Текст книги "Пока мы рядом"

Автор книги: Рэй Клуун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

29

 
Девчонки, нам от них не уйти никуда,
Они просто нас сводят с ума,
Да, сэр, такова наша участь…
 

Raymond van het Groenewoud, песня «Meisjes» из альбома «Nooit meer drinken» (1977)

He знаю, правда ли, что у женщин хорошо развита интуиция, чего зачастую опасаются мужчины. Когда я приехал домой, Кармен даже вскользь не поинтересовалась, хранил ли я ей верность. Наоборот, она извинилась за то, что резко говорила со мной по телефону.

Однажды я все-таки прокололся. С Шэрон.

► Шэронбыла секретарем в «BBDvW&R/Bernilvy». Блондинка, весьма соблазнительная и с потрясающим бюстом. Чашечка «D», полный улет [21]21
  Рэмпл из «Новогоднего послания» (2002) Юпа-фант-Хека (Youp van’t Hek).


[Закрыть]. С первого же дня нашего знакомства я мечтал увидеть эти груди в живом контексте. У Шэрон с этим не было проблем. У нее никогда не было с этим проблем. Даже с Рамоном. Или с Хаканом, как я недавно узнал. И что, разве я один достоин осуждения?

Я совершил глупость, оставив в своем ежедневнике анонимный телефонный номер, как раз в той графе, где у меня значилась вечерняя «встреча с клиентом». Типичная ошибка начинающего. На следующий день Кармен позвонила по этому номеру, услышала в трубке «Шэрон слушает», повесила трубку, заглянула в мой телефонный справочник, проверить, работает ли в «Бернилви» Шэрон, после чего сличила номера. Так и есть. В тот же вечер, как бы между прочим, она спросила меня, что за Шэрон появилась в агентстве. Я приложил максимум усилий, чтобы не покраснеть, и ответил, что Шэрон – это блондинка в приемной.

– Неужели? – возмутилась она, тыча мне в нос моим ежедневником с телефонным номером. – Эта отвратительно вульгарная штучка с огромными сиськами, только что не вываливающимися из платья? И ты был с ней в постели?

Я стал пунцово-красным. И не посмел солгать:

– Карм… Да.

– И как часто?

– Э-э… всего один раз.

Правда «по Клинтону»: мой кабинет, туалеты в «Пилсвогел» и диван в ее доме не считаются «постелью».

► «Де Пилсвогел».Хороший кабак (маскирующийся под старомодное амстердамское кафе, куда часто ходят девчонки яппи из квартала Де Пийп), хорошая терраса (ланч под солнцем, до половины третьего, еще часок на солнце, с пяти до шести, уже на другом конце террасы), хорошая тусовка (но избегайте вечера пятницы, когда подтягиваются «белые воротнички» из финансового квартала).

Кармен пришла в ярость, а я наивно удивился. Разве я не предупреждал ее о своей монофобии? Ну, допустим, это было на первом свидании, и больше я об этом не заикался – но разве она не изучила меня за годы нашей совместной жизни? Фрэнк однажды сказал мне, что такую логику вряд ли можно считать логикой праведника. Кстати, в этом его поддержала и Мод. Но они оба хранили в тайне от Кармен мои эскапады, включая и интригу с Шэрон.

Впрочем, с Томасом я в последние годы стал вести себя более осторожно. Он не посвящен в тайны моего списка «неотложных дел». Не говоря уже о регулярном сексе на стороне. Хотя про Шэрон он знает, но это дела давно минувших дней, когда он и сам изредка позволял себе гульнуть. Поэтому совершенно естественно, что и Анна в курсе. Когда Кармен узнала про меня и Шэрон, она уехала к Анне и жила у нее несколько дней.

Рамон тоже страдает монофобией. Но, в отличие от меня, он не замечает, что частота наших измен превратила их из хобби в зависимость. Нам все время нужен допинг. Новые имена, телефоны, адреса электронной почты. Как алкоголику, который отрицает свою зависимость, но держит в ящике рабочего стола бутылку водки, чтобы продержаться в течение дня. И скрывает эту пагубную привычку от окружающего мира. Так же, как и Кармен, жена Рамона даже не подозревает, насколько серьезно болен ее муж.

