Текст книги "Убитых ноль. Муж и жена"
Автор книги: Режис де Са Морейра
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Просыпаешься посреди ночи от храпа, жена храпит почище тебя с тех пор, как перебралась в твое тело и перестала курить.
Стучишь в стену, точь-в-точь как она стучала тебе, только спит она и сейчас крепче, чем ты.
Так и лежишь посреди ночи один в вашей постели, думаешь о жене.
Вспоминаешь, что мог целовать ее и ласкать, а она никогда не просыпалась.
Что-то ноги замерзли, и голова.
Встаешь.
Тихонько крадешься по коридору, почесываешь попу сквозь трусики.
Идешь в ванную, становишься у унитаза, спускаешь трусики, поднимаешь сиденье, ноги расставляешь по обе стороны унитаза, подбоченясь, подаешься вперед и пускаешь струю, стоя.
Утро, воскресенье, в коридоре звонит телефон.
Либо ее мать, либо твоя.
Ты – в спальне, жена – в гостиной, никто из вас не реагирует.
Телефон продолжает звонить.
Затихает.
Снова звонит.
Опять они.
Накрываешь голову подушкой и ждешь, когда же жена встанет и снимет трубку, но на этот раз сдаешься первым и идешь к телефону.
Твоя матушка спрашивает, не может ли она поговорить с сыном.
Стоишь в коридоре с голой грудью, в женских трусиках – не решаешься бросить трубку.
Вместо этого голосом жены отвечаешь, что у сына вроде имя имеется.
Матушка говорит: ей ли этого не знать, сама его именем и наградила.
Вздыхаешь, отвечаешь, что нечего делать из мухи слона, подарок-то бесплатный.
Матушка пропускает твои колкости мимо ушей и снова спрашивает, дома ли ты.
Протягиваешь руку, толкаешь дверь в гостиную, заглядываешь.
Жена лежит на диване, машет рукой: вставать не собирается.
Говоришь своей матушке, что ты дома, но подойти к телефону не можешь.
Почему.
Жена встает с дивана и, опустив голову, пробегает по коридору в туалет.
Объясняешь, что ты неважно себя чувствуешь.
Матушка тебе не верит.
Интересуется: так же плохо, как в тот раз, когда ты приходил к ним обедать.
Нервничаешь.
Говорит, успокойся, деточка.
Злишься: никакая я тебе не деточка, мамочка.
Парирует – она тебе тоже не мамочка.
Слегка запутываешься.
Она снова просит позвать сына.
Все, с тебя хватит, выпятив грудь, упершись свободным кулаком в бок, спрашиваешь, кого она имеет ввиду, мужа что ли.
Мать фыркает, значит, сейчас выпустит жало, так и есть, говорит, что мужем твоим ее сыну быть недолго.
Бросаешь трубку.
Кулаком бьешь в стенку.
Еще раз.
Еще.
Жена выходит из ванной и хватает тебя за запястье.
Пытаешься ударить ее другим кулаком.
Свободной рукой хватает за другое запястье.
Смотришь на нее в ярости и со всей силы пинаешь коленом между ног.
Охнув, медленно оседает, тараща глаза и задыхаясь от боли.
Оставляешь свое тело скрюченным на полу, сам возвращаешься в спальню.
Жена шепчет, что ей больно.
Жена лежит в ванне, напустив туда горячую воду и пену, руки зажала между ног, смотрит, как ты чистишь зубы над раковиной, спрашивает, неужели пойдешь на улицу в таком виде.
Сплевываешь и отвечаешь почему бы и нет.
Похоже, она тебе завидует.
Говорит, что ты похож на потаскушку.
Наливаешь воду в стакан и замечаешь, что не ты купил эту мини-юбку и сапоги.
Жена напоминает – это маскарадный костюм.
Отвечаешь: что такое жизнь, как не маскарад.
Вздыхает.
Понимаешь ее.
Ныряет с головой в воду.
Полощешь рот.
Жена неожиданно выныривает и спрашивает, можно ли ей с тобой.
Секунду изучаешь ее лицо и говоришь «нет».
Потом выходишь из ванной, одетый, как потаскушка, и хлопаешь входной дверью.
Парни пялятся на тебя.
Веселишься.
Прекрасно понимаешь, что у них сейчас на уме.
На это и рассчитывал.
Крутишь попой жены, обтянутой мини-юбкой, и стараешься удержаться в сапогах на шпильках.
Это непросто, но ты – мальчик одаренный.
Безрукавка с капюшоном, шатенка с короткой стрижкой – аж дух захватывает, и женщины оборачиваются, и дети тоже.
Все утро шляешься по городу, в зубах – сигарета, выпендриваешься, как можешь, и в кафе, и в парке, везде, мужики пожирают тебя глазами, а тебе хоть бы что, отдаешь тело жены им на съеденье, пока не понимаешь, что единственный человек, кого хочешь встретить – это твоя жена.
Тут же ищешь ее отражение – в окнах, зеркалах, витринах, везде, где можешь себя увидеть, но увы, не работает, не удается забыть, что на самом деле – это ты, одетый, как потаскушка.
Вдруг понимаешь, что безумно по ней скучаешь, пугаешься, что больше никогда ее не увидишь, все, хватит разгуливать, спускаешься в метро.
Двое мужчин откровенно тебя рассматривают, но тебя это больше не забавляет. Они выходят раньше, но ты успеваешь услышать, как они со смехом обзывают тебя сучкой, прежде, чем дверь вагона закрывается.
Тебе не смешно.
Твою жену обозвали сучкой.
Застегиваешь ей безрукавку до самого подбородка, голову прячешь в капюшон.
Больше не хочешь, чтоб на нее глазели, рассматривали, мысленно раздевали.
Стать бы опять собой, ну хоть на мгновенье, и обнять ее.
Выходишь на вашей остановке, идешь по перрону, замедляешь шаг, останавливаешься.
Посреди перрона обхватываешь себя руками.
И что есть силы сжимаешь.
Люди толкают тебя, плевать, в капюшоне ты их просто не видишь.
Жены дома нет, обходишь квартиру, везде – чистота и порядок, блестит, как новенькая, сумела даже плиту подвинуть – сил-то прибавилось – вымыла и под ней.
Пытаешься взять себя в руки, чего с ума-то сходить, но пол под ногами шатается и накатывает страх.
Страх, что, убрав квартиру, она ушла совсем, оставив лишь свое тело, и может даже умерла, дрожишь, тщетно твердишь себе, что ведь она могла просто пойти прогуляться, ощущаешь страх всем телом, тебя бросает то в жар, то в холод, не понимаешь, что с тобой, раздеваешься прямо в коридоре, стаскиваешь сапоги, юбку, безрукавку, и, оставшись в одних трусиках, бросаешься к телефону, звонишь теще.
Теща говорит «алло», тут же спрашиваешь ее, не у них ли твой муж.
Пауза, потом спрашивает, как ты себя чувствуешь.
Отвечаешь: хорошо, плохо, когда как, что очень спешишь, объяснишь потом.
Говорит, что мужа твоего у них, увы, нет. Они с отцом охотно повидались бы с ним. А вообще-то с вами обоими, хоть ненадолго.
Теща все пытается выяснить, все ли с тобой в порядке, покупаешься на ее ласковый голос, шепчешь, что нет, что ты на пределе, тебе страшно, не понимаешь, кто ты.
Говорит, что ты – ее любимая доченька.
Стискиваешь зубы.
Говорит: никогда в этом не сомневайся.
У тебя разболелась голова.
Говорит: все уладится.
На глаза наворачиваются слезы, сдерживаешься, благодаришь тещу, говоришь – да, конечно, все уладится, и вешаешь трубку, входная дверь распахивается: жена тащит из подвала ваш телевизор.
Скрещиваешь руки, прикрывая голую грудь.
Останавливается в дверях и сообщает, что пульт не нашла.
Волочет телевизор в гостиную, задевая за косяки и чертыхаясь.
Улыбаешься, больше не сдерживаешь слезы, бежишь одеваться.
