Текст книги "Что-то страшное грядёт"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Глава двадцать вторая

Джим оглянулся через плечо.

Вилл обратился в кустик за кустом, в тень среди теней, с двумя лучистыми кружочками стекла – его глазами, в которых отражался Джим, шепотом взывающий к окнам второго этажа.

– Эй ты… эй…

«Господи, – подумал Вилл, – он добьется, что его распорют и набьют, как чучело, осколками стекла из Зеркального лабиринта».

– Эй! – тихо звал Джим. – Ты!..

Вверху на слабо освещенной занавеске возникла тень. Маленькая тень. Племянник привел мисс Фоули домой, и теперь они отдыхают каждый в своей комнате. Или… «Боже, – подумал Вилл, – хоть бы она благополучно вернулась домой. А вдруг мисс Фоули, подобно продавцу громоотводов…»

– Эй!..

Джим продолжал смотреть вверх, и лицо его было озарено жарким предвкушением, с каким он летними вечерами смотрел в окно Театра теней в нескольких кварталах отсюда. Глаза Джима выражали самозабвенную любовь, он, словно кошка, ждал, когда из дома выбежит совершенно особая черная мышка. Сперва он съежился, теперь же словно стал расти, как будто кости его притягивало то, что сию минуту стояло у окна и вдруг исчезло.

Вилл скрипнул зубами.

Он ощутил, как эта тень просочилась в доме вниз холодным дуновением. Вилл не мог больше ждать. Выскочил из-за куста.

– Джим!

Он стиснул руку Джима.

– Вилл, ты что тут делаешь?

– Джим, не разговаривай с ним! Уйдем отсюда. Черт возьми, да он сожрет тебя и выплюнет косточки.

Джим вырвался.

– Вилл, вали домой! Ты все испортишь!

– Я боюсь его, Джим, что тебе от него надо? Сегодня днем… там в лабиринте ты что-то увидел?

– …Да…

– Бога ради – что именно!

Вилл схватил двумя руками рубашку Джима, почувствовал, как сердце друга колотится в грудной клетке.

– Джим…

– Отпусти. – Джим был жутко спокоен. – Если он узнает, что ты здесь, он не выйдет из дома. Вилли, если ты не отпустишь, я припомню тебе, когда…

– Когда что!

– Когда буду старше, черт возьми, старше!

Джим плюнул.

Вилл отскочил назад, словно пораженный молнией.

Поглядел на свои руки и поднял одну, чтобы стереть плевок с лица.

– О Джим, – простонал он.

И он услышал, как карусель приходит в движение и скользит круг за кругом по черным водам ночного мрака, и увидел Джима верхом на черном коне, то удаляющегося, то приближающегося круг за кругом в тени деревьев, и ему захотелось крикнуть: «Вот оно что! карусель! ты хочешь, чтобы она крутилась вперед, верно, Джим? вперед, а не назад! и вместе с нею ты, один круг – и тебе пятнадцать, еще круг – тебе шестнадцать, еще три круга – девятнадцать! музыка! тебе двадцать, и ты слезаешь с коня, высокий, рослый! и на пустой дорожке Луна-Парка стоит рядом со мной – маленьким, юным, перепуганным насмерть – уже совсем не тот Джим, которому тринадцать, почти четырнадцать лет!»

Вилл отступил и врезал Джиму по носу.

Потом набросился на Джима, обхватил кричащего друга руками, повалил на землю, и они вместе покатились в кусты. Вилл ударил Джима по губам, втиснул в рот ему кучу пальцев – пусть кусает и жует, лишь бы заглушить вопли и сердитое ворчание.

Входная дверь отворилась.

Вилл всем своим весом навалился на Джима, выдавливая из него воздух, зажимая руками рот.

Кто-то стоял на крыльце. Маленькая тень обвела взглядом город, ища Джима и не находя его.

Не кто иной, как мальчик Роберт, обходительный племянник, вышел просто так на крыльцо, засунув руки в карманы, насвистывая про себя, вдыхая ночной воздух, как вдыхают его мальчишки, предвкушающие приключения, которые сами должны сотворить, иначе разве дождешься. Прочно привязанный, насмерть прикованный к Джиму, Вилл поднял глаза, и увиденное еще больше поразило его – мальчик как мальчик, беззаботный взгляд, непринужденная осанка, легкая фигурка, в которой уличное освещение никак не обличало взрослого мужчину.

