Текст книги "Убитых ноль. Муж и жена"
Автор книги: Режис де Са Морейра
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Режис де Са Морейра
Убитых ноль. Муж и жена
Убитых ноль
Единственному жителю Барселоны, который знает толк в путешествиях по телефонным проводам.
– Ты идешь, что ли, Поль?
– Заткнись, Виргиния.
Безумный Пьеро
Джозеф
– Кто ты? – спросил человек.
– Я есмь, – ответил незнакомец.
– Так это Ты?
– Да.
– Бог?
– Так ты Меня называешь.
Они шли рядом.
Человек ощупывал руками шею, словно что-то искал.
– Как я здесь оказался?
– Ты понял, – ответил Тот, Кого человек называл Богом.
– Понял что?
– Очевидность.
Не обнаружив того, что искал, человек машинально потер затылок.
– Странные вещи Ты говоришь.
– Странные?
– Мне-то как раз казалось, что я ничего не понимал.
– Ты был неправ. А сейчас?
– Сейчас… – начал человек.
– Продолжай, – сказал Бог.
Человек продолжил.
– Я не ожидал такого.
– Почему?
– Там, на Земле, это считается величайшим грехом.
– Я знаю. Именно поэтому вас до сих пор так мало.
– «Нас» – это кого?
– Самоубийц, – ответил Бог.
Веревка, на которой раскачивалось бездыханное тело, выглядела совсем новой.
Наверняка мужчина, которому принадлежало тело, купил ее специально для этого случая.
Его женщина сидела на полу, прислонившись спиной к стене, и задумчиво рассматривала веревку.
Женщина в одних трусах сидела, обхватив руками колени.
Она пыталась представить себе, как ее мужчина заходит в магазин, покупает веревку и уходит.
Ей не давал покоя вопрос, что же он мог сказать продавцу.
– Здравствуйте, будьте добры веревку.
Спрашивал ли его о чем-нибудь продавец?
– А зачем вам веревка? Что вы хотите с ней делать?
И что он ответил?..
Повеситься? Со всем покончить? Я хочу умереть?
Тело мужчины, которого она любила, висело на веревке у нее перед носом, а она все гадала, что же он говорил продавцу в магазине. Разумеется, на самом деле продавец у него ничего не спросил и даже, наверно, не взглянул на него, а просто продал веревку и до свидания.
«И как же это можно продавать веревки просто так, кому попало?» Наверное, окажись она тогда в магазине, она не преминула бы задать этот вопрос.
Но ей не довелось оказаться там во-первых, по уважительной причине – потому что она была в другом месте, а во-вторых – по неуважительной, поскольку ей никогда не удавалось долгое время пребывать в двух местах одновременно.
А ведь она пыталась. Тысячу раз.
Всякий раз, как покидала его. Чтобы пойти погулять, потанцевать – ну или что-нибудь еще, что отвечает на вопрос «что сделать?». И всякий раз она старалась в то же самое время быть рядом с ним. Сначала все шло хорошо: она закрывала за собой дверь, не отходя от него, спускалась по лестнице, сидя рядом на кухне, доходила до первого этажа, разливала кофе, выходила на улицу, целовала его, но тут с ней обязательно кто-нибудь заговаривал, или что-то другое ее отвлекало – и тогда наверху, в их квартире, ее уже больше не было.
Разве это ее вина, что на улице всегда найдется на что посмотреть, и каждый встречный норовит завязать разговор?
Впрочем, иногда ей удавалось сосредоточиться и снова заглянуть к нему: лучше всего это у нее получалось за обедом или в уборной. Если только он не уходил в кино, она обычно заставала его на кухне или в ванной, на полу – он сидел, прислонившись спиной к холодильнику или ванне, с сигаретой во рту. Она устраивалась рядом, проводила рукой по его волосам, говорила: «любовь моя».
И тут – «добрый день, мадмуазель», шум спускаемой воды или муха на потолке прерывали ее свидание.
Она снова посмотрела на веревку, потом на тело, когда-то принадлежавшее ее мужчине.
Совсем голое.
Задумалась, не замерзнет ли он там.
Там, наверху.
