Текст книги "Убитых ноль. Муж и жена"
Автор книги: Режис де Са Морейра
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
Когда голод отпустил, ей нестерпимо захотелось разреветься.
Она так по нему скучала!
Она легко могла представить его в райских кущах или даже рядом с собой, как он разглядывает вместе с ней свой собственный труп. Но то был всего лишь его дух. А его самого не было.
И тут она с невероятной остротой ощутила всю безысходность своего одиночества.
Да, но кот-то его – скотина! – куда запропастился?
Некоторые животные принимаются безутешно выть, когда умирает хозяин; другие теряют всякий интерес к жизни и вскоре умирают сами. Почему же этот кот не корчится от боли у ног своего хозяина?
А она сама?
Выть-то она тоже не выла, да и корчиться не собиралась.
А умереть вместе с ним она готова?
С сомнением посмотрела на пустую бутылку, коробку из-под пиццы и окурки сигарет.
«Но я ведь не кошка!» – сказала она громко.
И чуть слышно добавила: «А жаль».
Подумала немного и принялась тихонько мурлыкать. Потом встала на четвереньки и посмотрела на него. Медленно приблизилась к нему, продолжая мурлыкать, и уселась у его ног.
Приподняла голову и лизнула ему пятку.
Но тут же отпрянула и встала на ноги. Рыдания подступали к горлу.
Она обошла вокруг него и направилась в ванную.
Дверь оставила открытой, чтобы не терять его из виду.
Чем дольше она на него смотрела, тем прекраснее он ей казался.
Он добился своего.
Она разделась и легла в ванну.
Положила руку между ног.
Начала медленно ласкать себя, не отводя от него взгляда.
Остановилась.
Начала снова.
И опять остановилась.
Снова, еще внимательнее посмотрела на него. Продолжила.
Остановилась совсем.
«Как же так, Джозеф: почему ты меня не дождался?»
Они продолжали идти, не говоря ни слова.
Человек снова почувствовал гнев. Он оставил на земле людей, которых любил и которых ценил намного выше себя самого. Некоторые из них верили в Того, кто шел сейчас рядом с ним, в Его безграничную милость, в обещанный Им рай.
Но не он.
– Это отвратительно.
– Не спорю.
– Тогда зачем ты это делаешь?
– У меня нет выбора.
– Чего?!
– Повторяю: у меня нет выбора.
– Так это же ты сотворил мир таким, какой он есть, или нет?
– Увы, – сказал Бог, опустив голову, – это я.
– Тогда Ты мог бы сотворить что-нибудь получше.
– Я не смог.
– Почему?
– Такой уж Я есть.
– Не понял.
– Я создал вас… потому что считал Себя совершенным. Но вы сами – лучшее доказательство тому, как сильно Я ошибался. На самом деле Я далек от совершенства.
– Ну, а с самоубийствами-то для чего Ты все это затеял?
– Я постепенно улучшаю вашу природу. Спустя тысячи лет существования человечества прогресс очевиден.
– Извини, но то, что творится сейчас на земле, трудно назвать совершенным.
– Я не имел в виду земной мир, Я говорю о мире здешнем. Я не совершенен, но уж и не злодей! Я не могу вас убивать. Вы должны по своей воле отвергнуть ту жизнь, которую Я вам дал.
– А все те, кто умирает, вовсе этого не желая, – разве этот кошмар не называется убийством? Или я не прав?
– Нет. И это, возможно, единственное Мое оправдание в твоих глазах. С тех пор, как был создан род человеческий, ни один из вас не умер в полном смысле этого слова. Я слишком поздно осознал, к чему идет дело. Тогда я предоставил земным делам идти своим чередом и принял решение допускать сюда только тех, кто отказывается смириться. Что касается остальных, то есть тех, кто умирает против своей воли, то их Я возвращаю на землю. До тех пор, пока они не поймут. Уже много тысячелетий я жду, пока все вы наконец поймете.
– Да что Ты мне тут заливаешь?
Человек посмотрел на Бога и понял, что Он говорит серьезно.
– Тебе самому, – сказал Бог, – понадобилось три попытки.
Она ушла под воду с головой.
Открыла глаза.
И оставалась под водой так долго, как только могла.
Почувствовала, что задыхается.
Придержала голову руками.
Но дольше выдержать не смогла.
Резко выпрямилась, села, судорожно глотая воздух. Разрыдалась.
Она не плакала уже много лет.
Телефонный разговор несколькими годами раньше
– Алло!
– «С открытым сердцем»!
– Чего-чего?
– Тот фильм называется – «С открытым сердцем»!
Франсуаза повернулась на другой бок. Андрес дотянулся до зажигалки на тумбочке, посветил и убедился, что она проснулась. Посмотрел на часы и сказал в телефонную трубку:
– Ты обалдел, что ли, – три часа ночи!
– Я только что на него наткнулся! «С открытым сердцем»… Я только что вспомнил… Это же ясно!
– Джозеф…
– Ну?
– Ты мог подождать со своим открытием до утра?
– А что?
– Ты разбудил Франсуазу и детей.
– Детей?
– Ты слышишь: Стив… то есть, Джеймс, плачет, а у Франсуазы ребенок в животе бунтует.
– Извини.
Андрес промолчал и тотчас простил Джозефа – на то и старший брат, чтобы звонить ему среди ночи. Он зажег свет и посмотрел на Франсуазу – свою жену. Она улыбалась ему, поглаживая живот.
– Ничего страшного, братец, мы все равно не спали.
– Ты разве не хотел узнать название?
– Хотел, Джозеф, но нельзя же думать только об этом…
– Вот оно что… Не хочешь пропустить стаканчик?
– Нет.
– Почему?
– Я завтра с утра работаю.
– Так я же не предлагаю тебе пропустить стаканчик завтра с утра.
– Джозеф!
– Извини.
Джозеф извинялся уже второй раз, и снова Андрес чувствовал, что сердиться не на что – виноват-то он сам. Ему подумалось: должно быть, Джозеф безотчетно берет его вину на себя. Он пронаблюдал, как Франсуаза вылезает из постели, потом устроился поудобнее и спросил брата:
– Ну и чем ты сейчас занимаешься?
– Да так, салат вот приготовил… фотографии смотрю…
– Какие фотографии?
– А почему ты спрашиваешь «какие фотографии?», а не «какой салат?».
Андрес вздохнул.
– Ну и какой салат?
– Фотографии Клары.
«Тьфу ты!», – ругнулся про себя Андрес и спросил:
– Какие именно?
– Помнишь, мы ездили на выходные в Бретань. Она еще там разгуливала в красных шортах, хотя погода стояла паршивая… А она твердила: «Я купила эти шорты специально, чтобы сюда в них поехать, так что плевать на погоду, буду их носить, и точка».
– Помню, как же.
– Как ты думаешь, у нее все хорошо?
Андрес тяжело вздохнул.
– Откуда я знаю, Джозеф!
– А придумать что-нибудь слабо? Я же тебя не спрашиваю, что ты там знаешь. Взял бы и придумал!
– Джозеф, сейчас три часа ночи.
– Разве я спрашивал, который час?
– Знаешь, братец, это уж слишком! Разбудил, а теперь пристаешь с дурацкими вопросами.
– Извини.
Андрес поморщился и проглотил это уже третье по счету извинение.
– Ну разумеется, с ней все хорошо, – сказал он. – Ты когда-нибудь видел, чтобы Кларе было плохо? Да она бы и в концлагере думала только о себе и развлекалась бы в свое удовольствие.
– …
– Джозеф?
– Она думает не только о себе.
– Увы, но это так, Джозеф.
– Ты не имеешь права так говорить.
– Черт возьми: сейчас три часа ночи, ты разбудил мою жену, Джеймс плачет, и его брат если бы он уже родился, тоже ревел бы, – а я, видите ли, не имею права так говорить!
– Иногда она думает и не только о себе.
– Например? О тряпках? О своей маме?
– Перестань.
– О своей йоге? О театре? О том, какую прическу сделать в следующий раз?
– Да ты понимаешь, что я ее люблю?
Андрес поостыл и задумался на секунду.
– В чем в чем, а в этом уверен.
– И все равно, по-твоему, такое может быть?
– Ты о чем?
– Ну, тебе не кажется, что такая любовь просто не может не быть взаимной.
– Нет.
– Понятно.
Андрес нащупал сигарету на тумбочке и мусолил ее во рту, не закуривая.
– Она ушла, Джозеф. И не вернется.
– Вы что-то знаете?
– Жозеф…
– Ты должен мне все сказать!
– Франсуаза получила от нее открытку.
– Дай мне Франсуазу!
– Она успокаивает Джеймса.
– Откуда она послала открытку?
– Джозеф…
– Если не скажешь, буду звонить тебе через каждые пять минут!
– Я отключу телефон.
– Тогда я приеду.
– Из Испании…
– Я не в Испании.
– Нет, открытка была из Испании.
– А… а что она делает в Испании?
– Понятия не имею… Сейчас, наверное, трахается со своим режиссером.
Андрес зажмурился.
На том конце провода повисло глухое молчание. На секунду Андрес возненавидел себя.
– Извини, – сказал он.
– Не извиняйся. Ты, наверное, прав.
– Да нет, извини за такую банальность.
– То есть?
– Ну, знаешь, актриса, которая спит со своим режиссером, – просто оскомину набило, я бы мог придумать что-нибудь пооригинальнее.
– Да уж… Но это на нее похоже. Она обожала банальности… я никогда не мог понять, почему. Наверное, они ей казались оригинальными.
– Ты должен забыть ее.
– У меня не получается.
– Ты и не пытаешься.
– Ты прав, я действительно не пытаюсь. Я вовсе не хочу ее забывать… Если я и не могу быть с ней, мне все же хочется верить, что она существует на этом свете, или, по меньшей мере, что где-то на свете есть вот такая женщина… Это лучше, чем жить совсем без нее.
– Да не трави ты себя.
– Я говорю правду. Даже когда она далеко, жизнь для меня становится чуточку терпимее, если я знаю, что и она живет на свете.
Андрес взял телефон, встал с постели и принялся ходить взад-вперед по спальне, придумывая, что бы сказать. «Ты сам себя обманываешь, Джозеф, – начал он. – На самом деле проблем у тебя миллион, и они тебя осаждают со всех сторон. Ну, или, может быть, все это одна большая проблема под разными соусами – все равно. А ты притворяешься, будто все твои терзания – оттого, что тебя бросила Клара. Как будто бы все сразу наладится, вернись Клара обратно! Вспомни – ты ведь точно так же мучился еще до всякой Клары. И с ней, когда она появилась, тоже мучился… И опять будешь мучиться, если она вдруг передумает и вернется!.. Ты на что же рассчитываешь? Что, сойдись вы с ней опять, – все страдания мира вот так вот возьмут да и исчезнут? Что раз у вас любовь, то земля в другую сторону завертится?»
Андрес остановился. Он вдруг понял, что высказывает это брату впервые. А ведь они всегда подолгу говорили друг с другом, особенно после ухода Клары. Просто удивительно, как это до сих пор хоть что-то еще осталось между ними недосказанным.
После короткой паузы он услышал голос брата: «Нет, конечно. Хотя думаю-то я именно так, но смотрю на этот вопрос иначе, чем ты. По-моему, быть вместе нужно как раз вопреки всем страданиям мира… Мне кажется, если в принципе и можно выдержать все страдания мира, то уж никак не в одиночку, такое ни мужчине, ни женщине не под силу. Только вдвоем… Хотя бы двоим… Если, конечно, это вообще возможно… Нет, я ни в коем случае не хочу сказать, что именно мы можем все это выдержать… Я только говорю, что если это вообще возможно, то только так».
Андрес сел на пол посреди комнаты и затянулся незажженной сигаретой.
– Так-то оно так, – ответил он, – да только это невозможно.
– Ну, не знаю…
– М-да, – согласился Андрес. – Я тоже.
– Знаешь, мне это напоминает сюжет «Адского небоскреба», когда Пол Ньюман знает, куда заложить взрывчатку, а Стив МакКуин, – как ее взорвать. Каждый из них в одиночку ничего бы не добился, а вдвоем они спасли всех… ну, почти всех.
Андрес улыбнулся.
– Ты умеешь закладывать взрывчатку?
– Нет.
– Знаешь место, куда ее заложить?
– Тоже нет… Хотя нет, знаю! Только еще не решил, на кухне или в спальне.
Андрес представил себе квартиру Джозефа.
– А почему не в гостиной?
– Нет уж, гостиная не годится. Я там, как-никак, живу.
– Так и спишь в гамаке?
– Да… Можно, правда, здорово навернуться, но я на всякий случай всегда подкладываю матрас.
Андрес подумал немного.
– Ну а… почему бы не спать на самом матрасе?
– Черт…
– Что такое?
– Я об этом не подумал.
Андрес мысленно упрекнул себя за этот вопрос. Житейская неприспособленность брата с уходом Клары только усугубилась. Он попытался подсластить пилюлю:
– А может, ты и прав, спать в гамаке куда прикольнее!
– Ты думаешь? Я просто сейчас плохо соображаю, что прикольно, а что нет. Точнее, мне кажется прикольным все… или ничего, без разницы.
– Если хочешь, я могу составить для тебя список того, что прикольно и что не прикольно… Чтобы все расставить по местам.
– Неплохая идея.
Андрес встал, открыл окно, высунулся наружу и закурил. На то он и старший брат, чтобы составить этот список. Он сосредоточился и приступил:
Убитых ноль… Итак… В графе «прикольно»: утки в пруду возле нашего дома… утки в принципе… рисунки Джеймса… сам Джеймс. Дети, которые шлепают по лужам… люди, которые налетают друг на друга на улице… пикники… Франсуаза… мордашка Франсуазы, когда она играет в пинг-понг с Кларой… мордашка самой Клары. Пол Ньюман в «Адском небоскребе», когда он говорит: «После приема приглашаю тебя…
– …посмотреть, как сгорит мой смокинг!».
– Точно!.. Все без исключения обезьяны; немецкий язык, строители мостов, любой ребенок, который ест яйцо всмятку; книги Джона Стейнбека; девушки, когда они засыпают и бормочут что попало; мамины представления о правилах дорожного движения; утреннее похмелье; заниматься любовью в кино, подражать голосам животных, спрашивать у людей, за кого они себя принимают; «Бич Бойз», когда Джеймс под них отплясывает, переселение душ… ты в гамаке с матрасом на полу, белые медведи… в общем, хоть отбавляй!
– Точно, точно!
– Так, теперь… В графе «неприкольно»: все…
– Это уже не интересно.
– Ты уверен?
– Да. Что в этой графе, я и сам знаю.
Андрес выбросил сигарету в окно. «Конечно, знаешь», – подумал он.
– В любом случае, эта графа получилась бы очень длинной, – сказал Андрес.
– Да… ну что ж, теперь можешь идти спать.
– А ты что будешь делать?
– Не знаю… я бы выпил чего-нибудь.
– Понятно, – ответил Андрес, – будешь потягивать виски под депрессивную музыку.
– Почему бы и нет?
– Так ты ничего не добьешься.
– Я ничего и не добиваюсь.
– Ты достал, Джозеф… Сам себя мучаешь и упиваешься собственными страданиями.
– Конечно, упиваюсь! Тебе повезло: ты-то своей депрессией уже переболел… Отмучился… А вспомни, каково оно: полная безысходность и страдание без смысла и без конца… И теперь последнее утешение у меня отнимаешь – упиваться болью… Это же невыносимо!.. Так ведь и удавиться можно… А тебе не приходило в голову, что на самоубийство человек идет как раз тогда, когда уже не находит удовольствия в том, чтобы упиваться своими страданиями?.. Как тебе такая теория? Интересно, правда? Короче, я к тому, что лишить человека последнего удовольствия – значит, по-моему, обречь его на самоубийство. Поверь мне, братец: упиваться собственными страданиями – единственный способ справиться с депрессией… Депрессию нельзя пережить, не вознаграждая себя хоть этой малостью…
Луч надежды появился в глазах Андреса. Он помолчал минутку, желая убедиться, что Джозеф высказал все, что хотел, и спросил:
– Скажи… Ты не пробовал возобновить свои писательские опыты?
– Слуга покорный…
– Дурак, для твоей же пользы…
– Да-да.
– Ты ведь и не пытался.
– Да пытался я, пытался… Только вот когда парень, главный герой романа, на первой же странице превращается в кенгуру, да еще вдобавок оказывается единственным действующим лицом, не так-то просто придумать продолжение.
Андрес подумал и согласился, что это и в самом деле нелегко.
– Так пусть у тебя роман состоит из одной страницы.
– В очень толстой обложке.
– Да, и еще с предисловием!
– Тогда уж и с оглавлением!
– Первая страница: предисловие; вторая: роман на одну страницу; третья: оглавление… можно считать, книга почти готова!
– Какой же ты дурак!
Андрес улыбнулся. Это ему нравилось больше, чем извинения.
– И тем не менее ты должен писать.
– Мне нечего сказать.
– Человек, которому нечего сказать, не стал бы спать в гостиной, тем более в гамаке. Такой человек спал бы чинно-благородно в свой постели, а не висел на телефоне в три часа ночи.
– Но я не хочу ни о чем писать.
– Не верю.
– Я устал!
– Так иди спать!
– Не-а…
– Почему?
– Я еще не доел салат.
Андрес услышал, как Франсуаза вернулась в спальню. «Ох, уж этот его салат», – подумал он, поворачивая голову. Франсуаза подмигнула ему и улеглась в постель.
– Он из чего, твой салат? – спросил Андрес, снова высовываясь наружу.
– Из одних помидоров.
– И все?
– Ну… немного перцем посыпал.
– Помидоры с перцем?
– Да.
– То самое, что она всегда ела по утрам?
– Ага.
– И тебе нравится?
– Нет… терпеть не могу перец.
Андрес выпрямился и забарабанил пальцами по подоконнику.
– Черт возьми, Джозеф!
– Чего?
– Хватит жрать эту гадость!
– Не получается.
– Что значит – не получается? Кладешь вилку, выбрасываешь всё в ведро и разогреваешь себе пиццу.
– Но она ненавидит пиццу.
– Черт, Джозеф! Пойми: Клары больше нет. Она ушла. И возвращаться не собирается!
И тут Франсуаза запустила ему в голову подушкой. Андрес поймал ее и, держа в руке, продолжал разговаривать.
– Это не повод есть пиццу.
– Повод.
– Нет.
– Да.
– Да нет же, говорю тебе… Только представь себе, что ты читаешь в книжке: «Когда женщина его жизни ушла от него, он принялся за пиццу…».
– Блестяще! Такую книгу я бы с руками оторвал!
– Ну и дурак…
«А может, я и правда дурак», – подумал Андрес.
Он услышал, как жена поднялась с постели и подошла к нему. Взяла у него подушку, поцеловала в затылок и улеглась спать.
– Нет, я не дурак, – сказал Андрес. – И потом, я говорю серьезно. Ты должен писать.
– Ты думаешь?
– Уверен.
– Ну хорошо, пойду поищу бумагу.
– Да уж, постарайся, братец… и завязывай с помидорами!
– Лады.
Андрес выглянул в окно и залюбовался озером. Поверхность озера искрилась в лунном свете.
– Джозеф!
– Что?
– Ты правда это сделаешь?
– Постараюсь.
– Спокойной ночи, братец.
– Спокойной… Извинись за меня перед Франсуазой.
– Да ладно тебе.
– Ну, пока…
Андрес уже собирался повесить трубку, как его брат вдруг спохватился:
– Ах да…
– Что еще?
– Название-то я перепутал… «С открытым сердцем» – это фильм про слепого, который жил в лодке.
– Черт… Да, я в курсе… Я надеялся, ты забыл.
– Ты издеваешься, что ли? Так что же это было за название?
– Не знаю.
– Но мы должны вспомнить это проклятое название…
Андрес улыбнулся и ответил:
– Позвони, как вспомнишь.
– ОК.
– Удачи!
– Пока, архитектор.
– Пока, брандмейстер.
Джозеф повесил трубку и поставил телефон на столик в гостиной.
Он поднялся, выбросил еду из тарелки в мусорное ведро, помедлил немного, потом выбросил и тарелку тоже, вытащил из морозилки пиццу и поставил в микроволновку.
Перевернул коробку от пиццы обратной стороной, уселся на пол, вытащил из кармана ручку и написал прямо на ней: «Когда женщина его жизни ушла от него, он принялся за пиццу».
Бросил взгляд на микроволновку и вздохнул.
Прислонившись спиной к холодильнику, обхватил голову руками и попытался мысленно возвратиться в прошлое. В памяти промчался год одинокой жизни – позабыв остановиться, он оказался совсем в другом времени. «Любовь моя», – впервые сказала Клара, безмятежно засыпая в его объятиях.
Джозеф вздрогнул. Он закрыл глаза, чуть помешкал, а потом стал продвигаться вперед, пока не достиг искомого момента – примерно за год до нынешнего дня.
