Текст книги "Убитых ноль. Муж и жена"
Автор книги: Режис де Са Морейра
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
Клара
– Алло!
– Джозеф?
– …
– Джозеф, это я.
Джозеф вскочил как громом пораженный. И полез на стол; закинул одну ногу, потом другую, встал во весь рост:
– Ты где? – спросил он, стоя на столе.
– В телефонной будке.
– А она где?
– В Испании.
– А… ты не спишь?
– Нет… в телефонной будке? Я ведь в ней не живу.
«Она не живет в телефонной будке, – машинально повторял Джозеф, – не живет в телефонной будке…». Мысли у него в голове путались; он вдруг осознал, что молчание затянулось, надо что-то сказать…
– А что ты сейчас делаешь? – спросил он.
– Стою у бара.
– А почему не в баре?
– Я только что оттуда – вышла тебе позвонить.
– Ты хотела мне что-то сказать?
Джозеф дошел до края стола, развернулся и зашагал обратно.
– Да нет… не знаю, я думала о тебе… так, вообще, ничего конкретного. Не знаю почему, но мне кажется, что я пыталась угадать, что на тебе сейчас надето… глупо, правда?
– Почему же, совсем не глупо… Нормальный вопрос, самый нормальный из всех, что мне задавали в последнее время.
– А другие были о чем?
– Что?
– Что за вопросы тебе задавали?
Джозеф на секунду задумался.
Сбросил ногой на пол кипу книг, соскочил со стола и уселся на него.
– Да вот, – начал он, – Джеймс на днях поинтересовался, бывает ли огонь без дыма?
– Неплохо.
– Еще вот месяца три назад пожилая дама на улице спросила: «Как это вы еще на руках не ходите?».
– Понятно.
– А только что Андрес задал мне очень дельный вопрос о моем матрасе.
– Ну, ну. У тебя много интересных собеседников.
– Грех жаловаться, – подтвердил Джозеф, – а у тебя?
– Не могу похвастаться – меня все спрашивают об одном и том же.
– А именно?
– «Почему ты не делаешь это, почему ты не делаешь то?».
– И что ты им отвечаешь?
– Я отвечаю: не хочу. С тех пор, как я сообразила, что можно отвечать «не хочу» на вопрос «почему?», не слишком раздражая при этом людей, я частенько этим пользуюсь.
– И правильно. А я вот вообще перестал отвечать на вопросы. Иногда целыми днями ни с кем не разговариваю.
Джозеф не стал развивать эту тему и уставился на свои ноги.
– Что до моей одежды, – продолжал он, – то ботинки у меня совсем новые – такие же, что были раньше, джинсы, не слишком новые, и майка из Мексики.
– Синяя?
– Да.
– Спасибо.
– Да не за что.
Поколебавшись некоторое время, Джозеф продолжил.
– У тебя длинные волосы, как раньше?
– Я давно их постригла. Они мне просто осточертели. Теперь я стригусь сама. Раз в месяц.
– А роли у тебя есть?
– Нет. Играла в одной дерьмовой пьеске, но бросила. Не выдержала… И знаешь, что они мне сказали? Что я их предала. Ты бы видел, что это была за мерзость!
– Посмотрел бы с удовольствием, – сказал Джозеф, улыбаясь. Он протянул вперед руку, словно хотел что-то ухватить. – Скажи мне ее название.
– Вспоминать противно… Эта похабщина называлась: Quando ella se desnuda… «Когда она раздевается догола», вот, изволь.
– Прикольно… И ты раздевалась?
– А как же!.. Но это совсем не прикольно, поверь.
– Я тебе верю, – ответил Джозеф. – Так ты нашла другую работу?
– Нет пока… А ты – пишешь?
– Ха, как раз этим и занимался, когда ты позвонила.
– А про что?
– Ну… подожди, сейчас прочитаю…
Джозеф наклонился и протянул руку за коробкой от пиццы, валявшейся на полу. Быстро пробежал глазами по тексту.
