Текст книги "Пока мы рядом"

Автор книги: Рэй Клуун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Шелтема реагирует в точности так, как Луи ван Гаал [8]8
  Луи ван Гаал (р. 1951) – известный нидерландский футбольный тренер, в прошлом футболист. – Примеч. ред.


[Закрыть]на пресс-конференциях.

– Не вижу в этом никакого смысла. Мы находимся в постоянном контакте со специалистами из Энтони ван Лейвенхок. Раз в неделю мы вместе рассматриваем истории болезни всех наших пациентов.

Я смотрю на Кармен. Она торопливо кивает, выражая согласие. Ей совсем не хочется ссориться с врачом, который будет ее лечить. Я понимаю, что не стоит углубляться в дискуссию на столь щекотливую тему. Снова заглядываю в наш список. Вот еще один вопрос на засыпку.

– Последний вопрос. Правда ли, что Америка продвинулась чуть дальше, чем Европа, в лечении рака?

Шелтема смотрит на меня, как на школьника, осмелившегося заглянуть учительнице под юбку.

– Прошу прощения… Не подумайте, что я сомневаюсь в вашем профессионализме, – поспешно добавляю я, хотя на самом деле еще как сомневаюсь, просто мне не хочется произносить слов, за которые меня могут выгнать из класса. – Но мы ведь хотим сделать все возможное для моей жены, вы понимаете?

Шелтема совсем не понимает меня; это написано у нее на лице, как и то, что она не на шутку раздражена. Она вздыхает и продолжает говорить, только уже ледяным тоном:

– Мы читаем всю имеющуюся информацию по раковым заболеваниям и все публикуемые отчеты медицинских исследований, мистер Ван Дипен. Если в Чикаго или Лос-Анджелесе появляется что-то новое, мы узнаем об этом в тот же день. А в эпоху Интернета доступ к информации открыт для всех. Для вас в том числе. Ваша жена уже убедилась в этом…

О, как я ненавижу этот насмешливый тон, высокомерие, которое демонстрирует Шелтема, и это притом что она знает о «непростительной» ошибке, допущенной ее же коллегой.

– Что-нибудь еще?

Да, три ростбифа, сука.

Я смотрю на Кармен, которая качает головой. Она хочет поскорее уйти отсюда. Вопросы, которые еще вчера казались существенными, теперь означают лишь продление мучительной пытки визитом к врачу.

– Нет. Довольно, – говорю я.

Мы встаем и надеваем куртки.

– Сообщите мне, когда вы решите начать химиотерапию. Я бы не затягивала с этим. – Доктор Шелтема трясет руку Кармен, теперь приторно-сладкая, как торт.

– Да, хорошо. Мы позвоним вам завтра.

– Вам тоже всего хорошего, – произносит она, снова холодная, как лед. Но рукопожатия я все-таки удостоен.

– Спасибо, что уделили время. До скорой встречи, – говорю я.

Мы идем по коридору, и я крепко держу Кармен за руку, ни на кого не смотрю. В коридоре ожидают приема пациенты, и я чувствую, как их взгляды впиваются мне в спину. Ощущение такое, как будто прогуливаешься по террасе с роскошной пташкой в дерзкой миниюбке: ты знаешь, что все смотрят, но делаешь вид, будто тебя это совершенно не волнует. Сегодня Кармен не в дерзкой мини-юбке, но у нее красные от слез глаза и в руке носовой платок. Я обнимаю ее за плечи, и мой взгляд устремлен в дальний конец коридора. Люди, должно быть, подталкивают друг друга локтями, кивают в нашу сторону, перешептываются. О, господи, такая молодая женщина, и такая красивая. Наверное, только что узнала, что у нее рак. И посмотрите на парня, что рядом с ней, он такой печальный. Я физически ощущаю их жалость, их тоску по сенсации. Жаль, что Луны сегодня нет с нами. Картина для них получилась бы еще более впечатляющей.

11

 
Я не верю в чудеса, но ради тебя поверю,
Только ради тебя, любимая…
 

Bruce Springsteen, песня «Countin’ on a Miracle» из альбома «The Rising» (2002)

Кармен зачитывает выдержки из брошюры, которую нам вручила в госпитале доктор Шелтема. Психотерапевт следует методу Карла Симонтона. Судя по тому, что написано, он является «пионером в технике лечения раковых заболеваний, где важную роль играет не только тело, но и сознание».