Дверь в гостиную открыта, там работает телевизор, в старых джинсах и толстом свитере ходишь взад вперед по коридору, наконец, смирив гордыню, садишься рядом с женой на диван.
Сидите оба перед телевизором, столько лет такого не случалось.
Жене некогда смотреть телевизор, у тебя наоборот – слишком много свободного времени, чтобы его смотреть.
Но сегодня баста, приникли к телевизору и наслаждаетесь.
Каждый в своем углу дивана, по очереди встаете и переключаете каналы, смотрите все подряд – документальный фильм, сериал, и вскоре забываете о себе.
Превращаетесь в гусениц и бабочек, ковбоев, летчиков-героев, инопланетян, мертвецов, львов, вас больше не существует, уступаете место другим, жадно впитываете и наслаждаетесь.
В какой-то момент ты встаешь и идешь за чипсами и пивом, возвращаешься.
Из-под дивана раздается мяуканье, отодвигаешь ноги в сторону.
Жена отрывает глаза от телевизора, смотрит, как ты травишь ее желудок, выхватывает один ломтик из пакета, жует осторожно, словно опыт ставит, выплевывает его в руку. Предлагаешь ей пива, категорически отказывается, тоже встает и идет на кухню.
Сейчас начнется фильм, прибавляешь звук, жена спешит к телевизору с водой и виноградом.
Пока идут титры, громко рыгаешь. Жена поворачивается к тебе, смотрит на свое лицо, не веря твоим глазам.
Прижимает руку к груди, напрягается и тихонько рыгает в ответ.
Улыбаешься, хочешь еще рыгнуть, но жена знаком показывает, что фильм начинается.
У актеров на экране начинается своя жизнь, увлеченно следите за ними, ее правая рука, твоя левая лежат рядом на диване.
Время идет.
Вы спите все больше и больше.
Все лучше и лучше.
Сон вам необходим.
Забыться и спать.
Жить в другом человеке – изнурительно, как на чужбине, через какое-то время ломаешься, надоедает приспосабливаться, хочется домой, говорить на своем языке, понимать, что происходит.
Иногда вы желаете друг другу «спокойной ночи» в полдевятого вечера и тут же забываетесь сном, как дети, она – в гостиной, ты – теперь в спальне, твое тело – на диване, ее – на кровати, она – в тебе, ты – в ней, и между вами стена.
Раннее утро, в ванной жена наводит на тебя марафет, самое приятное, что с тобой случается за день, в это время вы никогда не ссоритесь, ты сидишь, не шелохнувшись, она сосредотачивается, вы оба спокойны и заняты делом, никаких посторонних мыслей, вы рядом и все, ты сидишь на крышке унитаза, она склонилась над тобой, прихорашивает свое собственное лицо.
Жена уже намекала тебе: вполне мог бы краситься сам, дело нехитрое, столько раз видел, как она это делает, она же не знает, что ты всегда смотришь только на нее, как она, сама того не ведая, превращает твое лицо из безвольного в решительное, из унылого в оживленное, из мрачного в веселое.
Таким ты себе нравишься.
Жена в тебе тебе нравится.
Тем более она продолжает бриться каждый день, и щеки у тебя теперь гладкие, пахнут приятно, волосы в носу пострижены, кожа, лишившись никотина, светится здоровьем, даже естественный запах у тела пробудился.
Жена держит тебя за подбородок и просит не вертеть головой, смотришь на нее, пока она заканчивает подводить тебе глаза. Кивает на губы: сначала надо их сжать, потом вытянуть, а она накрасит их помадой, тебе грустно – она заканчивает, то есть все начинается по новой.
Вы опять меняетесь ролями.
Жена возвращается на кухню мыть посуду, ты ей завидуешь, скучаешь по посуде, по кухне, по вашей квартире.
Хорошо бы в одиночестве склониться над раковиной и вымыть тарелку.
Передохнуть.
Протереть ее как следует.
Вдохнуть.
Почувствовать себя этой тарелкой.
Выдохнуть.
Тарелкой, которую трут.
Нет, увольте.
Пора на работу.