Казалось, вот сейчас Роберт с громким криком подбежит, чтобы затеять возню вместе с ними, путаясь ногами, захватывая руки, тявкая наподобие майских щенят, и под конец все они, смеясь до слез, рассыплются по газону – страх пропал, опасения улетучились, нереальное сновидение мгновенно испарилось, как это бывает с такими сновидениями, стоит открыть глаза. Потому что перед ними в самом деле стоял племянник мисс Фоули, круглое лицо – свежее и гладкое, точно персик.

Улыбаясь, он глядел сверху на двух мальчиков, которые лежали на траве, переплетясь конечностями.

Вдруг он стремглав метнулся обратно в дом. Должно быть, бегом поднялся наверх, где-то порылся и снова скатился вниз, потому что на газон, где мальчики яростно боролись, возились и барахтались, внезапно пролился дождь гремящих и звенящих драгоценностей.

Перескочив через перила, племянник мягко, как пантера, приземлился на свою тень в траве. Его руки украшали сонмы звезд, которыми он щедро окропил землю. Они скользили, постукивали, мерцали рядом с Джимом. Мальчики опешили под огненным градом золота и бриллиантов.

– Помогите! Полиция! – закричал Роберт.

Вилл был до того поражен, что выпустил Джима.

Джим был до того поражен, что выпустил Вилла.

Оба одновременно протянули руки к разбросанным льдинкам.

– Ух ты – браслет!

– Кольцо! Ожерелье!

Роберт ударил ногой. Два мусорных контейнера на краю тротуара с грохотом упали.

В спальне на втором этаже загорелся свет.

– Полиция! – Роберт метнул к их ногам последнюю горсть драгоценностей, стер улыбку с персикового лица, словно закупорил ослепительный взрыв, и помчался прочь по улице.

– Погоди! – Джим вскочил на ноги. – Мы ничего тебе не сделаем!

Вилл сделал ему подножку, Джим упал.

Наверху открылось окно. Из него высунулась мисс Фоули. Джим стоял на коленях, держа в руке дамские часики. Вилл смотрел, моргая, на поднятое с травы ожерелье.

– Кто там! – крикнула мисс Фоули. – Джим? Вилл? Что этотам у вас?!

Но Джим уже бежал. Вилл задержался ровно столько, сколько понадобилось, чтобы увидеть, как окно вдруг опустело, – то мисс Фоули, ахнув, отпрянула, чтобы проверить свою комнату. Услышав громкий вопль, Вилл понял, что она обнаружила пропажу.

На бегу он сказал себе, что делает как раз то, что было нужно племяннику. Надо бы возвратиться, собрать дорогие украшения, рассказать мисс Фоули, что произошло. Но он должен спасти Джима!

Далеко позади новые вопли мисс Фоули зажигали свет в других окнах! Вилл Хэлоуэй! Джим Найтшейд! Ночные беглецы! Воры! «Это про нас, – говорил себе Вилл. – О господи! Это про нас! С этой минуты никто не поверит ни единомунашему слову! Что бы мы ни говорили про луна-парки, карусели, зеркала или злых племянников, ничему не поверят!»

Так и бежали они – трое зверушек под звездным небом. Черная выдра. Кот. Кролик.

«Это я, – говорил себе Вилл. – Я кролик».

Лицо его побелело, и ему было очень страшно.

Глава двадцать третья

Они достигли Луна-Парка со скоростью тридцать километров в час или около того – племянник впереди, Джим сразу за ним, и чуть позади – Вилл, задыхаясь и чувствуя залпы усталости в сердце, в ногах, в голове.

Племянник бежал, испуганно озираясь; куда подевалась его улыбка.

«Я перехитрил его, – говорил себе Вилл, – он думал, что я не последую за ними, стану звать полицию, меня схватят, моим словам не поверят. Или же попробую спрятаться где-нибудь. Теперь он боится, что я задам ему трепку, спешит добежать до карусели и крутиться на ней, делаясь старше и больше меня. О Джим, Джим, мы должны остановить его, оставить юным и разоблачить!»

Однако по тому, как бежал Джим, Вилл понял, что на его помощь рассчитывать не приходится. Джим гнался не за племянником. Его манили бесплатные аттракционы.

