Текст книги "Степень вины"

Автор книги: Ричард Норт Паттерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 39 страниц)

В глазах Линдси Колдуэлл было удивление. Неожиданно Кэролайн встала, протянула руку:

– Удачи вам, мисс Колдуэлл. Актриса пожала ей руну.

– Удачи и вам, – тихо сказала она. – Спасибо. Судья Мастерс вызвала своего помощника. Не прошло и минуты, как Линдси и Терри, сопровождаемые двумя бейлифами[37]37
  Помощник шерифа, полицейский при судебных органах.


[Закрыть], спускались в грузовом лифте, думая каждая о своем. Наконец Линдси повернулась к Терри:

– Вы хорошо действовали, Терри. Она, как мне кажется, собиралась вынести решение не в вашу пользу.

– Мне тоже так кажется.

Они оказались в подземном гараже. Черный лимузин актрисы с непрозрачными стеклами был припаркован у лифта. Бейлифы, повернувшись, ушли, шофер Линдси Колдуэлл ждал по другую сторону автомобиля.

– Похоже, – улыбнулась Линдси, – я уеду, как приехала, – анонимно. Такое счастье не часто выпадает.

После небольшой паузы Терри произнесла:

– Не знаю, как вас благодарить.

– Не нужно меня благодарить, я это не ради вас сделала. У меня на самом деле не было выбора.

Терри посмотрела ей в глаза:

– По крайней мере, Кэролайн Мастерс старалась сделать все это терпимее. Больше чем когда-либо, я готова восхищаться ею.

– Ею можно восхищаться – она замечательная женщина. – Линдси помолчала, потом добавила тихо: – Но я думаю, здесь что-то еще – связанное с какими-то особыми чувствами. Что-то глубоко личное.

Прежде чем Терри смогла спросить о чем-либо, Линдси Колдуэлл коснулась ее плеча:

– Желаю вам всего хорошего.

И исчезла в лимузине. Терри смотрела, как он вырулил к выездному пандусу и исчез – черный лимузин с невидимым пассажиром.

2

Кристофер Пэйджит наливал в бокал Марии Карелли красное вино.

– Мне кажется, ты любишь кьянти.

– Любила еще до того, как мы с тобой познакомились. – Ее голос звучал сухо. – Но особенно оценила его, живя в Риме.

Пэйджит уловил в замечании горестный оттенок, в котором смешались: гордость за то, чего ей удалось достичь, и страх, что может наступить время, когда, вспоминая Рим, она будет думать о том, что никогда больше не увидит его.

Пэйджит поднял бокал с вином:

– За Рим.

Слегка улыбнувшись, Мария коснулась его бокала своим.

– За Рим, – подхватила она. – И за то, чтобы завтра повезло.

Воскресным вечером они сидели в библиотеке Пэйджита. Был на исходе четвертый, и последний, день репетиций выступления Марии. Первые два дня они устраняли ошибки и сомнительные места, тщательно проработали ее показания Монку, составляли, исправляли, сокращали словесные формулировки ответов. Уик-энд Пэйджит посвятил репетиции допроса.

И вот теперь, когда на улице стемнело, работа была закончена.

– Ты хорошо поработала, – сказал он. – Единственное, что от тебя теперь требуется, – сохранять настороженность и спокойствие.

Улыбка Марии стала ироничной.

– Настороженность и спокойствие, – повторила она. – Чего проще! И как раз то, что требуется от настоящего убийцы.

Пэйджиту была ясна подоплека высказывания: это была колкость умной женщины, от которой правды не ждут и в правдивость которой не верят. Он подумал о том, что по-настоящему жутко было бы услышать от нее жалобу – в завуалированной форме, со скрываемой горечью – на то, что Шарп – а возможно, и Пэйджит – верит в ее способность убить.

– Думаю, Кэролайн достаточно подготовлена к твоему выступлению, – произнес он наконец. – Допустит она публичное выступление Раппапорт и Колдуэлл или нет, но они произвели на нее впечатление. А это значит, что судья Мастерс думает теперь больше о том, кто таков Ренсом, чем о том, кто есть ты.