Интересно, сохраняем ли мы в вечности тот внешний вид, что имели в момент смерти? Можно ли встретить на том свете человека в деловом костюме, в рабочем комбинезоне, в ночной рубашке или же совершенно нагого? Ведь смерть застает нас за самыми разными занятиями.
А что бы она сама надела, если бы собралась умереть? Там, в вечности, что бы ей хотелось носить?
Она мысленно провела смотр своего гардероба. Без колебаний натянула старые штаны, ненадолго замешкалась, выбирая между красной рубашкой и футболкой, привезенной из Австралии, надела одну, надела другую, надела обе, потом сняла их, сняла штаны и уже выбранные туфли тоже сняла. Осталась в одних трусах, но последним усилием мысли освободилась и от них. И вдруг поняла, почему перед смертью мужчина принял именно такое решение.
Она тоже предпочла бы в вечность уйти нагой.
Первое, что удивило ее, когда она поднялась на этаж, – музыка: они никогда не слушали гавайскую гитару.
Про себя она решила, что ее ждет приятный сюрприз.
Роясь в сумочке в поисках ключа, она представляла себе, как он, в шортах и гавайской рубашке, с гирляндой цветов на шее, ждет ее у барной стойки с двумя шейкерами в руках.
Обнаружив ключ в кармане, она уже прямо-таки видела сквозь закрытую дверь, как он, с видом заправского бармена, готовит для нее феерические коктейли.
Тогда она улыбнулась и, не повернув ключ, вытащила его из замка.
Чтобы ничего не испортить своим появлением и сделать ему ответный сюрприз, она разделась еще на лестничной клетке и в одних трусах – раз уж у нее не нашлось гавайского купальника, пританцовывая, вошла в квартиру.
Но в гостиной она сразу остановилась и тихо сползла по стенке на пол, глядя на своего мужчину, нагого и бездыханного.
Веревка держалась на крюке. На нем же висел и гамак, крепившийся к другому крюку на расстоянии двух метров от первого. Он, наверное, просто взобрался на гамак, привязал веревку и спрыгнул. В их квартире высокие потолки.
«К счастью», – подумала она.
И представила, как он делает все, что ему пришлось сделать – выйти из дома, купить веревку, диск с музыкой, которую они никогда не слушали, вернуться, снять одежду, поставить диск, залезть в гамак, привязать веревку, спрыгнуть – ради того, чтобы в конце концов глупо приземлиться на ноги. От этой фантазии комок подкатывал к горлу.
Он стоял перед ней, совершенно голый, с веревкой на шее, и печально смотрел, привязанный к гамаку. А гавайская гитара все играла.
Она зажмурилась и сидела так, пока это видение не исчезло. Только тогда она снова открыла глаза.
Ничего не изменилось.
В их квартире высокие потолки.
Его ноги не касались пола, на лице застыло безучастное выражение.
Он добился своего.
«Любовь моя», – проговорила она.
А ведь ничто не предвещало такой развязки.
Накануне они сидели в кино в первом ряду и смотрели фильм-катастрофу.
У него было больше свободного времени, чем у нее, поэтому он часто ходил в кино в одиночку, а потом пересматривал вместе с ней фильмы, которые могли бы ей понравиться. Он ошибался редко.
«Берет за душу», – сказала она, выходя из кинотеатра.
Он закурил и ничего не ответил.
Он искал глазами горящий дом, какой-нибудь пожар, который надо тушить, людей, которых надо спасать.
«Поцелуй меня», – прошептала она.
Вокруг казалось все спокойно, ни единого дымка на горизонте.
Он заключил ее в объятия и поцеловал так, будто от этого зависела вся его жизнь.
Потом они вернулись домой, занялись любовью, поужинали и проспали до утра. Утром они расстались, поцеловавшись и пожелав друг другу доброго дня.
Что же произошло после?
Наверное, ничего. Ничего такого уж трагического и судьбоносного с ним, скорее всего, не случилось. Самое большее – какая-нибудь ерунда, шнурок порвался, и он решил покончить с собой. Просто так вышло, вот и все.
Она попыталась вообразить, что было бы, останься она в то утро дома.