Монофоб подпитывает свою зависимость встрясками, которые получает от измен. Такие чувства, как раскаяние и вина – у нормальных людей это встроенные тормоза, сдерживающие тягу к изменам, – ему неведомы, он с легкостью от них отмахивается. Монофоб убеждает себя, что он (или она, но чаще все-таки он) не причиняет своей половине никакого вреда сексом на стороне. Говоря в свое оправдание «пока она не замечает», «я не перестаю любить ее, даже занимаясь сексом с другой» и «я умею разграничить секс и любовь», он пускает пыль в глаза своим друзьям и себе самому. В глубине души монофоб сознает, что это всего лишь отговорки, позволяющие ему поддерживать имидж хорошего парня. Потому что на самом деле вряд ли кто одобрит столь презренный стиль жизни. Монофоб же вовсе не считает себя порочным.

В моем случае все обстоит иначе. Инцидент с обручальным кольцом был очень показательным, так низко я еще никогда не падал. Моя монофобия, которую я всегда рассматривал как приятное, невинное и контролируемое увлечение, становится одержимостью. Кайф, который я получаю от походов налево, гораздо сильнее, чем удовольствие от женщин и секса как такового.

Последние несколько месяцев, с тех пор как мы с Кармен коротаем вечера дома, я считаю дни до наступления пятницы. «Веселой пятницы Дэнни». И вот в конце рабочей недели, когда мы расслабляемся пивом в «MIU» или ужинаем в ресторане, у меня начинается зуд, я жду не дождусь полуночи. Когда в «Вак Зуид», «Бастилии», «Парадизо» и отеле «Арена» веселье в разгаре. Это мое время. И подцепить кого-то все легче и легче. Даже Фрэнк, которому я на протяжении многих лет докладывал о своих приключениях, не знает, как далеко я зашел в своей одержимости. Вот почему в последнее время я предпочитаю компанию Рамона. И не то чтобы он стал моим лучшим другом, просто перед ним мне, по крайней мере, не бывает стыдно.

30

 
Слезы на щеках, печаль в глазах,
Отчаяние.
Иди ко мне, не плачь, я слезы поцелуем смою,
В моих руках ты насладись покоем.
Поверь моим словам, что навсегда мы вместе,
Но что я слышу: она снова шепчет,
Что все это я говорил уже…
 

Tröckener Kecks, песня «In tranen» из альбома «Met hart en ziel» (1990)

– Волдыри почти прошли.

Кармен стоит перед зеркалом в спальне. Она приподнимает грудь, рассматривает ее со всех сторон. Я лежу в постели и наблюдаю за женой. Самые страшные ожоги заживают. Начинает нарастать кожа. Кармен в последний раз придирчиво оглядывает грудь, надевает бюстгальтер и, голая, ложится рядом со мной. Завтра ей предстоит отправиться в Синт Лукас. Там ей ампутируют молочную железу.

Это последний вечер, когда я засну возле своей жены, у которой еще две груди. Никто из нас толком не знает, стоит ли говорить об этом или лучше помолчать. Как бы то ни было, ни у Кармен, ни у меня не возникает желания отпраздновать предстоящее событие хорошим сексом, устроив прощальную вечеринку для ее груди. Кармен лежит, склонив голову на мое плечо. Еще мгновение – и молчание прерывается громким всхлипыванием. Я чувствую, как ее слезы стекают по моему плечу уже в миллионный раз, с тех пор как рак ворвался в нашу жизнь. Я крепче прижимаю ее к себе, и мы молчим.

Потому что сказать нечего. Это любовь во время рака [22]22
  Вольный рэмпл из романа Габриэля Гарсиа Маркеса «Любовь во время холеры» (1985).


[Закрыть].

31

 
Не хочу распускать богохульные слухи,
Но у Бога, похоже, дела плохи с юмором…
 

Depeche Mode, песня «Blasphemous Rumours» из альбома «Some Great Reward» (1984)

Под бдительным оком Луны и под руководством Мод я украшаю гостиную бумажными гирляндами.

– И чем вчера все кончилось? – спрашивает Мод.

– Она лежала, такая жалкая и беззащитная, под этой бледно-голубой простыней. Время от времени она просыпалась, и ее рвало. Я держал ее голову, подставляя емкость – ну, знаешь, такие контейнеры, как для яиц.

Мод обнимает меня:

– А она… она видела, что стало после операции?

– Нет. Врач рекомендует, чтобы мы сняли повязку вместе. Очевидно, это облегчит процесс адаптации.

– Господи, как же ты справишься с этим?

Я киваю:

– Я так боюсь, что приду в ужас от увиденного и Кармен это заметит…

Я смотрю на Мод сквозь слезы. Она крепко обнимает меня и целует в лоб. Я на мгновение кладу голову ей на плечо. Она гладит меня по спине.

– Дэнни, Дэнни, – тихо шепчет она, – ну успокойся, дорогой…

Я беру себя в руки и целую ее в губы. Она смеется, шутливо щелкает меня по носу, изображая гнев, смахивает слезу со щеки.

– Пожалуй, мне пора, – говорю я. – Покормишь Луну?

■

Кармен уже одета. Она сидит в холле перед телевизором, в свободном черном джемпере с высоким воротом. Мне сразу бросается в глаза неравномерность выпуклостей на груди. Кармен перехватывает мой взгляд и говорит, что наполнила левую чашечку лифчика колготками и носками. Пока она не сможет носить лифчик с протезом, носки очень выручают, сглаживая различия между чашечкой «D» и полным нулем. Ну что ж, как вариант из рубрики «Сделай сам» вполне годится.

Операция прошла успешно, говорит доктор Йонкман. Со временем, когда снимут швы, Кармен придется носить бюстгальтер с протезом. Доктор Йонкман предупреждает, что это обязательно, поскольку, с учетом размера грудей Кармен (я так понимаю, он имеет в виду «одной груди»), возникает риск искривления позвоночника из-за смещения центра тяжести. Выходит, рак наградит ее в придачу и позвоночной грыжей.

Бюстгальтер имеет свободный кармашек, в который будет вставлен протез. Сам протез представляет собой силиконовый мешочек телесного цвета, похожий на каплю воды, разрезанную посередине. Ну, это если бы существовали капли воды размером «D». В центре капли маленькое пятнышко, которое, как я полагаю, обозначает сосок. Протез на ощупь напоминает мешочек, наполненный желе. Когда Кармен его получила, мы принялись кидаться им друг в друга, визжа от смеха, – ну, как если бы кидались водяными шарами в жаркий солнечный день.

■

Доктор Йонкман спрашивает, не хотим ли мы снять повязку вместе, в маленькой комнате здесь же, в госпитале. Я говорю, что мы согласны.

Прежде чем снять бюстгальтер, Кармен спрашивает, готов ли я.

– Да, не бойся, – подбадриваю я жену. Сам же не осмеливаюсь поднять глаза. Но страшный момент уже близок. И вот сейчас мне предстоит увидеть свою жену с одной грудью.

Кармен расстегивает лифчик, и бретельки спадают с плеч. Я делаю глубокий вдох, стараясь, чтобы это было незаметно.

И вот оно.

Это ужасно. Рядом с ее такой знакомой, большой и, о боже, такой красивой грудью теперь пустое место, прикрытое повязкой. Собственно, именно такой я и представлял себе повязку, но увидеть ее на груди собственной жены – это выше моих сил. Большие груди прекрасны, но женское тело с одной большой грудью выглядит садистской шуткой Создателя. Я смотрю долго: с одной стороны, потому что не хочу, чтобы у Кармен создалось впечатление, будто я боюсь этого зрелища, а с другой – потому что иначе мне придется смотреть ей в глаза. Я чувствую, что она ждет от меня каких-то слов.

– Ну, что я скажу, Карм…

Во всяком случае, не то, что мне это нравится, потому что мне это совсем не нравится.

– Она… мм… плоская, не так ли? – говорит Кармен, разглядывая повязку в зеркале.

– Да. Очень плоская.

Я встаю рядом с ней, и она осторожно отдирает ленту, которой приклеена повязка. Повязка медленно спадает.

То, что открывается под ней, представляет собой уродливый образец вандализма по отношению к женщине. Более страшного увечья я в жизни своей еще не видел. Огромный шрам, длиной сантиметров десять – двенадцать, тянется горизонтально. Швы неаккуратно стягивают кожу, и она кое-где морщит, как первый детский опыт вышивки.

– Складки разгладятся, когда сформируется рубец, – говорит Кармен, читая мои мысли.

– …

– Уродство, да, Дэнни?

Иного выбора, кроме как быть честным, нет. Я лихорадочно соображаю, как бы выразиться помягче, чтобы не смутить ее, но в то же время сохранить объективность.

– Ну, не могу сказать, что это красиво…

– Да нет, какая уж тут красота. Вид жуткий, – говорит Кармен, не отрывая глаз от того места, где раньше была ее грудь.

Потом переводит взгляд на меня. По ее глазам я вижу, что она унижена. Унижена раком. Господи, это страшно. Почему женщина, которая хочет быть красивой, должна страдать от боли? Почему женщина, которая хочет жить, должна страдать от собственного уродства?

Но таковы законы рака.

32

 
Вот пришло Рождество,
Всем забавно и смешно…
 

Slade, песня «Merry X-mas Everybody» из альбома «The X-mas Party Album» (1973)

После часового просмотра «Телепузиков» вместе с Луной я сдаюсь: пожалуй, достаточно. А то не заметишь, как и сам начнешь говорить, как Тинки-Винки.

Половина десятого, сегодня Рождество. Я заглядываю в спальню. Кармен еще спит.

– Луна, может, примем ванну вместе?

– Да-а-а-а!

Мы играем с Тиггером и Винни, а мой затылок служит уступом для водопада, пока вода не остывает. Я вытираю Луну и себя полотенцами, снова надеваю на нее праздничное платье.

Вообще-то я не фанат Рождества, но сегодня мне почему-то хочется устроить красивый праздник. Если мы не можем веселиться вне дома, тогда будем веселиться дома, решил я. Я купил для Кармен две роскошные бутылки масла для ванн. Одно – с ароматом хвои («покой для тела и души»), а другое – с ароматом цветков апельсина и лайма («полная релаксация»). Луна подарит ей новый диск Мадонны. Я заплетаю Луне две косички, вплетая в них ленты и рождественские шарики, которые мы купили на неделе. Луна прыгает от восторга.

Когда я снова заглядываю в спальню, то с радостью вижу, что Кармен в постели уже нет.

– Пойдем вниз, к мамочке! – с энтузиазмом говорю я Луне.

– Ура! К мамочке, к мамочке!

– Ты крепко держишь подарок для мамы?

– Да! – отвечает дочка.

– А ты помнишь, что должна сказать, когда будешь вручать ей подарок?

– Иселава Ездества?

– Ну что-то вроде этого. – Я улыбаюсь и целую ее, растроганный.

Внизу Кармен сидит за кухонным столом, в своем длинном сером халате, и читает газету. Она еще не надела парик, и – это заметно – бюстгальтер с протезом тоже.

На тарелке перед ней кусочек пирога.

– Ты уже ешь? – удивленно спрашиваю я.

– Да, я проголодалась, – невозмутимо говорит Кармен.

Наступает тишина.

– Что-то случилось? – наконец говорит Кармен и откусывает пирог.

– Да. Рождество… – смущенно говорю я.

Луна тянется ручками, чтобы передать маме диск в подарочной упаковке и рисунок. У меня в руках две бутылки с маслами. Они завернуты в золотистую фольгу и завязаны кудрявыми красными ленточками.