И, конечно же, мне хотелось бы знать, кто есть ты, подумал Пэйджит. Но не сказал об этом вслух: факт лжесвидетельства Марии не обсуждался, они смотрели на него как на проблему профессиональную, а не моральную; кроме того, и тот, и другая относились друг к другу со всей возможной предупредительностью. После четырех дней совместной работы Пэйджит твердо усвоил две вещи: Мария обладает хорошей реакцией и у нее по-прежнему очень высокая самодисциплина.

Как в контрапункте[38]38
  Контрапункт – вид многоголосия, основанный на одновременном гармоническом сочетании и развитии двух или нескольких самостоятельных мелодических линий (голосов) (муз.).


[Закрыть], ее лицо появилось на экране телевизора, стоявшего в углу: вначале ее показали молодой свидетельницей на сенатских слушаниях, потом – женщиной, обвиняемой в убийстве.

– Завтра утром, – послышался голос за кадром, – для Марии Карелли наступит самый критический момент процесса, а может быть, и всей жизни. Момент, когда она будет давать показания.

Мария взглянула на экран, потом на Пэйджита:

– Не беспокойся. Я не провалюсь. Что бы ты ни думал обо мне, ты не можешь не знать, что это так.

Это было преподнесено как простая констатация факта, но в тоне голоса Марии Пэйджит ощутил сталь.

– Марни Шарп нельзя недооценивать, – напомнил он. Мария вытянула ноги.

– Я изучала ее, Крис. Знаю, чего от нее ждать. Пэйджиту было совсем не трудно представить себе, как Мария, подавив в себе все эмоции, хладнокровно анализирует характер и поступки Шарп, занятой своим делом. А дело это – добиться предъявления Марии обвинения в убийстве, посему Мария была настроена весьма решительно.

– Я уверен, – заметил он, – что каждый выверт Марни рассчитан на то, чтобы воздействовать на твою психику.

– Эта так. – Голос Марии сделался холоден. – Но я не поддамся ей.

– Я в тебе уверен. В ее взгляде снова появилась ирония:

– Да? Это я могу допустить.

Пэйджит улыбнулся. Уверен он был только в решительности Марии и скептически относился к тому, что можно не беспокоиться по поводу ее виновности. Ему хотелось прокрутить свою жизнь, как видеоленту, попасть в тот момент, когда ее выступление уже позади, защита была успешной и удалось уберечь Карло от их секретов.

На экране появилось испещренное морщинами лицо знаменитого адвоката.

– Это такая ошибка, – вещал он, – дать ей выступить! В свете этого вся стратегия защиты представляется ошибочной. Если Кристофер Пэйджит проиграет в этом, он, без сомнения, проиграет весь процесс. На мой взгляд, эта защита похожа на пьесу, написанную даровитым любителем: при внешнем блеске сюжет не вытанцовывается. Мне кажется, у него слишком личное отношение к этому случаю, и поэтому он не может быть объективным.

Пэйджит выключил звук.

– Мы сделали все, что могли, – спокойно произнес он. Мария отвернулась от телевизора.

– Мы сделали, – вздохнула она. – И скоро все для меня кончится.

Пэйджит видел, что у нее усталый и немного печальный вид – как у человека, которому некуда идти.

Когда она снова взглянула на экран, показывали ее, совсем молодую, бок о бон с Кристофером Пэйджитом перед самым его выступлением на сенатских слушаниях. Потом появилось лицо Карло.

– Ты видел обложку "Пипл"? – спросила она.

– Да, там Карло. Но статьи я не читал.

– Многого они не знают. – Мария помолчала. – И все же хорошо, что мои родители умерли.

Пэйджит кивнул, погруженный в свои мысли.

– А ты когда-нибудь думал о том, что было бы с нами, если бы не дело Ласко?

Пэйджит посмотрел на нее:

– С Карло? Или без?

– С ним, наверное. – Мария опустила взгляд. – Это была чудесная ночь, Крис. И уик-энд чудесный.

– Был. – Пэйджит созерцал вино в своем бокале. – Но нельзя думать, что все было бы таким, как тот уик-энд. В конце концов, мы слишком разные люди.

Она подняла на него глаза:

– Но Могла моя жизнь быть другой? Могла я быть другой?

Какое-то время Пэйджит размышлял.