Племянник скрылся за шатром далеко впереди. Джим последовал за ним. Когда Вилл достиг центральной дорожки, карусель уже начала оживать. Под стук и гул, под писк вращающейся музыки маленький племянник с румяным лицом катился на широкой площадке в вихре полуночной пыли.

Джим, отставший на десять шагов, смотрел на скачущих лошадей, высекая своими глазами искры из глаз вздыбленного коня.

Карусель крутилась вперед.

Джим наклонился.

– Джим! – крикнул Вилл.

Племянник скрылся из вида, увлекаемый машиной. Когда же показался снова, протянул руку с розовыми пальцами, мягко зовя:

– …Джим?..

Джим выдвинул вперед правую ногу.

– Нет! – Вилл бросился к нему.

Он ударил, схватил, удержал Джима; они покачнулись, они вместе упали на землю.

Озадаченный племянник пропал во мраке, став на год старше. «На год старше, – подумал Вилл, лежа внизу, – на год старше, больше, коварнее!»

– Ради бога, Джим, скорей! – Вскочив на ноги он подбежал к пульту управления – загадочному скоплению металлических выключателей, фарфоровых изоляторов и шипящих проводов.

Вилл дернул нужную рукоятку. Но Джим, бормоча что-то, подскочил к нему сзади, схватил за руки.

– Вилл, ты все испортишь! Брось!

Он рывком вернул рукоятку в прежнее положение.

Вилл обернулся и ударил его по лицу. Держа друг друга за локти, они зашатались, потеряли равновесие и упали прямо на пульт.

Вилл увидел злого мальчика – еще на год старше, он уплывал с каруселью в темноту. Пять-шесть кругов, и он станет выше их обоих!

– Джим, он убьет нас!

– Только не меня!

Вилла ударило током. Он с криком отпрянул, стукнул кулаком по рукоятке выключателя. Пульт управления фыркнул. К небесам взлетели электрические искры. Мощный разряд сбил с ног Джима и Вилла. Лежа на земле, они смотрели на взбесившуюся карусель.

Злой мальчик просвистел мимо, судорожно цепляясь за бронзовый стержень. Он чертыхался. Он плевался. Борясь с ветром и вращением, силился протиснуться между лошадьми и поручнями на край площадки. Лицо его появлялось, исчезало, появлялось, исчезало. Он ревел. Он хватался за поручни. Пульт извергал снопы синих искр. Карусель подскакивала и взбрыкивала. Племянник поскользнулся. Упал. Его ударила стальная подкова черного коня. Лоб испестрили капли крови.

Джим шипел, вертелся, вырывался; Вилл сидел на нем верхом, прижимая к траве, отвечая криком на его крики. Два бледных от страха лица, два колотящихся сердца… Над выключателем взлетали буйным фейерверком белые звездочки. Карусель сделала тридцать, сорок – «Вилл, дай мне встать!» – пятьдесят оборотов. Каллиопа выла, изрыгая пар, и когда вся вода выкипела, музыка замолкла, лишь отдельные хрипло чирикающие ноты прорывались через клапаны. Воздух над потными от возни мальчиками рассекали молнии, озаряя немых лошадей, освещая их путь по кругу, по кругу, и на площадке лежал уже не мальчик, а мужчина, и не мужчина даже, а что-то другое, с каждым кругом все больше, и больше, и больше непохожее на мужчину.

– Он, он, о-о, он, о-о, смотри, Вилл, он… – выдохнул Джим и начал всхлипывать, а что еще оставалось ему, припечатанному к земле, скованному руками Вилла. – Боже мой, Вилл, встань! Мы должнызаставить ее вращаться в обратную сторону!

В шатрах кругом загорелся свет.

Однако никто не выходил.

«Почему? – лихорадочно соображал Вилл. – Громкие разряды? Электрическая буря? Может быть, эти уродцы решили, что все грозы мира разразились над центральной дорожкой? Где мистер Мрак? В городе? Затеял что-то недоброе? Что, где, почему?»

Ему казалось, что он слышит, как сердце простертой на площадке агонизирующей фигуры колотится невероятно часто, потом медленно, быстро, медленно, очень быстро, очень медленно, сверхбыстро, потом так же медленно, как луна спускается по небосводу в белые зимние ночи.

Кто-то, что-то на карусели слабо завывало.

«Слава богу, что сейчас темно, – говорил себе Вилл. – Слава богу, что ничего не видно. Вот удаляется кто-то. Вот приближается что-то. Вот опять удаляется нечто или некто… Вот… Вот…»

Бесцветная тень на трясущейся карусели попыталась встать – но поздно, поздно, еще позднее, очень поздно, позднее некуда, о, совсем поздно. Тень распадалась. Карусель, вращаясь подобно земному шару, отторгала воздух, солнечный свет, чувства и чувствительность, и оставался только мрак, холод и старость.

В последнем рвотном извержении пульт управления сам себя разнес на куски.

Все огни Луна-Парка погасли.

Карусель замедлила свое вращение сквозь холодный ночной ветер.

Вилл отпустил Джима.

«Сколько кругов она сделала? – спрашивал он себя. – Шестьдесят, восемьдесят… девяносто?..»

«Сколько раз?» – вопрошали в ужасе глаза Джима, глядя, как мертвая карусель, вздрогнув, остановилась в окружении мертвой травы – застопоренный мир, который ничто, ни их сердца, ни руки и ни головы, не могло запустить в обратную сторону.

Шурша теннисными туфлями, они медленно подошли вплотную к карусели.

На краю дощатого настила лежала темная фигура спиной к ним.

С площадки свисала рука.

Отнюдь не мальчишеская.

Скорее – огромная восковая рука, сморщенная огнем.

Волосы на голове – длинные, тонкие, белые. Дыхание ночи теребило их, словно одуванчиковый пух.

Мальчики наклонились, чтобы рассмотреть лицо.

Веки были плотно сомкнуты, как у мумии. Крылья носа втянулись под хрящ. Рот был подобен смятому белому цветку, чьи лепестки тонкой восковой пленкой облекали стиснутые зубы, сквозь которые просачивалось слабое дыхание. Одежда осталась как была, но человек в ней словно усох – этакий вытянутый в длину ребенок, только старый, очень старый, не девяносто, и не сто, нет, и не сто десять, а сто двадцать или сто тридцать невообразимых лет ему было.

Вилл потрогал его.

Холодный, как белая лягушка.

От мужчины пахло лунным болотом и древними египетскими бинтами. Не человек – музейный экспонат под стеклом, обернутый в ткань, пропитанную камедью.

Но он был жив, он хныкал, как младенец, и на глазах у них быстро, очень быстро сморщивался, умирая.

Вилла вырвало на обшивку карусели.

Миг – и оба они, Джим и Вилл, толкая друг друга, бросились наутек по центральной дорожке, дубася онемевшими подошвами немыслимые листья, невероятную траву, нереальную землю…

Глава двадцать четвертая

Мошки долбили жестяной абажур высокого светильника, одиноко качающегося над перекрестком. Внизу, на заброшенной в степи бензоколонке, тоже долбили, но по-другому. Втиснувшись в телефонную будку размером с гроб, два мертвенно бледных мальчугана говорили с людьми где-то там за ночными холмами, хватаясь друг за друга всякий раз, когда в воздухе над ними проносилась летучая мышь, скользили под звездами облака.

Вилл повесил трубку. Они оповестили полицию и «Скорую помощь».

Сначала он и Джим, сопя и запинаясь, обсуждали хриплым шепотом на бегу: домой, спать, забыть – нет! Сесть на товарный поезд, идущий на запад! – нет! Потому что мистер Кугер, если выживет после того, что они с ним сделали, этот старик, этот старый-престарый старик, будет преследовать их по всему миру, пока не настигнет и не разорвет на куски! Споря, дрожа, они под конец очутились в телефонной будке и теперь видели, как, завывая сиреной, по дороге мчится полицейская машина, сопровождаемая «скорой помощью». Из обеих машин люди глядели на двух мальчишек, которые стучали зубами в рябом от порхающих мошек свете.

Три минуты спустя все вместе шагали по темной центральной дорожке во главе с тараторящим Джимом.

– Он жив. Он должен бытьжив. Мы вовсе не хотели этого! Мы очень сожалеем! – Он смотрел, не отрываясь, на черные шатры. – Виноваты!

– Успокойся, парень, – сказал один из полицейских. – Шагай!

Два полицейских в темно-синей форме, два врача, смахивающие на призраков, и два мальчика обогнули «чертово колесо» и остановились перед каруселью.

У Джима вырвался стон.

Вздыбленные в ночном воздухе лошади. Мерцающие в свете звезд бронзовые поручни. И все.

