Текст книги "Что-то страшное грядёт"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Чарлз Хэлоуэй передохнул, закрыл глаза и сказал:

– Откуда я знаю это? А я и не знаю! Я чувствую. Ощущаю вкусво рту. Чую запах, точно от погребальных венков. Как две ночи назад, когда горели на ветру сухие листья. Я слышу музыку. Слышу то, что вы мне говорите, и половину того, что неговорите. Может быть, мне всегдаявлялись во сне такие луна-парки, и я только ждал, когда один прибудет наяву, чтобы я увидел его и кивнул. От этих шатров с их аттракционами мои кости звучат как маримба.

– Мои кости знают.

– Моиговорят мне.

– Яговорю вам.

Глава сороковая

– А они могут… – начал Джим. – Как бы это сказать… они… покупают души?

– Покупать – когда можно получить их даром? – отозвался мистер Хэлоуэй. – Да большинство людей только и ждут случая отдать все за ничто… Мы ни к чему не относимся так безалаберно, как к собственным бессмертным душам. И еще: по-твоему выходит, что там на лугу орудует сам сатана. Я же говорю, что речь идет о создании, которое паразитирует на душах, а не присваивает их. Вот что всегда озадачивало меня в старых мифах. Я спрашивал себя, зачем Мефистофелю чья-то душа? Что он делает, заполучив ее, какой ему прок от нее? Слушайте, и я преподнесу вам на серебряном блюде мою собственную теорию. Этим тварям нужен горящий газ из душ, которые не спят ночами, которые днем лихорадит от былых прегрешений. Мертвая душа на растопку не годится. А вот живая мятущаяся душа, изъязвленная самобичеванием – самый лакомый кусочек для таких, как они. Откуда я это знаю? Из моих наблюдений. Этот Луна-Парк ничем не отличается от людей. Мужчина, женщина, вместо того чтобы разойтись в разные стороны или убить, готовы всю жизнь истязать друг друга, драть волосы, вырывать ногти, боль одного другому – наркотик, придающий смак существованию. Луна-Парк за километры чует терзающиеся души и мчится туда, чтобы погреть руки на их боли. За тридцать тысяч километров улавливает жгучее желание мальчиков стать мужчинами, которое в жаркой постели в зимнюю ночь терзает их, как режущиеся зубы еще не созревшей мудрости. Чует досаду пожилых мужчин вроде меня, которые тщетно зовут вернуться давно прошедшие августовские вечера. Жажда, желание, вожделение – мы сжигаем их в нашей плоти, окисляем души, и наши губы, ноздри, уши, глаза выбрасывают реактивную струю, пальцы-антенны шлют сигнал, один бог ведает, на каких длинных или коротких волнах, но повелители уродцев улавливают зуд и стекаются со всех сторон, чтобы расчесать его. Этот Луна-Парк проделал долгий путь с безошибочной картой, и на каждом перекрестке люди были готовы подбросить в топку вожделенные порции боли. И выходит, что Луна-Парк питается ядом наших взаимных провинностей и дрожжами наших самых тяжких раскаяний.

Чарлз Хэлоуэй усмехнулся.

– Боже милостивый, сколько всего я тут наговорил вам и себе самому за последние десять минут?

– Да уж, – сказал Джим, – наговорили.

– На каком языке, черт возьми?! – воскликнул Чарлз Хэлоуэй.

Ему вдруг подумалось, что этот вечер – повторение других вечеров, когда он в изысканном одиночестве упоенно излагал свои идеи залам, которые отзывались единичным эхом и тут же забывали навсегда. Десятки лет писал он книги в воздухе просторных помещений в огромных зданиях, и все они вылетали в отдушины. Теперь все это представлялось ему фейерверком, творимым ради красок, звуков, высокой архитектуры слов, чтобы поразить мальчиков и потешить собственное я, но краски тускнеют и звуки стихают, не оставляя следов на сетчатке или в умах. Итог: всего лишь упражнение в пустословии.

– Много ли из всего сказанного дошло до них? – робко обратился он к самому себе. – Одно предложение из пяти, два из восьми?

– Три из тысячи, – сказал Вилл.

Оставалось только слить воедино смех и вздох.

Паузу прорезал голос Джима:

– Может… это… сама Смерть?