– Претендует на роль племянника Эмиля Рательбанда [9]9
  Голландский гуру мотивации.


[Закрыть], – саркастически замечаю я.

Спустя полчаса мы покидаем книжную лавку с двумя книгами доктора Симонтона.

■

Уложив Луну в постель и отключив телефон, который в этот вечер не умолкает, я и Кармен берем по одной книге доктора Симонтона. Кармен выбирает «Путь к исцелению». Я раскрываю «Иду на поправку».

– Кто-то решит, что мы пытаемся вселить ложную надежду, что, предлагая людям влиять на ход болезни, мы навязываем им нереалистичные ожидания. Но, как нам кажется, в такой ситуации надежда – куда более здоровая установка, нежели отчаяние, – читаю я.

В следующее мгновение «Путь к исцелению» летит через всю гостиную.

– Боже правый, и я здесь сижу и читаю про рак! Я НЕ ХОЧУ ЧИТАТЬ ПРО РАК! – кричит Кармен. – ЭТО НЕСПРАВЕДЛИВО, ЭТО НЕПРАВДА, ЭТО НЕВОЗМОЖНО!

Я более чем согласен с ее оценкой, но все, что я могу, это крепко прижать к себе мою драгоценную Кармен, дрожащую, бьющуюся в истерике, гладить ее, целовать и шептать: «Успокойся, любимая, ну же, успокойся…»

Все это происходит вечером накануне официального Дня рождения королевы. Пока весь город стоит на ушах в преддверии праздника, в доме «872» на Амстелвеенсевег крепко сжимают друг друга в объятиях два несчастных создания.

12

 
И я хочу танцевать, танцевать, танцевать,
Танцевать на вулкане…
 

De Dijk, песня «Dansen op de vulkaan» из альбома «Wakker in een vreemde wereld» (1987)

В четверть десятого раздается звонок в дверь: на пороге Фрэнк. Я чуть не падаю в обморок от удивления, потому что в выходные день для Фрэнка начинается не раньше обеда.

► Фрэнк– ленивый, эгоцентричный сноб, и он мой лучший друг. В отличие от Томаса, Фрэнк знает обо мне все. Мы работаем вместе сутками. Он знает, что я думаю, какие мне нравятся сэндвичи, знает и то, что в «BBDvW&R» я трахал не только Шэрон, но еще Лайзу, Синди и Диану и регулярно разминался с Мод, когда случались размолвки с Кармен и, соответственно, перерыв в сексе. Он знает даже то, как шумно я кончаю – потому что за годы нашей дружбы делил со мной и номера в отелях, и квартиры.

Либидо Фрэнка – полная противоположность моему. Когда мы еще не были хорошо знакомы, я думал, что он тайно справляет сексуальную нужду в борделях, но теперь-то я знаю, что он попросту равнодушен к этому делу. Был и остается до сих пор. Очень, очень редко женщине удается расшевелитьего игривым воркованием, и тогда между ними случается секс. На моей памяти так было раза три, и это за пятнадцать лет нашего знакомства. Мне кажется, я раскусил, в чем причина. Фрэнк считает себя центром вселенной, и ему уютно в этом качестве. Больше ему никто не нужен. Ни жена, ни семья, ничего. И деньги он тратит исключительно на себя, любимого. Причем суммы немалые. Уйму. Впрочем, тратит с умом и очень разборчиво. У Фрэнка свой стиль, и он хочет, чтобы об этом знали все. Фрэнк посещает правильные выставки, правильные рестораны. И только у него обновки из самой последней коллекции «Прада», которой в магазинах еще и в помине нет (он никогда не упускает возможности как бы невзначай обмолвиться об этом за ланчем в нашем офисе). Большая часть денег уходит у него на умные игрушки для его пентхауса на Болемграхт. Пентхаус размером с танцзал, и все в нем очень дорогое. Одна только кухня стоит больше, чем вся мебель в моем с Кармен доме на Амстелвеенсевег. А ведь Фрэнк не часто захаживает на кухню: он не умеет готовить. Фрэнк также не умеет гладить. И стирать, делать покупки, менять колесо на велосипеде. Более того, у Фрэнка нет домработницы, нет водительских прав, как нет ни малейшего представления о том, как обзавестись столь земными вещами. Иногда из Бреды приезжает его отец и выполняет все рутинные работы по пентхаусу. Его мать ведает уборкой и стиркой. Дважды в неделю он приходит к нам поесть и рассматривает как нечто само собой разумеющееся возможность прокатиться с нами на машине, куда бы мы ни направлялись. Он всегда ездит с нами, потому что компенсирует это одним очень важным качеством. Фрэнк – Друг. Да-да, именно с большой буквы.