– Я не хочу быть моралистом, тем более сегодня вечером. Но к тому времени, когда мы с тобой стали заниматься любовью, ты уже участвовала в делах Джека Вудса. А раз так, все это обрело необратимый характер. – Умолкнув, он выключил телевизор. – Я думаю, истина в том, что люди остаются тем, кем они были и кем хотели быть. Не думаю, что, встретившись, два человека непременно изменят друг друга. Возможно, изменится их жизнь, но не суть.

Мария помолчала.

– Ты имеешь в виду себя и меня.

– Да. Ты и я изменили жизнь друг другу, полностью. Но это из-за того, что мы встретили друг друга в штыки и продолжали оставаться в точности тем, чем мы были. Как заметил Мальро[39]39
  Мальро Андре (1901–1976) – французский писатель и государственный деятель.


[Закрыть]: "Характер – это судьба".

Она изучающе глядела на него.

– Карло не только сделал твою жизнь другой, Крис. Он тебя сделал другим.

Пэйджит был удивлен. Неужели это так? Неужели Карло сделал его лучше, мудрее и добрее, того человека, которого родители Пэйджита произвели на свет?

– Возможно. Но это значит, что дети бывают очень разные.

Мысли его снова устремились к Карло, к тому, как этот процесс изменит его взгляд на родителей и в какой-то степени на самого себя. В мыслях он был сейчас далеко от Марии.

– Мне очень жаль, – проговорила она. – Что все так получилось. Насколько – ты даже представить себе не можешь.

Он снова взглянул на нее. И в этот момент прожитых пятнадцати лет как не бывало – он увидел ее такой, какой она была в Вашингтоне, когда они занимались любовью в тот уик-энд, до того, как он узнал правду о ней.

– Я знаю: ты раскаиваешься, – проговорил он. – И верю тебе.

Она изучающе смотрела ему в лицо, как бы желая убедиться в правдивости сказанного им, как бы надеясь, что не все случившееся с ними – правда. Потом просто сказала:

– Спасибо.

И когда они снова посмотрели друг на друга, что-то изменилось в них.

И Пэйджит уже знал, что нет ничего невозможного в том, чтобы протянуть руну и дотронуться до нее. Отбросить прошлое, отстранить все, что мешает верить. Отдать ночь любви, спасаясь от страха. Люди занимаются любовью по разным причинам, а утром забывают о них. Он понимал, что Мария и он готовы к этому. Знал, заглянув ей в глаза, что какая-то часть ее души хочет этого.

Что их остановило? Возможно, прошлое. Возможно, лично у него были иные причины.

– Все, что тебе осталось сделать, – произнес он, – это выспаться.

И в следующий миг ее взгляд, устремленный на него, уже ничего не таил.

– Я вызову такси, – сказала она.

В зале заседаний суда повисла густая тишина. Репортеры из числа неаккредитованных, которым судья Мастерс позволила присутствовать на допросе Марии Карелли, толпились в глубине зала, Карло и Джонни Мур сидели в первом ряду, Терри была погружена в записи.

Снаружи толпа женщин с редкими вкраплениями мужчин скандировала: "Насильники – вне закона!" И размахивала плакатами с тем же лозунгом. Напротив этой толпы, отделенная от нее проходом во Дворец правосудия, группа контрпикетчиков держала плакаты "Правосудия для Марка Ренсома!", "Жертва не может защитить себя на процессе", "Первая поправка не для убийц!". Вход охранялся полицией, еще более мощные полицейские кордоны оцепили запасной выход из зала суда.

– А почему вы согласились встретиться с Марком Ренсомом? – спросил Пэйджит Марию.

Вопрос был ключевым – он определял весь ход выступления Марии и линию атаки Шарп. Та не шевелилась, и даже взгляд Кэролайн Мастерс – сосредоточенный, неподвижный – говорил о важности момента. Только Мария казалась спокойной.

– У него была кассета, – ответила она. – С записью моей беседы с психиатром в Беверли-Хиллз. С доктором Стайнгардтом.

Краем глаза Пэйджит с удивлением отметил, что Шарп встрепенулась.

– Почему вы пошли к доктору Стайнгардту?

– У меня был глубокий стресс. – Она сделала паузу, но взгляд ее, направленный на Пэйджита, оставался спокоен. – В моей жизни было нечто, что я сделала – сделала тайно – и чего я очень стыдилась. У меня на душе было неспокойно.