– Луна-Парк? – Старик раскурил трубку, выдохнул дым, сосредоточенно проводил взглядом его узоры. – Нет. Но мне сдается, что он пользуется Смертью как пугалом. Смерти не существует. Ее никогда не было и не будет. Но мы столько раз, столько лет рисовали ее, силясь осмыслить, раскусить ее, что стали думать о ней как о реальном существе, по-своему живом и алчном. На самом деле, Смерть – это всего лишь остановившиеся часы, небытие, завершение, темень. Ничто. И Луна-Парку достало ума понять, что Ничто пугает нас больше, чем Что-то. С Чем-то можно бороться. А… Ничто? Куда нанести удар? Есть у него сердце, душа, ягодицы, мозг? Нет ничего такого. И вот Луна-Парк, великий крупье, выбрасывает пригоршню Ничего и прибирает нас к рукам, пока мы катимся кувырком от страха. Нет, Что-то он, конечно, показывает нам, за чем может крыться Ничто. Слов нет, эта яркая россыпь зеркал там на лугу – Что-то, притом достаточно крутое, чтобы выбить вашу душу из седла. Чем не удар ниже пояса – увидеть себя девяносто лет спустя окутанным парами вечности, подобными дыханию сухого льда. А прочно тебя заморозив, Луна-Парк играет выворачивающий душу наизнанку сладостный мотив, который пахнет как пляшущие в майский день на веревках свежевыстиранные женские платья и звучит как стога сена под топчущими ногами, и он перебирает все мелодии голубого неба и летней ночи на озере, пока ваша голова не загудит от боя окружающих каллиопу луноликих барабанов. Элементарно. Видит бог, я восхищаюсь грубой простотой их приемов. Дай залп зеркалами по старику, чтобы он рассыпался мозаикой осколков льда, которую один только Луна-Парк способен сложить. Как? Прокрутив задом наперед под звуки «Прекрасного Огайо» или «Веселой вдовы». Но они предусмотрительно не говорят одну вещь тем, кто готов кататься под их музыку.

– Какую? – спросил Джим.

– А такую, что жалкий нечестивец, какой бы облик ни принял, все равно останется жалким нечестивцем. Как ни меняй рост, мозг не изменится. Допустим, завтра, Джим, я сделаю тебя двадцатипятилетним, все равно твои мысли останутся мальчишескими, и это будет бросаться в глаза! Или пусть менявот сейчас превратят в десятилетнего мальчика – моему мозгу по-прежнему будет полсотни лет, и этот мальчик станет вести себя нелепей и потешнее любых других мальчишек. К тому же связь времен распадется еще в одном смысле.

– В каком? – спросил Вилл.

– Если я вновь стану молодым, моим друзьям по-прежнему будет пятьдесят, шестьдесят, верно? И я навсегда буду отрезан от них, потому что не смогу объяснить, какая муха меня укусила, согласны? Они осудят меня. Я стану им противен. Я уже не буду разделять их влечений, так? Тем более их забот и тревог. У них впереди болезни и смерть, у меня – новая жизнь. Вот и скажите: куда деваться в мире человеку, которому на вид двадцать, а он старше Мафусаила, какой человек выдержит удар от такого превращения? Луна-Парк не станет предупреждать вас, что это равно по действию послеоперационному шоку, а ведь, клянусь богом, так оно и есть, если не хуже! И что же дальше? Вы получаете свою награду: безумие. С одной стороны – новое тело, новое окружение. С другой – чувство вины оттого, что вы оставляете вашу жену, вашего мужа, друзей умирать, как умирают все люди. Господи, да уже это хоть кого выбьет из колеи. Страхи, боль – есть чем перекусить Луна-Парку. И когда ваш потрясенный ум окутают зеленые пары, вы скажете: хочу вернуться в свое прежнее состояние! Луна-Парк слушает и кивает. Можно, говорит он, – если будете вести себя как следует, вам вскоре вернут ваши годы, сколько там было сброшено – сорок ли, десять. Пообещал – и поезд катит дальше по свету со своими аттракционами, этими безумцами, которые ждут освобождения от кабалы, а тем временем обслуживают Луна-Парк, снабжают коксом его топки.