Сидишь у жены в кабинете, теребишь ее короткие волосы, увлеченно читаешь рукопись будущей, как ты полагаешь, мадемуазель-бестселлер.
К телефону не подходишь, твой кофе остыл, ты едва к нему притронулся, даже забыл покурить. Подружка секретарши схватила тебя и увела за собой, ты поддался, на сей раз даже не сопротивлялся, она не отпускает тебя, ты – ее, все померкло, кроме слов, фраз и страниц, которые ты переворачиваешь с бьющимся сердцем.
Читаешь с упоением и даже не замечаешь, что между ног что-то течет, просто не обращаешь на это внимания, пока случайно не опускаешь глаза и видишь кровь.
Вскрикиваешь.
Ты не дурак, прекрасно понимаешь, в чем дело, и все же вскрикнул ведь.
Твоя секретарша заглядывает в кабинет, прячешь ноги под стол и говоришь ей, что ничего не случилось, все в порядке, а вскрикнул потому, что убийца из триллера привел тебя в ужас.
Она улыбается, триллер уже прочла, желает приятного чтения и предупреждает, что в конце, ну просто улет!
И ты вдруг понимаешь, что роман, кровь, убийца, секретарша, твой испуг – все ничто по сравнению с одним этим словом «улет», и ты радуешься ему искренне, как ребенок, и конечно же, сам ты уже никакой не писатель.
Но кровь все течет и течет, встаешь, неловко утираешься бумажной салфеткой, которую подали с кофе, что делать, не знаешь, снова садишься, впадаешь в панику, обхватываешь голову руками и заливаешься слезами.
Проливаешь слезы над триллером, кровь все идет.
Не выдерживаешь.
Приходится поступиться мужской гордостью: звонишь жене – больше некому.
Стараешься говорить спокойно, но жена все равно чувствует, как ты взволнован, отвечает доброжелательно, утешает, говорит, что все будет в порядке, и не стоит паниковать, у нее в кабинете есть все необходимое, коробка с тампонами в третьем ящике, объясняет, как ими пользоваться, не раздражается, разговаривает так ласково, насколько позволяет твой голос, и уверенно – ты и не знал, что она так может.
Ладно, как-нибудь справишься.
Жена советует переодеться – на такой случай у нее всегда есть, во что: в большом бумажном пакете за принтером. И все твердит, что у тебя получится, чтобы ты не волновался, что это все ерунда. Слушаешь, как она вновь и вновь утешает тебя, и это производит на тебя еще большее впечатление, чем твои первые месячные.
Кладешь трубку, следуешь указаниям жены, ее слова не выходят из головы, снова садишься за стол и плачешь, теперь совсем тихонько, как маленький мальчик в теле у взрослой женщины.
Потом утираешь слезы, разжившись тампоном, чистыми трусами и красивыми брюками, снова тянешься к будущему бестселлеру.
Этой мадемуазель все равно: мужчина ты или женщина, парень или девушка, маленький или взрослый, она хватает тебя и ведет за собой.
Сидишь с кошкой, смотришь телевизор, жена возвращает тебе рукопись подружки своей секретарши и говорит, видно, давно ты книг не читал, потому что в этой решительно не видит ничего выдающегося.
Смотришь на нее, она – в телевизор, интересуешься, кем она, собственно, себя возомнила.
Отвечает, что себе цену знает, и уж не собираешься ли ты учить ее, как ей работать.
Снова смотришь в телевизор, бросаешь, что нет, не собираешься: болтать по телефону и шляться по ресторанам она может и без твоей помощи.
Жена подходит к телевизору, переключает канал, кошка спрыгивает к ней с дивана, трется об ее ноги.
Заводишься и добавляешь, что если бы роман накропал тот придурок, то, уж будьте уверены, она бы сказала – это новое слово в литературе.
Жена выключает телевизор и заявляет, что у этого якобы придурка помимо нее сотни тысяч читателей, так может, ты ее еще читать учить будешь.
Отвечаешь: пожалуй, стоит, ведь писать ее все равно не научишь.
Да уж таких учителей, как ты, днем с огнем не сыщешь.
