Текст книги "Авеню Анри-Мартен, 101"

Автор книги: Режин Дефорж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

11

Отто Крамер не заметил, что Леа и Альбертина ни разу не появились одновременно в маленькой гостиной, где мадемуазель де Монплейне со свойственным им гостеприимством принимали жениха своей внучатой племянницы. Франсуаза, счастливая от того, что вновь обрела своего возлюбленного, тоже ничего не заметила. Несомненно, это было возможным лишь благодаря присутствию и умению вести беседу Франсуа Тавернье, блиставшего своими светскими манерами. На чистом немецком он говорил о войне, которая никак не закончится, о лишениях, о черном рынке, позволяющем хоть как-то выжить, «Пассажирах империала» – последнем романе Арагона, о Леа, в которую он был влюблен (увы, безнадежно!), и особенно о маленьком Пьере, посапывавшем на руках своей матери, – «самом красивом ребенке на свете».

– Совершенно с вами согласен, – заявил его отец.

Франсуаза с энтузиазмом рассказывала о великолепной, роскошно меблированной квартире, которую они сняли возле Буа, о няне, о кухарке и лакее, которых они наняли.

Раздраженная этой болтовней, Леа с невинным видом задала коварный вопрос:

– А свадьба? Когда будет свадьба?

Прерванная на середине перечисления своих домашних благ, Франсуаза покраснела и резко ответила:

– Как только будет получино разрешение фюрера, ожидаемое со дня на день, поскольку отец Отто уже дал свое согласие на наш брак.

– Я так рада за тебя, моя дорогая, и за вас, Отто! Но я считала, что браки между немцами и француженками запрещены.

Смущение майора Крамера ни от кого не ускользнуло.

– Не всегда… – пробормотал он.

– Тем лучше, в таком случае мы скоро погуляем на свадьбе.

Леа повернулась к немецкому офицеру.

– Я надеюсь, что благодаря вашим связям ваши друзья из Бордо отпустят Камиллу д’Аржила?

– Франсуаза мне уже говорила об этом. Я позвонил начальнику гестапо. Он должен позвонить мне вечером.

– Как? Мадам д’Аржила арестована, а вы мне ничего не сказали? – с притворным удивлением воскликнул Франсуа Тавернье.

– Дорогой друг, мы так редко виделись в последнее время.

– И давно это случилось?

– Нам сообщили 10 января.

– В чем ее обвиняют?

– Они хотят узнать, где ее муж.

В этот момент вошла с чайником Альбертина и игриво проговорила:

– Я принесла вам горячий чай, прежний, наверное, уже остыл.

Это был условный сигнал. Пришло время Леа сменить свою тетю у постели Сары.

– Франсуа, будьте добры, пойдемте со мной, я хотела бы вам кое-что показать, – позвала она Тавернье, выходя из гостиной.

В своей комнате, возле постели спящей Сары, она рассказала ему все, что знала о попытке дяди Люка помочь Камилле.

Поймав его озабоченный взгляд, Леа прошептала:

– Это серьезно?

– Очень. Как вы думаете, мадам д’ Аржилла знает, где ее муж?

– Конечно, нет, она сама мне об этом говорила.

– Неудивительно.

Леа чуть не задохнулась от гнева.

– Вы смеете думать, что я способна выдать Лорана?!

– Какой пыл! Нет, конечно же, не способны. Но никто заранее не может знать, как поведет себя под пытками.

– Я скорее умерла бы, чем сказала что-нибудь о Лоране!

Он продолжил со злой иронией:

– Не сомневаюсь в вашей храбрости; просто я отлично знаю методы этих господ. Гораздо легче согласиться на смерть, чем выдержать некоторые пытки. Все мы имеем слабые места, которые могут сделать нас способными выдать даже самого дорогого нам человека. Палач их найдет. Для некоторых самое ужасное – это изнасилование, для других – кастрация, удаление членов, вспарывание живота, лишение сна, змеи, насекомые, угрозы по отношению к ребенку. Я, конечно, согласен с тем, что настоящие герои способны очень долго выдерживать самые изощренные пытки, но…

– Я не верю вам. Я уверена, что есть люди, которые не заговорят в любом случае.

– Наверное, но такие встречаются редко. Самые смелые предпочитают покончить жизнь самоубийством, как поступил ваш бордоский земляк, профессор Ориак, после первого допроса, проводившегося знаменитым комиссаром Пуансо, с которым вы уже имели возможность познакомиться.