«Когда женщина его жизни ушла от него, он принялся за пиццу».
Джозеф открыл глаза, улыбнулся так, словно собирался заплакать, взял ручку и продолжал писать:
«Не то чтобы он надеялся заменить ее пиццей. Он не такой дурак. Он стал готовить пиццу просто потому, что проголодался.
Ведь так было всегда, даже тогда, когда они были вместе. Как только она уходила на работу, заниматься йогой или гулять – неважно куда, – как только она покидала его и он оставался один, он тут же набрасывался на еду. Когда ее не было рядом, у него в животе образовывалась пустота, которую можно было заполнить только съестным.
Как ни странно, он не толстел. Словно питал не свое тело, а свое одиночество.
Уходя, она всегда оставляла ему что-нибудь поесть: он рассказал ей об этой своей странной особенности.
Она и не представляла себе, что так бывает.
Да и он тоже.
Между собой они решили, что это «кря-кря».
Потому что сказать «это кря-кря» куда веселее, чем сказать: «это симптом». А вместе они только и делали, что веселились. Итак, они решили, что это самое настоящее «кря-кря», и можно не сомневаться, что их любовь будет вечной.
ВЕЧНОЙ.
Но не об этом он думал, когда ел пиццу. Он задавал себе простой и разумный вопрос: неужели ему теперь все время будет хотеться есть и что делать, чтобы избавиться от этого. И представлял себе горы пицц, которые ему придется проглотить, прежде чем с этим справится. Если, конечно, удастся справиться.
Его сомнения были вполне оправданны: раз вечной была их любовь, то и голод тоже, должно быть, вечный. Он был твердо уверен в том, что ее уход ни в коей мере не ставит под сомнение их вечную любовь. Можно расстаться, продолжая любить друг друга. Ведь живут же люди вместе без любви, так почему же они не могут расстаться и продолжать любить?
Все это было очень разумно, но в то же время безнадежно глупо.
Как ни удивительно, она все время думала о том же самом: неужели он будет безостановочно есть после ее ухода? Эта мысль так ее беспокоила, что она со дня на день откладывала свой уход и тоже склонялась к мысли, что он безнадежно глуп.
Его глупость так ее бесила, что она в автобусе по дороге на вокзал назвала его дураком вслух. Старушка, сидевшая рядом с ней, поняла благодаря своему богатому житейскому опыту, что если эта девушка любит того, кого считает – по крайней мере, сейчас – безнадежным дураком, то ее молодой человек действительно не отличается большим умом, раз довел до такого состояния столь милую девушку. И еще она сказала себе, опять-таки опираясь на свой огромный опыт, что это нормально – можно любить друг друга, ругаться, расставаться навсегда, и все это в одно и то же время.
Тут пожилая дама принялась вспоминать свое прошлое, как ее бросил муж – вот уж кто и вправду дурак! Как горячо она его любила, и как это все мучительно, мучительно, мучительно – так мучительно, что она внезапно накинулась на Клару с яростью, но одновременно и нежностью: «Ну и что! Он-то, может, и дурак, даже наверняка дурак, но ведь ты его любишь! И он тебя, уж не сомневайся! От этого и ума лишился! Такой любви не может быть, не бывает между людьми, но если уж она приходит, берегите ее, берегите крепко!».
Здесь надо сказать, что пожилая дама была испанкой из Кадикса, и девушка не поняла ни слова из всей ее тирады. Она просто улыбнулась ей такой милой, такой прекрасной улыбкой, что пожилая дама почувствовала себя совсем уж невыносимо, ужасно, мучительно. Тогда она принялась корить саму себя за то, что так и не удосужилась выучить французский, и в конце концов расплакалась, причитая и горестно всхлипывая. А девушка продолжала безмятежно улыбаться ей, пока не сошла на своей остановке.
Остановка называлась «Вокзал», и на вокзале ее ждал поезд, что разлучает навек.
А мужчина, который любил ее, – там, в опустевшем доме, не мог даже есть, так сильно он…»
Джозеф так и подскочил на месте – зазвонил телефон.
Он отложил ручку и снял трубку.
Машинально отметил про себя, что в это время звонить может только Андрес или Клара. Но опомнился. Должно быть, Андрес.