– Не могу же я оставить вас одних в Koninginnedag [10]10
  «День рождения королевы», национальный праздник в Голландии.


[Закрыть]. – В отличие от Томаса, Фрэнк не стесняется обнять и поцеловать меня. Когда мы встречаемся в офисе после отпуска, когда у него и у меня день рождения или когда получается новый проект, мы всегда целуемся. Мне это нравится. Сразу возникает ассоциация с той дружбой, которая бывает только в песнях Брюса Спрингстина или в рекламе пива. Настроение в клане «Дэнни и Кармен» заметно улучшается. Кармен приятно удивлена, а Луна светится от счастья. Она без ума от Фрэнка, а Фрэнк – от нее.

Мы садимся в кухне за стол, Фрэнк с радостью принимает приглашение Кармен позавтракать круассанами и спрашивает, как у нас дела. Кармен рассказывает ему всю историю, я изредка комментирую. Каждый раз, когда ей становится трудно говорить, он накрывает ее руку ладонью. Фрэнк внимательно слушает наш отчет о том, что стало известно вчера. Объяснения доктора Шелтемы, химиотерапия, что мы чувствовали, пока шли по коридору госпиталя.

Я заметно сник. Только что я выходил в туалет, хотя мне туда и не надо было, и вот теперь не знаю, что делать. К счастью, я улавливаю легкий запах детской неожиданности.

– Поднимусь наверх, сменю Луне подгузник.

Я поднимаю дочку на руки и ухожу из кухни. В моих глазах стоят слезы, пока я подтираю попку Луны и надеваю свежий памперс. Луна наблюдает за мной, притихшая, с высоты пеленального столика. «Моя девочка… Моя любимая малышка…» Я застегиваю лямки ползунков. Потом снова беру дочку на руки, крепко прижимаю к себе и, пока слезы катятся по моему лицу, смотрю в окно. Я все еще не могу осознать происходящее. Мне и Кармен по тридцать пять, у нас чудесная дочка, у каждого свой бизнес, мы живем круто, у нас полно друзей, есть все, чего нам хочется, и вот мы, в Koninginnedag, вынуждены сидеть все утро дома и говорить только про рак.

Когда я провожаю Фрэнка (он спрашивает, действительно ли мы не хотим составить ему компанию и прогуляться – Кармен не поддается на уговоры), мне становится совсем невмоготу. Еще утром Кармен сказала мне, что не хочет проводить день в окружении орущих толп. Я, конечно, все понимаю, но перспектива провести остаток дня в скорби и печали сводит меня с ума. Лишить Дэнни вечеринки – это куда страшнее, чем отнять у Луны куклу. Особенно сейчас. Я хочу выйти из дому, я хочу напиться, я хочу веселиться, да что угодно, только бы не продолжать разговоры про рак.

Я демонстративно вздыхаю и возвращаюсь за кухонный стол.

– Мог бы не устраивать шоу, показывая, как все это тебе надоело, – цепляется ко мне Кармен. – Я ничего не могу поделать с тем, что у меня рак.

– Представь себе, я тоже, – огрызаюсь я.

13

 
Я хочу убежать и где-нибудь скрыться,
Я хочу снести стены, что держат меня взаперти…
 

U 2, песня «Where the Streets Have No Name» из альбома «The Joshua Tree» (1987)

Через час это уже становится невыносимо. Кармен сидит, листая журнал «Мир интерьеров», и я знаю, что она даже не понимает, что читает.

– К черту все! Что мы делаем дома, скажи мне, ради бога! – взрываюсь я.

Она смотрит на меня, вот-вот заплачет. О нет, только не это, стотысячная истерика за последние сутки. Я заставляю себя успокоиться, бросаюсь к ней и крепко обнимаю:

– Дорогая, я думаю, нам в самом деле будет лучше выйти из дому. Так мы ничего не высидим. Давай хотя бы сводим Луну в Вонделпарк.

Она смахивает слезы:

– Хорошо… Да, пожалуй, так будет лучше.