– Но Сара… она же не заговорила?

– Что вы об этом знаете?

Леа так и застыла с раскрытым ртом.

Она долго смотрела то на Сару, то на Франсуа. На глаза девушки навернулись слезы, и она плюнула Тавернье в лицо:

– Как вы смеете говорить такое о той, кто ценит вас больше всех остальных? Вы – подлец!

– Нет, реалист.

– Он прав, – раздался слабый голос.

Леа и Франсуа бросились к постели своей подруги.

– Он прав, – повторила Сара, – если бы мне пришлось еще один день терпеть мерзкие ласки этих негодяев, я бы заговорила. Видишь ли, Леа, к боли можно привыкнуть, но испытывать унижение, когда ты связана, распята, когда тебя терзают руки, покрытые кровью других жертв, когда тебя насилуют, засовывая в рот член, испачканный в экскрементах… Когда обещают отдать тебя кобелю – сторожевому псу, если будешь продолжать молчать… Это ужасно… Если бы Рафаэлю не удалось вытащить меня из лап Мазуи и его подручных, я бы рассказала все, что они хотели…

– Не надо больше об этом, Сара. Я ни на минуту не сомневался в вашем мужестве. Я поступил глупо, поставив это под сомнение, – только чтобы преподать урок Леа… Я должен идти. Я вернусь, когда придет доктор Дюбуа. Сара…

– Прошу вас, не плачьте. Я не хотел сделать вам больно.

– Это не вы причинили мне боль… Это воспоминания обо всем этом. Идите же и возвращайтесь скорее. А когда вернетесь, то расскажете мне, как чувствует себя Рафаэль.

– Не беспокойтесь, он – в надежном месте, и с ним хорошо обращаются… До скорой встречи.

После его ухода Сара с помощью Леа дошла до туалета. Увидев себя в зеркале, висящем над раковиной, она вскрикнула…

– Они превратили меня в урода!

Леа пыталась найти утешительные слова. Ей было стыдно, что когда-то она завидовала красоте Сары. Как тяжело было теперь видеть эти слезы, скатывающиеся в кровоточащие раны!

– Оставь меня на минуту одну, – попросила Сара.

Леа вернулась в свою комнату. В этот момент в дверь постучали. Это не было условным сигналом Альбертины.

– Кто там?

– Мы уходим и хотели попрощаться с тобой… – крикнула через дверь Франсуаза.

Леа быстро прикрыла кровать покрывалом и повернула ключ в замке.

– Ты стала запираться в своей комнате?

– Должно быть, я сделала это машинально: у меня так разболелась голова.

– Сейчас вам стало лучше? – любезно спросил жених Франсуазы.

– Да, немножко. Благодарю вас. Я потом прилягу на несколько минут, – сказала она, выходя из комнаты и стараясь как можно естественнее прикрыть за собой дверь.

К счастью, прощание не затянулось надолго, но Леа пришлось принять приглашение на ужин.

Когда она вернулась в комнату, Сара уже лежала в постели и, казалось, спала. Леа устроилась на одном из кресел и тоже заснула.

Ее разбудили голоса доктора Дюбуа, Альбертины и Франсуа Тавернье. Сгорая от стыда, она вскочила, протирая глаза.

– Извините меня, я уснула.

– Мы заметали, – добродушно ответил врач. – Это серьезный проступок для сиделки.

– Ну, как она, доктор? – спросил Франсуа после того, как месье Дюбуа осмотрел Сару.

– Довольно хорошо, насколько это возможно. К счастью, у нее крепкий организм. Через два дня она будет на ногах… На послезавтра я заказал машину «скорой помощи». Официально это будет зарегистрировано как вызов к вашей тете, болезнь которой потребовала госпитализации. Все будет хорошо. О мадам Мюльштейн позаботится один из моих друзей, участник Сопротивления… И специалист по ожогам.

– Спасибо, доктор. А потом мы постараемся переправить мадам Мюльштейн в Швейцарию или Испанию. Как вы думаете, сколько времени она проведет в госпитале? – спросил Франсуа Тавернье.

– Максимум пять дней из соображений ее собственной безопасности и безопасности моих друзей.

– Это будет 18 января?

