Текст книги "Степень вины"

Автор книги: Ричард Норт Паттерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц)

Терри помолчала. Потом спокойно спросила:

– Можно посмотреть указатель?

– Нет. – Это было сказано ровно и бесстрастно. – К сожалению, нет.

Женщина смотрела внимательным, непроницаемым взглядом – такой же взгляд, подумала Терри, у мужчины на фотографии.

– В таком случае, может быть, посмотрите сами? Все, что я хочу знать: была ли Линдси Колдуэлл пациенткой вашего отца.

Во взгляде отразилось удивление:

– Для чего?

– Пока трудно сказать. Возможно, она знает что-нибудь о кассете.

– Вам придется спрашивать самое мисс Колдуэлл о ее отношениях с моим отцом. – Отвернувшись, она обвела взглядом ряды кассет. – После того как мы с Ренсомом договорились о продаже, я сожгла указатель.

Терри буквально потеряла дар речи.

– Почему? – наконец спросила она. Жанна перевела взгляд на фотографию отца.

– По той же самой причине, – ответила она холодно, – по какой решила уничтожить и все остальные кассеты. Я сделала то, что и собиралась сделать.

Неожиданно Терри осознала смысл того, что сделала эта женщина.

– Так те проданные кассеты… это было не из-за денег?

– О нет, не из-за денег. – Улыбка мисс Стайнгардт была мрачной. – После того как я продала Марку Ренсому кассету так дорого, у него не было выбора – он должен был использовать ее. А я от всей души хотела, чтобы он ее использовал.

Терри кивнула:

– Из-за вашего отца.

– Да. – Взгляд ее собеседницы стал свирепым. – Вы слушали ту кассету?

– Нет.

– Для меня это было откровение. Почти пятьдесят минут Лаура Чейз рассказывала, как Джеймс Кольт втаптывал в грязь ее чувства. Когда она добралась в своем рассказе до второго мужчины, она уже рыдала в истерике. А мой отец лишь просил излагать как можно подробнее, что они проделывали с ней. А потом объявил Лауре, что ее время истекло. – Жанна говорила с таким обнаженным чувством, что становилось больно и страшно. – Прослушав запись, я поняла, что мой отец – коллекционер, а мы для него лишь предметы, которые он собирает. Любой из нас.

Но никто больше, подумала Терри, не услышит того, что слышал доктор Стайнгардт. Она тихо спросила:

– Когда ваша мама покончила с собой?

– Тридцать лет назад. Она ушла из жизни как-то незаметно. Никто не вспоминает о ней, в том числе и я. – Лицо женщины окаменело. – Но теперь благодаря мне никто и никогда не забудет о том, кто убил Лауру Чейз.

– В этой истории, – сказал Джонни Мур, – вдохновляет уже то, что наконец-то у нас есть знаменитость, которая все еще жива.

Терри сидела на балконе отеля "Беверли-Хиллз" – благодаря заботе Кристофера Пэйджита – и впервые в жизни разговаривала по радиотелефону. Она бы улыбнулась шутке Мура, если бы не подавленное настроение.

– У вас есть ее номер? – спросила она.

– Только возможность связаться с ней через промежуточную инстанцию. Я позволил себе от вашего имени оставить сообщение: "Позвоните Терезе Перальте, адвокату Марии Карелли, по делу Марка Ренсома". – С легким смешном Мур добавил: – Надеюсь, получатель, где бы он ни был, отнесется к просьбе с должным вниманием. Иначе придется оставить сообщение от самого Марка Ренсома.

Взгляд Терри был устремлен поверх внутреннего дворика, полного цветов, на солнце, опускавшееся в невидимый океан.

– Будет удивительно, если она позвонит мне.

– Это зависит от того, – возразил Мур, – по какой причине Ренсом хотел ее видеть. Или она его – хотя последнее показалось мне совершенно необъяснимым. – В его голосе слышался сарказм.

– Завидуете? – поинтересовалась Терри.

– От вас ничего не скроешь, миссис Перальта. А какая потеря – смерть Марка Ренсома, какой был мужчина! Конечно же, Линдси Колдуэлл и меня выбила из колеи. Именно из-за феминистской пропаганды я лишился нормального домашнего очага.

– Вот как?!

– Да. Не из-за моего же занудства, спорадического пьянства, не из-за моих же непонятных исчезновений и подозрительных знакомств. В конце концов, настоящая американская женщина добрых старых времен поняла бы меня.

– Да, были добрые старые времена, – насмешливо сказала Терри, – когда женщин не принимали на работу.

– Не то что теперь, – охотно подхватил Мур. – Это как раз и губит американскую семью. Сейчас миллионы женщин могут бросить своих ненавистных мужей, не боясь умереть с голоду. А бедная общественность все еще возлагает какие-то надежды на семейное согласие.

Терри улыбнулась:

– Меня только один вопрос занимает: а в состоянии ли мой Ричи бросить меня?

– Семья с погасшим домашним очагом? Заведите себе партнера, и любовь вспыхнет опять. И теперь уже будет вечной. Вот увидите, он сразу исправится.

Терри почувствовала стыд: хотела подшутить над Ричи, а получилось, что выдала сокровенное.

– У нас все совсем не так плохо. У меня никогда бы до этого дело не дошло.

"Как странно уверять Джонни в том, в чем сама не уверена", – подумалось ей при этом.

– Терри, – мягко спросил он, – уж не завели ли вы роман на стороне?

Мур как будто прочитал ее мысли и решил развеселить.

Но его сочувствие не причинило бы боли, подумала она, если бы он не знал ее.

– Спасибо за все. – И Терри торопливо попрощалась. Она еще наблюдала заход солнца, когда снова позвонили. Волнуясь, она ответила:

– Тереза Перальта.

– Привет, Тер. Что это? Ты не приедешь сегодня?

Она тяжело опустилась на стул.

– У меня оказалось больше дел, чем предполагалось. Еще один свидетель – последний, надеюсь.

Ричи, кажется, уже выходил из себя.

– Хорошо, но ты же на самом деле нужна здесь. Даже не спрашивает, как прошел день, подумала Терри, и знать не хочет, что она ничего не в состоянии объяснить по телефону – ей неудобно говорить о чужих секретах.

– Буду дома завтра вечером. Если этот человек завтра сможет со мной встретиться.

– Скажи ему, пусть встретится с тобой сегодня вечером.

– Постараюсь. – Неожиданно Терри почувствовала усталость. – Я хочу поговорить с Еленой.

– Ее нет. Когда узнал, что ты не приедешь, попросил Джейн взять ее к себе на ночь.

– Почему?

– У меня был обед еще с одним инвестором. Джейн даже обрадовалась, потому что Лени и Тесс всегда хорошо играют.

У Терри мелькнула мысль: не была ли отправка Елены к соседям завуалированным наказанием, только не для Елены, а для нее.

– Кажется, я тебе уже говорила, что Елена вовсе не любит Тесс.

– Правда? А я забыл.

– Ты был за своим компьютером – Терри встала, глядя на оранжевую полосу заходящего солнца. – Наверное, не слышал.

– Наверное, нет. Во всяком случае, пребывание вне дома делает детишек более самостоятельными. – Не успела Терри возразить, как он перешел к другой теме: – Слушай, Тер, у меня к тебе важный разговор.

У Терри почему-то появилось ощущение, будто в животе затягивается узел.

– Что такое?

– Речь идет о бабках. Нам все еще не хватает нескольких тысяч начального капитала.

– Может быть, начнем торговать моим телом?

– Я серьезно.

Терри потерла висок.

– Я тоже. У нас же нет денег – и за компьютер я еще не успела расплатиться. Давай его продадим.

– Мне он нужен для дела. Кроме того, за него лишь удерживают из зарплаты – и нужно учесть, что у тебя есть привилегии по налогам.

– У нас больше нет денег, – медленно произнесла она. – Что тут непонятного?

Долго длилось молчание.

– Об этом я и хотел с тобой поговорить.

Терри почувствовала, как боль, начавшись где-то в затылке, постепенно подбирается к глазам.

– О чем именно?

– О твоих пенсионных накоплениях. – Ричи помедлил. – Мы можем позаимствовать оттуда.

Терри прикоснулась к векам.

– Я не уверена, что это можно.

– Да можно, можно. Я узнавал у твоего бухгалтера, в фирме.

– Ты звонил ей?

– Но тебя же здесь нет, верно? Не переживай, Тер. Я же не взял деньги, не сделал еще ничего. Пока ты не подпишешь бумаги, ничего нельзя сделать.

Пока, подумала Терри. А вслух сказала:

– Я там еще недавно. Наверное, речь может идти только о каких-нибудь пятистах долларах.

– Нет же, почти тысяча триста. – Он заговорил торопливо: – Ты можешь забрать половину, и это будет стоить тебе менее восьмидесяти долларов в месяц. Причем ежемесячные взносы делать не придется – они будут удерживать сами.

– Ты имеешь в виду удержания из твоей зарплаты?

– Думай, что говоришь. – Ричи повысил голос. – Это же именно то, что я называю нежеланием оказать хоть минимальную поддержку. Если не сказать хуже – тебе просто хочется унизить меня, чтобы легче было мною управлять.

Терри опустилась на стул.

– Извини, Ричи. Я вовсе не хочу унизить тебя. Просто надо, чтобы мы наконец устроили нашу жизнь. Не буду говорить о каких-то предчувствиях, но у меня всегда возникает непонятное ощущение… – Она сделала паузу, не в силах объяснить свое состояние. – Как только ты начинаешь говорить, меня как будто паралич разбивает. Желудок в кулачок сжимается…

Ричи понимающе хохотнул:

– О'кей. Но подумай – ведь эти несколько сотен баксов не стоят даже телефонного разговора. Ты же потратишь их с выгодой для нас, Тер.

Терри вдруг увидела, что сделалось совсем темно; она не заметила, что наступила ночь.

– Я подумаю, – ответила она наконец. – О'кей?

– Великолепно. – Ричи снова был бодр и полон надежд. – Поговорим, как только вернешься.

Терри помедлила.

– Послушай, если я завтра по какой-то причине задержусь и вернусь только поздно вечером, пусть Елена будет дома, хорошо?

– Ну конечно. Мы пообедаем с ней в том месте, которое она любит, я знаю, потом поведу ее, может быть, в плавучее кафе-мороженое. – Он смолк, как будто его внезапно осенила идея. – Тер, а почему бы нам втроем в этот уикэнд не закатиться в Тилден-парк – приятно проведем время, покатаемся на паровозике. Будет чудесный семейный день.

Терри подумала, что иногда всплески его активности утомляют. Но вспомнила, что Елена любит кататься на паровозике.

– Заманчивое предложение, – согласилась она и попрощалась.

Какое-то время неподвижно сидела в темноте. Думала о гостиничном обслуживании, вспоминала о Линдси Колдуэлл, размышляла о Ричи, о себе. У нее появилось ощущение нереальности тех обстоятельств, в которых она очутилась, – заброшена в тропическую ночь, вдали от дочки, в ожидании звонка особы, которую видела лишь издали да в кино.

Зазвенел телефонный звонок, пробудивший ее от оцепенения. Она взяла трубку:

– Алло!

– Алло. Это Тереза Перальта?

Голос был чистый, лишенный манерности; Терри всегда казалось, что так говорят на Среднем Западе.

– Да, – ответила Терри. – Спасибо, что позвонили.

– Не за что, – сказала Линдси Колдуэлл. – Значит, ждали моего звонка?

7

– Речь пойдет о Марке Ренсоме, – спросила Линдси – или о Лауре Чейз?

Они сидели на террасе дома Колдуэлл – дом из стекла и красного дерева стоял на берегу океана в Малибу Колони – и смотрели, как утреннее солнце пляшет на океанском горизонте. В голубых джинсах и белом свитере собеседница Терри казалась меньше и скромней той Линдси Колдуэлл, которую она помнила. С рыжеватыми волосами, ясными голубыми глазами и умным внимательным взглядом, она походила не на звезду экрана, а на провинциальную тетушку, которая, работая каким-нибудь экспертом, совершенно случайно разбогатела. Единственное отличие – в ней ощущалась не выставляемая напоказ, но и не скрываемая уверенность в непоколебимости собственного делового авторитета, уверенность женщины, которая сама ставит свои фильмы, живет своим умом и твердо знает себе цену.

– Мне и самой пока неясно, – ответила Терри. – Вы по телефону говорили, что я, вероятно, представляю себе, зачем хочу видеть вас. Но я пока еще не знаю, почему хотел встретиться с вами Марк Ренсом.

Во взгляде актрисы была смесь задумчивости и удивления.

– Пока не знаете, – констатировала Линдси.

Терри покачала головой.

– Я подумала, – рискнула заметить она, – что вы были пациенткой доктора Стайнгардта.

– Лестно же вы обо мне подумали. – Смолкнув, мисс Колдуэлл обернулась к океану.

– Было время, когда я действительно меняла врачей, как иная женщина меняет любовников, – отец заставлял. Но никогда не пробовала лечиться у этого фрейдиста. – Ее голос стал тих и печален. – Я частенько говорила себе, что ее никто не спасет и никто не поможет Лауре спасти себя.

Терри была изумлена:

– Вы знали ее?

У мисс Колдуэлл был такой взгляд, будто она не может решить: говорить ли правду? Наконец она вяло кивнула:

– Тогда я была совсем молодой. Всего девятнадцать.

Терри помедлила в нерешительности. Кажется, Линдси Колдуэлл не из тех, кто, не уяснив сути дела или не имея на то желания, позволяет отнимать у них время расспросами о знаменитой актрисе. Она почувствовала себя неловко, будто ее уличили в желании покопаться в чужом белье.

– Как раз из-за этого Марк Ренсом хотел вас видеть?

Мисс Колдуэлл подняла бровь:

– Что подразумевается под "этим"?

– Из-за Лауры Чейз?

– Да. Именно из-за этого Марк Ренсом хотел видеть меня.

Терри помолчала. В голосе собеседницы не было ни любезности, ни враждебности; в той женщине, которая выступала в Беркли, было гораздо больше сердечности, чем в этой, сидевшей рядом. Терри решила поменять тактику.

– Однажды я слушала вас в Беркли, – сказала она. – Рассказав о том, что происходило лично с вами – о возникавших сексуальных проблемах, о стремлении обрести необходимое актрисе самообладание, вы сделали выводы, которые волновали меня и всех других женщин, которых я знала. Но мне кажется, что все это не имеет никакого отношения к Лауре Чейз.

Во взгляде актрисы появился живой интерес.

– Это из-за того, что вы не хотите увидеть эту связь – никто из нас не хочет. Но в Лауре было гипертрофировано все то, что боятся обнаружить в себе женщины, – это была страдающая жертва, склонная к наивной хитрости, стремящаяся растормошить воображение мужчин и готовая разменять собственное "я" на "любовь" любого рода, лишь бы избавиться от одиночества. – Она помолчала. – Если вы никогда не обнаруживали в себе проявления всего этого, то либо обманываете себя, либо у вас характер такой замечательной силы, что я непременно хотела бы услышать, как вы его воспитали.

В ее словах не было раздражения – в голосе звучала готовность и к беспощадной самооценке.

– Скорее я способна на самообман, – просто сказала Терри. – В иные дни это выступает на первый план.

Впервые ее собеседница улыбнулась.

– То же самое и со стремлением быть феминисткой – в иные дни это выступает на первый план. Как могу судить хотя бы по собственному опыту, это действительно пересиливает свою альтернативу.

Терри кивнула:

– Если вы не Марк Ренсом.

– Железный Марк, – ровным голосом произнесла мисс Колдуэлл. – Человек, воистину ничем не отделенный от своей животной сути.

Подумав, Терри спросила:

– Вы встречались с ним – до того, как он позвонил?

– О да. В Йеле, на симпозиуме "Женщина в кино". Кто-то решил, что это будет забавно – пригласить его.

Повернув голову, она всматривалась в морскую даль.

– Честно говоря, у нас возникла ссора из-за того, какое место отвести Лауре в пантеоне ролевых моделей. И было бы трудно сказать, какое чувство было в Марке сильнее – страсть к Лауре или инстинктивная неприязнь ко мне. Меня это не очень смущало: помнится, я назвала его "поэтом-лауреатом журнального разворота". – Линдси, смолкнув, покачала головой. – Напрасная трата времени. Лучше высказывать собственное мнение, чем высмеивать чужое.

Крепнущий бриз ерошил волосы актрисы. Ясны были ее глаза и не по годам молодо лицо, но на нем уже запечатлелось спокойствие самопознания, которое приходит с возрастом. Терри вдруг ощутила умиротворение в душе; она смотрела на океан, на белую полосу там, где рассыпались на песке волны, и дальше, туда, где колыхались длинные ламинарии, волнуемые водяной массой. Появилось одинокое судно, крохотное из-за расстояния, и снова исчезло. Воздух был густ и солон.

Наконец Терри спросила:

– Почему вы решили встретиться с ним?

Мисс Колдуэлл продолжала смотреть на океан, как будто не в силах оторвать взгляд.

– Ему стало известно, что я была знакома с Лаурой.

– Что он сказал?

– Что хочет поговорить со мной об этом. Лично. – Ее ответы снова стали краткими и безразличными. Терри решила сменить тему в надежде на то, что беседа снова обретет свободное течение.

– Лаура Чейз была гораздо старше, и, кроме того, трудно предположить, что у вас было много общего.

Собеседница сделала неопределенное движение рукой.

– Больше, чем вы думаете. Меня на годы заточили в закрытый пансион, а я, чтобы выразить протест отцу, выбрала самые сильные средства – пьянство и мальчиков. – Она помедлила. – Мальчиков было много. Чтобы позлить отца, я занималась этим с кем придется, даже с теми, кого ненавидела. Потом они назвали это неразборчивостью. А вот как назвали то, что вышвырнули меня, – я забыла.

Терри не знала, что сказать. Женщина говорила с усталым равнодушием, будто брела знакомым путем, которым не раз ходила на поиски истины.

– Как вы познакомились с Лаурой Чейз?

– Ну, это было просто. Мой отец, как вы, может быть, знаете, счел за благо перебраться в студию "Парамаунт", и меня пристроили к семейному делу, – сухо пояснила мисс Колдуэлл. – Со временем у меня появилось страстное желание превзойти его. Но моей первой работой была незначительная роль, роль младшей сестры Лауры Чейз. Более или менее плоская грудь – вот, пожалуй, единственное, что позволяло мне претендовать на эту роль.

– Я, кажется, не видела этот фильм.

– Он и не был закончен. – Голос актрисы сделался тихим. – Лаура застрелилась как раз перед съемками самых важных эпизодов.

Мгновение Терри молчала, потом спросила:

– Какая она была?

Глаза Линдси сузились.

– Вспоминая прошлое, я думаю, что самое заметное в ней – какая-то роковая чувствительность: она хотела любить и быть любимой, но была слишком несчастной, чтобы найти путь, не связанный с саморазрушением. Она могла переспать со статистом ради чувства уверенности, чаще мимолетного. На другой день, во время съемок, могла застыть вдруг на месте, пока режиссер не начнет уговаривать ее продолжить работу. Но она никогда не умела разобраться в себе, чтобы поступать так, как должно. – Горечь зазвучала в голосе мисс Колдуэлл. – Чем она была наделена в избытке, так это сверхъестественной чуткостью к чужой боли. Особенно если подобную душевную боль она испытывала или испытала сама.

При этом было бы хорошо, подумала Терри, если бы она знала, к чему это может привести.

– Странно, я много читала – о ваших родителях, о вашей общественной деятельности, о том, как вы стали снимать свои фильмы… Но я не помню, когда вы говорили что-либо о Лауре Чейз.

– Я никогда о ней не говорила. – Взгляд актрисы не отрывался от воды. – По крайней мере, не высказывалась о ней публично.

После паузы Терри спросила:

– Почему вы согласились встретиться с Марком Ренсомом?

– Он сказал, что у него есть кассеты. С исповедью Лауры ее психотерапевту. – Мисс Колдуэлл задумалась. – Для меня это был сюрприз.

– Что-то было на кассетах, из чего он заключил, что вы знали Лауру Чейз?

Собеседница обернулась к ней:

– А можно узнать, почему вас это беспокоит?

Вопрос был задан раздраженным, недружелюбным тоном.

– У Ренсома была кассета, – ответила Терри, – с записью, сделанной за несколько дней до ее смерти. Речь шла об уик-энде в Палм-Спрингс – о встрече Лауры Чейз с Джеймсом Кольтом и двумя его друзьями. То, что произошло с ней, было настолько ужасным, что вполне объясняет ее самоубийство.

– Она упоминала меня?

Терри вздрогнула.

– Вы там были?

– В Палм-Спрингс? – Мисс Колдуэлл отвернулась. – Бог мой, нет. – Едва заметное страдание прорвалось в звуках ее голоса.

– Насколько мне известно, – сказала Терри, – на той кассете Лаура ничего не говорит о вас. Должно быть, у Ренсома была еще одна.

Колдуэлл снова взглянула на нее:

– Он сказал мне, что у него есть все кассеты.

Терри кивнула:

– Он встречался с Марией Карелли, чтобы в обмен на кассету переспать с ней. – Она помедлила. – Та кассета, которую нашли, похоже, возбуждала его.

Встав, Линдси отошла к перилам террасы. Опершись на них, смотрела в океан.

– Вы пытаетесь доказать, – наконец проговорила она, – что у Марка при встрече с Марией Карелли был заранее обдуманный план принуждения ее к связи и что эта кассета была частью его.

– Да.

Она покачала головой. Но Терри, смотревшей со спины, увиделось в этом жесте не отрицание, а усталость. Обернувшись, актриса выглядела другой женщиной – очень уязвимой и неуверенной в себе.

– Вы просто не представляете, о чем спрашиваете. Зато Марк Ренсом в свое время имел об этом полное представление. И, насколько я смогла понять из "60 минут", за Марию Карелли есть кому вступиться. – Она помедлила. – Если я и стану рассказывать вам о том, что происходило, то сама буду решать, что говорить и как это можно будет использовать.

Слова прозвучали довольно категорично:

– Хорошо.

Мисс Колдуэлл испытующе разглядывала Терри. Наконец спросила:

– Так о чем вы хотели узнать?

Та задумалась:

– Может быть, начнем с того, что, по словам Ренсома, было на кассете.

Линдси снова посмотрела на нее:

– Того, что там было, оказалось достаточно, чтобы убедить меня встретиться с человеком, которого я ненавидела.

– Чего вы боялись?

– Было несколько моментов. – И взгляд, и голос актрисы были теперь спокойны. – Начиная с той недели, которую я провела в гостевом доме Лауры.

Терри молчала. Жизнь научила ее различать: когда нужны слова, а когда молчание лучше слов. Было видно, что Линдси Колдуэлл вполне владеет собой; если она стала рассказывать, то делала это по собственному разумению. Все, что требовалось теперь от Терри, – внимательно слушать.

– Я была сорви-головой, – начала мисс Колдуэлл. – Каждый день пила, напиваясь где угодно и с кем угодно. Однажды, проснувшись, поняла, что допилась до помрачения сознания: я уже не знала – где отрывки воспоминаний, а где обрывки сновидений. Несколько раз было так: звонили мужчины, а я не могла вспомнить, кто они и что у меня с ними было.

Она помедлила:

– Даже если они сами говорили мне об этом. Такой я была, когда мы встретились с Лаурой, – пьющей, легкомысленной, пропащим человеком. Как и сама Лаура.

Рассказ лился свободно, как будто Линдси уже тысячу раз проговаривала его про себя. Но в ее интонациях появилась какая-то резкость, которую Терри не замечала прежде, – ни у нее, ни у ее героинь.

– Лаура распознала мое состояние, – продолжала актриса. – У нее словно был радар на чужую боль. До первой сцены, которую мы делали вместе, она казалась замкнутой, почти не от мира сего, женщиной особой породы. Но она единственная поняла, что мои руки трясутся не от страха, а от того, чем я занималась накануне ночью.

Это была экранизация пьесы Уильяма Индже[17]17
  Индже Уильям (род. в 1913 г.) – крупный американский драматург


[Закрыть] – она играла эффектную женщину, вернувшуюся из Чикаго в свой крошечный городок, а я была ее сестрой, этаким синим чулком, моей героине не хватало смелости расстаться с домом. В первом эпизоде – в моей спальне – мы занимались косметикой, чтобы идти на танцы, и говорили о ее жизни. Роль я знала хорошо, а вот нанести тени на веки не могла. Слишком дрожали руки.

Тогда Лаура стала импровизировать. Взяла у меня тушь со словами: "Давай покажу!" – и эпизод закончился тем, что она сама занимается моей косметикой. Неожиданно это оказалось находкой, как раз этого не хватало, чтобы лучше выявить отношения сестер. И эпизод получился. Режиссеру понравилось.

Потом я поблагодарила ее. Она улыбнулась мне той своей улыбкой, которая как будто говорила: я все про тебя знаю, но не придаю этому значения, и сказала: "Ты можешь, конечно, напиваться, как в тот раз, но вначале стань им необходимой, чтобы они прощали все твои огрехи". И прошла в артистическую.

Вечером, когда я спешила на автостоянку, кто-то положил ладонь мне на плечо. Это была Лаура. "Наконец-то устроила себе свободный вечер?" – спросила она. Конечно же, нет – я, можно сказать, уже столковалась с одним, игравшим в эпизодах, чувствовалось, ему очень хотелось похвастать своим друзьям, что он трахнул дочь Лейона Колдуэлла. Он был близок к цели – я шла, чтобы дать ему эту возможность. – Она коротко вздохнула. – Почему-то я не смогла признаться в этом Лауре – как будто она хорошо знала меня. Потом она сказала: "Будет лучше, если ты пойдешь ко мне домой". Я ни минуты не размышляла. Пошла с ней, и все.

Терри показалось, что этими словами Линдси Колдуэлл отделяет один период своей жизни от другого. После небольшой паузы актриса просто сказала:

– Лаура взяла меня под свою опеку.

– В каком смысле? – поколебавшись, спросила Терри.

– В любом. – Линдси смотрела мимо нее. – У нее был великолепный дом в Вест-Голливуд-Хиллз, почти сказочной роскоши – мне кажется, его специально сделали таким, чтобы он походил на дом одной из героинь Лауры. Зато Лаура не походила там на себя. Наряд и косметику – долой, от прически одно воспоминание – и вот перед вами обычная домохозяйка! И было похоже, что у себя дома, в отсутствии мужчин, Лаура ощущала облегчение.

"Я всегда мечтала о сестре, – призналась она мне, – и вот теперь она у меня есть. Спасибо Уильяму Индже и студии "XX век-Фокс".

Не успела я опомниться, как уже чувствовала себя как дома. Она дала мне что-то переодеться, мы сели за столик рядом с бассейном, пощипывали салат, смотрели на солнечный закат. Лаура во всех подробностях рассказывала мне о своем детстве. Выпивки – ни капли, у обеих только чай со льдом.

Линдси Колдуэлл снова помолчала.

– Забавно, – проговорила она наконец. – Лауре нужен был чистый экран, чтобы в любой момент проецировать на нем свои мысли и чувства. Она и использовала меня для этой цели. Но, заботясь обо мне, никогда не порицала, не то что мой отец. С того момента, с того вечера я добровольно и без раздумий приняла это отношение ко мне. Я рассказала Лауре о том, о чем никогда никому не говорила.

Прошло уже двадцать лет, подумала Терри, а в ее словах по-прежнему тоска о потерянном друге.

– Потом, – ровным голосом произнесла Линдси, – Лаура зажгла свечи на столе и рассказала, как ее насиловал отец – насиловал несколько раз, до тех пор, пока она не потеряла сознание.

Терри замерла, уставившись на нее неподвижным взглядом.

– Все это было мне понятно, – продолжала рассказчица. – Даже тогда. То, что сделал с ней отец, ужасно потрясло ее, ни один подросток не обошелся бы так с ней, это навсегда изменило ее мироощущение. Ее низвели до твари, мужчины казались ей исчадиями ада, единственное чувство, закрепившееся от этого в ее сознании, – страх перед болью. Который потом она испытывала снова и снова, не понимая даже – почему. Когда она закончила рассказ, я плакала.

Колдуэлл задумалась.

– Впечатление было такое, что мне жалко Лауру, – тихо вымолвила она. – Но на самом деле… Я просто впервые стала понимать себя. А Лаура, конечно, подумала, что я плачу из-за нее. Встала, подошла ко мне. – Она сделала паузу. – Целовала меня, а я не решалась ее оттолкнуть, не хотела обидеть. Потом мы пошли в дом, Лаура несла свечи.

Актриса заходила по террасе беспокойными кругами.

– Она оказалась очень нежной, совсем не такой, как парни, которых я знала. Конечно, сама она доставила удовольствие очень многим мужчинам, часто испытывала желания, которые так и оставались неудовлетворенными, и, естественно, знала, как обходиться со мной. Я позволила ей раздеть себя, целовать в соски – делать все, что она захочет. В то время я вся принадлежала ей, и она была нежна со мной. – Линдси смолкла, обернулась к Терри – в глазах боль. – Она хотела, чтобы именно так кто-нибудь был нежен с ней. Потом она сказала мне, что ни разу до этого не была с женщиной. И что это как будто изобретаешь свой собственный язык, вместо того чтобы говорить на чужом. И теперь мы будем изобретать его вместе. Какое-то время я просто лежала, положив голову в ее лоно, слушала ее. После этого повернуть голову было совсем уже не сложно. Так продолжалось неделю.

Рассказчица снова смотрела вдаль, следя за одинокой чайкой, спикировавшей на песчаную полосу у самой воды.

– Мы вместе ходили на студию, вернувшись домой, готовили обед и ничего не пили, кроме молока. Каждый вечер купались, голые. Потом она вытирала меня полотенцем и помогала репетировать роли. Возилась со мной, как с ребенком. Нужно ей было совсем немного. Заботиться обо мне так, как ей хотелось бы, чтобы кто-то заботился о ней. И чтобы на ее любовь отвечали любовью. – Линдси помедлила. – В ту единственную неделю было все, как ей хотелось.

Терри молчала. Как много в человеческих судьбах, думала она, тайн – таких интимных, что постороннему не расскажешь, и таких мучительных, что не забудешь никогда. Наконец она спросила:

– Ренсом знал об этом?

Актриса следила за чайкой.

– Частично. Не все.

Терри, подумав, продолжала:

– Что он хотел от вас?

Взгляд сделался холодным:

– Встречу наедине. В номере отеля.

– Как вам кажется, что это означало?

– Посягательство на мою честь. На ту нежность, которую проявляла ко мне Лаура, рассчитывать не приходилось. Если у меня и были какие-либо сомнения на этот счет, после Марии Карелли они исчезли.

– Вы собирались пойти?

– Я собиралась все выслушать и потом как-нибудь договориться с ним. – Голос ее стал решительным. – У меня двое детей, муж, которого я очень люблю и не хочу, чтобы он страдал. Я уверена: они постарались бы понять, но все же… А другие, те, кто видят во мне символ женского движения, мои друзья, мои враги? Вы представляете, какой будет фурор, если окажется, что президент женской организации в свое время была бисексуальной?

Терри кивнула:

– Да, представляю.

Линдси на мгновение задумалась.

– Двадцать лет назад я поняла, что в любое время, в любую эпоху человек бывает разным. Но есть множество людей, которым это понять трудней, чем формулу "равная плата за равный труд", и я не хочу лишний раз давать повод всяким вахлакам поиздеваться над подобными отношениями. К тому же это означало бы для меня конец общественной деятельности.

Терри почувствовала нечто невысказанное за словами собеседницы.

– Что еще, – мягко спросила она, – знал Ренсом?

Во взгляде Линдси появилось изумление:

– О чем вы?

– Но ведь вы же хотели, чтобы Ренсом рассказал вам нечто, чего вы не знали. – Терри прямо и открыто смотрела на нее. – Точно так же вы надеялись, что я смогу вам это рассказать.

Лицо актрисы менялось на глазах – удивление сменилось покорностью судьбе, потом невыразимая мука отразилась на нем. Но в то же время во взгляде, устремленном на Терри, впервые мелькнула искорка интереса.

– У вас поразительная способность, – заметила она, – молчать, даже замереть, когда слушаете кого-нибудь. И человек не сразу понимает, что вы узнали гораздо больше, чем он хотел рассказать вам.

Терри была удивлена – похоже, мисс Колдуэлл говорила правду, хотя даже она сама не знала за собой такой способности.

– Но это никому не приносит вреда, – возразила она. Линдси молча рассматривала ее. Наконец сказала: