Текст книги "Убитых ноль. Муж и жена"
Автор книги: Режис де Са Морейра
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
Шекспир
– Шекспир, ты где?
– …
– Шекспир!
– …
Джозеф встал с дивана. Случайно наступил на коробку из-под пиццы, снова наступил уже нарочно и стал топтать ее ногами, продолжая звать кота.
Кот вышел из кухни и посмотрел, как его хозяин топчет ногами коробку из-под пиццы и зовет его. Потом забрался на диван.
Увидев кота, Джозеф остановился. Пошел на кухню, вытащил из холодильника бутылку воды, налил немного в глубокую тарелку и поставил ее на низенький столик. Шекспир вспрыгнул на него и принялся лакать. Джозеф занял его место на диване и тоже стал пить воду из бутылки.
Кот отошел от тарелки и прыгнул к Джозефу на колени.
Джозеф почесал ему за ушком и посмотрел на него. Шекспир посмотрел на Джозефа.
Некоторое время они смотрели друг на друга. Потом Джозеф принял задумчивый вид и произнес:
Шекспир спрыгнул с колен Джозефа и убежал на кухню.
Джозеф встал и пошел следом за ним. Он продолжал декламировать все громче и громче: «И не хотят унять кровопролитья». Кот волчком завертелся по кухне. Джозеф уже почти кричал: «Друг друга любят дети главарей, / Но им судьба подстраивает козни». Шекспир пулей вылетел из кухни и скрылся в спальне. Джозеф помчался за ним, но в спальню войти не решился. Стоя в дверях, уже тихо закончил: «И гибель их у гробовых дверей / Кладет конец непримиримой розни».
Закончив декламацию, Джозеф вернулся в гостиную. Снова сел на диван и допил бутылку воды.
Джозеф попытался еще раз позвать кота, но Шекспир не пришел. Он затаился в спальне, где жил в полном одиночестве уже почти год.
Джозеф вздохнул, вытащил из-под стола лист бумаги и положил его на стол. Взял ручку, написал: «Любимая, мы должны…», – остановился и зачеркнул то, что написал.
Закурил, потом взял сигарету в левую руку и снова начал писать.
«Фредерик устал ждать и отправился на планету Марс, чтобы сказать ей об этом.
Сейчас он летел в ракете и сознавал, что именно это он и хочет ей сказать: «Я устал тебя ждать».
Но поскольку Фредерик, как и любой другой человек, с тревогой вглядывался в свое будущее, он прекрасно понимал, что этого совершенно недостаточно. И как только он скажет «я устал тебя ждать», надо будет говорить что-то еще. Фредерик пытался найти еще и другие слова, он знал, что они существуют, что они просто где-то спрятались, но мысли его разбегались. И получалось, что пока это все, что он может сказать».
Джозеф затушил сигарету, подумал и снова стал писать:
«Фредерик представлял себе, как скажет ей эти слова, и тут же полетит на ракете обратно, вернется на Землю один и конечно же опять будет ждать ее, утешаясь по крайней мере тем, что теперь она знает.
Он устал и, возможно, именно эта усталость никак не давала ему добраться до сути дела.
Что-то здесь было не так. Вариант, конечно, почти идеальный, но есть получше. Сказать «я устал тебя ждать» и уйти – этого мало. Вот если бы она после этих слов обняла его. Обняла, просто прижала к груди, а он заплакал бы и только слушал ее, а она все говорила и говорила три дня подряд те слова, которые ему были нужны, которых он ждал: «Я здесь, здесь, я с тобой, я больше не покину тебя, я здесь, с тобой, я больше не покину тебя, я больше никогда не оставлю тебя одного».
Джозеф пристально посмотрел на последнее слово, которое написал. Закрыл глаза, снова открыл их и добавил:
«Дня через три они бы наверняка проголодались и стали искать какое-нибудь кафе или что-то в этом роде, где можно съесть шоколадный тортик или что-нибудь в этом роде, и им бы пришлось начать разговор. И он бы нашел, что сказать».
Джозеф встал и пошел в туалет. Рассеянно посмотрел на стены. «Маргерит», – сказал он громко, спуская воду.
Потом вернулся в гостиную, взял еще одну бутылку воды, залпом выпил половину, снова сел за стол. Он писал и продолжал пить воду.
«Фредерик летел на ракете и понимал, что Маргерит ничего подобного не сделает.
Не прижмет его к груди, не позволит плакать и не скажет, пусть хоть один раз, те самые слова. И потому он пытался придумать их сам, эти слова, другие слова, все слова, которые ему хотелось ей сказать, и никак не мог. Сидя в ракете, он смотрел на Млечный Путь и думал, что ему придется притворяться. Притворяться, что он не плакал, не страдал и даже не ждал ее.
И оттого, что он так живо представлял себе, как это будет, он уже чувствовал себя уставшим. Уставшим еще больше, чем прежде, что, по его мнению, было невозможно, но оказалось возможным, и он не понимал, как же это так. Он вспоминал весь этот год, который прожил без нее, и как с каждой неделей ему становилось все хуже и хуже, хотя каждый раз ему казалось, что хуже быть не может. И теперь он знал, что становиться хуже может всегда, и только удивлялся, как его боль, и так невыносимая, делается все нестерпимей и нестерпимей».
Джозеф вздохнул, бросил ручку и скомкал листок, на котором писал.
Снова пошел в туалет, захватив листок с собой. Бросил его в унитаз и спустил воду. Опустил крышку унитаза и сел. Взял черный маркер, который валялся на полу, и на стене справа от себя пририсовал еще одну черточку в дополнение к тем тремстам тридцати двум, что там уже были.
Он не знал, заняться ему мастурбацией или поплакать, и решил пойти спать.
Вышел из туалета, вернулся в гостиную и залез в гамак. Раскачал гамак, глядя в потолок, и незаметно уснул.
Ему приснилось, будто он на берегу моря: сидит на дереве и смотрит, как купается Клара. Он подобрался к краю ветки, чтобы лучше ее видеть, не удержался и упал на матрас. Боли не почувствовал и не проснулся. Сел на песок и продолжал смотреть на Клару: она плавала то на спине, то на животе, то снова на спине.
Он увидел, что начинается прилив.
Сидел и ждал.
Ждал, пока море доберется до него и вернет ему любимую.
Так Джозеф просидел целую вечность, и море наконец добралось до него. Он открыл глаза и увидел Шекспира на краю матраса.
Кот тоже устал от одиночества. Он пропутешествовал по Джозефу, добрался до его головы и свернулся клубочком рядом. Джозеф невольно улыбнулся. Под мурлыканье кота он снова уснул.
В квартире наступила тишина.
Джозефу опять приснился сон.
Ему приснилось, что Клара – кот, вернее кошка, и она мурлычет. Сам он тоже кот и смотрит, как она спит. Он даже мяукнул пару раз во сне – радостно, спокойно и с удовольствием. И если бы Джозеф услышал, как он мяукает, он бы наверно предпочел совсем не просыпаться.
Но тут его разбудил звонок.
Джозеф открыл глаза и очумело осмотрелся.
Снова услышал звонок, встал, подошел к телефону и снял трубку.
– Алло! – сказал он.
В полном недоумении послушал длинный гудок. Повесил трубку.
Шекспир тоже проснулся, слез с матраса и пошел к входной двери.
Джозеф снова услышал звонок и наконец понял, что это домофон. Совсем ошалев, пошел к входной двери и снял трубку домофона.
– Да?
– Джозеф, это я.
– …
– Джозеф, это я.
– Нет, – сказал Джозеф. – Джозеф – это я!
– Ладно, Джозеф – это ты. А я – Клара.
– Я Джозеф… А ты Клара…
– Именно так. Я внизу… С Читой…[10]10
Чита – персонаж голливудских фильмов о Тарзане, шимпанзе.
[Закрыть]
– Так ты не в Испании?
– Нет. Разве ты живешь в Испании?
– Нет.
– Значит, не в Испании.
– Но как получилось, что ты не в Испании?
– Ну… Понимаешь, Чита захотела с тобой повидаться.
– У нее все хорошо?
– Да… То есть нет… Она хочет с тобой повидаться, а так она не очень.
– А что с ней?
– Ей все осточертело.
– Что именно?
– Все… Макаки… джунгли… гнилые лианы… термиты… тропические болота… путешественники, туристы, люди. И даже бананы! Но вообще-то не то чтобы ей все это так уж осточертело… Скорее, ей все это не интересно, если тебя нет рядом. Или она не может тебе об этом рассказать. Или показать. Ну, чтобы все это было, но вместе с тобой.
– Вряд ли в джунглях я ей пригожусь.
– Это ей по фигу. Ей нужен ты.
– Я и банан-то очистить не сумею.
– Она тебя научит.
– Я не люблю бананы.
– Будешь чистить их для нее.
– А я? Что буду есть я?
– Ее. Ты будешь есть ее.
– Так я ее съем и все.
– Но она будет в тебе.
– Весело, нечего сказать!
– Она здесь не за тем, чтобы веселиться.
– А зачем?