– Да, машина заберет ее 18 января рано утром – в обычное для выписки время и отвезет туда, куда вы укажете. А потом мадемуазель Дельмас сможет вернуться за своей тетушкой.

– И все это время я должна оставаться в госпитале? – спросила Альбертина.

– Это непременное условие для успеха нашего плана.

В этот момент Сара приподняла голову с подушки и прошептала:

– Мне так неловко, что я причиняю вам столько беспокойства.

Она так и не поняла, почему все рассмеялись.

– Ни о чем не беспокойтесь, дитя мое, – сказала пожилая дама, – думайте только о своем выздоровлении. Самое трудное – обмануть Лизу и вызвать у нее волнение за мою «болезнь»…

– Очень важно, чтобы ваша сестра первой поверила, что вы действительно больны и нуждаетесь в госпитализации, – произнес врач.

– Я знаю, доктор, но дело в том, что у нас с детства не было никаких секретов друг от друга…

Повиснув на руке Франсуа, Леа тряслась, продрогнув в холодном и мрачном тумане, окутавшем Париж. Возле прилавков выстроились бесконечные вереницы торговцев, притопывающих ногами в тщетной попытке согреться.

Все прошло так, как и было намечено. Сару, пришедшую немного в себя, увезли, а Леа пришлось ухаживать за Лизой, по-настоящему заболевшей от мысли, что ее сестра попала в госпиталь… Матиас прислал письмо, где сообщал, что приехал в Бордо. Звонила Франсуаза. Новости были хорошими: Камиллу выпустят, и Леа может спокойно возвращаться в Монтийяк. Майор Крамер гарантировал ее безопасность. К Леа отчасти вернулось жизнелюбие и веселость, и чтобы отпраздновать это событие, Франсуа пригласил ее на ужин в «Шатенье», на улицу Шерш-Миди. Проходя мимо книжного магазина «Галлимар» на бульваре Распай, они машинально замедлили шаг и взглянули на витрину, где «Развалины» Ребате, казалось, раздавили все остальные книги.

– Вот самое гнусное произведение из всех, опубликованных в прошлом году, – сказал Франсуа Тавернье, – написанное, увы, настоящим талантом и наполненное страшной правдой, смешанной с грязью и ненавистью к евреям и другим «чужакам»…

Словно дьявол из преисподней, из магазина вынырнул Рафаэль Маль и окликнул их:

– Леа, Франсуа!

– Что вы делаете в Париже? – сухо спросил Тавернье. – Мы же договорились, что вы уедете на юг сразу после нашей последней встречи.

– Не браните меня, дорогой друг, но это путешествие отложено всего на несколько дней.

– Но мне казалось, что вас разыскивает Мазуи? – сказала Леа.

– Уже нет. Благодаря мне он наложил лапу на кучу золота. Мы снова стали деловыми партнерами.

– После всего, что он сделал с Сарой?!

– Дорогая моя Леа, он любезно забыл о моем участии в похищении нашей подруги и о том, как я надул его. Взамен я забыл о страданиях, перенесенных бедняжкой Сарой.

– Вы забыли?..

Рафаэль перехватил руку замахнувшейся на него девушки.

– У меня не было выбора. Либо так, либо – пуля в живот, – жестко сказал он. – Пуля в животе причинила бы мне боль, – продолжил Рафаэль игриво. – Успокойтесь, вам не стоит бояться Мазуи: теперь он знает о связях вашей семьи с немцами и побоится трогать подругу месье Тавернье – завсегдатая отеля «Лютеция» и большого друга немецкого посла!

Побледневшая Леа почувствовала в этих словах скрытую угрозу. Она не ошиблась.

– Дорогой Франсуа! Если бы вы не так хорошо обращались с нами – со мной и Фиалкой, – я никогда не простил бы вам нашего заточения! И не сомневаюсь, что ваши друзья из абвера или наш дорогой посол, Его превосходительство Отто Абетц, очень заинтересовались бы вашей деятельностью, которую можно назвать как минимум противоречивой. Вы поступили как светский человек, осторожный и предусмотрительный, когда поместили нас в сказочное место, где в достатке было и литературы, и музыки, и потчевали нас изысканными блюдами и винами. В знак признательности я не стал рассказывать о вас…

– Полагаю, я должен вас поблагодарить… – сухо произнес Франсуа.

– Я не это имел в виду.

– Вы прекрасно знаете, что рано или поздно будете арестованы и, может быть, убиты.

– Возможно… Но давайте рассуждать здраво: смерть никогда не бывает случайной.

– Вы сошли с ума! Это просто смешно.

Рафаэль Маль перестал шутить, и в его взгляде промелькнуло страдание.

– Можете думать, что мне смешно! Вы еще можете смеяться над моими безумствами, но мне они причиняют страдания!

Через стекло Рафаэль кивнул головой молодому продавцу, поправлявшему на витрине книги. Леа узнала его и тоже приветливо помахала рукой.

– Какой очаровательный юноша! Вы знаете, он рассказал о последней остроте Кокто. Поэт ужинал в бистро мадемуазель Валентин вместе с Ориком, и тот сказал ему об одном еврее, недовольном тем, что ему приходится носить желтую звезду. «Успокойтесь, – ответил на это Кокто, – после войны вы заставите нас носить фальшивый нос». Великие всегда немного смешны. Вы не находите?

Франсуа не ответил, но не смог скрыть улыбки. Леа же громко рассмеялась, но тут же оборвала свой смех.

– Смейтесь, девушка, смейтесь, вам это очень идет… Прежде чем начнешь плакать, не грех и посмеяться. До свидания, прекрасное дитя, да хранит вас Господь. До свидания, месье, надеюсь, что больше никогда вас не увижу, – сказал он, толкнув дверь книжного магазина.

Прежде чем войти, он обернулся и, взглянув на них, произнес:

– Спасибо за все, что вы сделали для Сары.

Они дошли до улицы Шерш-Миди, не обменявшись ни словом. В «Шатенье» зал был заполнен народом. Метродотель проводил их, указав места за длинным столом, накрытым на двенадцать персон.

– Надеюсь, что наши соседи окажутся не очень шумными, – сказал Тавернье.

– Я не принадлежу к числу гурманов, и мне не нравятся подобные места, – сказала Леа, осматриваясь вокруг.

– Я тоже, но пусть это не портит вашего аппетита. Я хочу, чтобы вы забыли обо всем, что не касается нас двоих; можете считать меня эгоистом, но сегодня у меня только одно желание: чтобы вы принадлежали мне одному.

– Возьмем бутылочку «Бордо». В этом вине – ароматы моей родины, и я хочу их почувствовать.

Через несколько минут официант принес высокую бутылку.

Отменные блюда ни в чем не уступали вину.

Строго следуя уговору, они болтали только о пустяках: юбках, которые постоянно укорачиваются, прическах, становящихся все выше, подпольных дансингах, стилягах, навязывающих моду всей молодежи, о совместных путешествиях, которые они совершат, когда закончится война… Под столом они касались друг друга ногами.

Мимо них прошло несколько человек: высокомерные мужчины с сияющими лицами, красивые женщины в броских туалетах. Они заняли места за большим столом, присоединившись к мужчине с телом атлета, грубым лицом, но живым и умным взглядом за толстыми стеклами очков.

– Кто это?

– Выдающийся человек, который, однако, губит себя: Жак Дорио, основатель ФНП, Французской народной партии. Нам далеко до кампаний «Возмущение народа против черного рынка и ресторанов», где за вечер выкладывают по пятьсот франков за человека.

– Однако сейчас вы в одном из этих ресторанов.

– Что правда, то правда.

Установившаяся гармония была разрушена. Ужин они закончили в молчании.

На улице, несмотря на упорное молчание Леа, он взял ее под руку.

– Не сердитесь, душа моя, у нас осталось так мало времени.

– Что вы хотите этим сказать?

– Завтра, в первом часу, я уезжаю.

– Куда?

– Этого я вам сказать не могу.

– Надолго?

– Не знаю.

– Вы не можете оставить меня одну!

– Что поделаешь, к тому же вы вполне в состоянии защитить себя.

– Сара тоже была в состоянии защитить себя. Видите, что они с ней сделали?..

