Текст книги "Степень вины"

Автор книги: Ричард Норт Паттерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 39 страниц)

– Что ты ей говорил? – повторила она.

По его взгляду она поняла, что он лихорадочно размышляет: что можно сказать, а о чем надо умолчать, какой вид следует всему этому придать.

– Я всего лишь родитель, – невозмутимо произнес он. – Я хочу, чтобы Лени знала, в чем разница между настоящей любовью и показной, фальшивой.

– О, и что же это такое, настоящая любовь? Я не уверена, что разбираюсь в этом.

– Тогда давай объясню. – Помолчав, Ричи заговорил с показным смирением: – Настоящая любовь – это когда люди создают семью и стараются ее сохранить даже в самые трудные времена. В отличие от того, что у тебя с Кристофером Пэйджитом, – слепое увлечение, форма без содержания.

В ровном голосе зазвучали язвительные нотки:

– Мне жаль тебя, Тер. Если ты не сможешь разобраться в себе, будешь бросаться от одного увлечения к другому, никогда не будет такого счастья, какое было бы, прими ты меня таким, каков я есть.

– По крайней мере, ты будешь свободен от той, что недостойна тебя. – Терри подумала, что сейчас не до сарказма, и сменила тон. – Ты не понимаешь? Меня никогда не заботило, станешь ли ты величайшим предпринимателем в мире. Это только ты об этом мечтаешь. Я просто хотела нормальной жизни.

Он покачал головой:

– Ты изменилась, как только стала юристом. Ты вдруг испугалась, что мои успехи будут значительнее твоих, что ты будешь выглядеть слишком незначительной на моем фоне. – Он развел руками. – Ничто тебя не устраивало. То ты хотела, чтобы я занимался Еленой, а теперь ты недовольна. Тебе никогда не угодишь.

– Всегда было, как ты хотел, Ричи, – спокойно произнесла Терри. – Но сейчас я не уступлю. И в том, что касается Елены, – тоже.

Ричи положил ладони на кухонную стойку.

– Лени не похожа на тебя, и никогда она не будет смотреть на меня твоими глазами. У нее, как и у меня, богатое художественное воображение. Мы общаемся с ней на том уровне, который тебе недоступен. – В его голосе появились значительные интонации. – Вот так, Терри. Поднимись над своей завистью, и ты увидишь, какой я хороший отец для нашей дочери.

Терри не нашлась что ответить. Все, что оставалось делать, – это смириться с реальностью: с его величайшей самоуверенностью, с его неисправимой склонностью к самообману. Он всегда будет смотреть на Елену как на средство для достижения своих целей. И, если нужно, будет использовать ее для воздействия на мать, сделает это без колебаний, будучи уверен, что это нужно именно Елене. Терри подумала, что это самое страшное в его сознании. В нем была не простая расчетливость – в силу каких-то необъяснимых причин он верил в то, что говорил.

– Я ухожу от тебя, – сказала Терри.

Ричи буквально остолбенел. Они стояли и смотрели друг на друга, две неподвижные фигуры в полумраке. Они молчали так, будто у них перехватило дыхание.

– Ты не сможешь этого сделать. – Ричи старался говорить спокойно. – Без адвоката это не получится. Я буду просить отсрочки, а там посмотрим, что из этого выйдет.

Какое-то время потребовалось Терри на то, чтобы осознать уже сказанное ею, еще немного времени – чтобы обдумать свои дальнейшие слова.

– Твоя проблема не для адвоката, Ричи. Моя тоже.

У Ричи был обиженный вид.

– Что же мешает нам все уладить?

Его голос сделался вдруг жалобным. Ей стало грустно и горько, что пришлось все это сказать. Но она должна была сказать это теперь.

– Другие люди существуют для тебя постольку, поскольку они связаны с тобой, Ричи, – тихо проговорила она. – И я ничего не могу с этим сделать, я не хочу бороться с этим.

– Ты можешь помочь мне, Тер. Для этого люди и живут вместе.

Он ссутулился. Терри подумала: он выглядит таким одиноким, но тут же вспомнила о Елене.

– Нет. Только ты сам можешь помочь себе. Это слишком поздно для нас, и я должна думать о дочери.

Он возвысил голос:

– Если ты думаешь о дочери, ты должна позаботиться, чтобы у нее была полная семья.