– Она здесь для тебя… Чтобы любить тебя. Кусать тебя. Спать с тобой и просыпаться с тобой, кормить тебя, смотреть на тебя и слушать тебя, говорить с тобой, для того, чтобы ты обнял, погладил по голове, ласкал грудь, ноги – всю целиком. Чтобы ты любил ее, чтобы обнять тебя и целовать, целовать, целовать…
– Я спускаюсь.
– Нет, это я поднимаюсь.
– Нет.
– Почему же нет?
– Здесь такой бардак… Матрас, микроволновка, холодильник, везде окурки, пустые бутылки, коробки из-под пиццы… фотографии разорванные и фотографии склеенные, шмотки прямо на полу, очумевший кот, тут уборки на год, идиотские книги, грязные окна, поцарапанные диски… я с грязными волосами, изо рта воняет, глаза красные, все время, все время красные…
– Мне плевать.
– А мне нет.
– А я говорю – плевать.
– Нет.
– Да.
– Я спускаюсь.
– Я поднимаюсь.
– Давай лучше встретимся.
– Прямо на лестнице.
– Я люблю тебя, любимая.
– Мне так хочется плакать.
– Так что нам делать?
– Мы встретимся.
– Прямо на лестнице.
– Я буду повторять твое имя на каждой ступеньке.
– И я буду повторять твое имя на каждой ступеньке.
– Нет, подожди… Все так хорошо…
– Я жду… Стою и не двигаюсь.
– Как будто ты уже здесь.
– Я уже здесь… Я всегда была здесь.
– Я люблю тебя, любимая.
– Так что нам делать?
– У нас все получится.
– Вместе пойдем на пляж.
– Куда угодно.
– Только ты и я.
– Только ты и я.
– И это будет замечательно.
– Земной рай.
– И никаких землетрясений.
– И никаких расставаний.
– И никаких термитов.
– И никаких макак.
– Я так люблю тебя.
– Я поднимаюсь.
– Я спускаюсь.
– Навсегда.
– Навсегда.
– Наконец-то все это кончилось!
– Все только начинается.
– Я уже здесь.
– И я уже здесь.
– Да… это здесь.
Несколько лет спустя в ванной комнате
Она плакала уже час.
Надеялась, что сумеет выплакаться, слезы остановятся, им придет конец.
Но не получалось.
Слез не становилось ни больше, ни меньше, они все текли и текли.
И ей пришлось напрячься и повернуть слезы вспять, чтобы они, хоть и текли, но в ней самой, и хотя бы лицо ее оставили в покое.
Потом она опустила голову под воду и долго терла глаза, чтобы их промыть.
Оперлась на бортик ванны и встала.
Обхватила себя руками и поняла, что вся дрожит от холода, вылезла из ванны, надела халат, рядом висел еще один, надела его сверху, на свой.
Пошла в гостиную и посмотрела на него.
Голого, в петле.
Замерла в нерешительности.
Обняла его.
Прижавшись к нему, закрыла глаза.
Попыталась согреться.
«Любимый», – прошептала она.
– Так ты говоришь, что ни один человек в нашем мире не умер?
– Да.
– И все, кроме самоубийц, возвращаются обратно на Землю?
– Да.
– Пока не покончат с собой?
– Да.
– А они об этом знают?
Бог посмотрел на человека с откровенным любопытством:
– А ты знал? – спросил он.
Человек попытался найти ответ в самом себе, но не нашел.
Он искренне хотел найти его, но не смог.
– Не знаю, – сказал он.
Бог остановился и повернулся к человеку.
Человек повернулся к Богу.
– И я не понимаю, – сказал Бог. – Думаю, в глубине души и они об этом знают, но мало таких, кто туда заглядывает. Кому-то, как тебе, это удается, они освобождаются и попадают сюда. Есть и такие, которым это тоже удается, они все понимают, но предпочитают остаться. Знают, но не хотят простить меня. Они считают меня чудовищем и надеются, что добьются того, что не получилось у меня. Они упорно хотят сделать ваш мир лучше, но это невозможно. Как правило, до них в конце концов все же что-то доходит, но приходится раз сто посылать их обратно, чтобы они наконец простили меня, покончили с собой и попали сюда. Тем временем они плодятся и размножаются, мешают понять другим людям, те тоже плодятся… И ставят мне палки в колеса.
– Вяжут по рукам и ногам, – сказал человек.
– Вот именно, – ответил Бог. – Но у меня нет выбора. Я послал к вам моего сына, чтобы он вам все объяснил, открыл глаза… Но сын предал меня. Он заразился вашей неуемной жаждой жизни, взбунтовался и заморочил вам голову… Он отлично у вас проводит время, возвращается к вам снова и снова… в каких только обличьях, под какими только именами он к вам не являлся и продолжает в том же духе.