Легкая тень пробежала по лицу Тавернье. Однако и он не мог сказать ей, как терзается от того, что вынужден бросить ее на милость Мазуи и его компании! Он проклинал себя за то, что влюбился в эту девчонку. В его деле были недопустимы никакие чувства. Он рисковал сам и подвергал опасности свою подругу. После их короткой встречи в Монтийяке, сознавая опасность, он старался не думать о ней. По правде говоря, для этого ему не приходилось делать особых усилий. С началом войны девушки, даже самые целомудренные, стали более доступными. Жажда жизни была такой, что они забывали о приличиях и отдавались почти с такой же простотой, как и Леа. Но, вновь увидев ее, окрепшую и в то же время ставшую более хрупкой, он вновь испытал это чувство, которого избегал и которое, по его мнению, только осложняло жизнь.

– Почему вы молчите?

– Что я, по-вашему, должен сказать? Маль прав: связи нашей сестры вас защищают, во всяком случае, до тех пор, пока майор Крамер в Париже. На вашем месте я отправился бы в Монтийяк – по Крайней мере, из трех соображений: во-первых, ваш дядя Адриан и ваш дорогой д’Аржила будут недалеко…

– Откуда вы знаете?

– Знаю… Во-вторых, в вас нуждается мадам д’Аржила, а в-третьих, вы не можете оставить имение в руках управляющего.

– Если Лоран и дядя Адриан так близко, как вы говорите, то почему они ничего не сделали для Камиллы?

– Попытка что-то сделать могла лишь ухудшить ее положение. Кроме того, бежать из форта «А» невозможно. А из лагеря Мериньяк, напротив, выйти очень легко.

– Но я думала, что ее должны были выпустить?

– Этого не произошло.

– Почему?

– Не знаю… Наверное, чтобы вынудить Лорана совершить неосторожный поступок. Они часто так делают в надежде «расколоть» своего противника. Совершенно ясно, что они не смогли ничего вытянуть из Камиллы. Либо потому, что она ничего не знает, либо она проявила истинное мужество.

– Она способна на это. Несмотря на внешнюю хрупкость, это самая упрямая особа из тех, кого я знаю.

– К счастью для ее мужа.

Леа раздраженно пожала плечами.

– Я уверена, что она ничего не знает. Думаю, что последую вашему совету. Я вернусь в Монтийяк…

Продолжая разговаривать, они подошли к дому Леа.

– Вы подниметесь? – спросила она.

– Не могу, у меня назначено свидание. Постараюсь вернуться до начала комендантского часа. Если я не смогу прийти, не волнуйтесь…

– Успокойтесь, я не очень расстроюсь.

Почувствовав, что причинила ему своим ответом боль, она испытала на секунду злую радость, тут же сменившуюся ощущением пустоты. Она толкнула его в подъезд и там, скрытая от взглядов редких прохожих, прижалась к нему.

– Франсуа…

Он рукой прикрыл ей губы.

– Ничего не говори. Постой так, прижавшись ко мне. Поцелуй меня…

Эту ночь Леа провела в напрасном ожидании.

12

«Дорогая Леа, я прошла через ад. После последнего допроса, который проводил в гестапо Дозе, меня бросили в один из карцеров подвала. Там настолько низкий потолок, что невозможно стоять в полный рост. Клок соломы на сырой земле и повсюду экскременты и рвота: кошмар. Из других камер постоянно раздавались жуткие звуки. Кричал мужчина, которому они вырвали член. Не переставая стонала женщина. Я была полумертвой от страха и усталости. Не знаю даже, сколько времени я провела там: в полусне, дрожа от лихорадки, без пищи, справляя нужду прямо на землю, как животное.

Когда Дозе понял, что я не смогла бы ничего рассказать, даже если бы очень хотела, он отправил меня в форт «А». С температурой под сорок я три дня провела в лазарете; сейчас меня перевели в камеру с тремя другими женщинами. Почти люкс. Можно стоять, можно умываться, дают порошок от вшей. Можно даже, встав на одну из кроватей, через решетку увидеть крыши города. «Кофе» по утрам, двести граммов хлеба, суп в десять часов, еще раз суп в четыре часа и время от времени посылки от Красного Креста с печеньем, которое пахнет прогорклым маслом. Тюремная жизнь: «радио» заклюценных, новости, которые по крохам узнаешь на воскресной мессе, счастье заполучить огрызок карандаша и клочок бумаги, счастье найти оказию, чтобы передать письмо… Ко мне приходила Амелия Лефевр, мать Рауля и Жана, и Руфь, она рассказала мне о моем малыше, Шарле. Я думаю о нем каждую минуту, и это придает мне силы. У меня нет никаких новостей от Л. Я совершенно ничего не знаю о том, что будет со мной дальше, не представляю, сколько еще времени проведу здесь. Я уверена только в том, что однажды они придут за мной для нового допроса, и не представляю, как я смогу вновь выдерживать оскорбления, побои и карцер. У меня очаровательные соседки: Одиль, девятнадцатилетняя девушка, арестованная за то, что распространяла листовки; Элизабетта, коммунистка, чей муж был расстрелян 21 сентября 1942 года, и Элен – ее муж присоединился к партизанам, а сама она укрывала английских пилотов. В трудные моменты мы поддерживаем друг друга.