– Ну вот: девушка бросает парня, потому что он круглый идиот.
– И где она сейчас?
– В автобусе. Она от него уезжает.
– И что дальше?
– Там с ней рядом пожилая дама. Пытается объяснить ей, что она неправа, и пусть ее парень идиот, но она же его любит.
– А что она говорит?
– Она не понимает.
– Значит, она тоже не очень умна.
– Да нет, просто дама говорит по-испански… поэтому девушка ее и не понимает.
– Я выучила испанский, Джозеф.
Джозеф собирался что-то ответить, как вдруг почувствовал запах гари.
– Вот черт! – выругался он, бросаясь к микроволновке.
– Что это там за шум у тебя?
– Да я пиццу забыл в микроволновке, – признался Джозеф.
– Ты что, переставил телефон на кухню?
– Нет, микроволновку – в гостиную.
– Издеваешься?
– И не думаю. Я живу в гостиной… И холодильник здесь.
– Понятно… Ну, ешь свою пиццу, если хочешь.
– Нет, потом…
– Ты не голодный?
– Голодный, все время… Так и живу.
– Ну, так съешь ее!
– Она совсем сгорела… Я забыл про нее, пока писал.
– Черт, жаль, что не позвонила раньше.
– …
– Напомнить про пиццу.
Джозеф повернулся, чтобы выбросить пиццу в мусорное ведро, и увидел на столе коробку и рядом с ней ручку Губы его дрогнули в улыбке, и он с сожалением вздохнул: «Ничего страшного, – пробормотал он, – съем что-нибудь другое».
– Что?
– Я говорю: «Ничего страшного, съем что-нибудь другое».
– Это я поняла. Но что именно ты собираешься есть?
– Не знаю… У меня есть консервы из тунца.
– Ты же их терпеть не можешь.
– Это точно, – вздохнул Джозеф. – Но время от времени полезно делать то, что не любишь.
– Например?
– Например… ну, тунца вот съесть.
– А вообще-то зачем?
– Но ведь потом, когда ешь то, что любишь, это так приятно!
– Ты так думаешь?
– Уверен.
Джозеф выдержал паузу, чтобы его слова дошли до Испании, а может быть, и до Клары.
– Вот черт, мои друзья, с которыми я пришла в бар, уже вышли на улицу.
Джозеф уставился в пустоту.
– Тебе надо идти? – спросил он.
– Ну да… я перезвоню.
– …
– Джозеф!
– Да?
– Целую тебя.
– …
– Спокойной ночи.
Клара повесила трубку.
Бросила взгляд на пустынную улицу.
Попыталась представить себе бар, людей, но не смогла.
Улица выглядела мрачной и безжизненной. И зачем здесь телефонная будка, – подумала она.
– Как будто специально для меня.
Прижалась спиной к стеклянной стене кабины и медленно сползла вниз. Закрыла глаза и попыталась уснуть. Решила попробовать в ней пожить.
Сначала все у нее вроде бы получилось, но внезапно в голове зазвучали голоса людей. Всех, с кем она встречалась. И все они что-то говорили. Дьявольское наваждение.
Она и уши затыкала – бесполезно. Била ногами в стеклянную стенку. К горлу подступала тошнота, она зажмуривалась изо всех сил, стараясь отогнать от себя этих людей с их болтовней, не видеть их и не слышать. «Две порции по цене одной… Смотри, куда идешь!.. Любовь и страсть – разные вещи… Брюки у тебя старомодные… Ты не можешь судить, пока не попробовал… Так да или нет?.. Очень уж по-американски… Всех денег не заработаешь… Ты меня так заводишь… В Стамбуле больше тысячи мечетей… Это нереально… Невозможно любить другого, если не любишь себя… Бери от жизни все!.. Мне и правда пора отдохнуть… О чем ты думаешь?.. Сделано в Китае… Почему бы тебе не отправиться в путешествие?.. Рассчитывать можно только на себя… Красота – она в душе… Легко говорить, когда не работаешь… Скажи, что ты чувствуешь на самом деле… Почему бы тебе не заняться пением?.. В том-то и разница между мальчиками и девочками… Ширина самой широкой улицы – сорок семь метров… А хорошо здесь, правда?.. Люди – бараны… Хочешь пальчик в попку?.. Без детей жизнь пуста… На свете столько кретинов… Иншалла… Обожаю наблюдать за людьми… Как у тебя с ним?.. Главное – веселиться… Не могу поверить, что они мертвы… Сюда помещается до двух тонн воды… Мы не далеко ушли от животных… А все-таки жизнь прекрасна… Это и значит быть взрослым… Я же не могу успеть везде!.. Надо все сделать, все испробовать… Почему бы тебе не заняться серфингом?.. Вот кто умеет жить… Бери, пока дают!.. Эту древесину привозят из Мали… Надо постараться… Скажи мне, кто твой друг, и я… Когда есть дети, о таких вещах уже не думаешь… Я его не любила, но думала, что люблю… У человека должны быть увлечения… Обалдеть, какая ты сексуальная, я просто тащусь…». И вся эта ахинея, чертова ахинея теснилась у нее в голове – она отчаянно кусала себе руку, чтобы не стошнило.
Постепенно Клара успокоилась.
Ей удалось выбросить все это из своей головы и заставить всех замолчать.
Сидя на полу в кабинке, она погрузилась в себя.
Нырнула глубоко-глубоко, обнаружила разные более или менее приятные мелочи, еще глубже увидала беременную Франсуазу, Андреса с Джеймсом, потом мельком Джозефа – тот ждал ее на лугу, – не стала останавливаться и наконец наткнулась на одну песенку.
Песенку, которую сочинила, когда была еще маленькой девочкой, и распевала каждое утро по дороге в школу.
Удивленная Клара вынырнула обратно с этой песенкой и со слезами на глазах.
Слезы тихонько потекли по щекам. Клара заплакала и отважно запела свою песенку – песенку Клары:
С колыбели, с первых дней
Только смех в душе моей,
И смеяться мне не лень
Всю-то ночь и целый день.
Мне и голод не помеха —
Скоро лопну я от смеха,
Душит смех меня всю ночь —
Одолеть его невмочь!
Ах, спасите, помогите!
Хи-хи-хи, ха-ха-ха!
Умоляю, не смешите!
Хи-хи-хи, ха-ха-ха!
Помогите уцелеть —
Со смеху не помереть!
Клара все пела и пела свою песенку, и голос ее становился все тише, – пела, пока не перестала плакать, пока слезы не иссякли.
Тогда она встала и сняла трубку.
Подумала и набрала номер.
– Джозеф?
– Почти угадала.
– Клара!
– Да!
Лицо Франсуазы расплылось в улыбке.
– Клара, а Клара, – сказала она, – как ты?
– Хорошо, хорошо… Я боялась, что к телефону подойдет Андрес.
– Он пошел прогуляться… Нас разбудил Джозеф, и он никак не мог уснуть.
– Я тебя разбудила?
Франсуаза протянула руку и нащупала выключатель.
– Да нет, – ответила она. – Я тоже больше не уснула.
– Я только что говорила с Джозефом.
– И как, все нормально?
– Ну да, просто потрясающе.
Франсуаза зажгла свет.
– Да не волнуйся ты, – сказала она, глядя на живот.
Она прислонила подушку к стене и приподнялась повыше. Положила руку на живот.
– Ну вот… А я теперь в дверь не прохожу!
– Ты уже выбрала ему имя?
– Нет… то есть, да… Подожди, Клара, секунду, нам надо поговорить.
Франсуаза усилием воли согнала с лица улыбку:
– Если ты собираешься вернуться, то возвращайся уже совсем. Иначе Андрес тебе никогда этого не простит… И даже мне будет нелегко.