Терри почувствовала, что у нее перехватило горло.

– Это как раз то, о чем я всегда мечтала, Ричи, – семья. Но есть разница между "полным" и "здоровым". Для Елены у нас нехорошая семья.

В кухне было уже темно. Ричи приблизился к жене.

– Не тебе решать, какая семья хороша для Елены. Это сделает судья, а он послушает меня.

– И что же ты скажешь "ему"?

– Что все заботы о ребенке лежали на мне, в то время как ты задерживалась на работе, причем с человеком, который, судя по всему, был твоим любовником. Что я хочу, чтобы Елена осталась со мной. – Последовавшей за этим улыбкой он, казалось, наградил себя за рассудительность. – И что я не смогу заботиться о ней без шестидесяти процентов твоего заработка.

– Ты рехнулся.

В его голосе были торжествующие нотки:

– Таков закон, Тер. Я узнавал. А если ребенка отдадут тебе, неужели ты думаешь, что легко найти мужчину, который захочет чужого ребенка? Ты останешься одна.

Терри заставила себя сохранять спокойствие.

– Я не люблю тебя. Не думаю, что ты хороший отец для Елены. И не думаю, что наша "семья" хороша для Елены. И уж если мне придется остаться одной, я сумею стать для нее хорошей семьей. И если мне придется бороться за Елену, я буду это делать.

– Ты проиграешь. – Он помолчал, добавил подчеркнуто мягко: – Не переживай, Тер. Каждый второй уик-энд я разрешу тебе встречаться с моей дочкой.

Сказано было слишком прозрачно: Ричи хотел страхом удержать ее здесь, как в заключении. Немного странно, что какой-то мужчина или какая-то женщина, которых она не знает, будут решать, можно ли доверить ей воспитывать Елену, и это решение определит жизнь ребенка. Ричи будет спокойным и уравновешенным, а сможет ли она, Терри, объяснить судье, как на самом деле обстояли дела? Ей надо бы стать более решительной, решительней Ричи в его неутомимом стремлении подавлять, но даже мысль об этом лишала ее сил.

Она заставила себя говорить медленно и спокойно:

– Я забираю Елену и еду к маме. Нам надо решить, что говорить ей.

– Мы ничего не будем ей говорить.

– Будем. И будем говорить вместе.

Он стоял, нависая над ней. В темноте она могла видеть только его лицо, придвинувшееся почти вплотную.

– Мы ничего не будем говорить ей, – повторил он. – И мы никуда не пойдем.

Его голос дрожал от гнева, которого она раньше не слышала: ведь она осмелилась не подчиниться ему!

Она попыталась уйти. Он загородил ей дорогу.

– И все-таки я пойду. Пожалуйста, не усугубляй все это.

– Ты не понимаешь, Тер. Я не разрешаю тебе.

Она почувствовала, как забилось ее сердце. Она должна была что-то сделать. Положила руку ему на плечо, легко толкнула его, стараясь освободить себе дорогу. Он не сдвинулся с места.

– Ты, сука, – выдохнул он.

Она замерла, когда он поднял руку, чтобы ударить ее.

– Не делай этого!

– Ты все же хочешь уйти, Тер? – Рука его замерла в воздухе, готовая ударить, если она не скажет "нет", хотя бы жестом. – Или мы поговорим с тобой?

Терри молчала. Когда его рука поднялась выше, она вздрогнула.

– Не делай этого! – выкрикнула она снова и, повернувшись, бросилась к стене.

Она слышала, что он пошел вслед за ней. Она шарила по стене в поисках выключателя. Когда Терри зажгла свет и повернулась, Ричи был в двух футах от нее, стоял, все еще подняв руку, щурился от света.

Терри тяжело дышала:

– Давай, Ричи. Бей. Да не один раз. Так, чтобы суд это учел. Его лицо залило красной. Но руну он не опустил.

Терри смотрела ему в глаза.

– Я должна признать, что обычно ты не оскорблял меня. Не то что мой отец мою мать. – Она вздохнула. – Теперь знаю почему. До того, как я встретила тебя, я была приучена уступать. И единственное различие между тобой и моим отцом во мне.

Ричи молчал, краснел, не сводя с нее глаз.

– Но со всем этим покончено, – спокойно заключила Терри. – Ударишь ты меня или нет, я ухожу. А если ты ударишь меня, это будет последний раз, когда ты ударил кого-либо.

Он все смотрел на нее, потом на смену гневу пришли смущение, растерянность, откровенная растерянность. Его рука опустилась.

Не показывай ему, что боишься, сказала себе Терри. Она знала, что не все еще кончено, – когда имеешь дело с Ричи, все можно считать законченным только тогда, когда он настоял на своем. Единственной ее целью было покинуть дом вместе с Еленой.

Терри заставила себя выпрямиться, показывая всем своим видом: она уверена, что Ричи не ударит ее.

– Мне нужно кое-что сказать Елене, – проговорила она. И прошла мимо него – пошла за дочерью, не оглядываясь.

Карло смотрел на гипсовую повязку на своей руке.

– Ну вот, теперь не смогу делать уроки.

Они сидели в баре, который оба давно любили: Пэйджит за то, что там хорошо готовили, и за белые скатерти, напоминавшие старый Сан-Франциско, Карло – за чизбургеры. Пэйджит потягивал мартини.

– Но читать-то ты сможешь. Переворачивать страницы можно и левой руной.

Карло слегка усмехнулся:

– Посочувствовал, ничего не скажешь.

– Когда тебя действительно покалечат, Карло, тогда и вернемся к вопросу об уроках. – Пэйджит кивнул на пустую тарелку Карло. – Я думал, ты быстрее справишься.

– Я действительно был голоден. Но травмотологическое отделение незабываемо.

Так оно и было. За два часа, что они провели в ожидании, перед их глазами прошли впечатляющие последствия городских трагедий: женщина с лицом, превратившимся в сплошной синяк, и с заплывшим глазом, почтенный джентльмен, избитый на улице до потери сознания, молодой латиноамериканец с огнестрельным ранением. Пэйджит решил, что его подстрелили в разборке торговцев наркотинами. Они с Карло смотрели на весь этот ужас молча – травмопункт определенно был не тем местом, где можно было поговорить. Измотанный врач посмотрел наконец рентгеновский снимок мальчика, наложил гипс, сказал, чтобы он пришел к нему через две недели, и отпустил их в ночь. Они еще находились в шоке от травмопункта, говорили мало, о чем-то незначащем, о Марии не сказали ни слова. Их короткие фразы о травме Карло были скорее реакцией на происшествие, чем беседой.

Сейчас они снова погрузились в молчание. Но, кажется, ни тот, ни другой не спешили уходить из этого бара. Может быть, подумал Пэйджит, поспеши они домой – сразу будет заметно, что им неловко друг с другом, и, кроме того, дома они будут ближе к ожидающему их завтра решению судьи. О чем сейчас думает Кэролайн Мастерс? Или Мария Карелли?

Он заказал себе кофе и десерт для Карло. Мальчик, оглядывая бар, крутил в руне ложку, явно не зная, с чего начать. Это действовало на Пэйджита угнетающе.

Карло смотрел на ложку. Не поднимая глаз, сказал:

– Ты сегодня был великолепен. То, что ты сделал для нее, просто замечательно.

– Честно говоря, Карло, я и сам не знаю, для кого я это делал. – Пэйджит помолчал. – Помнишь тот первый вечер, когда ты сказал, что я не должен заниматься этим случаем?

– У-гу. Я думал, что ты не веришь ей.

– Я сожалею об этом. Но я сделал все, что мог.

– Знаю. Я же был там.

Пэйджит взглянул ему в глаза:

– Прошлым вечером было сказано немало нелицеприятного. В том числе и тобой.

На мгновение Карло отвел взгляд. Но тут же твердо посмотрел на Пэйджита:

– Раньше я всегда мог рассчитывать на тебя.

– Я не робот, Карло. А это значит: как и ты, я способен на переживания.

– Но ты был готов бросить ее. – Карло помолчал, затрудняясь с объяснением. – Дело было не в ней – в тебе. Если я не могу рассчитывать на то, что ты останешься верен себе, как я могу на тебя вообще рассчитывать?

– Ты считаешь, что был справедлив?

– Нет. Я был сердит. – Карло ненадолго задумался. – А ты думаешь, ты был справедлив?

– Нет. Но полагаю, что заслуживаю права на ошибку. – Пэйджит подался вперед. – Это очень тяжелый для меня случай, по причинам, которых тебе не понять. Но никогда не было у меня такого желания, чтобы ты рос без матери. Все, что я хотел для тебя, – чтобы ты был счастлив и спокоен.

Карло взглянул на него открытым взглядом.

– Я всегда и был таким, – тихо вымолвил он. – До недавнего времени. Не знаю, что произошло. Не знаю, что все это значит.

От этих простых слов Пэйджиту стало не по себе. Он снова вспомнил семилетнего малыша, не уверенного в себе – в своем будущем, в любви окружающих. Пэйджит сделал все возможное, чтобы мальчик, который сидел сейчас напротив, был не похож на того, каким он был раньше; его потрясла мысль, что это могло не получиться.

– Речь идет о твоей матери и обо мне, – проговорил Пэйджит. – Все это в далеком прошлом. И ты должен принять как данность то, что я не отношусь к ней так, как ты, и что она не относится ко мне так, как к тебе. – Пэйджит помолчал. – И в то же время я ничего не имею против того, что ты любишь ее.

– Потому что, если нет мамы, то любая подойдет?

– Нет. Потому что вы друг для друга можете много значить, и мне кажется, ей очень хочется этого. Если я не буду этому препятствовать.

Карло поднял голову:

– Я не позволю тебе этого.

– И она тоже. – Пэйджит помедлил. – Но я не могу быть ее адвокатом, Карло. Если завтра она проиграет, я помогу ей найти кого-нибудь еще.

После секундного размышления Карло кивнул в знак того, что понял. Тихо спросил:

– Ты думаешь, она проиграет?

– Полагаю, да. Карло задумался.

– Если она проиграет, то не по твоей вине. Я и не знал, что ты такой хороший адвокат.

– Я тебе не говорил?

– Нет. – Лицо Карло осталось серьезным. – После того что было сегодня, уверен: никто не сделал бы все это лучше. Теперь мне легче будет примириться со всем, что бы ни случилось.

Мгновение Пэйджит молчал. Оказывается, совсем немного надо было сказать Карло, чтобы он, Пэйджит, почувствовал, насколько легче стала его ноша.

– Жаль, что я пропустил твой сезон, – произнес он наконец. Карло пожал плечами:

– Но ты все же пришел. И это великолепно.

Последняя фраза пробудила воспоминание: они вдвоем смотрят телевизор; на экране Мария выходит из Дворца правосудия в тот день, когда погиб Ренсом. "Как игра?" – спросил тогда Пэйджит. "Великолепно", – ответил Карло. И все дни и недели, что прошли с той поры, Карло Пэйджит старался делать все наилучшим образом.

– Ты играешь здорово, – похвалил его Пэйджит. – Я гордился сегодня тобой.

Карло взглянул на него так, будто многое хотел сказать ему, а еще больше спросить. Но обронил только:

– Спасибо, папа.

Два слова. Пэйджит не знал, почему они заставили его глаза наполниться слезами.

– Я ведь на самом деле люблю тебя, Карло. Очень люблю. Мальчик улыбнулся удивленной улыбкой:

– Это была только игра, папа. Вещь преходящая. Пэйджит сумел заставить себя улыбнуться в ответ.

– Иногда родители забывают о перспективе, – произнес он.

Домой они пришли после десяти; было около одиннадцати, когда в спальне Пэйджита зазвонил телефон. Это был Маккинли Брукс.

– Мы просили судью Мастерс провести заседание завтра утром, – без предисловия сообщил Брукс. – В десять. Она хотела, чтобы я известил тебя об этом.

Голос у Брукса был угрюмый.

– В ее кабинете? – спросил Пэйджит.

– Нет. На открытом заседании. Мы пригласили прессу.

Инстинктивно Пэйджит бросил взгляд на ящик, где были спрятаны кассеты.

– О чем речь?

– Не могу сказать. Это ты должен выслушать при всех. Если пока еще не знаешь.

Речь идет о Терри, понял Пэйджит, напали на след кассет, видели ее подпись. Терри ждут неприятности, а Брукс намерен усугубить их.

– Не время для шуток, Мак. Если у вас есть новые улики или хотите объявить кому-то шах, для этого существуют закрытые заседания.

