Текст книги "Дневник мотылька"

Автор книги: Рейчел Кляйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

20 марта

Только что звонила Люси с вопросом по химии. Я битый час провисела на телефоне, пытаясь объяснить ей, что такое электронные связи. Кажется, она поняла. А она сообщила мне о новых нарядах, которые мама купила ей, и о новых плюшевых зверях, которых ей принесли в больницу. Как это меня раздражает. Разве оказавшись на грани жизни и смерти, ты не должна была стать другим человеком? Тебе было даровано озарение (кто знает, что это такое – вспышка света или, может, воспоминание об этой вспышке), которого не познал никто из нас, остальных. Но это знание полностью выветрилось из головы. Наверное, все-таки права была Дора, когда говорила, что все эти годы я придумывала особенную Люси, а та на самом деле была обыкновенным чистым листом. Она – вовсе не та девочка, которая жила в голубой комнате, утопающей в солнечном свете.

Христиане скучны, потому что всех их ждет Воскресение.

21 марта

Сегодня маме гораздо лучше. Никаких рыданий над тарелкой хлопьев. Это было вчера. Сегодня за завтраком она спросила меня, почему я не встречаюсь ни с кем из прежних подруг.

– У нас осталось мало общего, – ответила я, – да и мы уже сто лет не виделись.

– Прошлым летом вы хоть перезванивались.

– У меня появились гораздо более близкие подруги в школе. Ты должна бы радоваться.

– Просто тебе не мешало бы прогуляться куда-нибудь, вот и все, – сказала мама, – а то просиживаешь целыми днями, закрывшись в папином кабинете.

– Я работаю над школьным проектом. Слишком много надо сделать, прерываться некогда.

Мне нужно все держать от нее в тайне, особенно этот дневник. Она бы не поняла. Мне страшно все скрывать от нее. Я веду себя так же, как она сама.

И сегодня, и завтра мы с тетей пойдем в кино. Наверное, мама делает это нарочно, чтобы выставить меня из дому.

Полночь

Я думала, она существует только за теми воротами. Раньше я чувствовала себя здесь в безопасности. После ланча я ушла в Метрополитен-музей, чтобы мама не переживала, что я затворилась в папином кабинете, обложившись его книгами. Я ходила по музею, пока не набрела на фламандцев. Я перечитывала имена под картинами: Дирк Баутс, Петрус Кристус, Ханс Мемлинг, Ян ван Эйк, Квинтен Массейс. Именно эти шершавые слоги обдирали и скручивали мне язык, когда несколько лет назад мама таскала меня по галереям по дороге из школы домой. Было время, когда мы ходили в музеи практически ежедневно. Фламандцы такие по-христиански благочестивые. Я привыкла рассматривать перышки на крыльях у ангелов и эти печальные, исполненные смирения женские лики.

Я прошла мимо всех этих картин. Знакомые лица навевали скуку. Но зато меня привлек и остановил портрет юной австрийской принцессы, которого прежде я никогда не замечала. Я глаз не могла отвести от ее лица, обрамленного расшитым покрывалом и коричневой каемкой волос, от этого выпуклого широкого лба, носа с горбинкой, обиженно надутых красных губ. Она стояла у окна, а за окном простирался пейзаж с замками, зарослями деревьев и синеватыми холмами, но ее взор остановился где-то между пейзажем и мной. Я подумала об Эрнессе, которая глядела из окна Галереи, как будто и учебный корпус, и девчонки, бегающие по Центральной лужайке, и машины, выезжающие из чугунных ворот, были только иллюзиями, и она смотрела сквозь них. Преданность, одержимость – как отличить их друг от друга?

Эрнессу я заметила буквально в двух шагах от музея. На ней было то самое черное пальто с бархатным воротником, которое вызвало у меня такую зависть, когда я впервые его увидела на ней. Минувшей осенью я во всем ей завидовала. Теперь на Эрнессе был берет темно-синего цвета, а через плечо висела коричневая сумочка. Я сразу выделила ее из толпы. Она повернула голову – ровно настолько, чтобы я смогла разглядеть ее лицо и убедиться, что это действительно она. В этот миг Эрнесса напомнила мне, что, где бы я ни была в этом мире, она тоже окажется там.

Хотела бы я знать, шла ли она за мной по пятам музейными залами, стояла ли за спиной, когда я любовалась челом юной принцессы, а думала о ней.

Вернувшись из музея, я сразу направилась к себе в комнату. Мне очень хотелось остаться дома, но я обязана была взять себя за шиворот и вытолкать на улицу. Никто не должен был заметить, как я расстроена. Но сколько я ни плескала себе холодной водой в лицо, все равно кожа на щеках обжигала мне кончики пальцев.

Это был «Семейный очаг» – новый фильм Трюффо. Мы с мамой любили смотреть такие фильмы вместе. Такова наша с ней романтическая жилка. Мы обе обожаем Жан-Пьера Лео в роли Антуана Дуанеля[20]20
  «Семейный очаг» (1970) – фильм Франсуа Трюффо из серии картин о некоем Антуане Дюамеле, роль которого исполнял Жан-Пьер Лео. К этому же циклу относятся: «400 ударов» (1959), новелла из международного проекта «Любовь в 20 лет» (1962), «Украденные поцелуи» (1968), «Ускользающая любовь» (1979).


[Закрыть]. По сюжету Антуан занимается тем, что красит белые гвоздики в разные цвета. Он разводит краситель в емкостях и наполняет их цветами. Краситель поднимается по стеблям и проникает в лепестки. Растения пьют окрашенную воду и изменяются изнутри. Интересно, как много времени нужно, чтобы белый цветок превратился в ярко-красный.

Весь фильм я думала об Эрнессе.

23 марта

Итак, насколько я могу судить, апотропеи (от греческого «отвращающие беду») подразделяются на три категории:

1) кресты;

2) колюще-режущие предметы;

3) крепкие запахи.

Чеснок, ладан, духи, кожура незрелого ореха, навоз, испражнения, можжевельник – все это отпугивает вампиров. Можно положить под матрас серебряный нож или что-нибудь острое под подушку и нарисовать на притолоке крест. Я нашла у себя в ящике ожерелье из сушеных можжевеловых ягод, которое много лет назад папа привез мне из Нью-Мексико. Он сказал мне, что, по индейскому преданию, эти бусы оберегают от дурных снов. Удастся ли мне уговорить Люси принять хоть какие-то меры? Наверное, нет.

Вампиров описывают очень печальными словами: «Безутешный человек, для которого невозможно спасение». Зачем Эрнессе превращать Люси в нечто подобное? Люси – человек радостный, независимо от того, что случилось. Плохое не пристает к ней. Поэтому все ее любят. Почему Эрнесса выбрала не меня? Я – куда более подходящая жертва. Я и так уже на полпути туда. Но меня она не тронет.

Заглядывая в прошлое, можно сказать, что везде и во все времена существовали вампиры: по всей Европе, в Азии, в древней Ирландии, в России, Венгрии, Трансильвании, Греции, Индии, Китае, на острове Ява и так далее. Неужели одни и те же страхи вынуждали человечество повсюду слагать одни и те же истории?

24 марта

Я сегодня звонила Люси. Я не хотела, но ничего не могла с собой поделать. Просто сняла трубку и набрала номер. Люси сама подошла к телефону. Всё в порядке. Мы не могли говорить долго, потому что Люси должна была уходить к своим двоюродным сестрам. Это была прежняя беззаботная Люси. Она откладывала на потом домашние задания, а школа начиналась через пару дней. Перед тем как Люси повесила трубку, я спросила, как бы между прочим, знает ли она, как проводит каникулы Эрнесса. Последовала долгая пауза, а потом Люси сказала:

– Нет. А что?

– Кажется, я ее видела на днях возле Метрополитен-музея, вот мне и стало интересно, не собиралась ли она в Нью-Йорк.

– Я на самом деле ничего не знаю. Наверное, у нее там родня. Вы разговаривали?

– Нет, я видела ее издалека.

– Может быть, это была не она?

– Она, она, я уверена. Я никогда бы…

– Мне пора идти. Мама зовет.

Она повесила трубку, не дав мне попрощаться с ней.

Под внешней доброжелательностью скрывалось подозрение. Она пыталась защитить Эрнессу от меня. А что такого я сделала Эрнессе, кроме как пожаловалась миссис Холтон на вонь из ее комнаты?

25 марта

Сегодня я купила в магазинчике кресты из соломки, которые больше походили на елочные украшения. Это как-то сглаживало мерзкое ощущение, что я совершаю противоестественный поступок. Ведь это куда хуже, чем распевать гимны на утреннем собрании. Наверное, для иудея покупка креста – кощунство. Мне будет стыдно заходить в собственную комнату. Я должна постоянно твердить себе, что не стремлюсь стать христианкой. Меня всегда раздражала в наших девчонках, даже в Люси, эта черта – самодовольство и высокомерие, как будто стать христианкой, как они, – предел моих тайных мечтаний. Но никто из них не религиозен по-настоящему. Для них быть христианкой означает то же самое, что носить одежду определенного покроя. У них в церквях всё точь-в-точь как в гостиной миссис Холтон, где боязно присесть или коснуться чего-нибудь, чтобы ненароком не оставить следов нота или отпечатков пальцев. Мои самые любимые церкви – те, что лежат в руинах: трава и мусор служат им полом, а небо – вместо потолка.

26 марта

Мне всего жальче деток, которые становятся вампирами не по своей вине, а за проступки родителей. Несведущие жертвы: ребенок, зачатый на Страстной неделе, незаконнорожденный, отпрыск невенчаных родителей, седьмое дитя, младенец, родившийся «в рубашке» или с каким-нибудь пороком. Детям, появившимся на свет в Рождество, суждено стать вампирами во искупление гордыни своих матерей, зачавших в тот же день, что и Дева Мария.

Почему дети должны искупать родительские грехи? Рождение – уже наказание, разве этого не достаточно?

Люси поддастся кому угодно. Она слаба, и сейчас я должна приглядывать за ней.

27 марта

Неужели я чем-то хуже тех, кто ходит в церковь и молится Святой Троице? Молится призракам? Христос воскрес из мертвых. То, что невозможно подтвердить, придает вере особую красоту. И, вопреки всем страхам, ты свободен. Ты полон решимости.

28 марта

Мама! Как она меня подвела! Я хотела вернуться в школу раньше всех. А у мамы вдруг появилась куча дел: срочные звонки, всякая чепуха. Когда я приехала, все были уже в сборе, включая Люси. Я безнадежно опоздала. В ее комнате было не протолкнуться. Все-все хотели быть рядом с Люси. Не было только Эрнессы. Может быть, она еще не вернулась откуда-то, не знаю откуда. Знают ли они обе, что я видела их вместе в ту ночь? Не все ли им равно?

Я вошла, увидела ее, сидящую на кровати, услышала, как она смеется шуточкам обступивших ее девчонок, и подумала: «Люси точно такая же, как всегда». Но когда она встала и направилась в ванную, я вдруг осознала, до чего же обманчиво мое первое впечатление. Она только казалась прежней Люси. Все в ее облике поблекло. Кожа до того гладкая и бледная, что отливает синевой. И ни единого прыщика на лице. Движения медленны и осторожны, как будто перед каждым шагом она выбирает, куда поставить ногу. Я смотрела на нее и теряла терпение.

Ничего-то я уже не смогла сделать, кроме как подарить Люси можжевеловые бусы. Она, кажется, совсем не обратила на них внимания, но я уговорила ее повесить ожерелье на спинку кровати. Собственно, я сама его туда и повесила. Думаю, что она бы мне и не позволила это сделать, если бы я не упирала на тот факт, что это папин подарок.

Я осталась в комнате и следила, чтобы она не убрала его куда-нибудь подальше.

30 марта

Пропала моя весна. Ничто ее не спасет, даже эти плакучие вишни.

Всю прошлую зиму я с нетерпением ждала, когда зацветут вишневые деревья на Ближней лужайке. Весна была для меня единственной отрадой в мой первый учебный год здесь. Я позволила ей радовать меня. Ведь я знала, что папа этого хотел.

Он поклонялся природе. Однажды утром после завтрака я вышла на улицу, а все деревья уже стояли в цвету: за ночь тугие бутоны лопнули. Теперь я каждую свободную минутку проводила, сидя с книжкой под сенью их розовой фаты. Я приходила к ним до тех пор, пока вишневый цвет не облетел и густой розовый ковер из лепестков не стал бурым тленом. Однажды подул сильный ветер, и лепестки осыпались мне на голову, словно розовый снег.

В прошлом году Люси будила меня в шесть утра, чтобы поиграть со мной в лакросс. Она была уверена, что я смогу вместе с ней попасть в основной состав, если буду тренироваться, потому что я хорошо бегаю. Никогда не понимала, как это соня вроде меня может выпрыгнуть поутру из постели и мчаться вниз по ступенькам, чтобы забивать голы в лучах восходящего солнца. Люси теперь такая хрупкая и неловкая. Мне трудно даже вообразить, как бы она бегала по полю с развевающимися за спиной белокурыми волосами, сжимая в руке клюшку для лакросса.

Это все из-за ее новой крови. Из спортивной, пышущей здоровьем девушки она превратилась в хилое и нерешительное создание. И все приняли это как должное. Никому и в голову не пришло, как сильно она изменилась.

АПРЕЛЬ

1 апреля

И София тоже изменилась. В Вермонте, катаясь на лыжах, она встретила парня по имени Крис. Она говорит, что не любит его, но выбрала его, чтобы лишиться девственности. Он приезжает на выходные, и София собирается встретиться с ним еще раз и провести вместе ночь. Она попросила меня пойти с ней и посторожить. Кэрол тоже собирается.

Я только кивнула – а что еще я могла? Скорее бы она с этим покончила. София всегда была такой скромницей, а теперь только об этом и твердит. Она меня разочаровала.

Я встала с постели совершенно измученная.

Всю ночь мне не спалось. Хоть бы какую-нибудь таблетку, чтобы забыться.

В девятом классе мы с девчонками после уроков собирались в душевой, затыкали щель под дверью полотенцем и отворачивали до отказа горячий кран. Белый пар клубился над ванной и взвивался к потолку. Когда все помещение заполнялось паром, мы закуривали сигарету и пускали ее по кругу. Сигаретный дым растворялся в клубах пара. Накурившись до одури, мы поодиночке выскакивали за дверь и разбегались по комнатам. Я падала в кровать в полном помутнении и засыпала, едва закрыв глаза, без единой мысли в голове. Это было мне вместо таблетки забвения.

2 апреля

Сегодня утром я не удержалась и ввязалась в спор с одной из учениц дневного отделения. В один из тех ужасных споров, где оппонент тебя даже не слушает.

Мы с группой девчонок стояли под дверью математического кабинета и ждали, пока миссис Хатчинсон позовет нас, как вдруг Меган Монтгомери сказала:

– А я считаю, что пора там все разбомбить, к чертовой матери. Мы можем снести Ханой до основания за пару дней.

Меган вроде бы ни к кому конкретно не обращалась, но не исключено, что ее ремарка была адресована именно мне. Как я могла смолчать?

– Как можно такое говорить? Столько невинных людей погибнут, – сказала я.

– Или мы их, или они нас. Думаю, выбрать нетрудно. Разбомбим их, отправим в каменный век, а потом выведем оттуда оставшиеся войска.

– Ты просто повторяешь за своими родителями.

– А ты? Твои родители-коммуняки… или мать. Небось она сейчас идет маршем протеста?

Меган засмеялась собственной шутке, и я видела, что остальные девчонки тоже едва сдерживаются, чтобы не прыснуть.

Меня бросило в жар. Нет, не со стыда – от злости.

– По крайней мере, моя мать, моя «коммуняка-мать», ненавидит убийц. Каково это – хотеть смерти другого человека, а?

Мой голос взвился, и девчонки отступили от меня. В эту минуту отворилась дверь и оттуда высунулась седая голова миссис Хатчинсон:

– Что за шум, девушки?

Все поспешили в класс, только бы подальше от меня, а я осталась в коридоре, пытаясь успокоиться, но никак не могла забыть Меган и ее самодовольную ухмылку.

Мне стоило бы посочувствовать тому, кто не умеет думать самостоятельно и только перепевает всякую чушь, усвоенную от родителей. Для этой Меган взрыв бомбы так же нереален, как для меня самосожжение буддийского монаха[21]21
  Тхить Куанг Дык – буддийский монах, который в 1963 г. совершил акт публичного самосожжения в знак протеста против притеснений буддистов режимом.


[Закрыть]. Я видела, как прозрачные языки пламени подкрались к его одеждам и внезапно взметнулись вверх, в воздух. Тело рухнуло, и черный дым от горящей плоти монаха курился над его неподвижным остовом. Мне даже не было грустно, ведь это происходило только по телевизору. Потому-то мы и можем без содрогания смотреть подобные сцены.

Впервые за последние несколько месяцев мне не хватало Доры. Она – единственная девочка, способная понять мои чувства, мое внутреннее негодование, – была мертва.

Наверное, после обеда позвоню маме. Только она в первую очередь виновата в том, что я здесь, среди этих девиц.

4 апреля

Воскресенье – день пропащий. Не знаешь, то ли это начало, то ли конец недели. Воскресенье выбивало меня из колеи, даже когда я была маленькой. Сейчас и того хуже. В такие дни я не знаю, чем себя занять.

Я задумала это давным-давно.

Дело шло к вечеру, никого вокруг не было. Коридор опустел. Стояла тишина. Я сидела у себя и глядела в окно. Именно такого момента я и ждала.

Никто не ответил на мой стук. Я повернула ручку, и дверь приоткрылась. Никого. Если Эрнесса меня застанет, я скажу, что искала Люси. Комод так и стоял, почти перегораживая дверной проем. Закрыв за собой дверь, я сделала несколько шагов внутрь комнаты.

Ничего здесь не изменилось с тех пор, как я заходила в первый и последний раз. Комната все такая же голая. Ни книг, ни ручки с бумагой, ни расчески, ни шампуня, ни фотографий, ни писем. Только кровать, комод, письменный стол, стул и лампа – стандартный список меблировки, указанный в проспекте. Если бы Эрнесса собрала вещи и выехала среди ночи, комната выглядела бы точно так же. Бесследно исчез тошнотворный смрад, сочившийся в коридор. Окно было закрыто. В комнате стояла духота. И эта духота даже усиливалась. Что-то высосало весь воздух из этой комнаты.

– Она дышит совсем не тем воздухом, которым дышим все мы, – сказала я вслух, чтобы напомнить себе, что еще не потеряла дара речи.

Меня наполняли усталость и тяжесть. Они были так соблазнительны. «Là, tout n’est qu’ordre et beauté, / Luxe, calme et volupté»[22]22
  «Это мир таинственной мечты, / Неги, ласк, любви и красоты» (фр.) – Ш. Бодлер. Приглашение к путешествию. Перевод Д. Мережковского.


[Закрыть]. Я думала, хватит ли у меня сил добраться до двери и повернуть ручку. Как бы глубоко я ни вдыхала, мне нужен был воздух, мне не хватало его. Этого я совсем не ожидала.