– Я знаю… Только не слишком ли поздно просить прощения?
– За что? Это ваше дело. В глубине души Андрес это прекрасно понимает… Это был ваш выбор.
– Все-таки, по-моему, первый шаг сделала я.
– У тебя были на то причины.
– Именно поэтому я тебе и звоню… Конечно, причины у меня были, но вот только что, когда я говорила с ним по телефону, я что-то не очень могла их припомнить.
– Вполне возможно, он изменился…
– Думаешь, изменился?
– Трудно сказать… Мне кажется, теперь он лучше понимает, чего хочет… да и вообще, стал поспокойнее… Но при этом в такой печали – пожалуй, прежний Джозеф мне нравился больше.
Франсуаза взглянула на сигареты, которые Андрес оставил на туалетном столике, и едва удержалась, чтобы не закурить.
– Хотя я-то, конечно, с ним не жила, – добавила она.
– Это да… Впрочем, может, это я изменилась.
– Надеюсь, что нет, – ответила Франсуаза, улыбаясь так, что Клара это почувствовала на том конце провода. – Разве что изменила цвет волос…
– А чем тебе не нравятся мои волосы?
– Очень нравятся! Прекрасные волосы.
– Если бы ты видела, ты бы так не говорила… Недавно я покрасила голову в разные цвета, чтобы она стала похожа на крону осеннего дерева… ну и можешь себе представить результат!
– Хотела бы я на это посмотреть!.. А знаешь, что говорит теперь Андрес? Что цвет волос отражает душевное состояние человека… Поначалу он хотел только одного: утереть нос тем краснобаям, которые твердят на каждом углу: «Красота в душе», но теперь мне начинает казаться, что он и сам готов в это поверить!..
– Так он не согласен, что красота в душе?
– Согласен… По крайней мере, я так думаю, – ответила Франсуаза. – Но знаешь… Он считает, что есть вещи, о которых не стоит трепаться попусту.
– Сам-то он как?
– В порядке. Работает много, но это ему на пользу.
– Он все такой же красивый?
– О да!.. Правда, сам он так не считает.
– Я видела старый фильм с Гарри Купером в роли архитектора… Ты знаешь, вылитый Андрес! Я весь фильм ждала, что Гарри Купер вот-вот повернется к зрителям и наорет на меня!
Франсуаза посмотрела на пустующее место на их кровати и представила себе спящего Гарри Купера.
– Андрес гораздо красивее Гарри Купера, – сказала она.
– Да что ты говоришь?
– И потом Андрес не актер, а действительно архитектор.
– Что правда, то правда… Считай, что тебе повезло… Уж я на этих макак насмотрелась!
Франсуаза улыбнулась. Она вспомнила, что не слышала слова макаки с тех пор, как Клара звонила ей в последний раз. А если и слышала, то только потому, что сама его повторяла. Она легла поперек кровати и вытянула ноги.
– Как ты там вообще?
– Да ничего… Ну, то есть, уже лучше.
– Когда?
– Что когда?
– Когда стало лучше?
– Лучше и все… Смешная ты…
– Ну и пусть смешная. Ну давай, расскажи, когда тебе было хорошо.
Франсуаза закрыла глаза и прислушалась к дыханию Клары. Она ждала ответа.
– Вот, помнится, однажды ночью с Джозефом… Он сидел на краю кровати почти в полной темноте, пил виски. Его лицо освещали лишь огоньки музыкального центра. Я лежала в постели, курила и смотрела на него… Время от времени он оборачивался ко мне и улыбался. По-моему, за все это время мы не проронили ни слова… Но до чего же было хорошо!
Франсуаза помедлила немного и открыла глаза. Она повернулась, схватила пачку сигарет Андреса и отшвырнула ее от себя.
– Ты думаешь, вы снова сможете быть счастливы? – спросила она.
– Не знаю.
– Конечно, не знаешь. Но веришь, надеешься?