Пэйджит услышал шепот у себя за спиной, увидел, как Шарп, приподнявшись, перевела взгляд с Марии на судью Мастерс. Но та, не спускавшая глаз с Марии, не замечала ее.

– И вы рассказали о том, что сделали, доктору Стайнгардту?

Лицо Марии выражало горечь и стыд.

– В той степени, в какой это было можно. – Голос ее упал. – Я думала, это останется в тайне.

– А почему это было так важно для вас?

Она опустила взгляд:

– То, что я рассказывала ему, было очень личным.

Пэйджит увидел, что Шарп вся напряглась – ее терзала досада, что страх Марии за свою тайну, вызовет к ней сочувствие. Марни буквально распирало от желания изобличить Марию, говорившую о кассете без согласия судьи.

– А что вы почувствовали, – спросил Пэйджит, – когда Марк Ренсом сказал вам, что знает содержание этой кассеты?

– На душе у меня было пусто. – Воспоминание, казалось, лишило ее сил. – И когда он повесил трубку, я бросилась в ванную – меня вырвало.

Пэйджит помолчал, как бы давая ей время собраться с силами.

– Ренсом говорил, что произойдет, если он раскроет тайну кассеты?

– Да. – Мария подняла голову. – Он сказал, что это конец и моей репутации, и моей карьеры.

– Вы тоже так думали?

– По этой причине я и встретилась с ним, – спокойно сказала она. – Просить его, если надо – умолять, чтобы он оставил мое прошлое там, где ему надлежит быть. В прошлом.

– Вы чувствовали, что это доводит вас до отчаяния?

Мария закрыла глаза:

– То, что узнал он, было причиной моих мучений. Потому-то я и ходила к доктору Стайнгардту.

Пэйджит обернулся к судье Мастерс:

– Ваша Честь, позвольте посовещаться с вами и с обвинением?

У судьи был немного растерянный вид – как будто, захваченная показаниями Марии, она не могла понять, о чем ее просят.

– Да. Конечно.

Шарп и Пэйджит быстро подошли к судейскому столу. Пэйджит почувствовал, что объектив камеры преследует его по пятам. Кэролайн Мастерс, глядя на ряды публики, спросила громко, чтобы звук ее голоса дошел до Марии, до репортеров, до микрофонов ТВ:

– В чем дело, мистер Пэйджит?

– Мисс Карелли уже сказала все, что она намеревалась сказать о кассете. Признала ее существование, то, что она способна нанести урон ее репутации и карьере и что из-за нее она согласилась встретиться с Ренсомом. То есть она упомянула о кассете – для того, чтобы объяснить, как та повлияла на ее поведение, да и просто ради верности истине. Но, поскольку она не сообщила ничего конкретного о самой записи, мисс Карелли не намерена отказываться от прав, защищающих конфиденциальность ее разговора с доктором Стайнгардтом.

– Ну, если это верность истине, – приглушенно сказала Шарп, – то судить пора уже не по кодексу законов, а по детской считалочке. Мисс Карелли очень хитро повела себя в отношении содержания кассеты, утаив, чем оно ей угрожает – а ведь в ней факт ее лжесвидетельства сенату Соединенных Штатов. В то же время она завоевывает сочувствие окружающих, рассказывая, как Ренсом использовал для нажима на нее неназванные секреты кассеты. Напоминаю, что единственный эффект, который в свое время произвела эта кассета, – она вызвала страх мисс Карелли, поскольку та обманула верховную власть.

Пэйджит обернулся к ней:

– Неужели это означало бы для нее конец карьеры и навсегда подмоченную репутацию, Марни? Если бы вас уличили в обмане верховной власти, вы бы много проиграли?

– В том случае, если бы рассчитывала завоевать симпатии публики, много. – Шарп повернулась к судье. – Она без разрешения ввела в дело эту кассету.

– К сожалению, – ответила судья, – это сделали вы, когда на закрытом заседании получали от меня разрешение задать те вопросы, которые мистер Пэйджит только что задал. Он просто опередил вас. Если вы хотите разыгрывать ту же карту, вам придется вынудить мисс Карелли сказать больше того, что она уже сказала.

– Благодарю вас, – быстро произнес Пэйджит и пошел на свое место, оставив Шарп недвижно стоящей перед судьей. Когда Шарп пожала плечами, Пэйджит молча кивнул Марии, уголок ее рта тронула легкая улыбка. Взглянув на Карло, Пэйджит увидел, что его лицо спокойно.