– Уже не время для этого, Крис. Будет открытое заседание, так распорядилась достопочтенная Кэролайн Кларк Мастерс. Там и встретимся.

Брукс повесил трубку.

Пэйджит сел на кровать. Они обвинят Терри в обструкции. И, конечно же, его, Пэйджита. Для окружного прокурора ситуация беспроигрышная: справедливое негодование, если выяснится, что Пэйджит уничтожил кассеты; требование их публично заслушать, если он не уничтожил их. И то и другое вынудит Кэролайн Мастерс принять решение не в пользу Марии Карелли. Надо было сделать так, чтобы это никоим образом не задело Терезу Перальту, самому Пэйджиту все было уже безразлично.

Но Брукс не мог знать того, что означает вторая кассета для Карло.

У Пэйджита появилось желание позвонить Терри. Но он знал, что она скажет: "Уничтожь кассеты ради Карло"; знал и другое – что откажется сделать это. Лучше уж избавить ее от бессонной ночи.

Пэйджит выдвинул ящик. Медленно вынул кассеты, с минуту разглядывал их. Потом положил в кейс.

Остается одно. Если Брукс примется за Терри, он попросит объявить перерыв и отдаст кассеты Кэролайн Мастерс.

Он снял телефонную трубку и набрал номер Марии Карелли.

7

Зал суда, освещенный люминесцентным светом, показался Пэйджиту унылым.

Он был переполнен. Маккинли Брукс взбудоражил всю прессу, объявив о своем выступлении в последний день слушаний. Брукс сидел рядом с Шарп за столом обвинения, сложив руки на животе и сохраняя безмятежное выражение лица, как человек, приученный к самоконтролю. В Шарп не чувствовалось обычного напряжения: это из-за того, что она не выступает сегодня, решил Пэйджит. Но в то же время в ней ощущалась некая торжественность, как будто ей предстояло быть свидетельницей важного события. Ни тот, ни другая не смотрели на Пэйджита и Марию.

Карло сидел позади матери. Пэйджит ничего не смог придумать, чтобы убедить его не приходить на это заседание. Мальчик был явно расстроен. Пэйджит не говорил ему о своих опасениях, но как раз отсутствие объяснений сказало Карло многое.

Ничего Пэйджит не сказал и Терри. Только сегодня утром он объявил ей о предстоящем открытом заседании. Вид у нее был потерянный, как будто она уже знала, что им предстоит. Сидя рядом с ней, Пэйджит видел синие полукружья у нее под глазами – след бессонной ночи. Он почувствовал себя виноватым – весь этот процесс, то, что она сделала для него и Карло, отняли у нее много сил.

Только Мария выглядела бесстрастной.

Удивительное дело, подумал Пэйджит. Мария одна знала о его тревогах; накануне вечером он сказал ей, что Брукс, видимо, напал на след кассет и их придется отдать. После паузы она медленно произнесла:

– У тебя нет выбора. Если бы Терри не нашла их, нашел бы Брукс. Ты не можешь заставить ее молчать.

На этом разговор тогда закончился. Теперь на лице ее была покорность судьбе, она попала в ловушку, которую сама устроила, и не собиралась жаловаться. И никто больше не узнает того, что узнал Пэйджит: ее чувства – это ее личное дело, проиграв, она останется верна им. Все остальное от нее не зависит.

Все, и пресса в том числе, ждали судью Мастерс.

Она не спешила. Это было странно, Кэролайн Мастерс всегда отличалась пунктуальностью. Было уже десять часов десять минут. Возможно, хотя Пэйджит сильно сомневался в этом, она наслаждалась последним великим выходом, прежде чем вернуться к безвестным процессам и мелким тяжбам.

– Всем встать, – провозгласил помощник судьи. – Заседание муниципального суда города и округа Сан-Франциско под председательством судьи Кэролайн Кларк Мастерс начинается.

Мастерс шла к судейскому столу, глядя на Брукса. Ее лицо с орлиными чертами не выражало интереса – лишь стремление решить трудную проблему.

– Итак, – сказала она Бруксу, – в чем же дело?

Брукс вышел из-за стола.

– Я хотел бы, Ваша Честь, чтобы меня выслушали – речь идет о вещах довольно важных. Полагаю, что вправе рассчитывать на внимание суда.