Если со мной случится несчастье, позаботься о Шарле, он – самое дорогое, что есть у меня в этом мире. Прости, что написала так мало, но бумага здесь – на вес золота. Береги себя. Да хранит тебя Господь.

Нежно обнимаю тебя.

Камилла».

Леа, завернувшись в покрывало, медленно встала и положила листки бумаги на кровать. На ее юном личике отражались одновременно недоумение и страх.

– Как мы дошли до этого? – громко спросила она.

Ей казалось, что пространство вокруг нее сужается до размеров тюремной камеры.

Тыльной стороной ладони девушка вытерла слезы. Она немедленно приняла решение вернуться в Монтийяк, и это ее немного успокоило. Там, на месте, она обсудит с Матиасом, супругами Дебре и мадам Лефевр, что можно сделать для освобождения Камиллы. Но прежде чем ехать, необходимо было поговорить с Отто Крамером.

В прихожей зазвонил телефон. Кто-то поднял трубку. Через некоторое время в комнату постучали: это была Эстелла. Она сказала, что с Леа хочет поговорить Франсуаза. В данный момент это оказалось весьма кстати.

Леа приняла приглашение приехать к ним завтра на обед.

После ужина в маленькой гостиной Леа, сидя на полу у камина, читала тетушкам и Эстелле письмо Камиллы. Ни одна из трех пожилых женщин ни разу не прервала ее. Когда чтение закончилось, Лиза вытерла покрасневшие глаза, Альбертина дрожащей рукой промокнула ресницы, а Эстелла громко высморкалась. Вязанье, вышивка и штопка лежали, забытые, у них на коленях…

Леа встала и включила радиоприемник. Покрутив ручку настройки, она нашла радио Лондона. Помехи в этот вечер были не очень сильными. 21 час 25 минут, 15 января 1943 года.

«Сын рабочего с Севера, расстрелянного немцами в 1917 году, бывший боец французской роты (один из двадцати семи узников Шатобриана), совершивший побег в 1941 году после девяти месяцев пыток в немецких тюрьмах, Фернан Гренье, депутат от Сен-Дени, обращается к вам…

Французы и француженки!

Познав тюрьмы Фонтевро и Клерво, проведя девять месяцев с Шарлем Мишелем, Ги Моке и другими мучениками Шатобриана, разделив в Париже ту постоянную опасность, которой подвергаются участники движения Сопротивления, испытав те же лишения, те же моральные страдания, лелея те же надежды, что и весь наш порабощенный, но не покоренный народ, я прибыл в Лондон, делегированный центральным комитетом Коммунистической партии, чтобы рассказать генералу де Голлю и Французскому Национальному комитету согласия о десятках тысяч наших соотечественников, которые, несмотря на ужас, на заводах и в партизанских отрядах, в университетах и концлагерях рейха, от Нанта до Страсбурга, от Лилля до Марселя, каждый день, подвергая опасности свою жизнь, ведут непримиримую борьбу с ненавистными гитлеровскими захватчиками.

Я приехал сюда, чтобы сказать, что в душе крестьянина или рабочего, промышленника или служащего, учителя или священника нет никаких сомнений: с Виши он или с Францией, которая борется и сражается…»

Несколько минут слова оратора невозможно было разобрать из-за усилившихся помех.

Лиза испуганно таращила глаза.

– Вы слышали?! Генерал де Голль принимает коммунистов!.. Этот человек совсем сошел с ума. Коммунисты!

– Замолчи, – сухо сказала Альбертина, – ты сама не знаешь, что говоришь. Франции нужны все, кто хочет сражаться. Сейчас их не так уж и много.

– Но это не основание для того, чтобы принимать Бог знает кого!

– Тише, сейчас слышно немного получше.