– А ты куда смотришь? – спросил человек, который к Сыну Божьему относился с симпатией. – Просто сидишь здесь и ждешь?
– Нет, – сказал Бог. – Я делаю вашу жизнь все хуже.
– Что, прости?
– Это ты меня прости… Я делаю вашу жизнь хуже, потому что иначе вам ничего вдолбить невозможно. Ваша жизнь, даже жизнь самого ничтожного муравья, невыносима, но вы ее принимаете. Злоба, ненависть и насилие – они повсюду. Вокруг вас, перед вами, в вас самих. Один сплошной кошмар. Но вам этого мало, вы продолжаете жить, спать, трудиться в поте лица… Если честно, у меня просто руки опускаются. Как вы все это терпите?
Во взгляде Бога читался вопрос, но задавать этот вопрос человеку было теперь бессмысленно: он все равно не смог бы ответить. И не только потому, что было уже поздно, но и потому, что он не знал ответа.
– Вы никогда не сможете все это изменить, – продолжал Бог. – Даже те из вас, кто «делает все, чтобы жизнь стала лучше, помогает другим, жертвует собой…». Вы упорно хотите видеть в этой жизни «хорошую сторону», но у жизни нет сторон… Вы ищете спасения в любви, и любовь, ничего не скажешь, – это довольно мило, но одной ее недостаточно, чтобы искупить все остальное. И никогда не будет достаточно. Зло – оно в самой вашей природе, и ее-то вам и нужно менять… Вы не сможете обрести покой до тех пор, пока не откажетесь от этой жизни…
Бог посмотрел на человека, человек – на Бога.
Потом человек расстался с Богом и пошел к лугу.
Ей по-прежнему было холодно.
Она закрыла глаза и еще крепче прижалась к нему.
На нее нахлынули воспоминания.
Они шли вместе по проселочной дороге. Погода была прекрасная. А может, шел проливной дождь. Она уже не помнила. Но помнила, что он напевал песенку. Песенка была дурацкая, но под нее хотелось танцевать, и она не удержалась. Смотрела на него, пока он пел, и не удержалась. Остановилась машина, водитель предложил подвезти, но они отказались. Чтобы и дальше петь и танцевать. «А люди в машине смотрели на нас так приветливо», – припомнила она, не открывая глаз. Но им-то что: приветливы они или нет. Им вообще не до них. И даже не до самих себя. Все вдруг стало так просто, что ее даже дрожь пробрала. В какой-то момент показалось, что они вообще были голые, но потом она вспомнила, что нет, одежда на них была. А ведь в этот момент она могла поклясться, что точно были голые. Она была одета, она танцевала, смотрела на него и уже не понимала, на кого смотрит, на себя, на него, на весь белый свет с животными, растениями и даже камнями. Она смотрела на все это и думала: «я – избрана, я – девушка, я любима», и считала, что должна любить всех и все, повсюду, даже отшельников, даже безумцев. Но ведь они просто шли по проселочной дороге, и все это было непомерно, недостижимо. Тогда она посмотрела на него снова и подумала, что, возможно, он на это способен и сумел бы научить и ее. Но он витал в облаках, хотя был рядом с ней; во всяком случае тут, кроме нее, никого не было, и он все напевал, а она танцевала и не могла остановиться. Да, он был здесь, но она не могла знать, думает ли он тоже в этот момент об отшельниках и о безумцах. Так они шли по проселочной дороге: он напевал, она танцевала, и оба не подозревали, что думают об одном и том же, и не могли даже поделиться друг с другом своими мыслями, потому что оба знали, что у них все равно ничего не получится и что они не первые и не последние, кому пришло это в голову, а мир устроен так, что шансов нет ни у кого, ни у кого на свете. И все же они шли вперед, потому что у него была она, а у нее – он, и это было безусловно важнее, чем все отшельники и безумцы вместе взятые.
«Как печальна жизнь», – думала она, хотя была так счастлива, так счастлива.
Как ни странно именно в этот момент появился Шекспир.