– Продолжайте, пожалуйста, – разрешила судья.

– Позвольте узнать, мисс Карелли: почему вы пришли с пистолетом в номер Ренсома?

– Чтобы защищать себя.

– Почему вы решили, что в этом будет необходимость?

Мария стиснула руки.

– Его телефонный звонок был полон намеков на сексуальные отношения и был, по сути, шантажом с целью принудить к сексу.

– Не могли бы вы дать пояснения?

Мария нервно пожала плечами, будто ее передернуло от отвращения.

– Дело даже не в словах, а в том, как он говорил… Это хихиканье, этот унизительный тон… Он рассчитывал "побеседовать наедине". После меня он собирался "беседовать" с другой "знаменитой женщиной". Он хотел нас "подряд", чтобы можно было "сравнить ноты". Он даже собирался обсудить "проблему выбора" и женское "право на тайну". – Она покачала головой. – От каждого его слова меня передергивало.

Пэйджит взглянул на Кэролайн Мастерс, как бы желая обратить ее внимание на сходство со случаем Линдси Колдуэлл. Потом спросил Марию:

– К какому же выводу вы пришли?

– Что Ренсом хочет не упустить меня, – холодно ответила она. – Что он решил обменять кассету на половой акт. И что он не остановится перед насилием, если я не соглашусь.

Шарп вскочила с места:

– Прошу обратить внимание на последний ответ, Ваша Честь! Он не соответствует вопросу, он спекулятивен – свидетельница заявляет о том, чего знать не могла, поскольку Марк Ренсом этого не говорил.

– Поддерживаем. – Судья Мастерс обратилась к Марии: – Мисс Карелли, нам нужны факты. Интерпретацию их предоставьте мне.

Мария медленно кивнула. Продолжая допрос, Пэйджит спросил:

– Вы собирались обменять половой акт на кассету?

– Я не хотела этого. – Ее голос упал. – Я лишь решила попытаться отговорить его от этого. Больше у меня не было никаких вариантов.

– Но вы все же принесли пистолет.

– Да. – Мария посмотрела на судью. – Но не для того, чтобы убить его. Просто он пугал меня.

– Тогда почему же вы не обратились в полицию?

Мария помолчала, провела пальцами по глазам.

– Я не хотела, чтобы кто-нибудь узнал, что на кассете.

– И потому же, когда Марк Ренсом погиб, вы опять не сказали полиции о кассете?

– Да. Это так.

– А вы не думали, что полиция найдет какую-нибудь кассету из тех, что были у мистера Ренсома?

– Да, это логично. – Мария повернулась и Кэролайн Мастерс. – Но тогда я была в шоке.

Пэйджит кивнул, довольный. Задавая вопросы, которые могли задать критически настроенная судья или представитель обвинения, он разоружал Шарп и одновременно восстанавливал доверие к Марии. И хотя Кэролайн Мастерс сразу все поняла, она готова была слушать: Терри сделала свою работу, теперь Мария делала свою.

– Вам представляется, – спросил Пэйджит, – что существуют две кассеты с записью вашей беседы с доктором Стайнгардтом и обвинение располагает только одной из них?

– Да, именно.

– Знаете ли вы что-нибудь о том, где находится другая кассета?

Мария взглянула на Шарп.

– Нет, – с ударением ответила она. – Не знаю.

Легкое раздражение ощущалось в ее голосе. Чтобы так притворяться, если на самом деле знаешь, что произошло со второй кассетой, подумал Пэйджит, надо быть отъявленной лгуньей. Впрочем, Мария и была ею.

– В действительности Ренсом не принес никакой кассеты?

– Моей ни одной не принес. – Мария казалась обеспокоенной. – Принес кассету с записью беседы доктора Стайнгардта и Лауры Чейз. Ее гибель была темой его очередной книги.

В зале суда поднялось волнение – до этого пресса не знала о кассете Лауры Чейз.

– Ваша Честь, – вмешалась Шарп. – Обвинение требует совещания сторон в присутствии судьи.

Оба юриста опять подошли к судейскому столу.

– Еще не было принято решение, разрешающее ссылки на эту кассету, – энергично начала Шарп. – Мистер Пэйджит поставил вопрос так, что мисс Карелли перешла к Лауре Чейз незаметно. Я что-то не припомню, когда было разрешено упоминать ее имя.