– Он исчез…

– Он был здесь, честное слово! – выпалил Джим. – Ему было сто пятьдесят, двести лет, и он умирал от старости!

– Джим, – сказал Вилл.

Четверо взрослых смущенно поежились.

– Должно быть, они отнесли его в какой-нибудь шатер. – Вилл тронулся с места.

Один из полицейских поймал его за локоть.

– Как ты сказал – сто пятьдесят лет? – спросил он Джима. – А почему не все триста?

– Может, и триста! Господи. – Джим повернулся, крича: – Мистер Кугер! Помощь приехала!

В Шатре уродцев загорелся свет. Яркие лампы озарили шумно хлопающие флаги над входом. Полицейские подняли взгляд. МИСТЕР СКЕЛЕТ, ВЕДЬМА ПЫЛЮГА, СОКРУШИТЕЛЬ, ВЕЗУВИО – ГЛОТАТЕЛЬ ЛАВЫ! – плавно танцевали, нарисованные каждый на своем флаге.

Джим остановился перед шелестящим пологом у входа в шатер.

– Мистер Кугер? – воззвал он. – Вы… здесь?

Полог выдохнул жаркий воздух, пахнущий львами.

– Ну что? – спросил один полицейский.

Джим прочел ответ колышущегося полога.

– Они говорят – да. Они говорят – войдите.

Джим шагнул вперед. Остальные последовали за ним.

Войдя, они за решеткой теней от шестов рассмотрели собранных на высоких помостах уродцев, отбившихся от общества изгоев с увечными лицами, костями, душами.

За шатким столиком вблизи четверо играли в карты оранжевого, лимонно-зеленого, солнечно-желтого цвета, на которых были изображены фантастические звери и расписанные солнечными символами крылатые люди. Тут сидел, подбоченясь, Скелет, на костях которого можно было играть как на пианино; рядом – Пузырь, из которого вечером можно было выпустить воздух, с тем чтобы вновь надуть его на рассвете; тут и лилипут по имени Прыщ, которого можно было дешево переслать по почте в посылочном ящике; возле него – еще более крохотный, неудачный продукт биологии и времени, Карлик, такой маленький и скрюченный, что лица его не было видно за картами, которые он сжимал дрожащими, узловатыми, артритическими пальцами.

Карлик! Вилл вздрогнул. Эти руки! Чем-то такие знакомые. Где? Кто? Что? Но взгляд его уже сместился дальше.

Вот Мсье Гильотен – черное трико, длинные черные чулки, на голове черный колпак, руки скрещены на груди – стоит навытяжку возле своей кровавой машины; под небесами шатра над ним зависло лезвие, алчный, метеорно сверкающий нож, жаждущий рассечь пространство. Внизу, у колодок для головы, простерлась в ожидании мгновенной кары бутафорская фигура.

Вот Сокрушитель – сплошные жилы и канаты, железо и сталь, поставщик костей, дробитель челюстей, выжиматель соков.

Вот Глотатель лавы Везувио с ошпаренным языком, опаленными зубами, изрыгающий дюжины шаровых молний в чертовом колесе шипящих огней, расписывающих тенями шатровый свод.

В кабинах рядом еще три десятка уродцев таращились на летящие огни, пока Глотатель лавы, оглянувшись, не заметил посторонних и не утопил сотворенные им солнца в кадке с водой.

Вверх взмыли клубы пара. Все замерли, образуя живую картину.

Затихло некое жужжащее насекомое.

Вилл живо повернулся.

На самом большом помосте, держа в украшенной розовой наколкой руке иглу для татуировки, словно стрелу для духового ружья, стоял мистер Мрак, Человек с картинками.

Вся кожа его была щедро разрисована. Голый по пояс, он колол сам себя длинной иглой, добавляя новую картинку на левую ладонь. Когда же насекомое в его руке перестало жужжать, он круто повернулся. Однако Вилл, устремив взгляд ему за спину, воскликнул:

– Вон он! Вон мистер Кугер!

Полицейские и врачи встрепенулись.

За спиной мистера Мрака стоял электрический стул.

На этом стуле сидел дряхлый человек, которого мальчики перед тем видели хрипящим и распластанным в виде кучи костей и белого воска на сломанной карусели. Теперь он был выпрямлен подпорками и пристегнут ремнями к аппарату, насыщенному грозовой энергией.

– Это он! Тогда он… умирал.

