Текст книги "Степень вины"

Автор книги: Ричард Норт Паттерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 39 страниц)

– Карло не сын Криса.

От следующего мгновения у него остались неясные воспоминания: бледное ошеломленное лицо Терри, то, что его самого как будто накренило вперед. Лишь сухой голос Стайнгардта спрашивал, будто ничего не произошло:

– Кто же его отец?

Снова молчание, словно Мария не могла заставить себя ответить. Сквозь шок Пэйджит почувствовал у себя на плече ладонь Терри.

– Джек Вудс, – ответила Мария дрожащим голосом. – Враг Криса. Человек, которого мы отправили в тюрьму.

– О, Крис! – В голосе Терри было страдание. Подняв взгляд, Пэйджит увидел слезы в ее глазах.

Это ничего, хотел он сказать. Но понял, что не в состоянии произнести эти слова. И никакие слова.

– Почему вы не сказали Крису?

Голос, доносившийся с магнитофонной ленты, был слабым и несчастным.

– Вначале я хотела, чтобы он защитил меня. Поэтому я решила: пусть думает, что ребенок его, и спасет меня.

– А позже, когда отдавали Карло?

– Крис прилетел в Париж очень озабоченный. Он видел, каким стал Карло, живя у моих родителей. Я старалась не придавать этому значения, говорила себе, что это у него мимолетное настроение, что Крис никогда не сделает этого. Мы сидели в кафе возле Сен-Жермен-де-Пре, собора из моего сна, и он просил меня отдать ему Карло. А когда я отказалась, стал шантажировать меня. Требуя сына, который не был его ребенком.

Пэйджит закрыл лицо ладонями. В какой-то глубинной, иррациональной части сознания рождалось желание повернуть время вспять и вырвать кассету из памяти. Но, когда Терри потянулась к кассете, он схватил ее руку.

– Слишком поздно, – мягко проговорил он. – Прошло пятнадцать лет. Слишком поздно.

Слезы текли по ее лицу.

– Это я сделала, – бормотала она. – Это я сделала.

Он покачал головой:

– Нет, я. Когда вы были моложе, чем Карло сейчас.

Он увидел, что Терри хотела что-то сказать, но промолчала, а катушки крутились неумолимо – тишина, потрескивание, потом снова тишина.

– Вы собирались рассказать ему об этом? – спросил наконец Стайнгардт. – В Париже?

– Я не могла себя заставить сделать это. – Голос ее упал. – Я выбрала трусливый путь. Пыталась всячески отговаривать его. Напомнила, что отказалась от его помощи, когда Карло родился. Но ничего не помогало.

Она говорила с иронией, но к иронии на этот раз примешивалась горечь:

– Он повторял мне, что он – отец Карло. Был согласен отказаться от своего брака, чтобы спасти мальчика, соглашался пожертвовать ради него даже своей репутацией. И моей.

– Как вы реагировали на это?

– Знала, что Крис непременно сделает то, что считает нужным. И что в конце концов отдам Карло в руки того, кто станет ему настоящим отцом.

– Настоящий отец, – пробормотал Пэйджит, – для сына Джека Вудса.

Когда Терри взяла его за руку, Стайнгардт заговорил снова:

– И поэтому вы отпустили его?

Последовала долгая пауза.

– Я отпустила его, потому что Крис заставил меня задуматься. О том, какой он и каким я хочу видеть Карло.

Ее голос был печальным, но твердым:

– Видите ли, я поняла, что Крис на самом деле совсем не похож на меня.

В последовавшей за этим тишине Пэйджит покачал головой.

– Тогда в чем же ваш грех? – продолжал расспрашивать Стайнгардт.

– В том, что я отпустила своего сына. И в том, что я дважды лгала Крису. Первый раз – чтобы спасти себя, второй – Карло.

– Вы знали, что спасаете Карло?

– Я вспомнила свое детство. Крис рассказал, как плохо Карло, и это испугало меня. – Она помолчала. – Но не настолько, чтобы я отказалась от карьеры. Настолько лишь, чтобы отдать Карло и снова использовать Кристофера Пэйджита. Единственное, что могу сказать в свое оправдание, – делая это, я больше думала о Карло, чем о Крисе или о себе.

– Вы собираетесь сказать об этом Крису теперь?

– Я думаю об этом, – глухо произнесла она. – Но отдаю себе отчет в том, что для них это будет слишком большим ударом. – Она снова помолчала. – Теперь они уже любят друг друга. И с каждым прожитым днем мне все труднее и труднее решиться на это.

– Тогда что же вас тревожит?

– То, что я могу лгать в таких вещах. То, что я способна делать такие вещи. То, что это недостаточно тревожит меня. – И совсем тихо, почти шепотом: – То, что во мне чего-то не хватает, и так будет всегда.

Кроме гнева и боли, эти слова рождали в душе Пэйджита страх и печаль. На кассете Стайнгардт спросил:

– А как вы все это воспринимаете?

– Как свободу, – тихо ответила Мария. – Как свободу и совершеннейшее одиночество. Такое ощущение, что никто и ничто не может взволновать меня. – В голосе Марии послышались слезы. – Я никогда не сделаю того, что может сделать для Карло Крис. Я не настолько люблю его. Моей любви хватает лишь на то, чтобы держаться от них подальше. Чтобы не видеть того, что я натворила.

Пэйджиту показалось, что Мария плачет, но очень тихо, еле слышно. Потом Стайнгардт спросил:

– Куда вы?

– Я ухожу. – Голос был утомленный, но твердый. – Я приходила сюда, потому что не знала, смогу ли сказать Крису правду. Я не смогу.

– Помощь может быть и в другом.

Молчаливая пауза была последней.

– Таким, как я, помочь нельзя, – произнесла Мария спокойно. – И никогда нельзя будет помочь.

Терри выпустила руку Пэйджита. Мгновение спустя на периферии его сознания запечатлелось: она выключила магнитофон.

Пэйджит сидел, ощущая совершеннейшее одиночество.

Главное в его жизни, воспитание сына, значило теперь не больше, чем его ложь на сенатских слушаниях. И то и другое – поступки глупца, замешанные на тщете и самообмане.

"А вы любили когда-нибудь так, что душа болит?" – спрашивал он Терри. Елену, отвечала она ему, а Пэйджит говорил: а я так люблю Карло. Сына Джека Вудса.

Он не замечал, что плачет. Потом Терри обняла его, притянула его голову к своей груди, прижалась щекой к его затылку.

– Я так виновата, – прошептала она.

Когда он поднял к ней лицо, она откинула с его лба прядь волос.

– Что я могу сделать для вас?

– Мне надо побыть одному, – сказал он. – Мне надо освоиться с этим.

Она кивнула.

– Что будете делать?

– Не знаю. – Он помедлил. – Что-нибудь.

Терри выпустила его из своих объятий. Но на мгновение задержала свои ладони на его плечах. Потом пошла к двери. В дверях остановилась, обернулась.

– Она права, Крис. Вы не похожи на нее. Поэтому все так и получилось. – Он не отвечал. – Я буду у себя, – добавила она и ушла, осторожно закрыв за собой дверь.

3

Без косметики глаза Марии казались ввалившимися, лицо осунувшимся. У нее был напряженный взгляд человека, который, мучаясь от бессонницы, изо всех сил старается уснуть. Увидев за дверью Пэйджита, она испугалась – похоже, процесс основательно потрепал ей нервы.

– Что тебе нужно?

Пэйджит молча смотрел на нее. Потом тихо сказал:

– Похоже, сюрпризы тебя больше не радуют.

Мария замерла в дверях и походила на женщину, которую из ее уютного мирка вырвал некто, угрожающий ей. Ни жестом, ни взглядом не пригласила его войти.

– Разве ты не готовишься к дискуссии?

– Кажется, у меня с этим будут трудности.

Ее глаза сузились.

– И ты пришел за помощью?

– В некотором роде.

Она молчала, ждала, что еще он скажет. Он не произнес ни слова.

Наконец она отступила в сторону, неохотно, почти сердито. Когда он прошел на середину комнаты и обернулся к ней, она все еще стояла в дверях.

– Можешь закрыть дверь.

Она медленно прикрыла ее. Стояла, смотрела на наболдашник дверной ручки, как будто избегая его взгляда. Пэйджит заметил, что в ее движениях была какая-то новая, непривычная для его глаз расслабленность. Повернувшись, она выпрямила плечи.

– Ты как-то странно себя ведешь.

– Я?

– Да. – Она помолчала. – Я на самом деле не понимаю, в чем дело.

– А конкретнее?

– Ты как-то неожиданно появился. Чего ты хочешь?

Пэйджит огляделся, выбирая, куда сесть. Окна были зашторены: ничего не было здесь от той Марии в стерильной комнате.

Здесь были личные владения, защищенные от чужеродного вторжения.

– Правды, – ответил он. – Я предпочел бы выслушать сидя. А ты можешь стоять там, если хочешь.

Он прошел к дивану и сел, поглядывая на нее без особого интереса.

– И можешь не спешить. Я свободен до десяти утра.

Она было открыла рот, но губы ее снова сжались.

– Что такое, черт возьми? Бэс? – спросила она наконец.

Пэйджит спокойно смотрел на нее.

– Не собираюсь обсуждать, почему мне нужна правда. Мне она просто нужна.

– Тогда уходи. Правду ты уже знаешь. – Она скрестила руки на груди. – Ты правильно провел допрос Бэса. Что бы там Ренсом мог или не мог, он напугал меня.

– Нет, – мягко возразил Пэйджит, – рассудка от страха ты не теряла. Я сразу понял это, как только узнал, почему ты не тотчас же позвонила по 911.

– Почему же?

– Чтобы скрыть улики, говорящие об умышленном убийстве. – Он слышал свой голос как будто издалека – очень спокойный и очень вежливый. – Во всем этом есть один момент, который ты можешь помочь мне прояснить. Что ты делала в коридоре?

– Я была в шоке, черт побери! – Мария стояла прямая, жесткая, сжав кулаки, говорила повышенным тоном. – Тебе доставляет удовольствие мучить меня? Мало тебе слушаний?

– Нет. Это не так.

– Пожалуйста, Крис, уходи. – Ее голос сделался ломким. – Оставь меня. Ты здесь не нужен. Ты нужен в суде.

– Но я не могу уйти. – Пэйджит говорил преувеличенно терпеливо, как будто разговаривал с ребенком. – Ты не ответила на мой вопрос.

– Какой здесь может быть ответ?

– О, я уверен, что ответ есть.

– Почему? Поговорил со своей миниатюрной подружкой, мисс Перальтой?

Пэйджит поднял брови:

– А при чем здесь Терри?

– Прекрати, пожалуйста. – В ее речи появился акцент итальянцев Бостона, как будто наступал момент истины. – Я не помню, что я там делала.

– Может быть, теперь вспомнишь. – Пэйджит небрежно достал кассету из кармана и положил ее на кофейный столик, не сводя с Марии глаз. – Ну подумай немного.

Непроизвольным движением Мария закрыла грудь ладонями. Ее лицо побледнело.

– Конечно же, ты можешь забыть и то, что на ней. – Голос Пэйджита стал еще мягче. – Пять лет – немалый срок в жизни родителей. И треть жизни твоего сына.

Мария отвернулась к окну и замерла, потом ее плечи затряслись.

Пэйджит встал.

– Смотри на меня, черт тебя возьми. У тебя хватило смелости убить человека. То, что ты сделала со мной, исковеркало всю мою жизнь. Почему же тебе так трудно смотреть мне в лицо? – Мария не обернулась. Ее тело содрогалось. – Ради тебя я лгал, – продолжал Пэйджит. – Из-за тебя уехал из Вашингтона, отказался от желанной карьеры. Отказался от семейной жизни и воспитывал Карло как сына – и все из-за тебя. И теперь, опять же благодаря тебе, я узнаю, что все это шутка.

Мария опустила голову. Ее тело теперь сотрясали спазмы, но она по-прежнему не издала ни звука.

– Смотри на меня, – потребовал Пэйджит. – Ты можешь использовать людей в своих целях, убивать их или просто ломать им жизнь. Люди для тебя не существуют – я не существую для тебя. Ты никого не замечаешь, когда идешь к своей цели. Единственное, что может оправдать мое существование, существование кого бы то ни было, – быть пешками в твоей игре. Так, по крайней мере, смотри мне в глаза!

Мария выпрямилась, медленно повернулась к нему. По ее лицу текли слезы.

Пэйджит старался сохранить самообладание. Это удавалось крайним напряжением сил, сострадания он не испытывал, но голос его был по-прежнему мягок:

– Извини меня за резкость. Просто я узнал, что ты подстроила, чтобы я воспитывал сына Джека Вудса как своего. А ты знаешь, как я ненавижу сюрпризы.

Мария попыталась что-то сказать, но не смогла. Только прижимала ладони к своей груди жестом убитого горем человека.

– Ты поразительная женщина, – почти ласково произнес Пэйджит. – Ради спасения своей карьеры ты помогла мне отправить отца Карло в тюрьму, а его сына использовала для того, чтобы заставить меня помочь тебе. Трудно даже подыскать для этого название.

– А ты знаешь, – взорвалась Мария, – почему я пошла в номер Ренсома?

– Конечно. Чтобы убить его.

– Нет. – Голос Марии был полон боли и гнева. – Чтобы делать все, что он захочет. Чтобы ты и Карло никогда не услышали эту запись.

– Очень трогательно слышать, – отозвался он, – на какие жертвы ты пошла ради меня. С такой виной жить нельзя.

Мария еще больше побледнела. Она стояла в пол-оборота к нему, с лицом, мокрым от слез, со скрещенными руками, как будто обнимая себя. Плечи дрожали, она выглядела несчастной и одинокой.

Пэйджит молчал и просто смотрел на нее. Его лицо выражало крайнее презрение.

Неожиданно Мария села на ковер. Спрятав лицо в ладонях, она судорожно рыдала, потом рыдания перешли в звук, похожий на визг. Все, что случилось с Ренсомом, ложь и мучения, последовавшие за этим, были страшным напряжением для ее нервов. И теперь эта вторая кассета сокрушила ее: Пэйджит не мог даже представить себе Марию Карелли такой, какой она была теперь перед ним.

Он ждал, пока взвизгивания не оборвались. Пересек комнату, встал над ней, держа кассету в руке.

– Тогда расскажи мне. – Спокойствие в его голосе было гневным, едва сохраняемым. – Все. Но только глядя мне в глаза.

Еще один долгий момент Мария прятала лицо в ладонях. Потом подняла его, чтобы встретить взгляд Криса.

– Я пошла к нему не по своей инициативе.

– Не по своей инициативе? Так, может быть, ты его и не убивала?

Мария хотела что-то сказать, но промолчала.

– Убила его я, – наконец произнесла она после паузы.

– Тогда рассказывай, – повторил Пэйджит.

– Хорошо, – неожиданно спокойно ответила она. – Но я не могу говорить об этом, когда ты стоишь надо мной.

Пэйджит удержался от грубого ответа, хотел осадить ее, потом решил, что не стоит.

В следующий момент он уже сидел на полу, поджав ноги по-турецки, в нескольких футах от нее.

– Можешь начать с первого звонка Ренсома.

Мария разглядывала свои руки.

– Это было просто. Ренсом рассказал о кассете и заявил, что может отдать ее мне. – Ее голос стал глухим. – За одно свидание.

– Сказал что-нибудь конкретное?

– Сказал, что я могу выбирать. Либо он раздевает меня публично, либо наедине. – В голосе зазвучала горечь. – Сказал, что хочет быть честным со мной. Я должна понимать, что наедине мне придется делать то, что он потребует. Но я должна понимать и то, что "конфиденциальное раздевание" будет не таким позорным, как публичное.

– И ты согласилась?

– Нет. Записала номер его телефона и пообещала перезвонить. Когда положила трубку, у меня руки тряслись. – Мария задумалась. – Потом пошла в ванную, и меня вырвало. Как я и сказала в суде. – Она вздохнула. Заговорила снова ослабевшим голосом: – У меня в голове не укладывалось: как у этого человека могли оказаться такие кассеты, почему у него возникла потребность проделывать это со мной. В ту ночь я не спала. Передумала обо всем – о деле Ласко, о Стайнгардте, о моей карьере, о Карло. Даже о тебе. Потом, в самом конце, поняла, что нужно Ренсому. – Она закрыла глаза. – Утром позвонила ему.

– И что сказала?

– Что встречусь с ним. Если он даст мне одну из кассет.

Пэйджит впервые помедлил в нерешительности:

– Ты просила вторую кассету?

– Да.

– Зачем ты купила пистолет?

– Потому что боялась, – просто ответила Мария. – Я не знала, что он будет делать, когда мы останемся одни.

Пэйджит внимательно разглядывал ее лицо.

– Накануне вечером ты пришла повидаться с нами. Впервые за восемь лет.

– Я хотела видеть Карло. – Теперь ее взгляд был более спокойным. – Это я предложила встретиться в Сан-Франциско. Была в замешательстве, не знала, что делать. Мне казалось, как ни странно, что встреча с Карло поможет мне.

– Каким образом?

– Поможет мне пройти все это. – Она опустила взгляд. – Если бы тебе и Карло суждено было узнать правду, какой смысл был держать тебя в неведении? Я хотела убедиться: есть ли вообще в этом какой-либо смысл.

– И убедилась?

– Увидев Карло, поняла, что он счастлив. И смогла принять решение. Потому что знала: смысл в этом есть. – Она закончила упавшим голосом: – Был, до сегодняшнего дня.

Пэйджит смотрел мимо нее, стараясь сохранять спокойствие, чувствуя, что все сильнее и сильнее сжимает в руке кассету. Отбрось эмоции, говорил он себе, хотя бы на время. Прежде всего ты должен знать правду.

– Что произошло, когда ты пришла к нему?

Мария продолжала смотреть в пол.

– Ренсом открыл дверь. Не сказал ни слова. Просто посмотрел на меня со странной улыбкой. На его лице было написано злорадство, но в нем чувствовалось и напряжение. Было ощущение, что я в каком-то ночном кошмаре. Он по-прежнему не говорил ни слова. Я положила сумочку – там был пистолет – на кофейный столик. Потом попросила включить запись. Ту, что на моей кассете.

– И он это сделал?

Она медленно кивнула:

– Когда я слушала это – свой голос, вопросы Стайнгардта, – нахлынули воспоминания о том, что я когда-то пережила. На него я смотреть не могла, а он положил руку мне на грудь, как когда-то Марси Линтон. – Она отвела взгляд. – И когда я не отбросила его руку, он понял, что мы договорились. Что уговаривать меня ему не придется.

Пэйджит ощутил пустоту в животе, он давно не ел. Чувствовал, что не в состоянии задавать вопросы.

– Заговорил он только тогда, – тихо продолжала Мария, – когда предлагал выпить шампанского. Потому что Лаура Чейз пила шампанское с любовниками. Перед тем как начать раздеваться. – Мария провела по векам кончиками пальцев. – Когда официант уходил из номера, я уже знала, что мне придется раздеваться перед ним. Поэтому попросила повесить табличку с просьбой не беспокоить.

Пэйджит молчал. Мария перестала плакать, казалось, ей не хватило слез на весь ее позор.

– Ренсом положил кассету между нами, – пробормотала она. – И смотрел, как я раздеваюсь. Когда я полностью обнажилась, он жестом приказал мне сесть на диван, лицом и нему. Потом заставил меня принять определенное положение. – Неожиданная вспышка гнева в ее голосе прозвучала отголоском ненависти. – Сказал, что хочет видеть все части моего тела, не называя то, что надо ему показывать. Потому что я должна слушать кассету, не отвлекаясь.

– Кассету Лауры Чейз, – тихо произнес Пэйджит. Мария кивнула, глядя по-прежнему в сторону.

– Я должна внимательно слушать, а он будет рассматривать меня. И тогда я смогу проделать для него то, что Лаура Чейз делала для Джеймса Кольта. – Мария помолчала. – Потом он заставил меня выпить за Лауру Чейз.

Марию, кажется, снова трясло. Не принуждаемая задором или расчетом казаться лучше, чем она есть, Мария выглядела усталой и жалкой, как женщина, изнуренная лихорадкой. Повествование ее дошло до самых безжалостных подробностей, Пэйджит хотел правды, и она не собиралась ничего утаивать.

– Я сидела, слушая кассету: потерянным голосом Лаура Чейз рассказывала, что она делала для тех мужчин, что они проделывали с ней. С каждым новым описанным актом Ренсом улыбался мне и неторопливо ощупывал глазами мое тело. – Мария снова помолчала, ее голос уже охрип. – К тому моменту, когда запись закончилась, шампанское было уже выпито. Он по-прежнему почти ничего не говорил. Я сидела, видя, что он рассматривает каждую часть моего тела, рассматривает не торопясь. В этом была почти непреднамеренная жестокость, как будто он хотел убедиться, что интерес к моему унижению не ослабевает в нем. – Мария подняла голову. – Потом он улыбнулся, – тихо закончила она, – и стал перематывать пленку. Она не спускала глаз с Пэйджита.

– Ему ничего не надо было говорить. Когда кассета была перемотана, я должна была встать перед ним и делать то, что делала Лаура Чейз. Я попросила его опустить шторы. "Опусти сама, – сказал он. – А я заодно посмотрю на тебя в движении".

Ее голос сделался равнодушным. Пэйджит понял, что это от безжалостной жестокости рассказа.

– Я подошла к окну. Внизу был город, люди шли по своим обычным делам. Какое-то мгновение я стояла и смотрела, желая быть одной из них, чтобы не пришлось, обернувшись, оказаться лицом к лицу с Марком Ренсомом. В тот момент Джон Хаслер и увидел меня.

Настроение ее снова изменилось, в словах, произносимых ровным голосом, был и потаенный страх, и скрытая ирония – Мария отрицала то, что видел Хаслер, но сам эпизод, когда Хаслер давал показания, был комичен.

– Потом я снова услышала голос Лауры и опустила шторы. Когда я повернулась, Ренсом остановил кассету. "Ты уже голая, – произнес он. – Когда включу магнитофон, начинай танцевать. Пожалуйста, повнимательней слушай Лауру". Он снова улыбнулся: "Пусть Лаура будет твоей учительницей".

Мария помолчала.

– Распоряжаясь, он старался казаться небрежным. Но я чувствовала, что он отчаянно волнуется – как будто, сделав неверное движение, я могу разрушить какие-то чары. До этого я удивлялась, стыдилась, сердилась. Теперь я боялась. Когда я стала двигаться перед ним, он вынул член. Я чувствовала себя куртизанкой. Танцевала, чтобы он у Ренсома был твердый, танцевала так, как это делала, судя по ее словам, Лаура. – Ее лицо залило краской. – Я делала то, что делала она, отчаянно стараясь быть такой, какой ее представлял себе Ренсом, пока не почувствовала, что во мне больше Лауры, чем меня самой. Это… как потерять душу.

– Почему ты выполняла его приказания?

Мария бросила на него исполненный гордости взгляд, взгляд, по которому он узнал ее прежнюю.

– Кассета, за которую он заставил меня танцевать, была губительна для Карло, – просто ответила она. – А кассета, которую я не просила, была губительна для меня. Я хотела заполучить обе.

– Но чтобы сохранить…

– Я была с ним наедине. – Мария неотрывно смотрела на Пэйджита. – Когда Марк Ренсом стоял, держа в руке свой член, и смотрел, как я танцую, я поняла, что он – безумец. И я боялась того, что будет со мной, если от моего вида его член не станет твердым. Продолжала слушать Лауру. Лаура щупала себя, и я щупала себя. А когда пришло время соскользнуть по стене, опуститься на пол и мастурбировать для Марка Ренсома, я сделала и это. – Голос ее стал бесчувственным, почти жестоким. – И это был не первый раз, когда женщина притворялась. Женщина моего века приучена быть актрисой для мужчин в чем угодно, и первыми нас учат этому матери. Это своего рода видовой навык, только он и нужен был мне тогда. И я была просто рада, что Лаура Чейз держала глаза закрытыми. Когда я почувствовала его член у себя во рту, знала, что смогла возбудить его. – Она помолчала. – Стала сосать, как Лаура на кассете.

Неожиданно Мария смолкла.

Подтянула колени, обняв, прижала их к груди. Пэйджит смотрел, как она сильно и мерно дышит: вдох, выдох и снова вдох, пока тело не перестало дрожать. Когда она подняла глаза, взгляд у нее был совершенно беззащитный, как будто упорное подавление чувств совсем обессилило ее. Влага на глазах была свежей.

– Тогда и произошло это, – спокойно сказала она.

Голос ее снова изменился. Стал печальнее и мягче – одно дитя человеческое жаловалось другому. На этот раз было видно, что она сделала непосильный выбор, ее душевная уязвимость не позволяла ей пройти все это. Пэйджит почувствовал что-то похожее на страх.

– Что произошло?

Ее глаза широко раскрылись, как будто она впервые поняла что-то.

– Когда я сосала, его член стал делаться мягким. Задыхающимся голосом он стал ругать меня, требовал, чтобы я сосала сильней. Ничего не помогало. – Смолкнув, Мария глубоко вздохнула. – Я подняла на него взгляд, мой затылок упирался в стену, его член все еще был у меня во рту. Он смотрел на него. Глаза были злыми и испуганными одновременно.

Снова помолчав, она заговорила тише:

– Когда наши взгляды встретились, его член выскользнул из моего рта. Он посмотрел вниз – член был уже сморщившимся. Я боялась отвести взгляд. Замерла, зажатая между стеной и Ренсоном, смотрела на его член. Он становился все меньше, пугая меня. Я все еще смотрела, когда Ренсом ударил меня. Я была ошеломлена, глаза заволокло слезами. Он снова ударил, посмотрел на свой член, снова ударил и опять посмотрел на свой член. Как будто от этих ударов он мог сделаться твердым. Крутанувшись, я выскользнула, комната вдруг показалась мне черной. Я поползла к кофейному столику. Все еще слышался голос Лауры, рассказывавшей, что они делали с ней. Этот голос заставил меня ползти проворнее. Когда оглянулась, он все еще смотрел на свой член. – В ее голосе послышалось изумление. – По его лицу текли слезы. Это остановило меня. Я встала на колени у кофейного столика, голая, и смотрела, как он плачет. Потом он увидел меня.

У Марии был остановившийся взгляд, казалось, она смотрела не на Пэйджита, а на Марка Ренсома.

– Ярость от унижения появилась в его глазах. Он смотрел на меня как зверь, с лицом, красным от ярости, брюки вокруг лодыжек. И не мог говорить от ненависти. Потом направился ко мне. Его брюки по-прежнему были приспущены, и двигался он какими-то рывками, почти звериными, как будто неудача лишила его всего, что было в нем человеческого. Потом снова поднял руку. – Ее голос наполнился внутренней силой. – Что-то первобытное было в этом – отсутствие всякого сдерживающего начала. Прежде он бил меня, чтобы снова стал твердым его член. Теперь собирался уничтожить. Взглянув друг на друга, мы оба поняли это. Я схватила свою сумочку…

Она проглотила комок, застрявший в горле: в тишине Пэйджит ясно представил тот взрывоопасный момент, когда патология Ренсома породила в Марии желание выжить.

– Мои пальцы одеревенели, я едва смогла вынуть пистолет. Когда я повернулась к нему с пистолетом в руне, все еще трясясь, он был футах в шести от меня. Глаза его расширились. – Она помолчала, вспоминая. – На мгновение он даже остановился. Потом снова пошел на меня. Он был до такой степени взбешен, что для него не существовало ничего, кроме стремления добраться до меня.

Ее речь стала отрывистой.

– Я все еще стояла на коленях. "Стой", – крикнула я. Он не остановился. Теперь он был уже в четырех футах. А я все не могла выстрелить. – Ее глаза закрылись. – Потом он назвал меня никудышной кошелкой. И сразу же во мне вспыхнула такая ненависть! Может быть, я как-нибудь смогла бы противиться ему – брюки мешали ему двигаться быстро. Может быть, я могла выстрелить в ногу. И ничего бы не было. – Замолчав, Мария покачала головой. – Но это надругательство, эти оскорбительные слова – все это сделало меня такой же, как он сам. Помолчав снова, она произнесла медленно и отчетливо:

– Единственное, чего я хотела, – убить Марка Ренсома. Мои руки перестали трястись. Он был в четырех футах от меня, когда я выстрелила ему в сердце.

От спокойствия в ее голосе Пэйджиту стало не по себе. Она смотрела мимо него.

– Он не упал, а остановился. Его глаза сделались невидящими. Опустился на пол. Лицо стало печальным, немного озадаченным. Потом он скрючился на полу. На его глаза снова навернулись слезы. Последнее, что он делал, – бормотал единственное слово. – Изумление было в голосе Марии. – "Лаура". Он шептал имя "Лаура". Ни кровинки не было в его лице. Я знала, что он умер раньше, чем упал на спину. Неожиданно я оказалась одна. Пыталась осознать произошедшее. За мгновение до этого Марк Ренсом мог убить меня. А теперь он был трупом с брюками, приспущенными на лодыжки. – Удивление снова звучало в ее голосе. – Я сидела рядом с ним, голая, в чужом номере, на кофейном столике лежала кассета, полная секретов.

Пэйджит попытался представить это. Но слишком все перемешалось – шок, страх, стыд и изумление, – чтобы можно было понять, как это получилось. Он невольно посмотрел на кассету в своей руке.

Мария проследила его взгляд.

– Я убила человека, – медленно произнесла она. – Моя кассета могла бы пролить свет – почему. Но как без кассеты объяснить выставленный для обозрения детородный орган? Или без кассеты Лауры Чейз? Я сразу поняла это, несмотря на шок. Я была как при анестезии, но в полном сознании. На самом деле никакого плана у меня никогда не было. Мысли приходили спонтанно, хаотично. Единственной зацепкой было то, что я пришла сюда ради кассеты и теперь должна была спрятать ее.

Голос ее был слаб и равнодушен. Было впечатление, что, действуя когда-то в состоянии наркотического опьянения, она пыталась теперь восстановить последовательность событий, которые смутно помнила и суть которых едва понимала.

– Все это казалось слишком трудным, – говорила она. – В какое-то мгновение я хотела даже отказаться от борьбы и рассказать все как было. Но потом подумала о Карло. – Она помолчала. – И о себе, конечно.

Слез больше не будет, подумал Пэйджит. Она слишком истощилась в проявлении своих чувств, а может, была уже в состоянии с ними справиться. Больше ей нечего было скрывать.

– Наконец я заставила себя посмотреть на Ренсома. Он лежал, открыв рот, распластавшись на спине, и было впечатление, что смерть настигла его в тот момент, когда он одевался. И тогда первая мысль пришла ко мне: если Ренсома оставить в таком положении, я ничего не смогу объяснить. Я не могла бы объяснить, почему он был полуголым или почему я была голой. Не говоря уже о том, почему он заслужил смерть. Помнится, я разозлилась. То, что он делал со мной, было не просто осквернением моего тела – осквернением моей личности. А теперь я даже не могла рассказать об этом. Он осквернил меня, думала я. Он заслужил смерть, говорила я себе, – то, что делал он, хуже, чем изнасилование.

Мария снова переживала тот момент – в ее голосе появилась радость от того, что она нашла выход.

– Изнасилование, – продолжала она, – это почти то же, что и шантаж в целях принуждения к половому акту. И это было бы единственным приемлемым объяснением. Но как он мог заманить меня сюда, рассуждала я дальше. Ведь он насильник, а не шантажист. И тогда я вспомнила, что он писал книгу о Лауре Чейз. Ну конечно же, подумала я, за этим ты и пришла. За материалом. Послушать кассету, которая у него есть. Это было все равно что написать пьесу. Которая объяснит мое появление здесь, кассету Лауры, магнитофон. А когда посмотрела на него, вспомнила его патологию, то поняла: кассета Лауры поможет объяснить, почему он был раздетым.

Несмотря на охватившее его тяжелое чувство, Пэйджит почувствовал что-то похожее на восхищение.

– Тогда ты перевернула его, – мягко заметил он. – Потому что насильник должен был быть на тебе.

Мария встретилась с ним взглядом, потом подтвердила:

– Он был тяжелым – чтобы перевернуть его, пришлось подсунуть под него руки. Тогда-то я и расцарапала ему ягодицы и сломала ноготь.

Пэйджит коснулся ладонью лба.

– А я настаивал на том, что это санитары.

– Шарп сказала, что я сделала это, чтобы создать видимость борьбы. Я не настолько хладнокровна. Я с омерзением прикасалась к нему.

У Пэйджита закрылись глаза, он слышал нотку стыда в ее голосе.

– Когда он оказался на боку, я толкнула его. Он распластался на полу, как тряпичная кукла, с той проворностью, которой не было в нем живом, лежал задом кверху. – Она помолчала, потом добавила с изумлением: – Взглянув на него, я поняла, что моя история выглядит теперь вполне правдоподобно. И тогда почувствовала прилив бешеной энергии. Не переживай, сказала я себе, действуй. Но как действовать, я не знала. – Ее речь замедлилась, как будто она снова о чем-то задумалась. – Конечно же, он не сунул мне. Тогда я попыталась представить себе, что может делать насильник перед тем, как войти в жертву, и стала создавать видимость того, что все это было на самом деле.