне укоренилась.

Когда другим до тебя постоянно нет дела, к этому привыкаешь и переключиться сложно. Сложно вдруг взять и поверить, что люди действительно, дав слово, его сдержат, не передумают, не забудут, не найдут сотню отговорок и десяток более важных дел, как зачастую случалось.

Сложно допустить в сердце мысль, что ты вновь не одиночка. Что о тебе искренне переживают, потому что ты – это просто ты, обычная нуждающаяся в помощи девушка, а не выгодное вложение времени и сил.

Сложно открыться, потому что потом может стать больно.

Проще жить, ни на кого не рассчитывая и заранее выстраивая наихудший вариант развития событий. Тогда и разочаровываться не так болезненно.

Я привыкла существовать сама по себе. Родители и Шаталовы отлично поднатаскали и закалили.

А Иван ведет себя иначе. По факту совершает обычные человеческие поступки Обычные – для обычных людей. А для меня, неправильной, – почти невероятные.

Будто подвиг.

Сказал – сделал.

Пообещал – выполнил.

Дал слово – сдержал.

Не пустомеля. Не трепло, желающее покрасоваться.

Он – Человек. Он – Мужчина. Он…

– 0, ты уже собралась? Вот и умница.

В этот раз Тихомиров не стучит. Сразу проходит в палату. И, двигаясь почти неслышно, прямиком направляется ко мне, так и стоящей возле тумбочки с пакетами.

– Даш, давай-ка я заберу твои вещи, – сгребает одной рукой сразу обе сумки, – а ты, – подставляет мне локоть другой руки, – цепляйся крепче и пошли потихоньку.

Или, если хочешь, – притормаживает и ловит мой взгляд своим, – я могу тебя понести.

От одной только мысли оказаться в его крепких объятиях сердце делает кульбит.

Хочу... хочу... хочу... но…

– Нет, Вань, спасибо, – все же отказываюсь. – Сама дойду.

– Точно?

– Да. Врач сказал, что жалеть себя – неправильно. Мне нужно больше двигаться и не бояться, что швы разойдутся.

Несколько секунд молчит, после кивает:

– Ну-уу... мне он тоже самое сказал, – соглашается в итоге. – А еще про диету, лечебную гимнастику, утягивающее белье или специальный бандах и... – грозит пальцем, – строго велел никаких тяжестей тебе не поднимать.

– Вот прям совсем-совсем?

– Вот прям совсем.

Посмеиваясь, обсуждаем каждый озвученный пункт и решаем даже такую обыденную тему, как покупку еды по пути домой, потому что за почти неделю отсутствия у меня в холодильнике ни одна мышь повесилась. Так и доходим до машины, а там первое, что бросается в глаза.

– Вань, у тебя охрана появилась?

– И у меня, и у тебя, – поправляет Тихомиров. И вдруг ошарашивает. – Даша, а ‘давай ты сейчас поедешь ко мне, а не к себе?

Оборачиваюсь и, нахмурившись, уточняю:

– В каком смысле – к тебе?

– В самом прямом, – пожимает плечами и губы в улыбке растягивает, будто ничего странного не предлагает – Я дом купил, небольшой, но добротный. Сразу за городом. Земли вокруг много. Лес. Река. Тишина.

– Дом? Здесь? В России? – удивленно хлопаю ресницами. – Правда?

В мыслях мелькает давняя-давняя встреча, когда мы гуляли по набережной и обсуждали планы на будущее. И в тех наших планах фигурировал не пентхаус в новостройке, а именно дом. Не громоздкий, а маленький и уютный. Из камня, дерева и стекла. А вокруг лес, озеро или речка. И главное, забор высокий и соседи не под носом, а где-то там, чтоб не отсвечивали.

– Правда, Даша, – кивает и следом уточняет. – Ну скажи мне, что тебе делать одной в квартире? В четырех стенах? Где скучно, ограниченно и одиноко.

– Еще скажи опасно, – прищуриваюсь.

И скашиваю глаза на телохранителей. Про этих высоких широкоплечих молодцов в белых рубашках и темных костюмах, будто они – люди в черном из одноименного фильма, и так забыть сложно. Но когда они не просто стоят возле кортежа из трех машин, а работают, незаметно осматриваясь вокруг и контролируя периметр – тем более.

Раньше они не отсвечивали. И если бы моих личных Иван не представил, я бы и не знала, что они есть.

А теперь стоят поблизости. И оружие у них есть.

Ведь это что-то да значит?

– Пока не опасно, Даша. Нормально, – уточняет Иван.

И я понимаю, что в этот момент он предельно серьезен.

Шутки закончились, наступила реальность. А еще до меня доходит, что, пока я была в больнице, в его личной вселенной что-то изменилось.

– Пока нормально? – повторяю фразу Тихомирова, но уже вопросительно.

– Да, Даша, – кивает он утвердительно.

Подступает ко мне ближе, игнорируя прохожих и персонал, идущих мимо и с интересом на нас поглядывающих, гладит костяшками пальцев по щеке, подбородку и, не меняя интонации голоса, припечатывает:

– Когда появится хоть один намек на ненормальность, на то, что тебе грозит опасность, самая маломальская, я не буду думать ни секунды, не буду спрашивать твоего мнения, я просто заберу тебя и спрячу.

Сглатываю, проваливаясь в его темно-синий мерцающий взгляд и киваю.

– Хорошо.

– И даже спорить не будешь? – приподнимает бровь.

Качаю головой и отвечаю так, как уже отвечала однажды.

– Не буду. Я тебе доверяю, – а затем, преодолевая трепет в груди и бабочек в животе, беззаботно взмахиваю рукой в сторону машин. – Вань, а поехали уже за продуктами в магазин и домой. Хватит любопытным Варварам бесплатное кино устраивать:

Тихомиров зыркает в сторону тех самых Варвар, моментально придавая им ускорение злобной гримасой, и вновь обращает все внимание на меня.

– Значит, ко мне ехать не хочешь? – понимает правильно.

– Еще не время, Вань, – убеждаю и, услышав угрозу, что раз так, то он непременно явится ко мне на ужин вместе с готовым ужином, и будет кормить, и контролировать, как я обхожусь одна после операции, с улыбкой заверяю. – А приезжай, я буду только рада.

30.

ДАРЬЯ

Господи, чувствую себя извращенкой, дорвавшейся до мужика. Точнее, дорвавшейся до того, что мужик меня отчитывает, а я стою, потупив глазки, и млею.

Классно-то как! М-м-мм... до мурашек.

И хоть трава не расти – не испытываю ни капли стыда. Мне обалденно приятно, что 'Иван меня ругает, потому что это значит одно – он переживает.

Ему не все равно. Ему важно мое здоровье, самочувствие.

Важна я сама.

– Даша, драть тебя надо, егоза ты непоседливая! Я же русским языком сказал, когда уходил: тебе отдыхать надо. Ты почему ослушалась? Или для лучшего усвоения стоило фразу еще и на немецком повторить? А может, сразу к кровати привязать?