Пузырь взлетелна ноги.

Скелет завертелся на месте.

Прыщ блохой скакнул на опилки.

Карлик выронил карты, и взгляд его, то безумный, то бездумный, забегал вверх, вбок, вперед.

«Я знаюего, – сказал себе Вилл. – О боже, что они сделалис ним!»

Продавец громоотводов!

Он самый. Смятый, сплющенный, искалеченный неким страшным воздействием – словно плоть его сжали в кулак…

Продавец громоотводов.

Но тут с замечательной быстротой произошли две вещи.

Мсье Гильотен прокашлялся.

И нож вверху, в шатровых небесах, устремился вниз, подобно атакующему ястребу. Шепот-шорох-свист-грохот-треск – бабах!

Голова бутафорской фигуры скатилась, отсеченная от тела.

Падая, она почему-то была похожа на голову Вилла, его лицо, искаженное.

Ему хотелось и не хотелось подбежать, поднять голову и повернуть ее, чтобы проверить, есть ли и впрямь сходство с его собственным профилем. Но где взять смелость, чтобы сделать это? Никогда, ни за что на свете он не решился бы опростать эту плетеную корзинку.

Следом произошла вторая вещь.

Механик, стоящий за стеной высокой застекленной будки, повернул какую-то защелку. Тотчас в механизме под дощечкой с надписью «МАДЕМУАЗЕЛЬ ТАРО, ВЕДЬМА ПЫЛЮГА» ожило зубчатое колесо. Восковая женская фигура за стеклом кивнула головой и нацелила свой острый нос на проходящих мимо мальчиков, за которыми следовали остальные. Холодная восковая рука ее поглаживала на полочке «Прах предначертаний». Она была незрячая: веки сшиты вместе черной паутиной ядовитого паука. Ничего не скажешь, добротно вылепленное страшилище, и полицейские расплылись в улыбке, созерцая ее; проходя дальше, они также наградили улыбкой Мсье Гильотена за его номер. Вообще, они явно расслабились и ничуть не сетовали, что их вызвали среди ночи на веселую экскурсию в мир репетирующих акробатов и увечных чародеев.

– Джентльмены! – Мистер Мрак и сонм его картинок, джунгли на каждом боку, извивающиеся египетские гадюки на каждом бицепсе, выступил вперед на дощатом помосте. – Добро пожаловать! Вы как раз вовремя! Мы репетируем наши новые номера!

Мистер Мрак взмахнул рукой, и на груди его оскалили клыки диковинные чудища, а на животе передернулся циклоп, сощуренный диковатый глаз которого помещался как раз на пупке.

«Господи, – подумал Вилл, – это он тащит на себе всю эту ораву или орава на коже влечет его за собой?»

Он заметил, как уродцы на скрипучих помостах, на шуршащих опилках, а с ними врачи и полицейские развернулись, направляя восхищенные взоры на скопище рисованных тварей, которые словно приворожили всех одним слитным движением и наполнили прилегающий воздух и шатровое поднебесье беззвучными возгласами «внимание»!

Внезапно часть наколотых жалом созданий обрела дар речи. Заговорили уста мистера Мрака над каллиграфическим взрывом, столпотворением таранящих друг друга чудищ на его потной коже. Мистер Мрак дал выход органным тонам, рожденным в его груди. Неотъемлемые от него сине-зеленые полчища затрепетали, и так же трепетали реальные уродцы на земляном полу шатра, трепетали пронизанные звуками до мозга костей Джим и Вилл, чувствуя себя уродцами из уродцев.

– Джентльмены! Мальчики! Мы только что отработали новый номер! Вы первыми увидите его! – провозгласил мистер Мрак.

Первый полицейский, не снимая руки с кобуры пистолета, поднял взгляд на великое скопище зверей и прочих тварей.

– Этот мальчик сказал…

– Сказал?! – разразился хохотом Человек с картинками.

Уродцы весело запрыгали, однако тут же угомонились, когда хозяин Луна-Парка, поглаживая и успокаивая свои картинки, что явно подействовало и на уродцев, невозмутимо продолжал:

– Сказал? Но что он видел! Мальчишкам свойственно воображать всякие ужасы на таких аттракционах, верно? Бросаются наутек, когда вдруг возникают уродцы. Но сегодня вечером, особенно сегодня!..

Глаза полицейских обратились на пристегнутые торчком к электрическому стулу мощи из папье-маше.