Выражение лица судьи было непроницаемым.

– Конечно, мистер Брукс.

Непроизвольно коснувшись кейса у своих ног, Пэйджит бросил взгляд на Терри. Когда она обернулась, адвокат понял, что она думает о том же, что и он. Прошептал:

– Кассеты у меня.

Ее глаза расширились:

– Почему?

– Я должен был их взять.

Мгновение она смотрела на него.

– А как же Карло?

– Ничего нельзя сделать.

Когда Брукс взошел на подиум, Пэйджит посмотрел на часы.

– Шесть недель назад, – начал Брукс, – в этом городе известная журналистка убила самого знаменитого писателя Америки. Его смерть поставила нас перед двумя очень важными вопросами. Почему так часто забывают о личности жертвы преступления? И какое решение принять относительно женщины, которая оправдывает свои действия попыткой изнасилования, но ничем не может доказать, что таковая имела место?

Голос Брукса сделался задумчив.

– Это трудные вопросы. Для того чтобы на них ответить, пришлось провести нелегкие слушания по делу. Здесь, в зале суда, судье пришлось разбираться в труднейших, деликатнейших проблемах, высокие профессиональные навыки пришлось проявить и мисс Шарп. Вне этого зала дело породило широкий отклик, мнения публики разделились. Как окружной прокурор, я должен был учитывать и то, что происходило в зале суда, и ту полярность мнений, которые высказывались вне зала суда. Мне приходилось слышать, как люди обсуждают происшествие, сомневаются в невиновности мисс Карелли или, наоборот, упрекают мое учреждение в черствости по отношению к женщинам, которые подвергаются надругательству. На такие обвинения я говорил: "Мы очень уважаем права женщин и стараемся сберегать их честь. Но мы не можем только на этом основании поверить в невиновность Марии Карелли".

Брукс помолчал, его лицо стало почти печальным.

– Ни высокий профессионализм суда, ни то, что делались серьезные попытки разобраться в мыслях и чувствах участников происшествия, не уменьшали беспокойства общественности по поводу процесса. Многие спрашивали нас: можно ли вообще вести процесс по такому делу? Улики только косвенные, оценки обстоятельств сугубо эмоциональные, слишком большая роль отводится допущениям, а вера в возможность справедливого решения очень невелика. Не остановил нас и страх перед возможными последствиями. – Брукс снова помолчал. – Политического или юридического порядка. Какие бы страсти ни обуревали людей, наше учреждение обязано представить улики, если они имеют отношение к делу. Что мы и делали. Многие порицали нас за это. Теперь же, после того как во время слушаний мы познакомились со всеми материалами по делу, у нас есть благоприятная возможность восстановить веру в нашу справедливость.

Лицо Марии омрачилось.

– Он собирается принести в жертву тебя и Терри, – шепнула она Пэйджиту. – Лучший способ доказать мою виновность – это указать на вину адвокатов.

Но Пэйджит продолжал наблюдать за Кэролайн Мастерс.

– Подожди, – бросил он в ответ.

– Как я уже сказал, – продолжал Брукс, – мы заслушали материалы по делу. Мы слушали показания Марси Линтон. У нас было время для размышлений. Мы должны признать, что на основании имеющихся данных нельзя быть уверенными в справедливости обвинительного приговора. Одно мы твердо знаем: какой вердикт ни был бы вынесен – включая и тот, которого мы добиваемся, вердикт о виновности, – в любом случае будет очень много людей, уверенных в его несправедливости. Поэтому, уже участвуя в рассмотрении этого дела, мы продолжали искать факты, которые подтвердили бы правильность нашей оценки случившегося, убедили бы сомневающихся в нашей способности расследовать дела.

– Кассеты, – прошептала Мария.

Пэйджит не отвечал. Он мог только беспомощно смотреть и ждать дальнейших слов Брукса.

– Мы ничего не нашли, – тихо сказал Брукс. – И теперь убеждены, что искать было нечего.

Пэйджит застыл от изумления. У журналистов лица сделались как маски на фризах.

Только Брукс по-прежнему выглядел безмятежным.

– Поэтому мы предлагаем прекратить дело и просим судью снять обвинение с Марии Карелли.

Зал взорвался.