– Надеюсь… Но не знаю… Видишь ли, каждый день слышишь столько всякой чуши, самой разной. Ну там, к примеру, «любят только раз в жизни», «любовь не вернешь» и всякое такое. Не знаешь, что и думать! Вернее, уже вообще боишься думать – а то вдруг и сама сморозишь какую-нибудь глупость и внесешь, так сказать, свой вклад. В общем, не знаю, сможем ли мы или нет. Мне кажется, да, но не знаю… Я даже не знаю, пьет ли он сейчас виски.
Франсуаза возвела глаза к небу:
– Уфф! – выдохнула она. – Я сказала тебе, что он немного изменился, но я ведь не сказала, что он стал другим человеком!
– Я бы очень удивилась.
– А тебе нужен кто-то другой?
– Ну нет, конечно… не думаю. Или Джозеф, или никто. Да что тут говорить: поживем – увидим. Как там Джеймс? Он все еще хочет, чтобы его называли Джеймсом?
– Да… Одно время он предпочитал «Стива», но быстро вернулся к Джеймсу… У него все хорошо… Нарисовал тут в школе потрясающую картину, чистый абстракционизм, висит у нас в гостиной. Но теперь у него новое увлечение: хочет стать писателем, как Джозеф.
– А он не хочет стать просто «писателем»?
– Нет… Правда, просто «как Джозеф» тоже быть не хочет. Только «писателем как Джозеф». По крайней мере, так он сам говорит.
– Понятно… В его возрасте сам Джозеф хотел стать пожарным, так что…
Наступила пауза. Франсуаза сосредоточенно размышляла, глядя в одну точку.
– Ну вот!.. Теперь все ясно! – внезапно воскликнула она.
– Ты о чем?
Франсуаза вылезла из кровати и вышла на середину комнаты. Подобрала с пола пачку сигарет и выбросила в окно.
– Я не уверена, что Джозеф так уж изменился, – сказала она. – Но мне кажется, он наконец понял, что пожарным ему не быть.
Снова наступило молчание. Франсуаза не стала его прерывать, она выжидала.
– Ты права, – наконец услышала она голос Клары. – Ты-то как?
Франсуаза поняла, что какое-то время совсем об этом не думала. «Конечно же, это значит, что со мной все в порядке», – решила она:
– Я хорошо… На этот раз было чертовски трудно расстаться с травкой.
– О! Я тоже пыталась, каких только таблеток не пила – всех цветов радуги!
– И как, помогло?
– Не очень… Сначала вроде да, а потом… А потом стало казаться, что все это самообман.
«Или что игра не стоит свеч», – подумала Франсуаза.
– Может, вся наша жизнь – самообман, – нахмурившись, сказала она.
– Что ты такое плетешь?.. Давай-ка, погладь свой живот.
– Я как раз положила на него руку.
– И что: по-твоему, это самообман?
– Нет, конечно.
– Слава Богу. Сколько тебе еще осталось?
– Максимум месяц, – ответила Франсуаза. Она подошла к кровати и присела на краешек.
– Ты представь себе… Всего месяц – и ты такой косячище раскуришь!
– Перестань!
– Я уж не говорю о бутылочке портвейна!
– Перестань, Клара.
– Причем не об одной бутылочке!
– Перестань, прошу тебя.
– О’кей, о’кей.
Франсуаза чуть было не расплакалась, но потом, почти сразу, ей захотелось посмеяться. Она растянулась поперек кровати:
– Так ты собираешься возвращаться?
– Не знаю… Когда я об этом думаю, у меня сразу живот скручивает.
– И часто ты об этом думаешь?
– Да… То есть, нет… Не то, чтобы я об этом все время «думаю», но живот скручивает постоянно.
– А ты где сейчас?
– Сказала Джозефу, что в Испании.
– Ясно, – ответила Франсуаза, с трудом удержавшись от улыбки.
Она помедлила немного, пытаясь придумать вопрос попроще, села и спросила:
– Ты по-прежнему играешь в театре?