Кармен спохватывается:

– О… а я вам ничего не купила.

– Это не имеет значения, – сладко вру я.

Луна помогает ей распаковать компакт-диск. Я сажусь за стол и оглядываю кухню. Кругом свалка. Какие-то диски, журналы, газета, тетрадь назначений из Синт Лукаса. На обеденном столе половинка батона ржаного вчерашнего хлеба, две упаковки мясной нарезки из супермаркета. Открытый пакет молока и банка с арахисовым маслом. Чувствуя уныние, я отрезаю себе кусок хлеба, достаю из холодильника масло, намазываю на хлеб и кладу сверху ломтик холодного мяса. Кармен увлеченно развязывает мой подарок и краем глаза наблюдает за мной.

– Мне следовало бы приготовить рождественский завтрак, да? – робко спрашивает она.

Я не могу сдержаться. Слезы выдают меня.

– Да, – разочарованно произношу я с полным ртом, – это было бы славно, да…

– О, боже… как глупо с моей стороны… о, как ужасно, – бормочет она, теперь уже явно расстроенная. – О… прости, Дэнни…

Мне так жалко ее, я беру ее за руку и говорю, что все это ерунда. Мы держимся за руки и утешаем друг друга. Луна не сводит с нас счастливых глаз.

– У меня идея, – говорю я. – Я позвоню Фрэнку и приглашу его к нам. Потом заеду за ним, и мы вместе сгоняем в ночной магазин, купим чего-нибудь вкусненького. Он сегодня открыт. А потом я вернусь, и мы все начнем сначала.

■

Фрэнк целует меня три раза, когда я вваливаюсь к нему в пентхаус.

– Счастливого Рождества, мой друг! – радостно говорит он.

– Спасибо. Тебе тоже, – уныло отвечаю я.

Фрэнк пристально смотрит на меня:

– Что, дела не очень?

Глядя в пол, я качаю головой. И вот уже рыдаю у него на плече.

В машине я врубаю погромче «Прямо здесь, прямо сейчас» в исполнении Фэтбой Слима. В ночном магазине на Рийнстраат мы скупаем все, что радует глаз. В цветочном на углу я покупаю букет роз. Подхватив в четыре руки еду, выпивку и цветы, мы с песней заходим в нашу гостиную.

Кармен одета в черные брюки и белый джемпер, который, как мне кажется, больше всего ей идет. Она уже подкрасилась, надела парик. Она подходит ко мне и целует.

– Счастливого Рождества, дорогой, – говорит она, сияя. И добавляет шепотом на ухо: – Сегодня ночью я сделаю тебе лучший рождественский минет.

33

 
Две тысячи, зеро, зеро,
Игра окончена, приплыли…
 

Prince, песня «1999» из альбома «1999» (1982)

Мы встречаем миллениум в Маарсене, городке в центральной части Нидерландов. Вечеринку организуют Томас и Анна. Я никак не пойму, с чего вдруг. Томас не звонил мне, с тех пор как я вернулся из Майами, а Анна, если я подхожу к телефону, сразу же просит передать трубку Кармен. К счастью, приглашены также Мод и Фрэнк и еще кое-кто из наших старых приятелей из Бреды.

Когда часы бьют полночь, меня с Кармен охватывает волнение. Мы несколько минут стоим обнявшись. Мы не знаем, что пожелать друг другу. Потом я подхожу к Фрэнку и тоже держу его в объятиях целую вечность. Он желает мне, чтобы наступающий год был лучше, чем прошлый. Мод целует меня и гладит по щеке. «Я гордилась тобой в этом году, Дэнни», – шепчет она.

Чуть позже ко мне подходит Томас. Он хлопает меня по плечу, желает счастливого Нового года и спрашивает, как дела. Я смотрю на него испытующе. Неужели он не знает? Или просто не хочет знать? Я в замешательстве. Что, играть с ним в прятки или честно сказать, что дома все хреново и что я по-настоящему сердит на него за то, что он ни разу не позвонил мне после Майами? Мы ведь знаем друг друга уже тридцать лет. Наверное, я имею право объясниться с ним начистоту.