Отучишь писать раз и навсегда.
Говоришь, что она тебя достала.
Отвечает: ты ее тоже, болван ты эдакий.
Посылаешь ее подальше.
Ага, говорит, с удовольствием, главное, чтобы тебя рядом не было.
Что ж, говоришь, понятно, куда ей с такой жирной жопой.
Отпихивает кошку ногой, бежит в ванную, закрывается там.
Встаешь, включаешь телевизор и снова разваливаешься на диване.
Уже пять минут психотерапевт жены смотрит на тебя в полном молчании, и тебе это даже нравится.
Сидишь в большом синем кресле, только что все ему выложил, ждешь, как будет реагировать.
Переводишь взгляд на подлокотник его кресла, точь-в-точь такого, как у тебя, потом устремляешь взгляд к окну, перехватываешь солнечный луч, скользишь по комнате с пустыми, голубыми стенами и снова смотришь на психотерапевта, а он – на тебя, он тебе внушает доверие, как и кресло, и окно, и стены.
Неожиданно спрашивает, а в остальном у тебя все в порядке.
Смотришь на него в изумлении.
Не раздумываешь.
Отвечаешь, все в порядке.
Психотерапевт расплывается в улыбке.
И говорит, что тогда все хорошо.
Потому что это – важней всего.
Понимаешь, ведь кроме твоей кошки никто не подозревает, что ты – это твоя жена, а жена – это ты.
Тебе самому это порой кажется таким странным, что ты совершенно не понимаешь, как другие могут на это купиться, но, похоже, люди стопроцентно доверяют внешности.
Ты тоже никогда не задумывался, покупая каждое утро хлеб у булочницы с пышной грудью, не прячет ли она в себе кого-нибудь, или с кем ты на самом деле здороваешься, когда встречаешь соседа.
А вот теперь тебя стало все это интересовать.
Ездишь в метро, скрываясь в теле жены, и наблюдаешь за окружающими. Смотришь, как люди себя ведут, как дышат, главное – изучаешь их лица, как они выглядят, когда не подозревают, что за ними подсматривают, подкарауливаешь их, потом закрываешь глаза, пытаешься представить их собой, тебе кажется, что все они – не они, все притворяются. Прячутся. В себе или в ком-то другом, это уже неважно. Все, как один. Неожиданно проникаешься к ним симпатией. Если люди – не те, за кого себя выдают, то чего тебе-то уж так нервничать. Они даже вызывают у тебя интерес.
Все чаще устраиваешь встречи, обеды, выслушиваешь жалобы других писателей, и это отвлекает тебя от собственных переживаний. Как ни странно у тебя находится, что им сказать, что посоветовать, хочешь подарить им покой, которого сам так долго и тщетно искал. А главное – ты начинаешь получать удовольствие от чтения, искреннюю радость от историй, приключений. Проглатываешь бестселлеры, романы, все подряд: одни тебя разочаровывают, другие вызывают досаду, но хочется читать и читать.
Переходишь от одной книги к другой, испытывая просто детский восторг, переживаешь вместе с героями, смеешься с ними, плачешь, постепенно перестаешь сравнивать свои книги с теми, что читаешь, потом перестаешь даже сравнивать книги между собой, воспринимаешь каждую по отдельности, с ее достоинствами и недостатками, благожелательно, с нежностью.
С книг переключаешься на людей и постепенно их тоже перестаешь сравнивать между собой. Вернее сравнивать себя с ними. Обедаешь с писателями и оцениваешь их по заслугам, с их достоинствами и недостатками. Благожелательно, с нежностью.
Проголодавшись, ешь с аппетитом, и тело жены слегка округляется, размягчается, главное, расслабляется, тем более, что его больше не мучают спортзалами и бесчеловечными диетами.
Жена была не права, каштановый ей очень к лицу, мсье-бестселлер не устает тебе это повторять и, когда вы работаете, норовит все ближе и ближе придвинуть свой стул к твоему.
Да и ты все больше смущаешься, у тебя постепенно пропадает желание отталкивать его, но ты не решаешься изменить жене, или себе, или сразу вам обоим.