– Нет. О театре больше слышать не могу… Пустое это все, бесполезное.
– А что не пустое?
– Да все. Но это самое пустое.
– Самое-самое?
– Да.
– Совсем ерундовое.
– Так я не говорила. Это уж ты сама.
– Нет, не сама!
– То есть?
– Да ты прямо-таки за язык меня тянула.
– Вот как! Ха-ха! Значит, я могу вертеть тобой, как угодно!
– И не мечтай! Можешь сделать еще одну попытку.
– Давай… Ну-ка. Сейчас ты скажешь: «Вот болван!»
– Вряд ли.
– Помнишь школьного учителя, который запретил Джеймсу рисовать на перемене?
– Вот болван!
– Ну вот, пожалуйста.
«Какой болван!», – подумала Франсуаза, начиная нервничать. Потом успокоилась и сказала, как можно ласковее:
– Хорошо бы ты все же вернулась.
– Не уверена, что Джозеф тоже считает, что это «хорошо».
– Ты совсем дура?
– Спорный вопрос… А вот если я действительно вернусь, боюсь, Джозеф будет дико разочарован. Не скажешь, чтобы я похорошела!
Франсуаза снова начала нервничать.
– По-моему, ты совсем сбрендила. Да это просто оскорбительно для него – то, что ты несешь… Да набери ты хоть двести кило и покройся прыщами с ног до головы, он будет целовать тебя три дня без остановки!
– А на четвертый?
– На четвертый Клара решит заняться спортом или посетить дерматолога.
– Ненавижу дерматологов.
– Ничего, потерпишь.
– Только этим и занимаюсь! Ты бы видела последнюю пьесу, в которой я играла! Диалоги просто тошнотворные!
– Например?
– «Я так люблю ночь – эту непотребную шлюху… Люблю в ночи ее стыдливость, высшую стыдливость старых потаскух…».
– Ужас!
– Ну да… Учти, это перевод. В оригинале было еще ужасней.
– Но ты наверняка можешь найти что-то получше.
– Наверно… Не знаю. Мне плевать.
Франсуаза вытянула ноги и попыталась удержать их на весу. Поморщилась и опустила на пол.
– Было бы здорово, если бы Джозеф написал пьесу, а ты бы в ней сыграла.
– Ну уж дудки!.. Вот радость: каждые пятнадцать минут превращаться в какого-нибудь зверя!
Франсуаза посмотрела на свой живот и положила на него руку:
– Согласна, это не просто.
– Все равно что играть в баснях Лафонтена или в сказке о Винни-Пухе.
Франсуаза попыталась представить Клару в роли Винни-Пуха и поняла, что сморозила глупость. Улыбнулась и объявила: «За мастерство перевоплощения приз получает Клара Гиттар, исполнительница роли Поросенка!».
– Спасибо, спасибо… Чтобы вжиться в эту роль, я полгода прожила в свинарнике.
Франсуаза зааплодировала, похлопывая себя по животу.
– Ты только представь!
– Что?
– Полгода в свинарнике!
– Все лучше, чем в театральной труппе.
– Ты преувеличиваешь.
– Пожалуй… Всем людям свойственно преувеличивать.
– Но это не значит, что ты должна делать, как все, – сказала Франсуаза.
– А я думаю, что должна.
– Вот как! Я вижу, твои скитания пошли тебе на пользу!
– Давай не будем об этом… Уж лучше про театр.
– О, Господи… Да что о нем говорить, о театре-то!
– Вот и я о том же. К счастью, всегда можно пойти в кино!
Франсуаза встала с кровати, подошла к окну и уселась на подоконник.
– Я так давно не была в кино, – сказала она: – Последнее, что видела, – «Пэт Гэррет и Билли Кид»[1]1
Вестерн Сэма Пекинпа (1973) (Здесь и далее прим. ред.).
[Закрыть].
– А я хожу в кино постоянно.