Вилл что-то пробормотал.

– Что ты сказал?

– Мисс Фоули, – скорбно произнес Вилл. – О бедняжка мисс Фоули, они завлекли ее – все, как ты говоришь. Получив желаемое, она испугалась, ей совсем не понравилось то, что вышло, о, как она рыдала, папа, как рыдала. Теперь, бьюсь об заклад, они сулят ей, что в один прекрасный день она снова станет пятидесятилетней, если захочет. Как бы узнать, что они делают с ней сейчас, в эти минуты, о папа, о Джим!

– Да поможет ей бог. – Отец Вилла принялся перебирать старые снимки луна-парков отяжелевшей рукой. – Скорее всего, бросили ее к уродцам. А кто они? Грешники, странствующие в надежде на избавление так долго, что приняли обличье, в котором воплотился их первородный грех? Толстун – кем он был прежде? Если я верно толкую чувство иронии Луна-Парка, их манеру уравновешивать чашу весов, он в свое время был большим любителем всевозможных наслаждений. Как бы то ни было, теперь он у них, полный комплект в своей лопающейся оболочке. Щепка, Скелет, или как его там; он морил свою жену и детей голодом, как духовно, так и физически? Карлик? Быть может, и впрямь ваш приятель, продавец громоотводов: всегда в пути, нигде не задерживается, вечно в движении, избегает прямых столкновений, конечно, он продает громоотводы, упреждает молнии, однако же предоставляет другим встречать грозу. Вот и вышло, может быть, случайно, а может быть, так было задумано, что когда он клюнул на приманку бесплатных аттракционов, то превратился не в маленького мальчика, а в этакий гротескный комок рухляди, жалкую эгоцентрическую тварь. Цыганка-прорицательница, она же Ведьма Пылюга? Особа, которая жила только завтрашним днем, пренебрегая, вроде меня, сегодняшним, и вот наказание: обречена предсказывать чужие буйные восходы и грустные закаты. Сами скажите, вы же видели ее близко. Булавочная голова? Тупица? Глотатель огня? Сиамские близнецы – боже, кем были они? Двойняшками, погруженными в обоюдный нарциссизм? Мы никогда не услышим ответа. Они никогда не скажут. За последние полчаса мы перебрали, гадая, десятки ответов – и скорее всего ошибались. Теперь нам нужен какой-то план. Куда мы двинемся отсюда?

Чарлз Хэлоуэй достал карту города и тупым карандашом обозначил расположение Луна-Парка.

– Продолжать прятаться? Нет. Никак нельзя, как подумаешь о мисс Фоули и о многих других. Но тогда спрашивается – как атаковать, чтобы нас сразу же самих не уложили? Какое оружие…

– Серебряные пули! – выпалил Вилл.

– Черта с два! – фыркнул Джим. – Они не вампиры!

– Будь мы католиками, взяли бы в церкви святой воды и…

– Чушь, – сказал Джим. – Это для кино. В жизни такого не бывает. Или я ошибаюсь, мистер Хэлоуэй?

– Эх, если бы, парень, если бы…

Глаза Вилла загорелись хищным блеском.

– Ладно. Остается одно: запастись керосином и спичками и отправиться туда на луг…

– Это противозаконно! – воскликнул Джим.

– Кто бы говорил!

– Продолжаем думать! Но тут все вдруг замолкли.

Шорох.

Через все коридоры библиотеки до них долетело слабое дуновение ветра.

– Входная дверь, – прошептал Джим. – Кто-то сейчас отворил ее.

Где-то вдали – тихий щелчок. Сквозняк, который перебрал штанины мальчиков и погладил волосы мужчины, прекратился.

– Кто-то сейчас затворилее.

Тишина.

Только большая темная библиотека с ее лабиринтами и шпалерами спящих книг.

– Кто-то вошел.

Мальчики привстали, глотая пискливые звуки.

Чарлз Хэлоуэй подождал, потом тихо произнес одно-единственное слово:

– Прячьтесь.

– Мы не можем оставить вас…

– Прячьтесь.

Мальчики побежали и скрылись в темных переходах.

После чего Чарлз Хэлоуэй медленно, оцепенело, прерывисто дыша, заставил себя сесть, опустить взгляд на пожелтевшие газетные листы – и ждать, ждать, и… снова ждать.

Глава сорок первая

Среди теней двигалась тень.

Чарлз Хэлоуэй почувствовал, как у него обрывается сердце.

Немало времени понадобилось тени и сопровождаемому ею человеку, чтобы дойти до входа в комнату. Казалось, тень намеренно медлит, расслаивая плоть человека и распределяя его волевое спокойствие. И когда наконец она достигла двери, то привела с собой не одного, не сто, а тысячу человек.

– Моя фамилия Мрак, – произнес голос.

Чарлз Хэлоуэй судорожно выдохнул.

– Более известен как Человек с картинками, – сказал голос. – Где мальчики?

– Мальчики? – Отец Вилла наконец повернулся, чтобы смерить взглядом высокого человека в дверях.

Человек с картинками вдохнул желтую пыльцу, которая взвилась над старинными книгами, когда отец Вилла, спохватившись, что они разложены на виду, вскочил на ноги, замер, потом принялся с напускным безразличием закрывать одну за другой.

Человек с картинками сделал вид, будто ничего не заметил.

– Мальчиков нет дома. Там пусто. Жаль, они не смогут воспользоваться бесплатными билетами на аттракционы.

– Хотел бы я знать, где они. – Чарлз Хэлоуэй начал расставлять книги по полкам. – Черт возьми, знай они, что вы тут принесли билеты, они бы прыгали от радости.

– В самом деле? – Улыбка мистера Мрака растаяла, точно бело-розовое подобие леденца из парафина, которое перестало его занимать. Он тихо вымолвил: – Я мог бы вас убить.

Чарлз Хэлоуэй кивнул, медленно переходя от полки к полке.

– Вы слышали, что я сказал? – рявкнул Человек с картинками.

– Да. – Чарлз Хэлоуэй взвешивал на руках книги, словно оценивая услышанное. – Но сейчас вы не станете убивать. Вам достанет хитрости не делать этого. Это благодаря ей ваше шоу так долго на ходу.

– Значит, вы прочли какие-то газеты и думаете, что узнали все про нас?

– Не все. Но довольно, чтобы меня это испугало.

– Я прибавлю вам страха, – произнесло сквозь тонкие губы сборище картинок, копошащихся в ночи под черным одеянием. – Один мой друг там на улице может разделаться с вами так, что вашу смерть отнесут за счет самого обыкновенного сердечного приступа.

Кровь билась в сердце Чарлза Хэлоуэя, стучала в висках, дважды вспучила сосуды на запястьях.

«Ведьма», – подумал он.

Должно быть, губы его вылепили это слово.

– Ведьма. – Мистер Мрак кивнул.

Чарлз Хэлоуэй продолжал расставлять книги, придерживая одну.

– Ну-ка, что там у вас? – Мистер Мрак прищурился. – Библия? Очаровательно, совсем по-детски, милая старина.

– Вы когда-нибудь читали ее, мистер Мрак?

– Читал? Мнечитали – каждую страницу, каждый абзац, каждое слово, сэр! – Мистер Мрак не спеша закурил сигарету и выдохнул дым сперва к потолку в сторону картонки с надписью «НЕ КУРИТЬ», потом в лицо Чарлза Хэлоуэя. – Вы в самом деле думаете, что эта книга может повредить мне? Неужели наивность – всеваше оружие? Глядите!

И не давая отцу Вилла опомниться, мистер Мрак скользнул вперед и забрал у него Библию.

– Вы не удивлены? – спросил он, держа ее двумя руками. – Смотрите: я прикасаюсь к ней, держу ее, даже читаю.

Мистер Мрак дохнул табачным дымом на перебираемые страницы.

– Вы ожидали, что на ваших глазах моя кожа распадется на свитки рукописей Мертвого моря? Мифы, увы, всего только мифы, не больше того. Жизнь, а за этим словом для меня столько пленительных вещей, жизнь течет сама по себе, она дикарка, и сам я не последний среди дикарей. Ваш король Яков и его авторизованная версия некоторых старомодных поэтических писаний не заслуживают того, чтобы я тратил на них свое время и труд.

Мистер Мрак не глядя швырнул Библию в мусорную корзину.

