Текст книги "Авеню Анри-Мартен, 101"

Автор книги: Режин Дефорж

Посаженный слева от хозяйки дома Франсуа Тавернье не спускал с Леа глаз и односложно отвечал Элен Школьникофф, которая в конце концов обратила на это внимание.

– Что это вы, дорогой, так рассеянны сегодня? Не эта ли крошка вскружила вам голову? Она недурна, но ей не хватает истинного изящества.

Последнее замечание вызвало скрытую усмешку на лице собеседника.

– Она еще так молода…

– О, не настолько, – процедила Элен с недовольной миной, повернувшись к соседу справа, генералу Обергу.

Сидевшие за столом говорили лишь о купле-продаже. Здесь предлагали крупные партии любых товаров: медь, свинец, зерно, коньяк, шелка, золото, картины, редкие книги… Так, промышленник из Рубе предлагал поставить хоть завтра пятьдесят тысяч метров высококачественной шерстяной ткани, «как до войны», один бельгиец – сотни метров брезентового полотна, дама из Эльзаса – духи, торговец трикотажными изделиями из Труайе – все виды своей чулочной продукции, «как обычно»; антилец – два вагона швейцарского сыра… Мишель Школьникофф перечислял отели на Лазурном берегу, владельцем которых он стал: «Савой», «Плацца» и «Рюль», «Мартинес», «Бристоль» и «Мажестик» – в Ницце, в Каннах, а уж купленную им прочую недвижимость – виллы, фирмы, заводы – даже не мог упомнить. Он рассказывал о своем замке Эзн-а-Азе в Саон-э-Луар, который недавно был тщательно отреставрирован. Разумеется, его друзья будут там всегда желанными гостями.

Леа, хоть и была большой гурманкой, практически ничего не ела. С возрастающим нетерпением она ждала окончания обеда, что не замедлил отметить ее сосед-пижон.

– Я чувствую, что вы здесь устали. Хотите, отведу вас чуть позже в кабаре, какого вы еще не видели? Согласны?

– Нет, спасибо. На сегодняшний день мне достаточно и этого.

– Понятно. Вы думаете, что там публика, подобная этой. Не бойтесь, ребята там отличные: обаятельные, веселые и молодые. Кому уже за двадцать три, тех просто не пускают. Между прочим, в этом месте всегда есть последние американские пластинки.

– Я думала, они запрещены.

– Запрещены, но мы выкручиваемся. Я поставляю туда и пластинки, и сигареты. У Школьникофф я наверняка встречу кого-нибудь, кто имеет нужный мне товар. А вы чем занимаетесь? Чья вы курочка?

– Моя, – раздался голос за его спиной.

Молодой человек подпрыгнул и поспешно встал.

– Извините, месье, я не знал.

– Пустяки. Вы идете, моя цыпочка?

Леа, покрасневшая и разъяренная, тоже поднялась.

– С какой это радости вы меня так именуете? – прошипела она.

– Почему же вы не дали пощечину этому болвану, когда он назвал вас курочкой?

– Ну… это было для меня такой неожиданностью, что я даже не успела обдумать его слова.

– Что ж, это я виноват. Я совершил ошибку, приведя вас в дом, который посещают такие типы. Извините ради Бога, больше такого не произойдет.

– А я полагала, что мое присутствие было необходимо.

– Ну, не настолько, чтобы вынуждать вас терпеть подобную компанию. Я забываю иногда, что эти люди действительно никого не видят, кроме феноменов, порожденных войной.

– Скажите – то, что я пришла… вам это пригодилось?

– Да. Это совпадает с видами, которые имеет в отношении меня месье Школьникофф. Красивая дама является обязательным атрибутом «делового человека». Впрочем, ничего глупее этого нельзя придумать.

– Мы можем пораньше уйти отсюда?

– Да, после кофе, который подадут в салон. Я скажу, что вам не удалось достать пропуск на комендантский час.

– А они вам поверят?

– Я им уже объяснил, что вы – девушка из хорошей семьи, живущая у своих тетушек, респектабельных старых дев. Им нравится, когда приходит кто-то из приличных людей, это возвышает их в собственных глазах.

Вскоре Леа и Франсуа распрощались с хозяевами.

– Не забудьте, завтра утром в одиннадцать, – промурлыкала Элен, протянув Франсуа руку для поцелуя.

– До свидания, дорогая, и спасибо за этот чудесный вечер.

– Вы завтра снова поедете к ней? – спросила Леа, садясь в автомобиль.

– Да, чтобы купить украшения.

– Но я не хочу никаких украшений!

– В конце концов, им может показаться подозрительным, что дама, в которую я влюблен, не имеет драгоценностей.

– Мне на это наплевать. Вы думаете, что я буду щеголять, как эти старухи, вся увешанная блестящими булыжниками, один больше другого?

– Не надо преувеличивать. Красивые вещицы никогда не уродовали симпатичных женщин.

Около Палаты депутатов их остановил патруль. В этот же момент раздался вой сирен воздушной тревоги. Офицер, мельком бросив взгляд на их документы, посоветовал спрятаться в ближайшем укрытии. Будучи минуту назад пустынным, бульвар Сен-Жермен заполнился тенями, бегущими к метро, которое служило бомбоубежищем. Леа предпочла пойти домой, на Университетскую улицу. Во дворе дома они встретились с тетушками де Монплейне, Камиллой и малышом, Лаурой и Эстеллой. Где-то вдали послышались взрывы первых авиабомб.

– Со стороны Булонского леса, – произнес сосед с четвертого этажа.

Усевшись, кто на землю, кто на складной стул, все ожидали в полудреме окончания воздушной тревоги. Прикорнув на коленях Франсуа, Леа позволила его рукам в сумраке ласкать ее. Окончание тревоги прервало ее приятные ощущения. Но ненадолго. Альбертина гостеприимно предложила Тавернье переночевать на диване в прихожей, на что тот с благодарностью согласился. Когда все уснули, Франсуа нырнул под одеяло к Леа, которая с нежной готовностью обняла его…

Солнце было уже высоко, когда Франсуа вновь вернулся на свой диван и погрузился в глубокий сон.

…За минувший вечер во время бомбардировки союзников погибло около двадцати человек. 14 июля после бомбардировки парижского пригорода было собрано около ста трупов. Радио разрывалось от воплей Жана-Герольда Паки…

Леа чувствовала себя пленницей раскаленного солнцем города. Тавернье был вынужден вновь уехать из Парижа. Его отсутствие с каждым разом становилось для Леа все более невыносимым.

Два-три раза в неделю с Камиллой или одна Леа относила листовки, подпольные издания или поддельные документы по адресам, указанным курьерами, которые редко были одними и теми же людьми. Вскоре ей не стало равных в умении избавляться от «хвоста». Девушка могла легко раствориться в очереди какого-нибудь большого универмага, затеряться в толпе метро, вовремя заскочить в вагон, успев мельком взглянуть, не преследует ли ее кто-нибудь, и в случае каких-либо сомнений выпрыгнуть из вагона в последний момент. Чаще всего Леа предпочитала ездить на велосипеде, несмотря на опасность стать жертвой «любезностей» не слишком галантных молодых людей.

Однажды на станции «Опера» ее толкнул влетевший в вагон парень, за которым сразу же захлопнулись двери. По перрону вслед за отходящим поездом бежали двое мужчин, грозя кулаками. Состав набрал скорость, и они исчезли из поля зрения. Леа взглянула на парня и чуть не вскрикнула… Перед ней – бледный, запыхавшийся и еще не оправившийся от страха, дрожа и вытирая пот со лба, – стоял Пьеро, ее двоюродный брат Пьеро! Поезд начал тормозить, подъезжая к станции «Шоссе д’Антен». Пьеро собрался выходить. Когда вагон остановился, Леа взяла своего кузена за руку и потащила за собой. От неожиданности тот начал было вырываться, но тут же узнал ее.

– Это ты?!

– Не убегай, дай мне руку, мы идем в галерею Лафайет. Как давно они тебя преследуют?

– Не знаю. Они уже пытались схватить меня в Шателе.

– Так тебе удалось сбежать от них уже во второй раз? Для того, кто не знает метро, это не так плохо. Когда ты появился в Париже?

– Вчера вечером. Я пытался добраться до твоих тетушек.

– А я думала, что ты в коллеже иезуитов.

– Был там, да сбежал. Не хочу ждать, сложа руки, окончания войны…

– Потише, не кричи так громко! Твой папенька будет вне себя от ярости.

– Мне на это плевать. Он и мой брат мне отвратительны, они находятся под каблуком у стариков и сапогом у бошей.

– Что думаешь делать дальше?

– Еще не знаю. Поскольку коллеж был рядом с Парижем, я надеялся на твою помощь. Отец как-то раз намекал, что ты имеешь связь с Сопротивлением.

– Это слишком сильно сказано. Тебе лучше повидаться с дядей Адрианом.

– Я уже пытался его искать, но никто не знает или не хочет говорить, где он сейчас.

– Чем же мне помочь тебе?.. Впрочем, есть идея.

По-прежнему неторопливо шагая и беседуя, они вышли из галереи Лафайет и направились к станции метро «Гавр-Комартен». Там была жуткая духота, и они с облегчением вышли на воздух на площади Этуаль и пешком дошли до Елисейских полей.

– Хорошо, что ты все еще прилично одет.

– Папа постарался обновить мой гардероб.

– Есть шанс вписаться в круг друзей Лауры.

В этот летний красивый предзакатный час парижане и оккупанты прохлаждались на террасах кафе, от лени даже не замечая друг друга.

Пьеро и Леа зашли в «Пам-пам». В подвальном помещении музыкального бара около двух десятков парней и девушек с затуманенными глазами окружили пианиста, прищелкивая в такт музыке пальцами и притопывая ногами. Леа и Пьеро терпеливо дождались конца пьесы, затем подошли к небольшой группе молодых людей.

– Леа, ты? Здесь? Это надо спрыснуть! – сказал, целуя ее в щеку, смазливый мальчик, едва вышедший из подросткового возраста.

– Привет, Роже. Как дела? Лауру не видел?

– Зачем я тебе? – раздался голос со скрытого в полутьме диванчика, который молодежь называла «уголком влюбленных».

Лаура появилась оттуда с размазанной около губ помадой.

– На, вытрись, – сказала сестра, протягивая ей носовой платок.

– Спасибо.

– А теперь посмотри, кто со мной.

– Пьеро! – воскликнула Лаура, подбегая к кузену.

Тот смотрел на нее с таким недоумением, что невольно рассмешил девушек.

– Лаура?..

– Ну, конечно, я.

– Я тебя совсем не узнал, – вымолвил Пьеро, чмокнув кузину в щеку.

Леа оттащила сестру в сторону и объяснила ей ситуацию.

– Дядюшка Люк, должно быть, будет взбешен, – заметила та, прыская от смеха.

– Ты хоть поняла, что должна делать? Вы все около восьми появитесь обычной шумной компанией на Университетской улице. Если даже дом под наблюдением, то на вас они не обратят никакого внимания. А я вернусь домой прямо сейчас, чтобы предупредить Альбертину и посмотреть, все ли в порядке. Если что не так, оставлю большое окно в прихожей открытым, это будет означать – поворачивайте обратно.

– …И тогда я иду к Роже. Все ясно.

Все прошло благополучно. Камилле удалось достать поддельные документы на имя студента из Либурна Филиппа Дорье. Пьеро нужно будет теперь добраться до Пуатье, где его задействуют в подпольной региональной сети. Встреча со связным подпольщиков была назначена у входа в Нотр-Дам. Паролем была фраза: «Вы не знаете, где находится церковь Сен-Радегонд?», на что Пьеро должен был ответить: «Нет, я знаю лишь где Сент-Илер».

Вот уже четвертый раз за одну неделю парижан будили звуки сирен, и они были вынуждены искать спасения в подвалах и метро. Леа надоело бегать каждый раз в укрытие, и она отказалась покидать комнату, несмотря на неоднократные предупреждения по радио и в газетах о фактах трагедий, когда люди, не спустившиеся в бомбоубежище, погибали.

Было очень душно. Грозовая туча, которая висела над городом целый день, так и не разразившись дождем, ушла. Леа уселась на подоконник, равнодушно следя глазами за лучами прожекторов, шаривших по небу в поисках самолетов, глухой гул которых был уже слышен. Леа вдруг стали ненавистны высотные дома, скрывавшие от нее горизонт, – не потому, что они лишали ее зрелища, а потому, что, подобно тюремным стенам, сжимали жизненное пространство.

– Задыхаюсь, – прошептала она.

Она вспомнила просторы Монтийяка, бескрайнее море, покой ночей, сильный запах нагретой солнцем земли, перед тем как несколько первых дождевых капель постепенно начинают освобождать ароматы трав. Леа мечтательно закрыла глаза…

Через три дня она села в поезд «Париж – Бордо». Еще через неделю ее примеру последовала Камилла с Шарлем.

21

Стояла ужасная жара. Каждый день, когда солнце начинало клониться к закату, Камилла и Леа, укрывшись от его лучей широкими полями соломенных шляп, брали велосипеды и ехали купаться на Гаронну. Обычно они располагались на том отрезке берега, что был напротив Лангона. Шарля тоже брали с собой. Он спокойно сидел в плетеном сиденьице позади «тети Леа». Камилла везла корзинку с провизией, бутылку охлажденного лимонада, салфетки и книги.

Обе молодые женщины неплохо плавали и любили устраивать соревнование: кто быстрее доплывет до другого берега. Не раз они усложняли игру: нужно было достать со дна гальку, как можно дольше пробыть под водой или доплыть до опоры моста, где течение было особенно сильным, и обратно. В плавании наперегонки всегда побеждала Леа, но под водой дольше выдерживала Камилла. Шарль плавал по-собачьи. Вытащить его из воды было невозможно…

Вдоволь накупавшись, они растягивались на песке и почти не разговаривали, погрузившись в блаженную дремоту. Лишь настойчивые крики малыша могли вывести их из этого состояния истомы. Все вокруг дышало спокойствием, которое изредка нарушалось лишь криками чаек, щебетом ласточек да воплями ватаги ребят, перекрывавшими иной раз грохот проходящего по виадуку поезда. Но это был обыденный и даже успокаивающий шум…

По приезде сюда они по молчаливому согласию не вспоминали в разговорах ни о Сопротивлении, ни об отъезде Пьеро, ни о его работе в подпольной организации. Эти полные солнца дни на берегу реки были, как глоток воздуха, отдых от той, другой жизни, и обе они хотели бы растянуть его как можно дольше. Были получены добрые вести от Лорана, который, наконец, попал в часть полковника Леклерка, и теперь усиленно занимался военной подготовкой в Собрате. Франсуа между тем сообщил, что приедет на несколько дней в сентябре. Люсьен, переехавший в Швейцарию, ничего не писал о своем состоянии. Адриан был то в Тулузе, то в Бордо, оказывая помощь там, где она была необходима. Жан и Рауль Лефевры по-прежнему сидели в тюрьме форта «А», но теперь их мать могла встречаться с ними два раза в месяц. Они вели себя стойко и мужественно. Леа и Камилла пока не виделись с Матиасом, который, по словам его родителей, «стал настоящим господином». Леа очень боялась встречи с ним; Руфь, Сидони и даже Бернадетта проделали в их отсутствие неплохую работу, доведя до весьма тяжелой жизни Файяра, который возобновил было попытки завладеть имением. Руфь сказала ему, что если он еще раз заговорит на эту тему, она выставит его за дверь. Урожай винограда обещал быть хорошим, а война вскоре должна закончиться…

Подперев голову руками, Леа машинально следила за пловцом, Который нырнул в воду с берега Лангона. Он ловко и быстро плыл брассом. Наконец пловец достиг их берега и устало рухнул на прибрежную траву недалеко от них. Несколько минут он лежал неподвижно, потом, немного отдышавшись, повернулся к ним лицом.

Небо вмиг помрачнело, а Леа пронзило холодом.

– Добрый день! – сказал Морис Фьо.

Камилла вздрогнула и испуганно подняла голову.

– Здравствуйте, – процедили сквозь зубы женщины.

– Какое хорошее лето, не правда ли? Вы часто приезжаете сюда? Я вот впервые выбрался за весь год. У меня столько дел в Бордо, вы даже представить себе не можете… Когда вы вернулись?.. Я уже дважды заезжал в Монтийяк, но там – никого… Птицы и те улетели…

– Мы были в Париже у тетушек.

– Знаю, – сказал он сухо.

Камилла отвернулась.

– Лаура с вами не приехала? – добавил он несколько мягче.

– Она предпочла остаться в Париже. Ей там веселее. Лауре никогда не нравилось жить в провинции, она всегда скучала в Монтийяке, – сказала Леа.

– Я ее понимаю. А почему она не поехала в Бордо к своему дяде, мэтру Дельмасу? Он достаточно знатный человек, у него много друзей, связей…

– Но он весьма строг, и для него главное – соблюдение приличий. Разумеется, он не дал бы Лауре той свободы, какую она имеет в Париже.

– Знаете, Леа, нравы за последнее время сильно изменились, даже в Бордо. Теперь это город, куда едут развлекаться. Вам, кстати, нужно там показаться и повлиять на вашего друга Рафаэля Маля.

– Он все еще там? А почему я должна на него влиять?

– О! Вы все узнаете… Он связался с одним жуликом из Мериадока, который его обманывает, бьет и обдирает до нитки. Маль уже понаделал глупостей…

– Каких?

– Он каким-то образом оказался замешанным в деле об одной спекуляции. Полиция его арестовала. Благодаря имеющимся связям нам удалось вытащить его, но теперь шпики не спускают с него глаз. Все это будет не так уж страшно, если он не попытается нас надуть.

Леа не сдержала улыбки. Проклятый Рафаэль!

– Вам весело? На самом деле смеяться не над чем. Мне-то было на все это наплевать, но я, тем не менее, войдя в его положение и рискуя своей головой, для него немало сделал. Поверьте, это было не так-то легко, поскольку мои друзья имели иное мнение насчет его дальнейшей судьбы. Они хотели его укокошить… и стоило больших трудов убедить их в том, что он может оказать нам кое-какие услуги, чтобы спасти свою шкуру.

– Но это же гнусно! – воскликнула Камилла.

– Что поделаешь, мадам, на войне – как на войне. Малю известно, какую роль играют некоторые лица в Сопротивлении, а также о помощи, оказываемой ими террористам и евреям. В деле Террибля он оказался нам очень полезен.

– Деле Терриоля?..

– Вы о нем не слышали?.. В округе только об этом и говорят. Гестапо удачно провело облаву в Ла-Реоли. Сначала на вокзале арестовали капитана Гоше, с чемоданом, в котором находился радиопередатчик; затем, через пару дней, 19 августа, Адуа… Это имя вам ни о чем не говорит?

– Нет.

– Это подпольная кличка столяра из JIa-Реоли.

Леа вонзила ногти в землю, чтобы не вскрикнуть. У нее хватило сил спокойно спросить:

– Какая может быть связь между Рафаэлем Малем и каким-то столяром из Ла-Реоли? Нашего друга не интересуют ремесла.

– Да, но он интересуется франкмасонами.

– Я этого не знала.

– У Бекманна, помощника доктора Ганса Лютера, главы криминальной службы города Бордо, в обязанности которого входит наблюдение за священниками и франкмасонами, возникла идея использовать Маля, в прошлом члена парижской ложи. Его перед войной исключили оттуда за растрату, но связи с некоторыми людьми у него сохранились. От него нам стало известно о ложе Ла-Реоли, а это позволило выяснить деятельность столяра Жака Террибля.

– На него донес Рафаэль?

– Зачем? Это сделали за него другие.

– Кого-то еще арестовали?

– Да, но я не помню их имена. Если они вам интересны, я могу выяснить.

– Я спросила просто так.

– Их расстреляли? – спросила Камилла.

– Нет, из них еще можно выбить кучу информации о подпольной сети, которая занимается переправкой оружия на парашютах и его складированием, печатанием фальшивых документов, сбором разведсведений, организацией убежищ для евреев и уклоняющихся от отправки на работы в Германию.

– А куда их посадили?

– В тюрьму Сен-Мишель в Тулузе.

Со дня арестов прошло уже два дня, а они узнали об этом только сейчас – из уст этой мелкой сволочи! Чтобы скрыть свое отвращение к этому типу, обе женщины отвернулись.

Куранты в Лангоне пробили шесть часов.

– Боже! Да я опаздываю… Пока… Как-нибудь навещу вас.

Несколько капель воды от брызг, после того как Фьо нырнул в воду, попало на Леа и Камиллу, но они не шелохнулись.

– Мама, мама, я тоже хочу купаться, как месье.