■

На время Koninginnedag Вонделпарк оккупируют дети из Южного Амстердама, аристократического района города. Даже юные таланты, которые выступают здесь, очень южноамстердамские. Два маленьких мальчика – голоса у них такие, что им место в детском хоре, – продают домашний апельсиновый пирог. Я в детстве никогда не пек пироги и не представляю, чтобы кто-то из моих друзей в Бреде мог это делать. Девочка, выглядящая слишком серьезной для ее возраста («Если бы у меня родился такой ребенок, я выступала бы в защиту постнатальных абортов», – говорит Кармен), декламирует стихи. Кто так воспитывает детей, лепит из них невыносимых умников? Поэзия – это ведь как помпезный рок, как тактическое построение 4 – 3 – 3 в футболе, как китайская кухня – я не знаю никого, кто в наше время читает поэзию, разве что мой старый учитель голландского да литературные критики в «Хет Пароол». Я и Кармен явно утомились от детей, под строгим оком гордых родителей декламирующих стихи, скребущих по нервам смычками, жонглирующих и раздражающих все сильнее. Малышка в оранжевом платье, с конским хвостом, вынуждает нас послушать, чему она научилась на уроках игры на скрипке. «Я бы скорее отправил Луну в тюрьму, чем на уроки скрипки», – шепчу я Кармен на ухо. Она фыркает от смеха. Мама ребенка в оранжевом платьице в ее стараниях явно не находит ничего смешного.

– Было здорово, правда? – спрашиваю я, неся Луну на плечах, когда мы идем по улице, спускаясь вниз по Корнелис Шуйстраат до автобусной остановки на Де Лайресстраат.

Кармен целует меня в щеку и подмигивает.

14

 
Не вернуть того дивного лета,
Того лета, что пришло еще в мае,
Нам казалось, не кончится это,
Только лето, обманув нас, растаяло…
 

Gerard Сох, песня «Het is weer voorbij die mooie zomer» из альбома «Het beste van Gerard Cox» (1973)

Через три месяца кончается и лето, и начальный курс химиотерапии. Кармен лысеет. В машине, по дороге в госпиталь на первый сеанс терапии, я вдруг отчетливо вспомнил все, о чем можно было благополучно забыть этим летом. Воскресные поездки на взморье в Блюмендаал? Нет, Кармен вряд ли придет в восторг от этой идеи, если придется расстаться с волосами. С таким же успехом можно выбросить из головы наш план съездить в Нью-Йорк на день Вознесения, если химия приживется в ее организме. Футбол в парке в четверг вечером? Забудь. Ты должен быть дома, чтобы покормить Луну и уложить ее спать, потому что Кармен будет лежать наверху, страдая от приступов рвоты. Конечно, я мог бы запросто позвонить Фрэнку или Мод и попросить их прийти посидеть с моей женой, пока я буду гонять мяч в свое удовольствие…

И это я еще не задумывался о том, какая жизнь начнется после лета, после курса химии. Я даже не начинал строить догадки на этот счет – мне страшно заглядывать в будущее. Это как на матче «Аякс» – «Ювентус» на стадионе «АренА» в последние дни пребывания Луи ван Гаала на посту тренера. Счет 0:2 в первой половине первой встречи, а впереди еще три тайма [11]11
  9 апреля 1997 года. 1:2. Ван дер Сар, Мельхиот, Блинд, Ф. де Бур, Мусампа, Шолтен, Литманен, Витчге, Бабангида, Р. де Бур, Овермарс. 0:1 (Аморузо), 0:2 (Виери), 1:2 (Литманен). А во второй игре в ворота «Аякса» забили четыре мяча Ломбардо, Виери, Аморузо, Зидан.


[Закрыть].

Пока мы едем по кольцевой дороге, начинает моросить. Отлично. По мне, так пусть все хоть замерзнет этим летом. Я выключаю радио. Эдвин Эверс, диджей, сегодня для меня слишком болтлив. Я нажимаю клавишу «CD». Майкл Стайп поет о том, что нельзя сдаваться, если день слишком долгий, нельзя сдаваться, даже если жить надоело и если все идет наперекосяк. Мы оба молчим. Кармен тоже вслушивается в слова песни. Смахивает слезинку. Я крепко сжимаю ее ногу. Нет, нет, нет, ты не одна. Держись. Держись.Кармен накрывает мою руку ладонью. Держись. Держись [12]12
  Слова из песни группы REM«Everybody Hurts», входящей в альбом «Automatic for the People» (1992).