– Не все так здорово, Томас, – начинаю я.

– Что ж, это жизнь, ничего не поделаешь… Как отметили Рождество?

Я предпринимаю новую попытку:

– Не лучшим образом. Рождество скорее огорчило. Раньше я как-то не задумывался, сколько символики в этом празднике…

– Да, слишком много хлопот, не так ли? – перебивает он меня. – У нас то же самое: Рождество у стариков Анны, день рождественских подарков – у моих. Я всегда называю эти праздники Днями национальной скуки, ха-ха-ха.

– Я на самом деле имел в виду кое-что другое, – говорю я. Пора менять тему. – Скажи мне, Фрэнк, ты действительно считаешь, что мне не следовало ехать в Майами?

Он удивлен. Нервно озирается.

– Послушай, это… О черт, мне нужно снять… как их… пончики со сковородки. Иначе они почернеют, как Нванко Кану [23]23
  Нигерийский футболист, любимец публики, во времена, когда «Аякс» играл на стадионе «Де Меер». Выписывал ногами такие кренделя, что клоун Коко отдыхает.


[Закрыть], и никто не станет их есть, ха-ха-ха. Извини. Я буду… через минуту.

Томас исчезает. Я смотрю ему вслед и так крепко сжимаю бокал с шампанским, что он едва не трескается в моей руке. У моей жены вовсе не грипп, который пройдет через неделю, после чего жизнь вернется в свою колею, – у нее рак,ты, мерзавец! Р-А-К. А это значит, что она безнадежно больная, лысая, с ампутированной сиськой, в постоянном страхе смерти. И как ты думаешь,какие у нас дома дела, ты, тупая башка?

Томас возвращается с пончиками. Я беру один, хватаю со стола бутылку шампанского и скрываюсь на улице. Со всей силы швыряю пончик в забор. В окно я вижу, как Томас, со счастливой улыбкой на лице, обходит гостей со своим угощением. Я сажусь на деревянную скамейку. Глядя на догорающие в небе звезды, вспоминаю прожитый год, искалеченный раком.

– Ты все еще любишь меня? – спросила Кармен в тот рождественский вечер, после того как вручила свой подарок.

– Конечно люблю, дорогая, – ответил я и улыбнулся.

Я привирал.

Правда в том, что я не могу сказать с уверенностью, действительно ли я люблю ее. Да, мне больно, когда я вижу Кармен в слезах, когда она страдает, мучается, боится. Но разве это любовь? Может, просто жалость? Нет, я не хочу ее бросать. Но разве это любовь? Может, просто чувство долга?

Но мы не можем расстаться, даже если захотели бы. Я, и только я нужен Кармен, если ее состояние ухудшится. Никто не понимает меня так, как ты, говорит она.

Я слышу, как в доме звучит песня Принса, который поет о том, что партия сыграна. «Тыеще будешь тыкать меня носом», – ворчу я про себя. Я всегда жил по принципу Дэна: если меня что-то не устраивает в жизни, я ее меняю. Работу, отношения, да что угодно. И вот сейчас, на пороге нового тысячелетия, я впервые в жизни несчастлив. И ровным счетом ничего не могу с этим поделать.

С Новым годом, Дэн.

34

 
Мне здорово, мне очень здорово,
Пусть сходит мир с ума,
А мне все нипочем,
Поэтому кончай болтать про рак,
Насилие и голод,
Бери свою гитару, пой со мной.
Мне здорово, мне очень здорово…
 

Hans Teeuwen, шоу «Hard en Zielig» (1995)

– Знаешь, Кармен, я просто восхищаюсь твоей стойкостью, – слышу я обрывок разговора Мод с Кармен, когда возвращаюсь к гостям. – Ты живешь полной жизнью, такая оптимистка, работаешь, как и раньше…

Томас кивает, соглашаясь.