– Для каких целей, – спросила судья Мастерс Пэйджита, – мисс Карелли так хитро вызвала Лауру с того света?

– Она собиралась лишь пересказать содержание кассеты, – возразил Пэйджит, – не упоминая Джеймса Кольта. – Он заговорил быстрее: – Лаура Чейз мертва, это мисс Карелли нужно наше сострадание. Как Ваша Честь знает, в основе сексуальности мистера Ренсома лежит одержимость его Лаурой Чейз. Вокруг этого, как заявляет мисс Карелли, и разыгрались все события…

– Но там рассказывается о различных половых актах.

– Правильно. Но все равно все сводится к одержимости мистера Ренсома. Она и толкнула его к попытке обесчестить мисс Карелли.

– Если послушать мисс Карелли, – снова вмешалась Шарп, – это правда чистейшей воды.

– Приберегите это до того времени, – огрызнулся Пэйджит, – когда Мария станет отвечать вам.

Судья подняла руну.

– Достаточно, – отрезала она. – Разрешаю пересказать содержание кассеты, но только в общих чертах. Как нас убеждал мистер Пэйджит, кассета не из разряда материалов, не подлежащих оглашению. И ясно, что сексуальные наклонности мистера Ренсома имеют отношение к делу. Давайте вернемся к записи.

– Благодарю вас. – Отойдя от судейского стола, Пэйджит кивнул Терри и снова обратился к Марии: – Мисс Карелли, не могли бы вы в общих чертах пересказать содержание кассеты?

– Да. – Голос ее был тих. – Там рассказывается об уик-энде, который Лаура Чейз провела в Палм-Спрингс в обществе трех мужчин. Мужчины совершили с ней несколько половых актов разных видов, и прежде всего эксгибиционистского характера. – Мария помолчала. – Потом двое совершали с ней половой акт, а третий наблюдал за этим.

Глядя на Марию, Пэйджит чувствовал и слышал реакцию зала – движение, восклицания. Ударил молоток судьи, и снова установилась тишина.

– Зачем мистер Ренсом принес эту кассету? – спросил Пэйджит.

– Он сказал, что хочет поговорить о своей новой книге, посвященной Лауре Чейз. И, возможно, эта запись войдет в книгу. – Мария снова помолчала в задумчивости. – Он заявил, что если я помогу ему выступить с интервью на "Дидлайн", он, может быть, забудет мою кассету.

– А что ответили вы?

– Что он обманул меня. Что он не отдает кассету, чтобы шантажировать меня. – Она говорила уже слабым голосом. – А он сказал, что мы послушаем Лауру Чейз, а потом поговорим об этом.

– И вы слушали кассету Лауры?

– Да. – Мария смотрела в сторону. – Он заставил меня.

Пэйджит наклонил голову:

– Это было после того, как приходил мистер Агилар с шампанским?

– Да.

– И вы просили мистера Агилара повесить табличку "Просят не беспокоить", когда он уходил из номера?

– Да, просила.

– Почему вы это сделали?

– Я была там против своей воли, – тихо ответила она. – И не хотела, чтобы и другие узнали то, что знал Марк Ренсом. Уже то, что нас видел мистер Агилар, было достаточно неприятно, и я не хотела, чтобы вошел еще кто-нибудь из тех, кто убирает номер. – Она сделала паузу. – А когда Марк Ренсом рассказал о кассете Лауры Чейз, мне тем более не хотелось, чтобы кто-то вошел во время ее прослушивания. Я стыдилась даже того, что нахожусь там.

– И ваша просьба к мистеру Агилару не была продиктована желанием остаться наедине с Марком Ренсомом?

– Нет, он превратно понял меня. – Голос Марии окреп. – Мне не хотелось бы разочаровывать мистера Агилара, но я считаю Марка Ренсома самым непристойным и самым неприятным человеком из всех, кого я знала.

Мгновение Пэйджит молчал, он ждал, чтобы сказанное дошло до сознания судьи Мастерс.

– Не могли бы вы сказать нам, что пытался сделать этот "непристойный и неприятный человек", лишь только мистер Агилар вышел?

– Он пытался изнасиловать меня. – Как бы в ответ на невысказанные сомнения Мария повернулась к Кэролайн Мастерс и повторила кротко: – Марк Ренсом пытался изнасиловать меня.

– Не могли бы вы рассказать, как это происходило? – спросил Пэйджит.

Повернувшись к Пэйджиту и ни на кого не глядя, Мария стала рассказывать.

– Это началось, когда он включил запись. – Голос был тихий, почти испуганный. – Это было ужасно. Услышав слова Лауры Чейз о том, как она танцевала перед теми мужчинами, а потом стала ощупывать свое тело, Марк Ренсом сильно возбудился. Когда начались половые акты, его возбуждение достигло предела.

– Не могли бы вы описать это?

У Марии был остановившийся взгляд, как будто она вслушивалась в звучащую в ней запись, боясь что-нибудь упустить.

– Он стал лихорадочно пить, – вымолвила она наконец. – Бокал за бокалом. У меня появилось странное ощущение, что я наблюдаю искаженную "Алису в Стране чудес" – как будто вот сейчас Марк Ренсом шагнет за зеркало и окажется с Лаурой и теми тремя мужчинами, продаст свою душу.

Снова в рядах зрителей послышался шепот. И снова поднялась со своего места Шарп.

– Тот же самый протест, Ваша Честь. Похоже, мисс Карелли решила, что ей позволительна любая вольность.

Судья Мастерс обратилась к Марии:

– Я согласна с мисс Шарп, последняя ваша фраза неуместна. Рассказывайте только то, что происходило.

Мария изменилась в лице, сложила руки на груди, как будто обняв себя за плечи.

– В какой-то момент мне показалось, что я для него перестала существовать. У него была странная улыбка на лице. Как будто он вслушивался в доносившуюся издалека неясную музыку – прекрасную музыку. И вдруг положил ладонь мне на колено. Я сбросила его руку, посмотрела на него удивленно. – Она помолчала. – Когда наши взгляды встретились, он посмотрел вниз. Медленно, чтобы я последовала за ним глазами. У него брюки топорщились между ног. Было ощущение, будто мы вдвоем шагнули за зеркало. – Она обернулась к судье и проговорила смущенно: – Извините, Ваша Честь. Но он сказал следующее – тихо, низким голосом: "Люблю смотреть на аппетитную женщину по телевизору и представлять, как бы я трахнул ее. И у меня появляется ощущение, что я делал это на самом деле".

Судья не отрывала от нее взгляда.

– Это было так грубо, – доверительно, словно ей одной, произнесла Мария. – Говорят, для некоторых мужчин половой акт – это акт насилия, а не любви. И я поняла, что Марк Ренсом хочет совершить именно акт насилия – против меня, против того, кем и чем я была: женщиной, добившейся успеха, женщиной, которой могли восхищаться другие женщины.

Ее голос сделался жестким:

– Идеалом Марка Ренсома была женщина-рабыня, свободную женщину он ненавидел. Его возбуждало уже одно то, что он заставил меня слушать рассказ о моральном падении Лауры Чейз. Он хотел сломать мою волю.

Пэйджит увидел, как Шарп стала подниматься со своего места, но потом раздумала.

– Что вы сказали ему? – спросил он Марию.

– Ничего. – Мария смотрела на Кэролайн Мастерс. – Я ничего не сказала.

– А мистер Ренсом сказал что-нибудь?

– Что если я вступлю с ним в половую связь, кассета моя. – Повернувшись к Пэйджиту, она закончила тихо: – Но если я не соглашусь, мои секреты станут известны всему миру.

– И вы отказались.

– Не сразу. Я была слишком напугана.

– Что же вы ответили?

Она опустила взгляд:

– Что я помогу сделать рекламу его книге о Лауре Чейз.

– Но он не согласился?

Мария покачала головой.

– Он сказал, что это еще одна вещь, которую я сделаю для него. – Голос Марии упал почти до шепота. – Но вначале я разденусь перед ним, как Лаура.

– И вы отказались?