[Закрыть].

Кармен тяжело вздыхает, когда смолкают финальные аккорды песни.

■

Мы проходим мимо кабинета Шелтемы, в конец коридора. Сначала анализ крови. Не помню, для чего он нужен – кажется, что-то связанное с белыми кровяными тельцами. Или красными. В вену Кармен суют иглу, потом дают ватку, чтобы прижать к месту прокола, и мы возвращаемся в коридор. Ждать. Что я усвоил, наведываясь в госпиталь, так это то, что ожидание – самый естественный в мире процесс. Время, указанное в талоне назначений, на самом деле означает лишь подготовительную стадию. В первую четверть часа я успеваю прочесть свежий номер «Волькскрант», который купил в местном киоске. Я успел заметить в коридоре на столике «Футбол Интернешнл» среди женских журналов, но мне уже известен счет матча Голландия – Аргентина, состоявшегося во время прошлогоднего Кубка мира. Наконец нас приглашают к доктору Шелтема. Сегодня мне она кажется даже приветливой.

– Ну что, к бою готовы? – говорит она, напоминая мне командира игрушечной дивизии у подножия горы в Арденнах из компьютерной игры «Акелла».

Кровь у Кармен в порядке. Терапию можно продолжать. Доктор Шелтема предлагает нам подняться в кабинет химиотерапии на третьем этаже.

■

Я никогда не был на сеансе химиотерапии, но что-то подсказывает мне, что это далеко не пикник. Я пообещал Кармен, что буду ходить с ней каждый раз. Она явно обрадовалась этому, заметив, как это мило с моей стороны, что я захотел ее сопровождать. «Захотел?» – ухмыльнулся я про себя. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы Кармен ходила туда одна. Не представляю, чтобы кто-то мог искренне хотетьприсутствовать на сеансе химии.

И я не ошибся. Судя по всему, мужья и жены других пациентов сейчас дома, на работе, да где угодно, только не в этом кабинете.

Когда мы заходим туда, перед нами открывается новый мир. Это не обычная больничная палата, далеко нет, кто-то определенно приложил усилия к тому, чтобы создать здесь уют. У окна столик, на нем два термоса, стопка одноразовых чашек и блюдо с ломтиками имбирного пряника. На половину ломтиков намазано масло, остальные лысые – как и положено при химиотерапии. Два других круглых столика накрыты скатертями. На одном из них стоит маленькое растение (не спрашивайте какое) с чахлой листвой. Низкие стульчики окружают оба стола. Все обустроено так, чтобы создать ощущение обычной комнаты в обычном доме. Стыдно, конечно, говорить об этом, но пациенты все-таки портят впечатление. У них на руках огромные пластыри, из-под которых торчат прозрачные пластиковые трубки, подсоединенные к похожим на вешалки стойкам на колесиках; со стоек свисают мешочки с красной жидкостью и прозрачной. Как я успеваю заметить, жидкость капает по трубкам и исчезает под пластырем, а после этого, боюсь, попадает в тело. Зрелище нездоровое и, разумеется, неприятное.

Трое из четырех пациентов прикреплены к таким вот вешалкам. Один мужчина – с виду жизнелюб, украшенный потускневшими татуировками, – сидит без капельницы, и это означает, что он, так же как и я, сопровождающий. Во всяком случае, я так предполагаю. Должно быть, он принадлежит толстой пожилой женщине, что сидит рядом с ним и чью руку он крепко сжимает. Его жена подключена к капельнице с мешочками. И у нее очень жидкие волосы, выкрашенные в темно-красный цвет. Сквозь них просвечивает кожа головы. На низком стуле рядом с ней сидит мужчина лет пятидесяти, такой же лысый, как Пьерлуиджи Коллина, итальянский арбитр. У него какие-то странные, выпученные глаза. От него тоже тянутся трубки к вешалке. Приглядываясь к нему с близкого расстояния, я замечаю, что не глаза делают его таким странным, а отсутствие бровей и ресниц.