Наверное, ничего. Вернее, чудесный день. Они бы смеялись, спорили, устроили пикник; они бы гуляли, возможно, завязали новые знакомства, встретили друзей; возможно, провели бы с ними вечер, выпили, повеселились; потом вернулись бы домой, признавшись друг другу в том, что провели чудесный день.
Все в порядке вещей.
Просто одним чудесным днем меньше.
Она улыбнулась, вспомнив обо всех тех чудесных днях, что они провели вместе.
Диск доиграл до конца.
Она посидела немного в тишине, потом встала и включила его сначала.
В этот момент ей представилось, как ее мужчина, голый и с веревкой в руке, слушает тот же самый диск за сорок четыре минуты до нее.
Она вышла на лестничную клетку, подобрала одежду, взяла пачку сигарет, бросила вещи в угол и, как была, в одних трусах села на пол лицом к нему.
Закурила сигарету.
Смотрела, как поднимается струйка дыма и в ней проступают его черты.
От сигареты захотелось есть.
Она встала и прошла мимо него на кухню. Там, в ведерке со льдом, ее ждала бутылка шампанского.
Она улыбнулась и забыла про голод.
Она улыбнулась – поняла, что сюрприз он ей все-таки приготовил.
Вернулась в комнату с ведерком и двумя бокалами.
Села на прежнее место.
Это место начинало ей нравиться – и почему только ей раньше не приходило в голову здесь сидеть!
Устроившись спиной к стене, все так же в трусах, но на сей раз не поджав, а вытянув ноги, она откупорила бутылку.
Наполнила бокалы, взяла по одному в каждую руку и, глядя в глаза своему мужчине, чокнулась ими.
Звон бокалов воскресил в ее памяти одну давнюю историю.
День клонился к вечеру; они только что проснулись.
«Скорее!» – вскричал он.
Они соскочили с кровати, мгновенно оделись. Он схватил на бегу магнитофон, она – два бокала, и они помчались вниз по лестнице.
«Как пить дать, упустим», – сказал он.
«Как пить дать, застанем», – ответила она.
Как вихрь они ворвались в винную лавку, – купить бутылку.
«Вам ни за что не успеть», – сказал продавец.
Они пробежали по улице бок о бок, глядя только вперед, до гигантской офисной высотки. Запыхавшись, влетели в лифт, нажали самую верхнюю кнопку. Лифт пополз вверх; бесконечной вереницей замелькали этажи.
За все время, пока ехал лифт, они не проронили ни слова.
Вот, слава богу, и последний этаж: выскочили из кабины и оказались на балконе.
Он поставил рядом с собой магнитофон и включил романтическую музыку. Она открыла бутылку и наполнила бокалы.
Они чокнулись.
Солнце опустилось за горизонт.
Женщина пила шампанское из обоих бокалов, и картины прошедших дней плыли перед ее глазами.
Пока шампанское не кончилось.
«Ты дебил, что ли, Джозеф, что за тупая шутка, – простонала она. – Что же мне теперь делать»?
Человек не сразу понял, что ему сказали. Когда же понял, разозлился. А Бог молчал – он этого и ждал.
– Это… отвратительно. Отвратительно… На земле полно потрясающих людей, которые делают все, чтобы жизнь стала лучше, помогают другим, жертвуют собой…
– Потрясающих, говоришь?
– Ну да! Сам-то я ни разу ничего путного не сделал, а они…
– Ты – понял.
– Но…
– Эти люди, о которых ты говоришь, – они и впрямь «потрясающие», как ты выражаешься, но они еще не достигли понимания. Им по-прежнему удается терпеть земную жизнь. Удается там жить, спать, что-то творить… И даже быть при этом «потрясающими».
– Да что я такого понял! Ничего! Я… я был трусом! Да я и сейчас трус… Я ведь просто взял и сбежал от своих проблем… Я…
– Нет. Понял – именно ты. Ты отказался терпеть. Потому что все эти люди там, внизу, – они терпят, смиряются, принимают все как есть, – словом, сам знаешь… Ну а ты, ты отказался!
Человек посмотрел Богу прямо в глаза.
– Ты хочешь сказать, что нужно добровольно принять смерть, чтобы попасть сюда?
– Смерть?