– Кто это?

– Кто?

Вилл увидел, как в дымчатых глазах мистера Мрака вспыхнул огонь, который он тотчас задул.

– Новый номер. Мистер Электрико.

– Нет! – закричал Вилл. – Поглядите на этого старика! Поглядите!

Полицейские обернулись на его истошный крик.

– Вы что – не видите? – продолжал Вилл. – Он мертв! Его держат только эти ремни!

Врачи уставились на брошенную в объятия черного стула и прочно схваченную им огромную снежинку.

«Боже, – говорил себе Вилл, – мы думали, все будет очень просто. Этот старик, мистер Кугер, умирал, мы приведем врачей, чтобы спасти его, и может быть, он простит нас, может быть, Луна-Парк отпустит нас целыми и невредимыми. А тут… Что будет теперь? Он мертв! Поздно! Нас тут все ненавидят!»

Стоя вместе со всеми, Вилл ощугил холод, который веял от незаземленной мумии, от холодного рта и от холодных глаз под замерзшими веками. Ни один белый волосок не шевелился в ледяных ноздрях. Ребра мистера Кугера под опавшей рубашкой были тверды, как камень, зубы под глиняными губами – холоднее сухого льда. Вынеси его на волю в полдень, и он окутается туманом.

Врачи поглядели друг на друга. Кивнули.

И полицейские сделали шаг вперед.

– Джентльмены!

Рука мистера Мрака пауком взбежала вверх по латунному пульту.

– Сейчас сто тысяч вольт припекут тело мистера Электрико!

– Нет! – вскричал Вилл. – Не позволяйте ему!

Полицейские сделали еще один шаг. Врачи открыли рот, готовясь что-то сказать. Мистер Мрак глянул вопросительно на Джима. Джим воскликнул:

– Пусть! Все в порядке!

– Джим!

– Да-да, Вилл, все в порядке!

– Отойдите! – Паук схватил выключатель. – Этот человек пребывает в трансе! Готовя наш новый номер, я загипнотизировал его! Вы можете навредить ему, если вдруг пробудите от гипноза!

Врачи закрыли рот. Полицейские замерли на месте.

– Сто тысяч вольт! Тем не менее он оживет и будет здоров душой и телом!

– Нет!

Один из полицейских остановил Вилла.

Человек с картинками и все возбужденно простертые на его коже люди и звери стиснули и дернули выключатель.

Огни в шатре погасли.

По телу врачей, полицейских, мальчиков побежали мурашки.

А во внезапных полуночных потемках электрический стул обратился в очаг, на котором старик сверкал будто рождественская елка.

Полицейские отпрянули, врачи наклонились вперед, и так же наклонились уродцы, чьи глаза горели голубым огнем.

Человек с картинками, рука – на выключателе, смотрел на старого-престарого старика.

Старик был несомненно мертв, мертвее некуда, но заключен в живую оболочку электричества. Оно роилось на холодных раковинах ушей, мерцало в глубоких, точно заброшенный каменный колодец, ноздрях. Оплетало голубыми угрями его пальцы, подобные ножкам богомола, и тонкие, как у кузнечика, колени.

Губы Человека с картинками раздвинулись, возможно, он кричал, но никто не слышал его сквозь оглушительный гул, треск, разряды и шипение электричества, которое пронзило и скользило, со всех сторон обвило человека и сковавший его стул. «Оживай!» – звучало в гуле и шипении. «Оживай!» – кричали бушующие вспышки и цвета. «Оживай!» – кричал рот мистера Мрака, и никто, кроме читающего по губам Джима, не слышал его громоподобный голос, и Вилл тоже кричал: «Оживай!» – страстно желая, чтобы старик ожил, зашевелился, задергался, зазвучал, пропитался жизненными соками, увлажнил рот слюной, дал волю духу, расплавил восковую душу…

– Он мертв! – Но и Вилла никто не слышал, как ни силился он перекричать рокот разрядов.

«Оживай!» Губы мистера Мрака смаковали это слово. «Оживай. Оживай». Рывком он двинул переключатель в крайнее положение. «Жить, жить!» Где-то динамо-машины протестующе взвизгнули, взвыли, взревели, выжимая из себя чудовищную энергию. Разряды приобрели бутылочно-зеленый цвет. «Мертвый, мертвый», – твердил про себя Вилл. «Оживай, оживай!» – кричали машины, кричали вспышки огня, кричали рты полчищ лиловато-синих тварей на разрисованной плоти.