Третья вешалка предназначена стильному молодому парню в кепке «Гэтсби». Я дал бы ему на вид лет двадцать. Он был здесь и на прошлой неделе, я помню, что видел его в коридоре у кабинета доктора Шелтема. Тогда он был со своей девушкой, миниатюрной, похожей на итальянку, с копной черных кудрявых волос до плеч. Роскошная малышка. Помню, я тогда обрадовался, что мы не единственные молодые с раком. А где же сегодня девушка? Наверняка бросила парня, потому что у него рак яичек или что-то в этом роде. А если не бросила, тогда она еще большая дура, иначе почему она не рядом со своим бойфрендом на сеансе химии? «Нет, я все-таки не такой мерзавец», – самодовольно думаю я.

– Доброе утро, меня зовут Дженин, – приветствует нас косоглазая медсестра.

– Здравствуйте, я – Кармен, – благожелательно произносит Кармен.

– Привет. Дэн, – спокойно говорю я, пожимая руку Дженин.

Косоглазая медсестра жестом показывает на застенчивую девушку лет двадцати, тоже в белом халате:

– А это Иоланда, наша практикантка.

Практикантка? Практикантка? Какая-то двадцатилетняя соплюшка будет присутствовать на нашем посвящении в химию, которое, как я уже чувствую, не обойдется без слез, и для нее это всего лишь практика? А вечером, в пабе, она будет делиться впечатлениями со своими однокурсницами: «Сегодня на химии была одна женщина, такая симпатичная, не больше тридцати пяти, Кармен, что ли, ее зовут, очень дружелюбная, с ней был ее друг, высокомерный бабник, тот не проронил ни слова. Так вот, эта женщина, она пришла в первый раз, и все плакала, и мне пришлось присматривать за ней… Слушайте, может, возьмем еще по пиву? Кстати, а как у вас с практикой, говорят, вас отправили на переэкзаменовку?»

Сука.

Косоглазая Дженин говорит Кармен, что препараты уже заказаны в аптеке госпиталя и процедура не займет много времени, потому что сегодня народу не так много. Иногда бывает по восемь пациентов одновременно, и тогда сеанс затягивается, потому что аптека не успевает приготовить растворы.

Я не совсем понимаю, в чем тут дело, но догадываюсь, что этим летом узнаю много нового. Скажем, на какое время раньше нужно приходить, если хочешь, чтобы тебя обслужили быстро. Ну, это как я точно знаю, в котором часу вечером прийти в «Парадизо», чтобы не томиться в очереди, но при этом не оказаться в пустом клубе.

Звонит телефон. Дженин снимает трубку.

– Готовы препараты для миссис Ван Дипен, – говорит она практикантке, кладя трубку. – Может, сходишь, принесешь?

Та кивает и выходит.

– Она хорошая девочка, – говорит Дженин, доверительно склоняясь к нам, – чего не скажешь о большинстве практиканток.

– Да, – улыбается Кармен, – я знаю.

– У вас тоже были практикантки?

Кармен и Дженин радостно щебечут о плюсах и минусах работы с практикантами. Кармен в очередной раз удивляет меня своим умением завязать дружеский, непринужденный и беспечный разговор. Я знаю, что она сейчас жутко нервничает, что химиотерапия представляется ей непреодолимой высотой, но ей все-таки удается с интересом выслушивать историю бывшей практикантки Дженин.

Я не слушаю. И не то чтобы я намеренно веду себя грубовато, просто каждый раз, когда я прихожу в госпиталь, это происходит само собой. Я ничего не могу с этим поделать. Я ненавижу рак, я ненавижу то, что он делает с нашей жизнью. Я ненавижу свой новый статус мужа раковой больной. Я взбешен, и я чувствую себя беспомощным. Меня раздражают и доктор Уолтерс, и доктор Шелтема, и медсестры с практикантками, и другие пациенты, и тот, кто построил этот богом забытый, унылый госпиталь Синт Лукас, и парень в машине на светофоре сегодня утром, который забыл о том, что зеленый горит уже целую вечность, и Дженин, которая так дружелюбна, что даже при большом желании я не могу назвать ее коровой.