Камилла взяла малыша и прижала к себе. Шарль вырывался.

– Ты делаешь мне больно…

Она расцеловала загорелые щеки мальчугана.

– Да, мой хороший, можешь идти купаться…

Не сговариваясь, на следующий день после встречи с Морисом Фьо и во все остальные дни они не покидали Монтийяк. Лето и купание в Гаронне для них закончились. Они ходили, как побитые; долгое время были не в состоянии говорить о том, что им стало известно. Потихоньку ковырялись в огороде: нужно было копать картошку, собирать фасоль, поливать, полоть…

Они возвращались вечером измученные, с мозолями на руках и довольные этой усталостью, которая немного умаляла их тревогу.

Вечерами после ужина, в час, когда солнце окрашивало в розовый и золотистый тона пригороды Бордо, Леа любила бродить среди виноградников. Она всем сердцем и всей душой любила эту благодатную землю, где повсюду чувствовалась рука человека; каждый раз Леа восхищалась, насколько осторожно и, к счастью, в полной гармонии с природой эта рука действовала. Но после злополучной встречи она молча ходила по тропинкам, пытаясь разыскать те уголки, где могла бы найти покой ее охваченная смутной тревогой истерзанная душа. Но все потеряло былую магическую притягательность. Ни на холме Верделе, ни в наполовину ушедшей в землю любимой стаоой лачуге «Жербетге», ни в Круа-де-Борд, откуда были видны все окрестности, ни в церкви Сен-Макер, ни в ее любимой церкви Вьерж-де-Марен ей не удавалось обрести душевный покой. Она изнуряла себя длительными велосипедными прогулками в те места, где ее никто не знал, – Лангуаран, Таргон или на другой берег – в Вилланро, База… Но и это не помогало. В ушах постоянно раздавался голос агента гестапо, лицо которого странным образом напоминало лицо Матиаса: «В деле Террибля он оказался нам очень полезен… Адуа… Это имя вам ни о чем не говорит?.. Так зовут столяра из Ла-Реоли…»

Хотя Морис Фьо дал понять, что Рафаэль не доносил на Жака Террибля, Леа не покидало сомнение относительно его непричастности к этому аресту: ведь в аресте Сары Мюльштейн он вроде бы тоже был «невиновен». Она никак не могла справиться с отвратительным чувством страха, которое охватывало ее, покрывая все тело липким потом, вызывая тошноту и парализуя ноги. В следующий раз Фьо сдаст в гестапо ее. Он многое знал или догадывался о таких вещах, и половины которых было бы достаточно для того, чтобы бросить ее в подвалы улицы Медок или в камеру Форта «А», а возможно, и расстрелять. Леа, словно наяву, видела направленные на нее стволы винтовок, слышала свой голос, умоляющий палачей о пощаде…

В таком вот состоянии и застал ее приехавший в Монтийяк Франсуа Тавернье. Даже страшная усталость во время сбора винограда не могла подавить поселившийся в ней страх.

Обнявшись, Леа и Франсуа наблюдали, как первые лучи восходящего солнца золотистыми мазками начинают окрашивать спящие окрестности поместья.

Вот уже пятый день они каждое утро вставали обессиленные и с неподдельным восхищением любовались этими рассветами, которые – они были убеждены в этом – должны принести им счастье и удачу. Со всеми ее постыдными страхами было покончено, ласки этого мужчины изгнали их прочь. В объятиях его крепких рук ей были смешны все эти рафаэли мали, морисы фьо и гестапо. В любовном наслаждении Леа обрела новую жизненную силу.

Война развеяла все предрассудки. Даже Бернадетта Бушардо не удивлялась тому, что Леа делит постель с мужчиной, который не является ее мужем. Впрочем, положение, в котором находилась девушка, едва ли предоставляло возможность выбора. Леа держалась так, что всем было ясно: она не допустит ни малейших кривотолков по данному поводу, поэтому никто не заводил лишних разговоров на эту тему.