«…Огромное число французов, все, кто борются, все, кто сопротивляются, все, кто надеются, а значит вся Франция – с генералом де Голлем; заслугой его, которая отныне войдет в историю, является то, что он не отчаялся, когда все рушилось, и вместе с участниками Сопротивления, которые продолжают стачиваться в сражающейся Франции для священного боя за Свободу, за Родину…»

Помехи вновь заглушили голос Фернана Гренье, Леа опять начала вращать ручку настройки. Эстелла воспользовалась моментом, чтобы сходить за своей настойкой; Альбертина подбросила в камин полено:

– Надо экономить дрова, у нас их почти не осталось.

«…Друзья Франции, ваши страдания ужасны, ваше мужество беспредельно и велики ваши надежды. Вы приветствуете каждую победу Красной Армии, каждый разрушительный налет Королевских ВВС, каждый танк или пушку, выходящие из арсеналов США. Крепитесь! Помогайте друг другу! Продолжайте и усиливайте ваши решительные и героические действия против оккупантов! Пусть дух братства поддерживает ваше мужество!..»

Опять возникли помехи, которые на этот раз окончательно заглушили речь Гренье.

Четыре женщины молча допили настойку и отправились спать.

На следующий день Леа, собираясь на ужин к сестре, одевалась с особой тщательностью. Она надела черное платье из тонкой шерсти с драпировкой и глубоким декольте, подаренное ей Франсуа Тавернье. Это было платье от Жака Фата и стоило, наверное, очень дорого. Леа надевала его впервые. Собрав волосы, она скрепила их заколкой в виде крошечного тамбурина с фиалкой под цвет ее глаз. Шею девушка украсила жемчужным колье – подарком Камиллы, и позаимствовала у Альбертины ее любимую накидку из черно-бурой лисы. Другой подарок Франсуа – чулки со швом плотно облегали ее красивые ноги; черные замшевые туфли на высоких каблуках удлиняли их и делали походку, по собственному выражению Леа, «сногсшибательной». Такого же мнения придерживалась и Лиза, одолжившая ей свою последнюю пару хороших перчаток.

До площади Этуаль Леа доехала на метро.

Едва переступив порог, она возненавидела квартиру на авеню Ваграм. Сестра и Отто Крамер сняли уже меблированную квартиру у известного врача, который парижской атмосфере предпочел воздух Лазурного Берега.

– Наверняка еврей, – сказала о нем Франсуаза.

Это замечание покоробило Леа.

– Это явно не похоже на апартаменты добропорядочных бордоских буржуа, предпочитающих скрывать свое богатство. Здесь же, наоборот, оно выставлено напоказ. Здесь даже слишком много роскоши.

– Я тоже так думаю, – рассмеявшись, сказал Отто Крамер, – но мы очень спешили. Как вы красивы и элегантны! Пойдемте, мы покажем вам детскую, вы увидите, как хорошо устроился там ваш племянник.

Детская оказалась большой и светлой комнатой, где они нашли Фредерика Ханке, который укачивал, пожалуй, слишком сильно, своего крестника, пытаясь унять его крик.

– A-а, теперь вы убедились, что ребенок просто голоден! – носкликнул он при их появлении. – Леа, как я рад вас видеть… Не хотели бы вы использовать свой авторитет крестной?

Леа осторожно взяла малыша и сказала, укладывая его в колыбель:

– А теперь ты будешь послушным и уснешь.

К всеобщему изумлению, ребенок умолк и закрыл глаза.

– Браво! Какой авторитет! Вам стоило бы приходить почаще, поскольку ни мать, ни мы не могли его успокоить, – сказал Отто.

– Мы поговорим об этом позднее… когда он проснется! А сейчас я хочу попросить вас об услуге: мне необходимо поскорее вернуться в Монтийяк, но я не могу отправиться в Бордо, поскольку мой аусвайс просрочен.

Леа протянула Отто карточку с вытисненным на ней гитлеровским орлом, закрывавшим часть ее фотографии.

– Завтра я передам вам новое разрешение. А скоро оно вам вообще не понадобится, поскольку демаркационную линию отменяют в связи с оккупацией южной зоны.

– Я знаю, – сказала Леа печальней, чем ей хотелось.

– О! Извините меня, я огорчил вас. Когда-нибудь ваша страна вновь будет свободной, а наши две нации примирятся и объединятся.