Мсье-бестселлер напоминает тебе, что вы с мужем как бы расстались.
Да, это так, но, чтобы выиграть время, напоминаешь: он-то с женой пока вместе.
Он утверждает, что свободен и никогда не стеснял свободу жены.
Своей супруге закидываешь ногу на ногу, отговариваешься, что тебе нужно время, что еще не готова, но чувствуешь – тебя все больше тянет к нему, к другим мужчинам, к себе.
Жена ждет на кухне с бутылкой саке.
Спрашиваешь, что празднуете.
Открывает бутылку и отвечает – ее желтый пояс.
Как желтый. У тебя же был коричневый.
Поясняет, что предпочла начать все сначала.
В любом случае, столько времени прошло, приемы-то, небось, все забыл.
Что, простите.
Наливает две рюмки саке.
Спрашиваешь: что, хочет померяться силами. Говорит, взгляни на себя и не смеши людей.
Чокаетесь.
Жена стоит в коридоре спиной к входной двери, на ней твое старое кимоно, поверх – новый желтый пояс.
Ты – напротив нее, в другом конце коридора, в белой ночной рубашке – ничего лучшего не нашел, поверх нее – большой пояс из коричневой кожи.
Бутылка саке осталась одиноко стоять на кухне.
Встречаетесь на середине коридора.
Приветствуете друг друга.
Жена делает небольшой выпад, чуть отступаешь.
Ты делаешь выпад, она отступает.
Бросается на тебя, бьет кулаками, ногами.
Отступаешь, глядя на нее.
Подсекаешь ей ногу.
Жена валится на пол.
Тут же зажимаешь пятками ее голову, садишься на корточки, все в той же ночной рубашке, и издаешь победный клич, подражая финальному удару гонга на ринге.
Жена смотрит на тебя как-то странно.
Спрашиваешь, ну что, хватит.
Да-да, говорит, хватит.
Пытаешься понять, отчего она так смущается, и видишь, как между ног у нее предательски топорщатся брюки.
Жена кладет руку сверху.
С удивлением глядишь на нее, она делает захват и кидает тебя через плечо.
Катишься по коридору, а когда оборачиваешься, жена уже скрылась в ванной.
Поднимаешься.
Отряхиваешься.
Улыбаешься.
Вы снова переругиваетесь на кухне, вдруг ты спохватываешься, жена только что назвала тебя – дорогой.
Или дорогая.
Она тоже застыла у холодильника, прикрыв рукой рот, и смотрит на тебя с таким видом, словно соображает, с кем же она говорит.
Или кто говорит.
Неожиданно ты тоже начинаешь сомневаться: кто там в твоем теле, жена или кто другой, может, на самом деле это совсем незнакомый тебе человек.
Чтобы выяснить все, как есть, как бы невзначай спрашиваешь, какого числа вы поженились, мол, никак не вспомнишь.
Смотрит на тебя с удивлением, но отвечает правильно и не раздумывая.
Доходишь до того, что и сам задумываешься: ты – это ты или не ты, может, кто-то другой, тут и жена смотрит на тебя недоверчиво и спрашивает, какая тогда была погода.
Отвечаешь, что шел снег, хорошо помнишь, и сразу спрашиваешь, какого цвета трусики она тогда надела.
Любой ответил бы – белые, но жена не попадает в ловушку, отвечает – красные.
Правильно.
Молодеешь на глазах, даже веселеешь, жена просит назвать имя пожилого официанта из пиццерии, где ты сделал ей предложение.
Не сразу, но отвечаешь – Джино.
Жена замечает, что в пиццериях многих официантов зовут Джино, и ты мог просто догадаться.
Теперь твоя очередь задавать вопрос.
Смотришь ей в глаза и спрашиваешь, как она хотела назвать вашего первенца.
Лицо вмиг каменеет.
Жена холодно просит уточнить, девочку или мальчика.
Неуверенно мямлишь – обоих.
Но жене надоел этот разговор, говорит, что устала, и уходит в твоем дурацком теле спать.