Это осеннее утро было столь прекрасно, что Тавернье решил по возможности повременить с сообщением о своем предстоящем отъезде. Его беспокоила мысль о том, что Леа останется здесь одна. Ему было известно, что гестапо напало на след святого отца Адриана Дельмаса. Недавно доминиканцу едва удалось ускользнуть от лап преследователей в Тулузе. Так что рано или поздно Дозе направит своих людей, чтобы арестовать и Леа, как это всегда практиковалось им в отношении близких родственников тех, кто подозревался в принадлежности к Сопротивлению. Чтобы избежать этого, существовал лишь самый мизерный шанс, да и то при наличии достаточных связей. Кроме того, присутствие в Монтийяке Камиллы д’Аржила, которая уже была под арестом из-за мужа, и связи между доктором Бланшаром и жителями Монтийяка обязательно вызовут желание начальника гестапо Бордо допросить саму Леа.

Накануне Франсуа снабдил обеих женщин фальшивыми документами, которые, по его мнению, могли им пригодиться, и настоятельно посоветовал поддерживать контакт с Франсуазой, от которой он периодически получал известия. Он попросил их временно отойти от деятельности в Сопротивлении, поскольку они, возможно, уже находятся под наблюдением, и вообще быть чрезвычайно осторожными. Он даже подумал о том, что неплохо бы им иметь при себе оружие, если есть надежное место, где его можно спрятать.

Вечером Фпансуа объявил о своем отъезде.

Из гордости Леа ничего не рассказала Франсуа ни о напастях, свалившихся на Монтийяк, ни о Матиасе, ни о своей уверенности в том, что для спасения Монтийяка у нее нет другого выхода, как только выйти за него замуж. А поскольку Леа молчала, Франсуа полагал, что денег нотариуса и тех, которые он оставил Руфи весной, пока хватает. Чтобы не задеть ее самолюбия, он не стал говорить на эту тему.

Одевшись потеплей, спрятавшись от дождя под огромным зонтом, они в последний раз гуляли среди виноградников. До этого они навестили в Бельвю Сидони. Уже возле самого Монтийяка они ускорили шаг, чтобы побыстрей спрятаться от порывистого ветра и мелкого холодного дождя, который, казалось, проникал всюду.

Над домом нависли тяжелые черные тучи, которые казались такими грозными, что у Леа сжалось сердце. Осенняя непогода наступила в этом году слишком уж рано. Все в природе предвещало скорое начало ранней и суровой зимы.

Вдалеке на зеленой лужайке мелькало маленькое красное пятнышко; вот оно двинулось в их направлении, постепенно превращаясь в фигурку бегущего ребенка. Это Шарль, ускользнув от материнского надзора, мчался к ним изо всех сил своих маленьких ножек. Хохоча, он бросился в раскрытые объятия Леа.

– Ты меня чуть не уронил, озорник, – смеясь, воскликнула она, кружа его на руках под дождем.

Леа казалось, что дождь после отъезда Франсуа не прекращался. Холодов не было, но вся округа была, как бы погружена в промозглый липкий туман, который губил виноградники.

Усевшись за письменный стол отца, Леа, чтобы отвлечься немного от подсчетов, которые были для нее сущим наказанием, переписала слова песни Пьера Дака. Эта песня 5 декабря прозвучала по радио Лондона, и Мирей, жена мясника из Сен-Макера, застенографировала ее текст, а затем расшифровала и дала Леа. Закончив писать, Леа встала и запела, подражая Лили Марлен:

 
Страстно желая услышать эту песню,
Хочу, по велению сердца,
Пойти вечерком посмотреть и узнать,
Что говорит Лили Марлен,
Что говорит Лили Марлен.
 
 
– Ну, скажи мне, красавица,
Почему у тебя такой задумчивый вид?
Почему в глазах тусклый свет?
– Для меня не существует больше счастья,
И в сердце моем поселилась беда, —
Сказала Лили Марлен,
Сказала Лили Марлен.
 
 
– Неужели ты больше не веришь своему фюреру?
Неужели он теперь для тебя не являстея Богом?
– Триумф, который он нам обещал,
Я жду уже три с половиной года, —
Сказала Лили Марлен,
Сказала Лили Марлен.
 
 
– Разве ты теперь не счастлива
Принадлежать к великой Германии
И гордиться ее будущим?
– Я знаю, что весь рейх бомбят союзники, —
Сказала Лили Марлен,
Сказала Лили Марлен.
 
 
– Разве ты не знаешь,
Что ваш вермахт воздвиг со всех сторон
Неприступный оплот?
– Я знаю, что земля России
Вся красна от крови нацистов, —
Сказала Лили Марлен,
Сказала Лили Марлен.
 