Пэйджит онемел. Мария обернулась к нему, ее губы раскрылись. Только Кэролайн Мастерс не выказывала удивления. Грохнул ее молоток, призывая к молчанию. Брукс бесстрастно ждал, стоя на подиуме.

– Должна согласиться с вами, – проговорила она. – Видимо, так и было: Марк Ренсом действительно дурно обошелся с мисс Карелли. Это само по себе не основание для отказа от судебного решения. Но при недостатке данных нельзя просить присяжных вынести решение о ее виновности или невиновности в убийстве, они не смогут это сделать. Ваше решение оправданно. Оно делает вам честь. – Она обернулась и посмотрела на Шарп. – Как и выступления мисс Шарп.

Брукс поклонился:

– Благодарю вас, Ваша Честь.

Судья Мастерс повернулась к Марии Карелли. Одно долгое мгновение она, казалось, изучала ее, потом заявила:

– Дело прекращено, мисс Карелли. Вы свободны.

В зале снова началась суматоха. Судья бросила быстрый взгляд сначала на Брукса, потом на Пэйджита:

– Мистер Брукс, мистер Пэйджит, есть еще один вопрос, который я хотела бы обсудить с вами. Через десять минут, в судейском кабинете.

Молоток грохнул. Пэйджит посмотрел на Терри, а когда снова перевел взгляд на Кэролайн Мастерс, той уже не было.

Начался праздничный шум. Репортеры бросились звонить в редакции. Камеры стрекотали, снимая Марию Карелли.

Она плакала.

Стояла одна, не закрывая лица. Был момент, когда она потянулась к Пэйджиту, но отступила. Потом к ней подошел Карло, обнял ее. Когда все еще обнимая мать одной рукой, он обернулся, чтобы поблагодарить Пэйджита, он тоже плакал. Какие у них похожие лица, подумал Пэйджит.

Он почувствовал чью-то ладонь на своем локте.

Это была Терри. Ее лицо было осунувшимся, она не улыбалась:

– Это ваша заслуга.

Пэйджит едва сдержался, чтобы не обнять ее.

– Это мы сделали, – ответил он. – Вы настоящий юрист.

Когда они собрались в кабинете – Брукс и Шарп, Пэйджит и Терри, – Кэролайн Мастерс предложила им сесть.

– Вы поступили правильно, – обратилась она к Бруксу. Тот двусмысленно улыбнулся в ответ:

– Надеюсь, пресса оценит это именно так.

– Я помогу им, Маккинли. Теперь можно говорить об этом. – Она сдержанно улыбнулась. – Какое слово вам больше нравится: "смелый" или "чуткий"?

– "Смелый". "Чуткий" – это не для сурового прокурора.

– Я тоже так думаю. Оставлю слово "смелый".

Пэйджит ощутил в их разговоре какой-то подтекст, нечто недосказанное. Но он все еще был слишком ошеломлен, чтобы разбираться в этом: кажется, он слишком сжился с делом Карелли и призраком кассет, чтобы сразу осознать, что все уже позади. Он прижимал к себе кейс.

Кэролайн Мастерс откинулась в своем кресле.

– У меня одно частное дело. Здесь оно началось, здесь мне хотелось бы его закончить. Речь идет о кассетах.

Она снова повернулась к Бруксу:

– С учетом того, что вы прекратили дело, две стайнгардтовские кассеты – я имею в виду кассеты Лауры Чейз и Марии Карелли – уже не являются больше вещественными доказательствами. Вы согласны?

Брукс бросил на нее быстрый, понимающий взгляд:

– Согласен.

Кэролайн еще какое-то мгновение смотрела на него.

– Есть еще два момента в этом деле, – продолжала она, – которые я считаю очень неприятными. Это душевные страдания, которые оно принесло мисс Линтон и может принести мисс Раппапорт и мисс Колдуэлл. Но показания мисс Линтон были единственной возможностью защитить мисс Карелли. Печально, но, если бы закон не позволял делать такого рода подтверждения, какое было использовано в установлении сексуальной ориентации Марка Ренсома, слишком мало сексуальных преступлений было бы доказано и слишком много женщин страдало бы от надругательств. Так что публичные показания отменить было нельзя. Иное дело кассеты. Если не принять меры, то какой-нибудь другой писатель захочет извлечь выгоду из Лауры Чейз или – после этого процесса – из Марии Карелли. – Судья Мастерс помолчала. – Я думаю, Маккинли, судьба этих кассет вам безразлична.

Брукс пожал плечами:

– Мне – да. Но мисс Стайнгардт, возможно, не безразлична.

Кэролайн Мастерс улыбнулась тонкой улыбкой:

– Тогда, может быть, мне нужно спросить мисс Стайнгардт, что с ними делать: сжечь или просто разорвать на мелкие клочки. Но я не стану этого делать. Что я сделаю, так это отдам кассету мисс Карелли мистеру Пэйджиту. При той путанице, которая существует в системе правосудия, только в этом случае я буду за нее спокойна.

Пэйджит снова подавил чувство удивления.

– Конечно же, – отозвался он, – я весьма признателен вам за это.

Судья кивнула, потом обернулась к Бруксу:

– Что касается кассеты с Лаурой Чейз и Джеймсом Кольтом, оставляю ее на ваше попечение. Уверена, что вы сможете все предусмотреть до тонкостей и правильно распорядитесь такой собственностью.

Брукс улыбнулся:

– Конечно.

Судья Мастерс снова обратилась к адвокату:

– А теперь, мистер Пэйджит, мы должны решить судьбу двух отсутствующих кассет: второй кассеты Карелли и кассеты, касающейся Линдси Колдуэлл. – Она бросила быстрый взгляд на Шарп. – Я не спрашиваю вас, знаете ли вы, где они, не вижу причин, по которым защита должна передавать их кому бы то ни было. Но если такая причина и была, ее больше нет. С сегодняшнего дня.

Пэйджит медленно кивнул. Он не нашелся, что сказать. Кэролайн Мастерс внимательно смотрела на него.

– Наверное, некоторые журналисты будут доказывать, что мисс Карелли сказала о себе не всю правду. Но Линдси Колдуэлл заслуживает лучшей участи.

– Согласен, Ваша Честь.

– Я так и думала, что вы согласитесь. – И опять адресовалась к Бруксу: – Полагаю, эти кассеты вас больше не интересуют, не так ли?

– Абсолютно.

Судья Мастерс неожиданно встала.

– В таком случае закончим дело. Поработали хорошо, все.

Один за другим они выходили за дверь. Пэйджит был последним. Когда он обернулся, Кэролайн Мастерс уже сидела за столом.

Она подняла брови:

– Да?

– Я хотел просто выразить надежду, Ваша Честь, что снова увижу вас.

Едва заметная улыбка осветила ее лицо.

– В муниципальном суде? Надеюсь, что нет. Так будет лучше для нас обоих. – Ее улыбка погасла. – Но я хотела бы сказать вам еще одну вещь.

– Уже поздно говорить мне, что я проигрываю дело. Кэролайн не улыбнулась в ответ.

– Марии Карелли, – тихо проговорила она, – очень повезло. Именно это я и хотела сказать вам.

Выйдя из кабинета, Пэйджит увидел Марни Шарп, стоящую в одиночестве у питьевого фонтанчика. Он подошел к ней и встал рядом.

– Что случилось?

– Мы прекратили дело. – Смолкнув, Шарп изучала его лицо со спокойным вниманием. – Или вы имеете в виду то, что произошло на самом деле?

– Да.

Она обернулась, оглядела коридор. Немного поодаль разговаривали Брукс и Терри, ожидавшие своих партнеров, у них были довольно дружелюбные лица – два юриста, конфликт которых благополучно завершен. Шарп пожала плечами.

– Думаю, вы совсем не из тех, кто станет делиться этим с другими. Я вам очень кратко расскажу обо всем.

– Да, пожалуйста. – Пэйджит смотрел на нее. – Так что же произошло?

– Вчера после обеда Кэролайн позвонила нам.

Где-то в глубине души Пэйджит предполагал нечто подобное, но все же был удивлен:

– И что она сказала?

– Что после свидетельства Бэса она решила не привлекать Мелиссу Раппапорт и Линдси Колдуэлл к даче показаний. – В голосе Шарп зазвучали язвительные нотки. – Такое намерение было бы явной ошибкой. И в то же время случай слишком неясный, чтобы можно было отправлять Марию Карелли в суд. Что касается последнего, то, поскольку все уже позади, я хотела бы заметить, что не совсем с ней не согласна.