– Ну да, что же еще! Смерть, конец жизни, небытие!
– А ты себя чувствуешь мертвым?.. – спросил Бог человека и тоже посмотрел ему в глаза.
– Нет, – признался человек.
– Оглянись вокруг… Неужели это похоже на небытие?
Они шли меж зеленых холмов. Человек осмотрелся. И ощутил мир и покой.
– Нет, – сказал человек.
– И однако, – продолжал Бог, – видишь ли ты, чувствуешь ли ты себя здесь так же, как на Земле?
– Нет, – ответил человек.
– Понимаешь, что Я имею в виду?
– Да.
– Ты обрел жизнь.
Человек снова посмотрел по сторонам.
– И все те, кто, как я, покончил… то есть, обрел жизнь, – они все здесь?
– Мы скоро их увидим, – сказал Бог, – ты же и сам это знаешь.
Человек заглянул в свою душу и увидел, что он и правда это знает.
Она закрыла глаза и ненадолго прикорнула, положив руку между ног. Ей приснилось, будто она в его объятиях; она выпростала руку и проснулась.
Снова наткнулась глазами на своего мужчину и рассердилась на него – вопреки самой себе, вопреки ему, вопреки приготовленному ей сюрпризу. Сюрприз-то, может, и удался, да вот любимый умер и с кем теперь делить свои чувства?
Тело не шевелилось. Сначала оно, наверно, какое-то время раскачивалось на веревке, но теперь висело без движения.
Стемнело. Женщина встала и зажгла свет.
Хватит на сегодня гавайской гитары – выключила музыку.
Обошла вокруг него.
Ей захотелось его ударить.
По крайней мере, она попыталась этого захотеть.
Она подошла к нему вплотную, потом отстранилась, приблизилась снова и нежно поцеловала его в живот.
Он оставался неподвижен.
Тогда она села прямо перед ним, наклонилась так, что его ноги почти касались ее головы, оперлась локтями о пол, подняла голову и взглянула на него.
Потом улеглась на пол и закрыла глаза.
«Любовь моя», – так она назвала его уже в первую ночь, лежа в его объятиях.
А поутру, проснувшись, сказала:
– Поговори со мной еще, обожаю слушать твой голос.
– Если так, я готов проговорить с тобой хоть до вечера.
– Давай!
Тогда он начал говорить и говорил без остановки целый день. Без передышки, не щадя себя, он говорил и говорил. Выбалтывал без разбору все, что приходило в голову, и даже что не приходило просто так, а что он выискивал невесть где специально для нее. Он говорил, а она слушала и слушала.
В полдень она пошла на кухню сделать себе бутерброд; он и не подумал остановиться, – наоборот, стал говорить громче, почти переходя на крик, чтобы ей и на кухне было слышно. Есть бутерброд она пришла к нему.
Ближе к вечеру, заметив, что у нее слипаются глаза, он пообещал, что не перестанет говорить, пока она будет спать: «Так мои слова проникнут в твои сны».
Она уснула, убаюканная звуками его голоса.
А он все говорил и говорил – о садах, о восходах солнца. И во сне она видела то, о чем он говорил. Она проснулась: его теплое дыхание щекотало ей ухо. Он продолжал говорить.
Она легла на него и принялась медленно, нежно ласкать его, а он все говорил и говорил. Она позволила ему войти в нее. Он стал говорить тише, потом еще тише, все тише и тише; наконец совсем-совсем тихо.
Незаметно сгустились сумерки. Она принесла в кровать бутылку белого вина и оливки. Он не прикоснулся к еде. Он продолжал говорить, пока она не покончила с оливками и вином.
Она продолжала упиваться его словами.
Так их застала ночь. Он почувствовал себя уставшим, но счастливым – ведь он сдержал слово. «Ну вот, красавица моя, сошедшая с небес, ради которой я готов жизнь свою превратить в песню: я чуточку устал и мне так хочется уснуть в твоих объятиях».
Она обняла его и поцеловала.
Провела рукой по его волосам. Здесь последние силы оставили его, и он заснул как убитый.
Зазвонил телефон.
Она встала, подошла к аппарату, но трубку снимать не стала.