И я злюсь на себя за то, что так злюсь. Я злюсь оттого, что не могу взять себя в руки, не могу смириться с тем, что у Кармен рак, а я ей муж, как ни крути. Да, сегодня я пришел вместе с Кармен, и я, конечно, гордился собой вчера, когда услышал, как Кармен по телефону рассказывает своей матери и Анне о том, что я любезно предложил сопровождать ее на химиотерапию. И конечно, я верю, что мы вдвоем будем бороться с раком, мы не дадим болезни нас победить. КОНЕЧНО, я все это знаю! А что еще мне остается делать? Сказать Кармен, что я утешаю ее, шепчу нежные слова, целую в щеку и в макушку, поглаживаю по руке, когда мы идем по коридору, только потому, что заставляюсебя это делать? Исключительно из чувства долга, которое говорит: «Ты должен быть внимателен к жене, у которой рак»? Да, к великодушию меня призывает моя честь, сознание того, что «следует поступить именно так». Но само собой ничего не бывает. Мне приходится величайшим усилием воли поднимать любовь с колен.

Практикантка возвращается с массивным пластиковым контейнером, крышка которого зафиксирована двумя железными скобами.

– Быстро ты управилась, – с радостной улыбкой говорит Дженин. – Сейчас позову врача, чтобы установил капельницу.

Врач – скромный молодой человек в белом халате.

– Капельницу этой даме, Франс, – говорит Дженин, показывая на Кармен.

Франс, доктор, здоровается с Кармен за руку и краснеет. Что, приятное разнообразие после всех этих старых калош? Франсу повезло: Кармен в широком свитере, иначе у него запотели бы очки. Когда я вижу, как другие мужчины реагируют на Кармен, я становлюсь самодовольным, как кобель с семью членами, и демонстрирую свой фирменный стиль, окидывая соперника ледяным взглядом. Ну что, болван, нравится красотка? Мечтай-мечтай! В этот момент меня так и распирает от гордости тем, что я муж Кармен.

С высот своих фантазий я спускаюсь на грешную землю, потому что Кармен плачет, и все из-за того, что Франс, который нервничает все больше, говорит, что придется начинать все заново. Выясняется, что он не сумел попасть безумно толстой иглой – полсантиметра в диаметре, какой ужас! – в нужную вену. Я свирепо таращусь на Франса, но он этого не замечает, поскольку вместе с Дженин отчаянно пытается остановить кровь, текущую из руки Кармен.

Вторая попытка Франсу, кажется, удалась. Я заключаю об этом по обнадеживающему тону, которым он произносит: «Так-то лучше», и по тому, как нежно он похлопывает Кармен по руке.

– Да, получилось, – тут же подхватывает Дженин, с видимым облегчением. Она берет левую руку Кармен и поглаживает ее, в то время как я – еле сдерживая слезы – сижу рядом с Кармен с другой стороны и прижимаю ее голову к своей груди, чтобы она не видела всех тех безобразий, что с ней творят.

– Прошу прощения, что так долго. У вас не так просто обнаружить вены, – с виноватым видом произносит Франс. Он неловко пожимает левую руку Кармен, бормочет: «До свидания», не глядя на нас, и спешно покидает кабинет.

Дженин спрашивает, не хотим ли мы сесть рядом с другими пациентами, которых, кажется, нисколько не смутили слезы Кармен – раковые больные ко всему привычны, – или предпочитаем пройти в соседнюю комнату. Я смотрю на Кармен, которая свободной рукой стирает со щеки остатки слез.

– Нет, пойдемте туда, где сидят остальные. В компании веселее. – Она улыбается.

Я не уверен, что в такой компании будет веселее. Мне немного стыдно перед этими людьми. Все они – и парень в кепке «великого Гэтсби», и мужчина без бровей, и женщина в белом свитере со своим жизнерадостным мужем – видели, как я усердно целовал Кармен в макушку. И наверняка заметили, что мне с трудом удается сдерживаться. Преданно утешать кого-то – все равно что снимать штаны. Ты обнажаешь свою самую интимную сторону. Но возможно, Кармен права. Пожалуй, стоит присоединиться к остальным. Нам все равно придется к этому привыкнуть. Если не выходит так, как хочется, тогда пусть идет, как идет [13]13
  Так говорил Рихард Крайчек, теннисист.


[Закрыть].

Я направляюсь к столику с чаем. Кармен подходит и встает рядом со мной, ждет, пока я наполню чашки. У меня такое ощущение, что ей не хочется оставаться одной среди товарищей по несчастью.

– Нелегко все это, верно? – говорит толстуха в белом свитере с жидкими волосами. В ее руку по трубке течет красный раствор.

– Да уж, – соглашается Кармен.

– Я так полагаю, у вас это первая процедура?