Негромкое журчание привлекло мое внимание, заставило меня повернуть голову. Звук все усиливался, нарастал и вскоре превратился в рокот пенных волн, бегущих по каменному руслу.

Комната заполнилась людьми. Людей было так много, что они сливались друг с другом. И хотя все они были бесплотны, они надвигались на меня. Я не могла различить ни одного лица. Мне стало дурно, все вокруг расплывалось от ропота толпы. Да и были ли у этих людей лица и тела? От них разило отчаянием, таким же сильным, каким бывает запах пота в раздевалке. Их было очень много, но они все прибывали и прибывали…

Со временем и Люси окажется здесь. А папа, наверное, уже здесь и приветствует меня. Зачем ждать, если мне больше не страшно? Я была среди них. Я отчетливо расслышала папин голос:

– Ужели смерть столь многих истребила?[23]23
  Данте. Божественная комедия. Часть 3, песнь 3. Перевод М. Лозинского. Строго говоря, отец героини ссылается не на Данте, а на Т.С. Элиота, процитировавшего эту дантовскую строку в первой части своей поэмы «Бесплодная земля» (1922). В переводе А. Сергеева элиотовская строчка звучит так: «Никогда не думал, что смерть унесла столь многих».


[Закрыть]

Он всегда смеялся, цитируя эти слова. Одна из его любимейших строк.

Я бросилась через всю комнату сквозь наползавшие на меня людские тела и упала возле двери. В коридоре я судорожно хватала воздух огромными и жадными глотками. Запершись у себя в ванной, я долго-долго сидела на холодном кафельном полу. В зеркале отражалось мое – все еще багровое – лицо, а в ушах болело от неистового грохота крови.

6 апреля

Мистер Дэвис опять остановил меня в коридоре и поинтересовался, как у меня дела. Он предложил зайти к нему. Я спросила зачем. Кажется, он огорчился:

– Просто поболтать. О книгах.

Вокруг сновали девчонки, трещали без умолку, размахивали портфелями, что-то жевали и пили. Но никто не обращал внимания на нас с мистером Дэвисом, стоявших в сторонке. Никто не заметил, как он смотрел на меня.

8 апреля

Через силу я переступила порог кабинета мистера Дэвиса. Клэр дежурила поблизости, чтобы после допросить меня, о чем мы беседовали.

– О смерти, – коротко ответила я, на что она брезгливо сморщила свой костлявый нос.

Дверь была заперта, и она не могла видеть, как мистер Дэвис протянул руку и мягко накрыл ладонью мою ладонь.

Я могла бы влюбить его в себя, если бы захотела. Я могу заставить его делать что угодно. Он долго смотрел на меня. Просто не мог наглядеться. Что он ищет?

Он рассказал мне, что на курсе поэзии сейчас проходят стихи Эмили Дикинсон.

– Зачем? – возмутилась я. – Ее стихи не для этих дурочек. Эти девицы обычно избегают меня, потому что я напоминаю им что-то неприятное. Я их пугаю. – Я представила себе, как они читают стихи и сконфуженно хихикают. – Дайте им Сильвию Плат и Энн Секстон[24]24
  Налицо некоторый анахронизм: Энн Секстон покончила с собой в 1974 г., а основное действие книги явно происходит на пару лет раньше.


[Закрыть]. Помешательство, несчастная любовь, самоубийство – в самый раз для них!

– А кому же тогда предназначаются стихи Эмили Дикинсон? – Именно с этими словами он положил свою ладонь поверх моей. Он прижимал все крепче, словно пытаясь удержать меня.

– Мне!

– Вам одной?

– Да. И даже не вам. Они мои.

Я ушла от него в полном смятении. Мне бы поплакать хорошенько. Но нет – пришлось возиться с Клэр.

В следующий раз я скажу ему, что мне больше не нужны стихи Эмили Дикинсон. Пусть забирает. Пусть эти дуры подавятся.