Телефон прозвонил один раз, другой, третий.
Включился автоответчик и сказал голосом ее мужчины:
– Здравствуйте, вы позвонили в квартиру Клары и Джозефа. Вы можете оставить сообщение после звука «мяу»…
Она вздрогнула.
– Мяяяяу!
– Привет, ребятки! Это Франсуаза – звоню вам из Испании! Ой, совсем забыла – вы, наверное, еще в кино. У меня все нормально. Клара, пляж, который ты нам посоветовала – это фантастика. Малыши его обожают и ни о чем другом и думать не хотят. Мы тоже, но иногда все-таки выбираемся на небольшие прогулки… Андрес занялся изучением земляных крабов. Он ворчит, что отпуск – это выдумка для тех, кто работает, это-де та же работа, только навыворот, а вот крабы – это, что и говорить, совсем другое дело! Ну, в общем, сами понимаете!.. Итак, Джозеф, трепещи – сдается мне, твой братец вскоре осчастливит тебя плодами своих изысканий. И все-таки иногда нам хочется домой, и даже детям. Обожаю это чувство! Как это Джозеф говорит? Ах да: «тень от маяка гуще всего у его подножия». Что правда, то правда… Стало быть, мы возвращаемся, как и собирались, в эти выходные. На случай, если захотите встретить нас на вокзале: мы приезжаем в субботу в шесть утра… Но если не выберетесь, мы не в обиде!.. Да, кстати, Клара – забыла тебя спросить: как думаешь, пояс из ракушек, здесь все девчонки такие носят, – это шикарно или, наоборот, пошлятина? Ну ладно, придется решать самой! Целую вас обоих, до субботы!»
Автоответчик отключился.
Ее рука застыла на телефонной трубке. Очень хотелось ответить.
Она обожала пояса из ракушек.
Она подумала об Андресе и о том, бывают ли самоубийцы среди земляных крабов. Не спросить ли об этом у Андреса? Подумала о детях, которым Джозеф рассказывал свои бесконечные истории, и об этих историях, у которых никогда не было конца.
Но больше всего она думала о Франсуазе – о том, как та однажды сказала ей:
– Мне-то казалось, что он – мужчина твоей жизни.
– Ну да… Но что прикажешь делать с парнем, который чувствует себя счастливым только в одиночестве и просиживает штаны на кухне с сигаретой в зубах?
– Ну не знаю… курить вместе?
– Я ж тебе говорю – в одиночестве.
– Так брось его, и все.
– Это на кухне ему хорошо одному, а в жизни – нет.
– Да какая разница?
– Между кухней и жизнью?
– Ну да – сама же говоришь.
– Разница большая. Он говорит, что кожей чувствует, когда я рядом, пусть даже в другой комнате, и только потому ему и хорошо сидеть на кухне.
– А ты что делаешь, пока он там сидит?
– Какой-нибудь ерундой занимаюсь.
– То есть?
– Читаю, крашу ногти, думаю о всяких пустяках. Короче, жду, пока он докурит.
– А потом?
– Потом я засыпаю, и тогда он приходит.
– И ты просыпаешься…
– Когда как. Он наклоняется ко мне и шепчет «я тебя люблю». Бывает, я это слышу уже во сне, а иногда и впрямь просыпаюсь… В любом случае мне хорошо – и во сне, и наяву!
– Да уж…
– Правда, хорошо: он обнимает меня, и мне кажется, что я – единственная женщина в мире.
– Это твоя мечта – быть единственной женщиной в мире?
– Ты же прекрасно понимаешь, о чем я.
– Нет. Мне, например, никогда не хотелось быть единственной женщиной в мире… Правда, Андрес никогда не говорил, что любит меня.
– Как так?
– Ему это кажется смешным.
– Но ведь это прекраснее всего на свете!
– Это только слова.
– Не совсем… эти слова проникают в самую душу: дрожь пробирает до самых пяток и голова кружится…
– Бла, бла, бла…
– Издеваешься?
– Что ты? Если бы я хотела над кем-нибудь поиздеваться, я бы к тебе не пришла, ты же знаешь.
– Почему?
– Потому что ты моя подруга, ты мне доверяешь… и потом, издеваться над тобой мне было бы стыдно – это ведь как ребенка ударить.