 
– Наконец-то Победа, венчающая ваши знамена,
Засияет вскоре на их свастике…
– Я знаю, что душа моя в растерянности,
Надежды больше нет —
Мы проиграли, —
Сказала Лили Марлен,
Сказала Лили Марлен.
 

– Браво! – воскликнула, аплодируя, Камилла.

– Я и не слышала, как ты вошла.

– Ты была увлечена пением. Вскоре ты побьешь Сюзи Солидор на ее собственной территории.

– Я подумаю над этим. Какие новости?

– Никаких. Все так же идет дождь… Ты проверила счета Файяра?

– Да, но не обнаружила ничего особо подозрительного, а может, просто ничего в этом не понимаю.

– Спроси у месье Рабье.

– Папиного счетовода?.. Да, но он стал окончательно слабоумным. Вспомни-ка, каких ошибок он наделал прошлым летом в налоговых документах, и сколько времени я потеряла потом с казначеем из Лангона, который не желал ничего знать.

– А мы не можем нанять на некоторое время специалиста-бухгалтера в Бордо?

– У меня нет денег!.. Погляди на эту пачку счетов… А у меня ни сантима за душой, чтобы их оплатить! Из банка уже дважды на этой неделе присылали вызов.

Леа удрученно опустилась в кресло, стоявшее у письменного стола. Камилла подошла и погладила ее по голове.

– Если б ты знала, как я страдаю от того, что не могу тебе ничем помочь…

– Прошу тебя, замолчи.

Несколько минут женщины сидели в тишине.

– Ты уже думала о рождественских подарках? – спросила Леа, подняв голову.

– Да, но это Рождество будет самым печальным из всех, что были прежде. Руфь нашла на чердаке старую машину с педалями…

– Это моя! – вскрикнула Леа с ноткой собственницы.

Камилла не удержалась от улыбки.

– Разве ты не хочешь, чтобы ее подарили Шарлю?

– Ну, конечно же, хочу, – сказала Леа, рассмеявшись в свою очередь и слегка покраснев.

– Руфь купила красную краску, чтобы подновить машину.

Хлопнула дверь. В комнату вошел запыхавшийся Альбер, мясник из Сен-Макера. У него было расстроенное и испуганное лицо.

– Что случилось? – в один голос тревожно споосили Камилла и Леа.

Прошло несколько секунд, прежде чем тот, пытаясь восстановить дыхание, смог отвечать. Между тем Камилла, стремясь побыстрей все выяснить, задавала вопросы:

– Что-то с вашим сыном?..

Альбер отрицательно мотнул головой.

– Что тогда?.. Говорите же!

– Они арестовали святого отца Дельмаса.

– О, Боже! – выдохнула Камилла, опираясь рукой о книжный шкаф.

Леа всю пронзило холодом.

– Откуда вы это узнали?

– Сегодня ранним утром один мой приятель, учитель из Jla-Реоли, – он состоит в подпольной сети Букмастера, – заглянул ко мне в мясную лавку и попросил предупредить вас.

– А откуда об этом узнал он сам?

– От жандарма из Ла-Реоли, который видел вас со святым отцом Адрианом. По его словам, гестаповцы не знают, какую «важную птицу» они схватили. Ваш дядя был арестован в Бордо случайно – во время облавы. Его бы, несомненно, отпустили, не найди они при нем чистых бланков удостоверений личности. Рассказал это один из жандармов, которые его брали. Он предупредил своего коллегу из Ла-Реоли, они из одной подпольной сети.

– Если этот жандарм его узнал, то могут узнать и другие.

– Он внешне сильно изменился, но опасность, что его все же узнают, есть. Теперь надо молить Бога, чтобы он не проговорился. Сегодня вечером мы начнем перевозить оружие, спрятанное в сушильнях табака в Бари и Белль-Ассисе. Мне помогут братья Лафуркад.

– Можем ли мы быть вам чем-нибудь полезны?

– Да; есть два английских летчика, которые должны уехать через два дня. У Вью стало небезопасно. Не могли бы вы их укрыть на время?

– А будут ли они здесь в большей безопасности? – спросила Камилла. – У нас есть все основания не доверять Файяру.