– Да.

– Не волнуйтесь, привыкнете.

– Надеюсь…

– Конечно, ничего веселого в этом нет.

– Это как визит в налоговую, – бодро подхватывает ее муж. В его голосе звучит сильный амстердамский акцент.

– Хочется верить, что за нами будут ухаживать лучше, чем за растениями, – продолжает толстуха, кивая на чахлое деревце. Смех. Кармен присоединяется, я тоже. Глядя на нее, я думаю, что постараюсь выжать из этого дня максимум положительных эмоций. Начинает пищать одна из хитроумных коробочек – кажется, та, что прикреплена к парню в кепке «Гэтсби».

– Кто-то поставил что-то в микроволновку? – спрашиваю я, соревнуясь в чувстве юмора с мужем толстухи.

– Да, это я! Картофельные крокеты и сырное суфле! – шумно радуется он, подыгрывая мне.

Снова звучит смех, и Кармен тоже смеется. Практикантка подбегает к парню в кепке и переставляет трубки в аппарате. Я вижу, что из трех мешочков на его вешалке два уже пустые.

Я и Кармен садимся за свободный стол. Все места за другим столом заняты. Жаль. Только-только обстановка стала налаживаться.

Кармен получает свою вешалку – к счастью, от Дженин. Пусть она и косоглазая, но я бы все-таки предпочел, чтобы нами занималась она, а не практикантка. Бог его знает, какие ошибки может наделать этот ребенок. Дженин подвешивает два мешочка с прозрачной жидкостью («Один раствор против тошноты, мы будем вводить его сразу») и мешочек с содержимым красного цвета («Это адриамицин»). Красная бурда выглядит в точности так, как я себе и представлял. Пугающая. Ядовитая. Ничем не пахнет. Так вот она какая, химия. И эта гадость будет вливаться в тело Кармен, поражать раковые клетки, а потом сделает Кармен лысой.

Тонкая трубка, что выходит из-под пластыря на руке Кармен, вставляется в прозрачную трубку большего диаметра, которая тянется к прибору с крохотными красными цифрами и стрелками, прикрепленному к вешалке. Другая прозрачная трубка, соединенная с одним из мешочков с прозрачной жидкостью, крепится к крышке прибора. Дженин говорит, что солевой раствор подается через двадцать минут, и нажимает пару кнопок на приборной панели, где послушно высвечивается цифра «20».

– Когда будет готово, раздастся сигнал, и вы должны будете позвать меня проверить, идет ли раствор.

Я уже в курсе того, как все это происходит, спасибо парню в кепке.

– Круто… у меня теперь собственный химиомобиль. – Кармен подмигивает.

Мы начинаем заметно глупеть.

– Господи, она и впрямь косоглазая, ты не находишь? – шепчу я Кармен на ухо.

Кармен кивает и щиплет себя за щеку, чтобы не расхохотаться.

– Может, нам стоит называть ее Кларенс? [14]14
  Намек на комедию «Кларенс, косоглазый лев» (1965; режиссер Эндрю Мартон). – Примеч. перев.


[Закрыть]– с невинным видом спрашиваю я.

Кармен чуть не захлебывается чаем. Я делаю вид, будто, вздрагивая от удивления, едва не опрокидываю капельницу. После чего, в притворном раздражении, разворачиваюсь и с выражением лица мистера Бина якобы замахиваюсь, чтобы швырнуть ненавистный агрегат в дальний угол. Конечно, пока Дженин не видит.

– Пожалуйста, Дэнни! – Кармен взвизгивает от смеха.

Дженин оборачивается и улыбается, радуясь тому, что Кармен смеется.

– Похоже, вам стало лучше, – говорит она и подмигивает мне. Я краснею, понимая, что она догадалась о разыгранной за ее спиной пантомиме. Еще я понимаю, что косоглазая Дженин сделает все от нее зависящее, чтобы облегчить жизнь своих пациентов, пусть хотя бы на одно утро, на один час, на минуту. И если юмор помогает в этом, значит, надо шутить. Рядом с этой косоглазой Дженин я как будто съеживаюсь и чувствую себя ничтожеством.

Я снова сажусь рядом с Кармен. Она целует меня и шепчет на ухо, что любит меня. Я с нежностью смотрю на нее и испытываю гордость за нас обоих. Театр Смеха помог нам отразить первую химическую атаку.