– Так ты считаешь меня ребенком?
– …
– Ты правда считаешь меня ребенком?
– Ничего я не считаю. Мне совершенно безразлично, сколько человеку лет, если хочешь знать.
– Да, хочу.
– И про него тоже?.. Так вот: по-моему, тебе лучше его бросить. И чем скорее, тем лучше.
– Но я не могу.
– Можешь-можешь.
– Ну хорошо, могу. Но знаешь, именно поэтому я никогда так не поступлю. Это было бы совсем не интересно. Это… Как отказаться от угощения потому что тебе, видите ли, не хочется. Ведь ты подумай, что это значит! Да вот что: «Ах нет, спасибо, я не ем пирожков. Нет, благодарю покорно, в моем благоустроенном мирке, сотканном из моих вкусов, настроений и прихотей, нет места вашим пирожкам». И все сразу расстроятся. А ты представь, что в эти пирожки кто-то душу свою вложил, носился с ними, как с писаной торбой, чтобы тебе угодить, и все это коту под хвост из-за того, что ты, видите ли, не хочешь нарушать свое душевное равновесие! Нет уж, так не пойдет. Лично я беру, что дают да еще и добавки прошу. А уж хочу я или не хочу, это мои проблемы.
– Звучит обнадеживающе.
– В смысле?
– Ты решила, что я тебе всерьез советую его бросить?
– Нет, конечно.
– Хочешь пирожок?
– С удовольствием!
Она почувствовала, что перестает соображать.
Наверное, от голода.
Сняла трубку – заказать пиццу.
– Пицца-молния, добрый вечер. Назовите, пожалуйста, номер.
Назвала.
– Мсье Джозеф Овальски?
– От его имени.
– Какую вам?
Она заказала ту, что обычно брал Джозеф, – так, пожалуй, будет лучше всего.
– 73 франка, доставка через 15 минут. До свидания! Она повесила трубку.
Помедлила немного.
Села на корточки и выключила телефон из розетки.
Мяу.
Она продолжала сидеть на корточках с телефонным проводом в руке.
Однажды, когда она твердо решила его бросить, ей вспомнился тот давний разговор про пирожки. Тогда у нее возникло впечатление, будто она расстается с самою собой.
Однако это оказалось больше чем впечатление. Она и в самом деле рассталась с собой. Снова ей не удалось быть в двух местах одновременно, только на сей раз она осталась с ним, вместо того чтобы уйти с самой собой.
Долгое время она наслаждалась этим ощущением: отделаться от самой себя, держаться от себя подальше. Она перебрала едва ли не все возвратные глаголы и в конце концов решила потеряться.
Обшарила все уголки души в поисках себя и, ничего там не обнаружив, вернулась обратно.
С ним, возможно, произошло то же самое. Может быть, и ему хотелось распрощаться с самим собой, отдохнуть от себя. Отправиться куда глаза глядят, отыскать мирный уголок. «Большое озеро с прозрачной водой… и зеленые холмы на горизонте», – подумалось ей.
Она начинала ему завидовать – мог бы, в конце концов, и с собой пригласить.
Тут она вспомнила, что до сих пор сидит в одних трусах, а пиццу должны вот-вот привезти. Бросила шнур, встала и пошла в спальню одеться.
На секунду испугалась, что наткнется там на стоящие повсюду цветы, подвенечное платье, подарки… У нее не было уверенности, что она вынесет это испытание.
Но спальня выглядела как обычно. Про себя она его за это поблагодарила. Натянула старые штаны, красную рубашку и рухнула на кровать.
Уставилась в потолок.
Невольно улыбнулась, задумавшись о том, сколько всего она видела на этом потолке.
Курьер Пиццы-молнии не заставил себя ждать.
Она подбежала к двери и приоткрыла ее. Курьер собирался что-то сказать, но она сунула ему деньги и захлопнула дверь у него перед носом.
Потом вернулась в гостиную, открыла коробку и села на прежнее место к стене.
Она умяла пиццу с такой скоростью, словно боялась почувствовать ее вкус.
Должно быть и впрямь не на шутку проголодалась.