Она не ответила, но немецкие офицеры отчетливо прочитали в ее глазах: «никогда».

Они прошли в столовую, где стоял роскошно накрытый стол.

– Нас будет только четверо?

– Вам это неприятно? Мы подумали, что у вас нет никакого желания оказаться в компании моих соотечественников.

– Благодарю вас, очень приятно, что вы об этом подумали.

Леа так боялась очутиться среди немецких офицеров в форме, что испытала настоящее облегчение; к ней вернулось хорошее настроение. Тем более, что Отто и Фредерик были в штатском…

– Я заказала все, что ты любишь, – сказала Франсуаза с доброй улыбкой.

– Что? Говори скорее.

– Сама увидишь, лакомка.

Обед был превосходным, и с каждым новым блюдом Леа выражала признательность сестре за ту заботу, которую та проявила, чтобы доставить ей удовольствие: яйца в винном соусе, рагу из баранины…

– Когда я его готовила, то взяла только пятнадцать граммов масла в соответствии с рецептом Эдуара де Помиана. Того самого, что написал самую необходимую в наше время книгу: «Кухня и лишения», – с гордостью сказала Франсуаза.

Что же до пирога с курагой, то он был просто изумителен. Леа съела целых два куска.

Во время обеда никто ни разу не упомянул о войне. Разговор шел только о музыке, литературе, кино и театре. Кофе подали в гостиную, где горел камин. Франсуаза отпустила прислугу, заявив, что справится сама.

Они молча потягивали кофе, глядя на огонь. Отто встал и подошел к фортепьяно, занимавшему чуть ли не половину Комнаты.

– Мы сняли эту квартиру в основном из-за инструмента, – шепнула Франсуаза на ухо сестре.

На целый час они забыли обо всем: не было больше ни французов, ни немцев, ни победителей, ни побежденных, а только музыка, объединившая их в безграничное братство.

После того как стих последний аккорд, они еще долго молчали, не решаясь вернуться к реальности. Леа первой нарушила хрупкую тишину, произнеся голосом, в котором слышалось искреннее волнение:

– Спасибо вам, Отто, за то, что подарили нам минуты настоящего мира.

Растрогавшись, майор Крамер встал и подошел поцеловать ей руку.

– Спасибо, что пришли к нам.

Теперь Леа могла спросить, что он знает о «деле» Камиллы.

Отто Крамер не сразу ответил на вопрос девушки. Он долго молчал, погрузившись в мрачные размышления, а когда, наконец, решился заговорить, то обратился к своему другу:

– Сказать ей, как ты думаешь?

– Да.

– Не скрою, что мы с Фредериком очень обеспокоены судьбой мадам д’Аржила. Как вы знаете, она была арестована по доносу и обвиняется в том, что служит связной между своим мужем и вашим дядей, отцом Дельмасом. Оба они являются участниками Сопротивления и разыскиваются французской полицией и гестапо. У мадам д’Аржила были обнаружены листовки, призывающие молодых французов присоединяться к партизанам. Этого было достаточно для ареста. Более того. Дозе подозревает ее в принадлежности к группе Лорана д’Аржила…

– Это совершеннейшая глупость! Камилла абсолютно ничего во всем этом не понимает, она интересуется только своим ребенком! Более того, у нее плохое здоровье, и вообще… уже несколько месяцев она не получала никаких известий от мужа.

– Леа, не принимайте нас за идиотов. Когда я был в Лангоне, мы получали десятки писем с доносами на вас и мадам д’Аржила. Многие из них мы с Фредериком уничтожили, хотя в некоторых из них содержались серьезные улики. Поскольку речь там шла о курьере из одной зоны в другую, мы могли закрыть на это глаза. Но сейчас дело обстоит гораздо серьезнее, и обвинения в адрес мадам д’Аржила, если они будут доказаны, могут привести к смертной казни. Ваша подруга – пешка в руках Дозе, которую он хочет использовать в надежде на то, что Лоран д’Аожила и его люди совершат ошибку, пытаясь ее освободить. К счастью, он, кажется, не думает, что она действительно знает, где ее муж и чем он занимается… Поэтому он был очень осторожен во время допросов. Тем более, что знает о семейных связях, объединяющих вашего дядю, Люка Дельмаса, с нашими соотечественниками.