– Нет, я ничего не сказала ему. – Она заговорила, словно рассуждая сама с собой. – Меня как будто вела интуиция. Я знала, что не позволю ему сделать из меня Лауру Чейз. – Она вновь обернулась к судье, заговорила торопливо: – Это не путь разума. Это путь ощущений. Помнится, я подумала тогда, что этому не будет конца – если я уступлю ему сейчас, он будет принуждать меня всякий раз, когда ему захочется, пока моя жизнь не станет такой, что не стоит и жить. Я вспомнила, каких усилий мне стоило стать тем, кем я стала, и подумала, что за это стоит бороться. Подумала и о тех женщинах, которые уступают мужчинам типа Ренсома, – кто из-за работы, кто из-за детей, кто из-за денег, а кто и просто из-за того, что от страха теряет способность сопротивляться. – Голос ее окреп. – Какой-то глубинный инстинкт вызвал во мне желание бороться – во что бы то ни стало. Я знала, что, если уступлю ему, я пропала. Навсегда.

Пэйджит подумал о людях, что смотрят телевизор, о Маккинли Бруксе, который, глядя на ярость этой женщины, на ее страстное лицо, обращенное к судье, не может не понимать, что их обвинение – политический просчет.

– И что вы сделали? – спросил Пэйджит.

– Я схватила свою сумочку. Хотела уйти, чтобы не превратиться в существо, живущее ощущениями, а не разумом. Уйти, пока не сломлено мое "я". – Мария глубоко вздохнула. – Ренсом кружил вокруг меня.

Пэйджит шагнул к ней, произнес тихо:

– Что было дальше?

Мария оправила юбку – рефлекторное движение, помогающее женщине справиться с волнением. Угловым зрением Пэйджит снова увидел Карло, его напряженное, страдающее лицо. Зал молчал.

– Я все еще держала в руке свою сумочку, – произнесла Мария тихим голосом. – Неожиданно он оказался надо мной, потянул с меня колготки. Лаура как раз рассказывала, как двое совершали с ней половой акт, в то время как третий наблюдал.

В зале раздался чей-то нервный кашель.

– Было ощущение нереальности происходящего, – продолжала Мария. – Какой-то частью своего сознания я слышала голос Лауры Чейз, ощущала колкую щетину его подбородка, запах шампанского в его дыхании. Я до сих пор ясно помню все это. – Она коснулась лба, как бы силясь припомнить забытые подробности. – Другой человек во мне инстинктивно сопротивлялся Ренсому. Но у меня такое ощущение, что та, другая женщина обеспамятела от шока. И у меня остались только фрагментарные воспоминания.

– А когда вы разговаривали с инспектором Монком, воспоминания были ярче?

– Нет. Дело не в памяти, дело в том, что я была травмирована. И, пожалуй, последствия травмы сильнее ощущались во время разговора с Монком.

Подняв глаза, Пэйджит увидел немигающий взгляд судьи Мастерс, устремленный на Марию и как будто высматривающий истину. Похоже, слушания начинали тяготить ее, беспокоила необходимость принятия решения, недоступного простому разумению.

– Вы помните, – спросил Пэйджит, – как были нанесены царапины, о которых говорила доктор Шелтон?

– О некоторых. Не обо всех. – Повернувшись к Шарп, она проговорила холодным тоном, отчетливо произнося каждое слово: – Одно могу сказать со всей определенностью: я не наносила их после смерти Марка Ренсома. Ни единой.

Последняя фраза была произнесена с убедительным гневом; пока, подумал Пэйджит, выступление Марии почти безупречно.

– Есть ли какие-нибудь ушибы и царапины, которые запомнились больше других?

– Да. – Мария коснулась скулы. – Первый удар по лицу. Я очень отчетливо помню его.

– А почему?

– Потому что он был нанесен неспешно и злобно. – Она помолчала. – И потому, что Ренсом сделал это с явным удовольствием.

Пэйджит увидел, как подалась вперед Кэролайн Мастерс. Он догадывался, о чем она думает – это была травма, которую Элизабет Шелтон как раз и не могла объяснить и нанесенная мужчиной, получавшим наслаждение от игр со связыванием и от притворного изнасилования.

– Скажите, пожалуйста, как был нанесен удар?

– Я лежала на спине. Одной рукой он давил мне на грудь, прижимая к полу, и смотрел с такой ненавистью, что я даже на минуту перестала сопротивляться. – Голос Марии стал тише. – От воспоминания об этом мгновении и его взгляде у меня до сих пор кровь стынет в жилах.

Она смолкла, как будто заново все переживая, потом добавила медленно, подчеркивая каждое слово: