Текст книги "Степень вины"

Автор книги: Ричард Норт Паттерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц)

– Но тогда ему будет уже девять лет.

– Да. – Пэйджит нахмурился. – Я брал его табели в школе, смотрел оценки. Успеваемость ухудшается.

– Дело не в способностях, Крис. Сказывается все – самолюбие, необщительность, даже то, что мальчик чувствует себя нескладным, неуклюжим. Следующие два года станут критическими. – Колвин позволил себе закончить на раздраженной ноте. – Да понимает ли мать, к чему придет ее сын? Есть ли у нее какие-то определенные намерения относительно него?

Пэйджит пожал плечами:

– Думаю, она собирается найти au pair[23]23
  Молодая иностранка, которая, обычно с целью изучить язык, живет в семье, выполняя несложную работу по дому либо присматривая за детьми.


[Закрыть]. Предпочтительно такую, которая достаточно владеет английским.

Колвин снова сел; на лице его было выражение напряженного внимания.

– Извини меня, Крис, но, думаю, наша дружба дает мне право на какие-то вольности, недопустимые с обычными пациентами. Как получилось, что у таких умных, искушенных в житейских делах людей, как ты и та женщина, которую я видел во время слушаний по делу Ласко, все закончилось нежеланным ребенком?

Фраза "нежеланный ребенок" резанула слух Пэйджита, болью отозвалась в душе: ему представился Карло в полном одиночестве у телевизора.

– Понимаю, почему ты обычно не позволяешь себе таких вольностей. Люди твоей профессии не вправе будить в клиентах чувство вины.

– Вины? Вид у тебя несчастный. – Голос Колвина смягчился. – Это уже отчасти ответ на мой вопрос.

– В детстве я страдал от одиночества и, став взрослым, не хотел иметь детей. – Пэйджит сделал паузу. – Последние четыре дня я вспоминаю то, что сам когда-то пережил.

Колвин подался вперед:

– Тебя удовлетворяет такой ответ? Я имею в виду, для себя самого?

– Избавь меня, Ларри! А то чего доброго ты вытащишь свои картинки, станешь выяснять, отличаю ли я руки от ног и могу ли объяснить, почему дым выходит через трубу.

– Избавь меня от этих остроумных эскапад, договорились? Именно сейчас ты можешь упустить Карло. Пойми, приятель, ведь это важно именно для тебя.

Пэйджит слабо улыбнулся:

– Боже мой, ты снова заговорил по-человечески. Я мог бы и чаще заводить "нежеланных детей".

Колвин в раздражении тряхнул головой:

– Перестань, Крис!

– Хорошо, – проговорил Пэйджит. – Суть в том, что, будь моя воля, Карло никогда бы не родился. Поверь, мне неприятно, что так получилось, еще больше у меня переживаний из-за того, в каких условиях он живет. – Помолчав, он тихо добавил: – Что касается Марии – она хотела ребенка из каких-то своих соображений. То есть рождение Карло служило какой-то цели. Колвин взглянул недоуменно:

– Что ты имеешь в виду?

Пэйджит помедлил.

– Это касается личного. Сугубо.

Колвин внимательно изучал его лицо.

– Хорошо, – наконец отозвался он. – Вернемся к сегодняшнему дню. Ты рассказал об этом своей жене, Андреа?

– О последних днях – ничего, она сейчас в турне, в Европе. В общем и целом Андреа относится к факту существования Карло как к явлению другого мира; наверное, из-за того, что это ей неприятно. Отрешение – так, я думаю, это называют.

Колвин, казалось, собирался задать вопрос, но не задал. Потом поинтересовался:

– На твой взгляд, Мария имеет ясное представление о том, как живется Карло?

Как объяснить, подумал Пэйджит, что Марии это так же известно, как и ему, но не вдаваясь в подробности, которые Колвину знать необязательно?

– У Марии есть обо всем ясное представление, – ответил он. – Просто она не может это прочувствовать так, как я или ты.

– Из того, что ты рассказал, я понял: она презирает своих родителей и люто ненавидит все, связанное с детством.

– Верно. После того как я смог лично познакомиться с обстановкой в доме Карелли, я просто поражен тем, как многого она смогла добиться в жизни. Но, чтобы стать тем, кем она стала, Марии пришлось лишиться многого из того, что она имела. Сегодняшняя Мария очень целеустремленный человек, у которого все разложено по полочкам. Переживать тяжелые случаи не в ее характере, она о них просто забывает. Это ее закон. Уяснив, что в правилах ее родителей вести интриги, она плетет свои, спокойно делает любую дьявольщину, не заботясь ни о ком. Если у тебя есть цель, Мария скажет: добивайся ее во что бы то ни стало. Не распускай нюни и не смей мне жаловаться. Она настолько практичный человек, что жалость и сострадание ей неведомы. Подобно большинству людей, что всем обязаны только себе, трудности, которые она преодолела, успехи, которых она добилась, позволяют ей брать на себя роль исполнителя приговоров над теми, кто обречен на гибель по социально-дарвинистским законам. – Пэйджит помедлил. – Хотя я думаю, что, судя и обвиняя мир, она никогда не придет к суровому моральному осуждению самой себя.

Слушая Пэйджита, Колвин продолжал разглядывать его лицо.

– Кажется, ты хорошо разобрался в ней, – наконец сказал он, – за то недолгое время, что вы были вместе.

Пэйджит невидящим взглядом смотрел в окно.

– Я очень долго размышлял о Марии Карелли.

– Она о чем-либо просит тебя?

– Хуже: она ничего не хочет брать от меня. Не знаю почему.

Колвин задумался.

– О'кей, – проговорил он. – Но почему же она не хочет понять положение Карло?

– Очень просто: где-то в глубине души Мария убеждена, что Карло в состоянии все это выдержать. Раз она сама это выдержала.

Несколько минут Колвин размышлял.

– А ты в это веришь?

– Нет, – ответил Пэйджит. – Про Карло не скажешь, что он – клон[24]24
  Человек или вещь, которая кажется точной копией кого-либо или чего-либо.


[Закрыть] Марии. В нем заложено нечто иное.

Колвин молчал. Потом подошел к Пэйджиту. Два друга стояли рядом, смотрели в окно.

– Ты прав, – произнес Пэйджит. – Город великолепен. Я влюблен в него с той университетской поры, когда ты впервые показывал его мне.

Колвин повернулся к нему:

– Что ты собираешься делать?

– Ни малейшего представления.

Закрывая собой дверь, Джон Карелли решительно заявил:

– Ты его не увидишь.

– Почему?

– Потому что это мой дом. – У него был неприятный голос. – Меня тошнит от того, что ты крутишься здесь.

– В следующий раз буду встречаться с ним в другом месте. Карло дома?

Карелли скрестил руки на груди.

– Думаешь, раз обрюхатил мою дочь, то получил какие-то права? Да любой может сделать девку беременной, если она ему даст. Но от этого он не станет ни отцом, ни мужчиной.

Пэйджит в упор смотрел на Джона. Спокойно заметил:

– Как вы правы!

У старика побагровело лицо.

– Ты богатый избалованный мальчишка. Карло никогда не будет таким же, как ты, – или как Мария!

В этом доме способны лишь осуждать, подумал Пэйджит. И только глазами старых Карелли будет смотреть на себя Карло: сын порочной женщины, лишний рот, ребенок, недостойный того, чтобы его любили и холили.

– Вы когда-нибудь задумывались над тем, – спросил он, – каким станет Карло, когда вырастет? Или для вас ненависть к дочери важнее любви к внуку? Хотя я вас достаточно узнал, мистер Карелли, – на любовь вы не способны. – Пэйджит сделал паузу. – Если бы это было не так, вы бы поняли: грех Марии не в том, что она спала со мной, а в том, что оставила сына с вами.

Джон Карелли поднял руку, намереваясь влепить пощечину. Пэйджит перехватил его запястье и вдруг почувствовал смертельную усталость.

– Извините, – мягко произнес он. – Я не имел права так говорить. Я ведь пришел только попрощаться.

Хозяин дома медленно опустил руку.

– Оставь его. Ты и так принес слишком много зла, попусту взбудоражив Карло. А теперь уходи.

– Папа?

Это был Карло – стоял за спиной деда, в прихожей. Оставил свою телевизионную передачу; из гостиной слышались бестелесные голоса Джона и Понча. Мальчик смотрел на него снизу вверх глазами, формой повторявшими глаза матери, и цвета такого же голубого, как глаза самого Пэйджита. "Северо-итальянские рецессивные[25]25
  Рецессивный – тот из родительских признаков, который не развивается у потомства первого поколения, является подавленным, проявляется обычно у части особей, начиная со второго поколения.


[Закрыть]" – так назвала их Мария, тем самым отвергая напрочь какое бы то ни было отцовское участие.

– О, Карло! – воскликнул Пэйджит и взглянул на Джона Карелли.

– Пять минут, – пробурчал тот. – Потом вызываю полицию. – И отошел в сторону.

Пэйджит присел на корточки рядом с Карло.

– Будешь смотреть со мной? – спросил мальчик.

– С удовольствием бы. Но не могу.

Даже сам он почувствовал пустоту сказанного.

– Уезжаешь?

– Да, надо ехать.

– Почему?

– Я должен быть дома. – Пэйджит помолчал, подыскивая слова. – Я живу в Калифорнии, там, где живут Джон и Понч.

Карло опустил взгляд:

– Это очень далеко, да?

– Да.

Мальчик вздохнул:

– И моя мамочка уехала.

– Знаю. Но она вернется. Мамы всегда возвращаются.

– А ты вернешься?

– Угу. Когда-нибудь.

Карло ушел в гостиную. Вернулся с мячом, который дал ему Пэйджит. Вложил мяч ему в руку:

– Когда вернешься, привези его.

– Но я хотел, чтобы он был у тебя.

Карло помотал головой:

– Мы будем играть. Если ты вернешься.

Пэйджит почувствовал, как маленькая рука прижала мяч к его ладони, и крепко сжал пальцы сына. В глазах Карло были слезы.

– Как тебя зовут? – спросил он. – Я забыл.

– Кристофер. – Пэйджит помедлил, глядя на мальчика, и слова сами слетели с его языка: – Я твой папа.

Мгновение Карло выглядел озадаченным; казалось, что в его взоре мелькнул слабый проблеск надежды. Потом он, будто в испуге, оглянулся.

Пэйджит подхватил его, прижал к себе. Карло замер перед непостижимостью происходящего. Потом его руки медленно обняли шею Пэйджита.

– Я твой папа, – снова прошептал тот. – Все будет хорошо.

Каким прекрасным помнился Пэйджиту Париж!

В самый разгар весны, после полудня, два дня спустя после разлуки с Карло, он сидел один в уличном кафе "Две статуэтки" на бульваре Сен-Жермен, месте, излюбленном еще с университетских лет. Ему нравилось здесь, нравилось наблюдать потоки людей, текущих по улицам вдоль бульвара. В этом угловом кафе особенно заметна была пестрота парижских людских водоворотов – уличные аферисты, элегантные женщины, молодые художники, мнящие себя талантами, старички, прогуливающие собак и делающие остановку, чтобы выпить стаканчик винца – здесь либо в соседнем кафе "Флора". У входа стояли фарфоровые статуэтки, изображающие двух китайских купцов, от них кафе и получило свое название. Через улицу каменной громадой высился пришедший из XII века кафедральный собор Сен-Жермен-де-Пре с маленьким парком, обнесенным железной оградой и украшенным бюстом поэта Аполлинера работы Пикассо. Пэйджит смотрел на высокую темноволосую женщину, пересекавшую улицу с утрированной грацией манекенщицы; он снова вспомнил, что лишь на день разминулся с Андреа и что сегодня вечером она танцует в Праге, за шесть сотен миль отсюда.

Он машинально положил руку на портфель, полный бумаг.

– Греют душу воспоминания? – раздался рядом знакомый голос. – Или мечтаешь о вечере с этой немного переигрывающей брюнеткой – вижу, ты с нее глаз не сводишь?

Пэйджит обернулся.

– Да, воспоминания, – ответил он. – Подсчитываю, сколько лет прошло с нашей последней встречи.

– Пять, – подсказала Мария. – Поговорим здесь? Я не прочь выпить красного вина. Плачу сама, поскольку ты себе уже, конечно, заказывал.

Пэйджит кивнул:

– Но выпью еще, за компанию.

Оба молчали. Мария, сняв пальто, села напротив него, и он стал впитывать происшедшие в ней изменения. Перед ним была женщина, вступившая в свое четвертое десятилетие и уже вполне удовлетворившая стремление к самоутверждению. Одежда и косметика ее были безупречны: никаких излишеств, но во всем виден вкус и внимание к деталям. Речь ее, отлично модулированная для работы на телевидении, была свободной и изысканной. Ее хотелось сравнить с тонким вином, но невольно напрашивалось и другое сравнение – с хамелеоном: в этой женщине не было ничего, что позволило бы предположить, что она и Джон Карелли принадлежат к одной расе, тем более – принадлежали когда-то к одной семье. Даже Пэйджиту она показалась незнакомой.

– Почему ты выбрал это место?

– Когда ты сказала, что будешь в Париже, я сразу подумал о нем. – Он бросил взгляд на улицу. – Отсюда хорошо рассматривать людей, и у этого уголка довольно богатая история – разного рода уличные бои и стычки, было даже несколько публичных казней через отсечение головы.

Мария слабо улыбнулась:

– И, естественно, ты вспомнил обо мне. Но, на мой взгляд, этот собор несколько мрачноват. Не представляю, как можно проводить здесь время.

– Достойное всяческого уважения место. В тринадцатом столетии церковники погибали здесь, защищая собор от студентов Латинского квартала. Потом гугеноты здесь же вырывали им языки за ересь.

Маленький официант, суетливый и услужливый, классически французского обличья, вмешался и принял у них заказ. Когда он ушел, они некоторое время молчали.

– Ты по поводу Карло, – наконец вымолвила она.

– Да. – Пэйджит выдержал паузу. – Я хочу, чтобы он жил у меня.

Мария вскинула брови:

– Так сразу?

– Нет, не сразу. Как я говорил по телефону, за последнее время я несколько раз был у него, водил его к детскому психиатру, получил полное представление о твоих родителях – чего же еще? Карло нужен отец или, точнее, родители. Я говорил тебе, как он несчастен, как тянулся ко мне.

Она сделала отстраняющий жест рукой.

– Крис, ты, наверное, и понятия не имеешь о том, что делаешь.

– В каком смысле?

– В любом. – У нее был раздраженный тон. – То ты себя даже отцом не признаешь, то принимаешь такое решение.

Пэйджит наклонился к ней:

– Да, не признавал, но ты объявила меня им – как раз накануне слушаний по известному делу. Значит, так тому и быть.

Мария пожала плечами:

– Я ни о чем тебя не просила. Неужели ты не помнишь?

– Это не так, Мария. Просьба была. Но еще до рождения Карло.

Ее глаза широко раскрылись:

– Так вот в чем дело? Хочется получше выглядеть в собственных глазах? Сделанного не вернешь, и тебе придется мириться с этим. Сожалеть поздно.

– Я это превосходно понимаю, – холодно бросил Пэйджит. – Но для Карло пока еще не поздно. Вот через пару лет будет поздно.

Два бокала красного вина, которые принес официант, так и стояли перед ними нетронутые.

– С каких это пор, – спросила наконец Мария, – ты стал разбираться в воспитании детей? Да, я всегда понимала: проблемы существуют – я ведь знаю своих родителей. Можешь не верить, но мне неприятно, что я вынуждена оставить его там еще на пару лет, пока не упрочится мое положение на работе. Но потом все пойдет по-другому. Почему ты вдруг решил, что лишь один знаешь, как надо поступить?

Пэйджит решил сменить тактику.

– Ты ошибаешься. – Его голос был спокоен. – Не я так решил. И какого-то соперничества между нами нет. И не может быть – ради Карло.

– Он мой сын, Крис. Я не могу от него отказаться. Это же элементарно.

– Не совсем так. С Карло нельзя обращаться, как с неодушевленным предметом. Хотя, если он останется в доме твоих родителей, он может им стать. – Пэйджит повысил голос. – Черт возьми, а ведь когда я звонил тебе, я рассказывал, как обстоят дела, как будто тебя это могло интересовать!

– Припоминаю. – Она бросила на него скептический взгляд. – Нет, в самом деле, это какая-то нелепость. Ты никогда не хотел быть отцом, никогда не хотел Карло, и до недавнего времени он значил для тебя меньше, чем любая из твоих драгоценных картин. Такой разговор мог лишь присниться.

Пэйджит не отрываясь смотрел на нее.

– Тебе, Мария, надо окончательно определиться: кто я такой – плохой родитель, который никогда не хотел иметь ребенка, или человек, от которого ты сама отказалась, как от отца своего сына? Меня не устраивает, что выбор твой диктуется сиюминутными потребностями. Особенно если речь идет об этом мальчике.

Выражение лица Марии неуловимо изменилось, как будто она принуждала себя сохранять выдержку.

– И долго, – наконец спросила она, – ты об этом думал?

– Сколько мог, сколько время позволило. Но не столько, сколько хотелось бы. – Пэйджит уставил взгляд в бокал с вином. – Ясно, что Карло нужен репетитор, нужны спорт, воздух, движение, и прежде всего – любовь и внимание. Он поднял глаза на Марию:

– Кто-нибудь, кто каждый день внушал бы Карло, что он в этой жизни самый главный.

Она легко улыбнулась:

– Создается впечатление, что для тебя это возможность искупления вины или крестный путь. Да, ты был бы хорош во время крестного пути.

– Это не крестный путь. Просто требуется много времени и немного отзывчивости. – Пэйджит снова помолчал. – То есть то, чем всех нас одаривают только родители.

– И то, что ты вынужден давать один. – Мария подалась вперед. – Скажи, твоя мисс Павлова знает об этих прекрасных намерениях?

– Если ты имеешь в виду Андреа – нет, не во всех деталях. Но я уверен, мы с ней договоримся.

– О, "я уверен". – Мария язвительно усмехнулась. – Могу себе представить. "С возвращением, моя любовь, с шестидневных гастролей в Питсбурге, где ты танцевала "Жизель". Карло и я на игре его Малой лиги, но ты можешь нас потом найти в "Макдональдсе". Разумеется, если в Сан-Франциско есть Малая лига. Есть там Малая лига?

– Должна быть.

Мария покачала головой:

– Честно говоря, впечатления, что ты все хорошо продумал, нет. Прекрасно понимаю и твою реакцию на моих родителей, и то, почему ты сразу прилетел в Париж. Но все это не может быть достаточным основанием, чтобы менять жизнь Карло.

Неожиданно у Пэйджита появилось ощущение, что Мария испытывает его, а возможно, даже пытает – он не мог бы сказать, что вернее. Это будило в нем надежду и отчаяние.

– Мне с ним хорошо. Не знаю почему, но хорошо. Остальное приложится.

Она взглянула на него:

– Просто тебе в твоем теперешнем состоянии нужно, чтобы кто-то был рядом. Если это так, тебе следует сосредоточить внимание на домашнем очаге. Как обстоят дела у тебя в семье? Я вынуждена спросить об этом, потому что ты, кажется, всерьез намерен создать этот сандвич с моим сыном посередине.

Какое изящное сравнение, хотелось ему съязвить. Но перед ним была мать Карло, и он не мог не сказать правды.

– У Андреа, – медленно проговорил он, – повышенная требовательность к эмоциональному комфорту. Все хорошо до той поры, пока я могу его создавать.

– А не кажется ли тебе, что прежде надо было поговорить с ней, а потом уже нервировать меня всем этим?

– Я уже поговорил. – Пэйджит сделал паузу. – Самое подходящее слово для определения ее реакции – "отстраненность".

Мария нахмурилась:

– В таком случае рассчитываю, что ты откажешься от своего намерения и вернешься к прежней жизни.

– Невозможно. Я слишком много времени провел с Карло. Пусть я покажусь жестоким, но Андреа не вправе принимать за меня это решение. Если же она поступит так и Карло пострадает, нашему супружеству конец. Я ей об этом сказал.

Мария рассматривала его лицо. А между тем день сменился вечером и облик толпы определяли мужчины и женщины в деловой одежде. Официант явно ждал, что они либо будут пить вино, либо уйдут. Пэйджит игнорировал его.

– Нет, я против, – наконец заявила она.

Он возмутился:

– Но почему?

– Потому что как только Карло появится у тебя, твой брак можно считать расторгнутым. И ты станешь отцом-одиночкой, который обременен маленьким сыном и мучается по поводу развода. Карло будет чувствовать себя виноватым, а ты в глубине души будешь сердиться на него. – Взгляд Марии сделался твердым. – Чем эта жизнь лучше той, которую я смогу обеспечить ему через пару лет?

– Честно?

– Конечно.

– Он в горе – по причине, о которой я рассказывал тебе по телефону, ты превосходно ее знаешь. – Пэйджит заговорил совсем тихо. – Кроме того, для этого мальчика я буду хорошим отцом. Если бы я не был в этом уверен, я бы не сидел сейчас здесь.

Мария вздохнула:

– Уезжай домой, Крис. Сохрани свою семью. Через два года я избавлю Карло от моих родителей. Я же сказала тебе, когда он родился, – ты уже достаточно сделал для меня.

Пэйджит посмотрел ей прямо в глаза со всей твердостью, на которую только был способен:

– Вот мы и подошли к завершению нашей дискуссии. После небольшой паузы Мария спросила:

– Что ты имеешь в виду?

– Бумаги, которые я подготовил. Они дают мне право на законном основании стать опекуном, и есть у меня, разумеется, довод, чтобы убедить тебя подписать их. Ради деликатности сошлемся на "профессиональные соображения".

Ее глаза едва заметно расширились:

– Ты шутишь.

– Как и многие женщины, ты большое значение придаешь карьере. Взглянув правде в глаза, замечаешь несовместимость карьеры с материнством и тогда приходишь к выводу, что можно отвести более значительную роль отцу. То есть мне.

Она холодно улыбнулась:

– Ты, кажется, забыл, Крис, что "профессиональными соображениями" руководствуюсь не только я, но и ты.

– Это не так. Мы не в одинаковом положении. Прежде всего, как ты когда-то любила подчеркивать, я богат. – Он резко наклонился к ней через стол. – Семь лет назад я не стал терзаться. И теперь не проклинаю то, что со мной случилось. И буду сидеть здесь до тех пор, пока ты не скажешь мне, что безропотно принимаешь выпавшее на твою долю. – И, откинувшись назад, спокойно закончил: – А пока я жду, можно будет выпить бутылочку вина.

Оба замолчали. Странно наблюдать, подумал Пэйджит, как застывшая на ее лице улыбка постепенно становится улыбкой презрения. И в этот момент он услышал:

– Ты на самом деле ублюдок.

Пэйджит почувствовал усталость.

– Это не так, – медленно проговорил он. – Мне совсем не хочется поступать таким образом. И я ненавижу тебя за то, что ты вынуждаешь меня так поступать.

Мария медленно качнула головой.

– Твоя ненависть ко мне меня не удивляет. То, что тебе не хочется поступать таким образом, удивило бы меня, если бы я поверила в это. – Она не отрывала взгляда от бокала с вином. – Но совершенная неожиданность для меня то, что ты вообще делаешь это. Могла ли я семь лет назад предположить, что такой день наступит? Кто бы мог подумать, что ты захочешь растить его?

Пэйджит увидел, что она бледна.

– Сожалею. Но я действительно хочу этого. И если ты не согласишься, мы окажемся в суде, я буду потрясать свидетельством о рождении Карло и добиваться отцовских прав всеми средствами. Любыми средствами. Тебе от этого ничего хорошего ждать не приходится. Карло тоже, и никому на свете.

Глаза Марии на мгновение закрылись.

– Несомненно.

– Несомненно, – тихим эхом повторил он. – И поверь: я так и сделаю.

– О, в это я верю. – Ее голос стал тихим и слабым. – Бумаги, конечно, с тобой.

Кивнув, Пэйджит открыл портфель и разложил бумаги на столе. С тщательностью юриста, которым она когда-то была, Мария перечитала их.

– Какое имя ты намерен дать ему? – спросила она. – Не думаю, что имя "Карло" надо менять.

– Карло Пэйджит.

Она взглянула на него:

– Карло Карелли Пэйджит.

– Хорошо.

Быстро, почти небрежно, она расписалась.

– Ты знаешь, – спросила она, – что Карло любит черничные вафли?

Пэйджит помотал головой; удивительно, подумал он, какое мучительное ощущение, просто ужасное.

– Ладно. Он сам тебе скажет об этом.

Внезапно Мария поднялась. Пэйджит видел, как менялось ее лицо: потрясенный, затравленный взгляд – боль, гнев, недоумение от того, что сделал он с ней. Она схватила бокал, полный вина, и какое-то мгновение Пэйджит был уверен, что этот бокал сейчас будет выплеснут ему в лицо.

Но она отвернулась, выпила бокал до дна и поставила на стол перед Пэйджитом.

– Мои поздравления. Отныне ты отец Карло.

Повернулась и, не оглядываясь, быстро пошла прочь.