Пришел и посмотрел на человека, с которым жил, – теперь голого и бездыханного, потом посмотрел на женщину, с которой жил этот человек и которая теперь прижималась к нему, закрыв глаза. И тогда впервые, впервые в своей жизни Шекспиру захотелось стать кем-нибудь другим, стать не котом. Он посмотрел, как они застыли, обнявшись, и ему захотелось превратиться в дуновение ветерка: ветерок не сможет просочиться между ними и обвеет их обоих, потихоньку обвеет и улетит. Но Шекспир все же был котом, а у котов тоже не было шансов, потому что их не было ни у кого, ни у кого на свете. Все, что он мог, это мяукнуть, но когда он увидел, что она открывает глаза, он пожалел, что сделал это и что ему придется и дальше жить своей кошачьей жизнью. Тогда он ушел обратно в спальню и спрятался: пусть думает, что он тоже умер, что его больше нет. Как бы он ни старался, он не мог умереть, потому что был всего лишь кот, но хотя он был всего лишь кот, он очень старался.
Она открыла глаза и увидела своего мужчину. Своего обожаемого мужчину.
Тогда она сделала вид, что не замечает его, потому что ей надо было жить дальше, и она стала прибираться в гостиной, стараясь не смотреть на него, подбирая там и сям окурки, бутылки, коробки из-под пиццы. Пошла на кухню и выбросила все в мусоропровод. В мусоропровод. Потом пошла в спальню и собрала там все, что смогла. Принесла все на кухню и снова стала бросать все подряд в мусоропровод. Книги, фотографии, одежду, – все, кроме Шекспира, которого она никогда, никогда в жизни не выбросила бы в мусоропровод.
Покончив с этим, оделась в то немногое, что не выбросила: старые брюки, красную рубашку и туфли из Мексики. Одевшись, вышла из квартиры. День только начинался. Спустилась по лестнице. День только начинался. Она вышла на улицу. Все это она уже видела, уже видела не раз: люди пили кофе, мыли мостовые, что-то говорили друг другу, и у них это получалось – и жаловаться, и веселиться, а она шла, не жалуясь, не веселясь, вообще не говоря ни слова, просто шла вперед к магазину.
Она снова посмотрела на людей и вспомнила, что когда-то ей все это нравилось, вся эта жизнь, это ее мельтешение, ведь самим этим людям нравится, что они такие живые и это мельтешение вокруг них. Но сегодня, и не только сегодня, а отныне навсегда, ее от всего этого тошнило. Она остановилась и ее вырвало на стену. Люди заметили ее, и им нашлось, что сказать: «Что это за девушка?.. Наверняка наркоманка!.. Мадмуазель!.. Мадмуазель!.. Вам же не пятнадцать лет… Пора бы уж жить осмысленно!» Ей было все равно, что они там говорят, главное, что они вообще говорили и находили какие-то слова – вот, что было для нее мучительно и отчего ее тошнило. Она вытерла рот рукой, руку – о брюки и пошла своей дорогой. Наконец показался магазин. Она вошла, спросила веревку, продавец не задал никаких вопросов, и она в глубине души сказала ему спасибо. Вышла из лавки, перешла улицу и вошла в табачный магазин. Купила сигареты, хотела было купить зажигалку, но предпочла спички. Выйдя из магазина, остановилась, вынула одну сигарету, спичку, закурила и с веревкой в руке пошла домой. Все это напоминало сон, именно сон, а не кошмар: она не слышала людей, не слышала впервые в жизни, и так и дошла до дома. Позвонила по домофону – смеха ради, просто посмотреть, будет ли ей смешно, наверное, засмеялась, а может, и нет, но как бы то ни было стала подниматься. Поднимаясь по лестнице, остановилась на полпути и подумала про свои волосы – когда-то они была похожи на осеннюю листву. «По крайней мере, так было задумано», – сказала она себе и снова пошла наверх. Дошла до своей двери, не стала звонить, просто толкнула дверь.
Шекспир проголодался, очень проголодался и до сих пор был голодным, так что она покормила его, отложила веревку, вытащила все, что было в холодильнике, все из кухонных шкафчиков и положила на пол. Потом пошла в гостиную и сняла с себя всю одежду, осталась голой. Внимательно посмотрела на мужчину, который, казалось, смотрел на нее, и забралась на гамак. Но тут вспомнила, что забыла веревку на кухне. Пришлось вылезать обратно, спускаться с небес на землю и идти за веревкой. Увы, даже чтобы сделать это, приходилось что-то делать. Сжимая веревку в руке, подумала, что забыла про музыку. Ведь нужна еще музыка. Она подошла к проигрывателю, наугад взяла диск, в самом деле наугад, и вставила его. Включила проигрыватель и услышала дурацкую, совершенно дурацкую песню, но даже не улыбнулась, потому что для нее уже ничего дурацкого не существовало. Подошла к мужчине, встала на цыпочки и поцеловала так крепко, как могла. Потом, как была голая, опять залезла на гамак, привязала веревку к другому крюку гамака, опять посмотрела на него, обвязала другой конец веревки вокруг шеи и прыгнула вниз.