– О, конечно, можно позволить болезни взять над тобой верх, но от этого лучше не станет. – Кармен говорит то, что от нее хотят услышать. – Сейчас меня ничего не беспокоит.

Да, если учесть, что сегодня ты очухалась лишь после полудня.

– Ты такая позитивная, это впечатляет, – говорит Томас.

Фрэнк смотрит на меня и подмигивает. Кармен продолжает:

– А что еще остается делать? Чем больше позитива ты излучаешь, тем качественнее живешь.

Она явно играет с огнем.

Но сегодня ее позитив не срабатывает. Я вижу, что она устала от долгого застолья.

– Дорогая, может, нам пора двигаться? – спрашиваю я.

Кармен счастлива, что не ей приходится принимать решение.

Луна даже не проснулась, когда я вынул ее из кроватки и перенес в машину. Фрэнк помогает мне загрузить наши вещи.

– Держись, дружище, – шепчет он. – Ты ей сейчас нужен.

– Какого черта ты хвалишься перед всеми, что все у тебя отлично? – раздраженно говорю я, когда мы отъезжаем. – Теперь они будут мусолить это, восхищаться тобой. Какая ты оптимистка, никогда не жалуешься. Не надо обманывать ни себя, ни их, ведь, в конце концов, они наши друзья. И им следует знать, что три четверти дня ты проводишь в боли и муках, черт возьми!

Она молчит. Я уже готов продолжить ей выговаривать, как вдруг ее прорывает. Она впадает в истерику, молотит кулаками приборную панель. Я до смерти перепуган, тотчас заруливаю на придорожную парковку Я пытаюсь обнять Кармен, но она в бешенстве бьет меня по рукам. Я оглядываюсь назад, чтобы проверить, как Луна, но она – вот чудо! – спит как ни в чем не бывало.

– Но я вовсе не хочу, чтобы они думали, будто у меня все хорошо! Ничего хорошего!Я чувствую себя дерьмово! Хуже не бывает!!! Разве они этого не видят? Я лысая, у меня нет сиськи, черт возьми, и… и я так боюсь, что уже никогда не поправлюсь, что будет еще больнее и что я умру! Но я так не хочуумирать! Разве они этого не понимают? – Кармен захлебывается в рыданиях.

– Успокойся, дорогая, успокойся, – нежно говорю я. Она наконец разрешает обнять себя.

– Я уже действительно не знаю что к чему, Дэнни, – всхлипывает она. – Ну что, мне постоянно жаловаться? Убеждать всех в том, что дела плохи?.. И тогда меня вообще перестанут расспрашивать… все будут думать: вот опять эта дура со своим нытьем…

– Карм, тебе вовсе не нужно стыдиться того, что ты не всегда хорошо себя чувствуешь, согласна? Просто ты не получишь поддержки от других, если они не будут знать истинную картину.

– Хм… Может, ты и прав и мне следует быть более честной со всеми… – Она смотрит на меня. – Так будет лучше, да?

Я киваю. Она прижимается ко мне, кладет голову мне на плечо.

– Я не осмеливалась говорить об этом, – произносит она через пару секунд, – но… я всерьез думаю о том, чтобы оставить «Эдвертайзинг брокерз».

– Ты абсолютно права, – говорю я без колебаний.

Она резко выпрямляется и смотрит на меня с удивлением.

– Да, – добавляю я, – тебе давно следовало принять такое решение. Это твой бизнес. Если тебе станет лучше, ты всегда сможешь начать все заново.

Кармен смотрит прямо перед собой. Я вижу, что она размышляет.

– Да, – произносит она с внезапной решимостью, – и тогда я смогу ходить в спортзал и раньше забирать Луну домой, ходить по магазинам, читать и… просто заниматься собой. – Она постукивает пальцами по приборной доске. – Да! Пора остановиться. Они и без меня справятся!

Я удовлетворенно хмыкаю.

И так случилось, что в первый же день нового тысячелетия Кармен (в свои тридцать пять) бросила работу.