– И что ты смотрела в последний раз?
– «Магнолию»[2]2
Фильм Пола Андерсона с Т. Крузом и Дж. Мур (1999).
[Закрыть].
– Не слышала… А до нее?
– «Магнолию».
– А еще раньше?
– Ту же «Магнолию».
– Понятно… надо и мне ее посмотреть, эту «Магнолию», – сказала Франсуаза. – Кстати: ты случайно не помнишь название фильма, который вы смотрели втроем, когда я лежала в больнице?
– Понятия не имею.
– Как же так! – воскликнула Франсуаза, слезая с подоконника. Она стала ходить взад-вперед по комнате, почесывая голову. – Черт, Джозеф и Андрес целую ночь пытались вспомнить! Ну, постарайся! Что-то про Мексику, судя по всему, совершенно идиотский…
– А, знаю, знаю!
– Говори скорей!
– El camino del amor[3]3
Фильм Хосе Мариа Кастельви (1943).
[Закрыть]… Путь любви.
– Точно! Черт возьми!.. Как удачно, что ты позвонила!
– Спасибо. Но теперь я закругляюсь.
– Уже?
– Да… Мне надо прибраться.
– Ладно, – сказала Франсуаза. – А я поговорю со своим животиком.
– Будешь рассказывать истории про Юк-Юка?
Франсуаза замерла на месте, свободная рука повисла в воздухе.
– Ты знаешь о Юк-Юке? – с изумлением спросила она.
– Да, я как-то раз подслушала тебя, когда ты была беременна Джеймсом… ты думала, я сплю.
– А почему ничего не сказала?
– Ну, не сказала… В общем могла, конечно. Но так не хотела тебя прерывать… Я пересказала твою историю Жозефу.
– Ему понравилось?
– Очень.
Франсуаза села прямо на пол.
– И про что я в тот раз рассказывала? – спросила она.
– Юк-Юк залез на дерево и слушал, как его отец разговаривает с племенем.
– Надо же!.. А я уже и не помню такого…
– А я часто вспоминаю Юк-Юка. Интересно, где он сейчас?
– Кто?
– Юк-Юк.
– В Арктике, – ответила Франсуаза.
– Он ушел из племени?
– Да. Временно. Решил попутешествовать.
– Передавай ему от меня привет.
– Убитых ноль.
– Чего-чего?
– Извини, это все Андрес… С тех пор как он обнаружил, что ОК означает «Убитых ноль», это у него стало любимой присказкой[4]4
Согласно одной из версий, слово ОК ведет происхождение от сокращения в военных сводках: zero (0) killed (буквально: убитых – ноль).
[Закрыть].
– ОК значит «Убитых ноль»? А, ну да… А как он до этого додумался?
– Думаю, смотрел какую-нибудь передачу по телевизору.
– Андрес смотрит телевизор?
Франсуаза задумалась: «так смотрит ли ее муж телевизор?»
– Я бы не назвала это «смотреть». Садится перед ним и открывает рот. А потом дня три приходит в себя.
– Три дня – это еще куда ни шло. У Джозефа уходила неделя.
– Джозеф отдал нам свой телевизор, – сказала Франсуаза.
– Почему?
– Он ему надоел.
Франсуаза встала и снова подошла к кровати. Подумала и добавила:
– По-моему, он полгода «Амадея»[5]5
Фильм Милоша Формана (1984).
[Закрыть] по кругу смотрел… Ему осточертело. Он сказал, что на место телевизора поставил микроволновку!
– Это я уже поняла. Может, и правильно… Правда, глядя на микроволновку, он не обогатит свой запас слов!
– Не волнуйся, – сказала Франсуаза. – Для этого у него есть Андрес. Да потом – и без того хватает… А то скоро вообще перестанем их понимать.
– Если они остановятся на «Убитых ноль», все в порядке… Ну, так я закругляюсь.
– Ладно, целую.
– Я тебя тоже.
– Спокойной ночи!