Вот волосы старика вздыбились жестким облачком. Стекающие с ногтей искры рассыпались шипящими брызгами на сосновых досках. Зеленые жилки сновали челноком в мертвых веках.

Человек с картинками яростно нагнулся над старым-престарым, мертвым-премертвым созданием, звериные стаи его тонули в поту, а правая рука повелительно молотила воздух: «Жить, жить».

И старик ожил.

Вилл охрип от собственного крика.

Но никто не слышал его.

Потому что в эту минуту, словно разбуженное громовым раскатом, словно электрическое зарево стало новой зарей, одно мертвое веко медленно поднялось.

Уродцы смотрели в изумлении.

Где-то в гуще грозы Джим тоже кричал, потому что Вилл, сжимая его локоть, чувствовал, как крик рвется наружу через его кости, а тут еще губы старика раздвинулись и между ними и сшитыми вместе зубами с шипением забегали жуткие зигзаги.

Человек с картинками умерил гудение тока. После чего повернулся, упал на колени и простер вперед одну руку.

Там наверху, на помосте, под рубашкой старика что-то чуть-чуть колыхнулось, словно осенний лист.

Уродцы выдохнули.

Древний старик вздохнул.

«Ну да, – подумал Вилл, – они дышат за него, помогают ему, заставляют жить».

Вдох, выдох, вдох, выдох – точно разыгрывалась какая-то сцена. Что тут скажешь… или сделаешь?

– …легкие – так… так… так… – шептал кто-то.

Ведьма Пылюга в ее стеклянной будке сзади?

Вдох. Уродцы дышали. Выдох. Их плечи опускались.

Губы древнего старика трепетали.

– …сердце – биться… раз… два… так… так…

Снова Ведьма? Вилл не смел оглянуться.

На шее старика слабо затикала вена.

Медленно-медленно правый глаз старика открылся совсем и остановился, таращась, словно линза сломанного фотоаппарата. Точно вы смотрели в дыру в космосе, бездонный провал. Старик оттаивал.

Мальчики внизу похолодели.

А старый, познавший жуткие кошмары глаз в окружении фарфоровых осколков лица был так широк, и так глубок, и настолько жив сам по себе, что откуда-то со дна его выглянул злой племянник и уставился на уродцев, врачей, полицейских и на… Вилла.

Вилл увидел себя, увидел Джима – две крохотных фигурки, отраженные в этом глазу. Моргни сейчас старик, и фигурки будут раздавленыего веком!

Человек с картинками, стоя на коленях, повернулся, успокаивая всех улыбкой.

– Джентльмены, мальчики, перед вами поистинечеловек, живущий молниями!

Второй полицейский рассмеялся так, что его рука соскользнула с кобуры.

Вилл подвинулся вправо.

Влажное пятнышко старого глаза тоже подвинулось, засасывая его своей пустотой.

Вилл дернулся влево.

Туда же дернулся слизистый взгляд, одновременно холодные губы старика раздвинулись, освобождая путь подобию гулкого прерывистого вдоха. Глубоко в недрах тела родился голос; ударяясь рикошетом о сырые каменные стены старческой плоти, он вырвался изо рта:

– …пожаловать… мммммм…

Слово провалилось обратно.

– пожа… ломмм… мммм…

Полицейские подтолкнули друг друга, одинаково улыбаясь.

– Нет! – внезапно воскликнул Вилл. – Это не спектакль! Он был мертв! Он снова умрет, если вы отключите ток!..

Вилл зажал себе рот рукой.

«Боже, – подумал он, – что я делаю? Хочу, чтобы он ожил, простил нас и не трогал! Но, боже мой, еще больше я хочу, чтобы он оставался мертв, хочу, чтобы все они умерли, у меня все внутри сжимается от страха!»

– Простите… – прошептал Вилл.

– Ничего! – крикнул мистер Мрак.

Уродцы обрушили на Вилла град презрительных взглядов. А что же статуя на холодно шипящем стуле? Веки древнего старика склеились сами собой. Рот провалился – пузырь желтого ила в серной ванне.

Человек с картинками рывком сдвинул переключатель на одно деление, оскалив зубы в улыбке. Сунул стальную шпагу в руку старика, похожую на пустую перчатку.