– Слышу, ваше сердце бьется часто, – продолжал он. – У меня не такой тонкий слух, как у Цыганки, но мои уши слышат. Ваш взгляд устремляется мне за спину. Мальчики прячутся где-то там в коридорах? Прекрасно. Мне не хотелось бы, чтобы они убежали. Не потому, что кто-то поверит их болтовне, она даже хорошая реклама для нашего шоу, возбуждает людей, не дает спать, и вот они приходят к нам на луг, рыскают вокруг, присматриваются, облизываются, готовы даже кое-что вложить в наши, так сказать, ценные бумаги. Вы приходили, вы рыскали – и не только из любопытства. Сколько вам лет?

Чарлз Хэлоуэй плотно сжал губы.

– Пятьдесят? – мягко сказал мистер Мрак. – Пятьдесят один? – пробормотал он. – Пятьдесят два? Хочется быть моложе?

– Нет!

– Зачем же кричать. Повежливее, пожалуйста. – Мистер Мрак прошелся по комнате, напевая и ведя рукой по книгам, словно считая годы. – А ведь как хорошо быть молодым. Разве не прекрасно снова стать сорокалетним? Сорок на десять лет лучше, чем пятьдесят, а тридцать и вовсе на целых два десятка лет лучше.

– Не хочу и слушать! – Чарлз Хэлоуэй зажмурился.

Мистер Мрак наклонил голову, затянулся сигаретой, заметил:

– Странно, вы закрыли глаза, чтобы не слышать. Было бы вернее зажать ладонями уши…

Отец Вилла живо поднес ладони к ушам, но все равно слышал голос мистера Мрака.

– Вот что я вам скажу, – небрежно произнес тот, размахивая сигаретой. – Пятнадцать секунд на то, чтобы вы помогли мне, и я возвращаю вам сороковой день рождения. Уложитесь в десять секунд – вам тридцать пять. Я буду считать секунды по моим часам, и клянусь Господом, если вы согласитесь помочь, я, так и быть, сброшу вам целых тридцать лет! Богатый выбор, как пишут в объявлениях. Подумайте хорошенько! Начать все сначала, впереди столько чудесного, нового, замечательного, столько мыслей, столько дел, которыми можно заново насладиться. Последний шанс! Поехали. Один. Два. Три. Четыре…

Чарлз Хэлоуэй съежился, отпрянул, прижался к полкам, скрипя зубами, чтобы заглушить голос мистера Мрака.

– Вы теряете время, старина, дорогой мой старый приятель, – сказал мистер Мрак. – Пять. Проигрываете. Шесть. Сильно проигрываете. Семь. Проигрыш возрастает. Восемь. Скоро ничего не останется. Девять. Десять. Господи, какой же вы дурень! Одиннадцать. Хэлоуэй! Двенадцать. На исходе. Тринадцать! Все! Четырнадцать! Проиграно! Пятнадцать! Навсегда!

Мистер Мрак опустил руку с часами.

Чарлз Хэлоуэй, тяжело дыша, отвернулся, зарывшись лицом в запах старинных книг, ласковое прикосновение старой кожи, вкус праха и прессованных цветов.

Мистер Мрак стоял уже на пороге.

– Оставайтесь здесь, – распорядился он. – Слушайте свое сердце. Я пришлю кого-нибудь, чтобы занялся им. – Но сперва – мальчики…

Облепившие рослое тело полчища недремлющих тварей удалились в темноту, влекомые мистером Мраком. Их краски, и вой, и другие выражения смутного, но мучительного волнения слились в его хриплых призывах:

– Мальчики? Вы здесь? Где бы вы ни были… отзовитесь.

Чарлз Хэлоуэй метнулся вперед, но тут комната закружилась и завертела его. Тихий, легкий, приятнейший голос мистера Мрака продолжал взывать в темноте, а Чарлз Хэлоуэй упал на стул. Подумал: «Слушай, мое сердце!» Опустился на колени, сказал: «Прислушайтесь к моему сердцу! Оно взрывается! О господи, оно рвется на волю!» – и не смог последовать за мистером Мраком.

Человек с картинками ступил кошачьей походкой в лабиринт расставленных на полках, сумрачно ожидающих книг.

– Мальчики?.. Вы слышите меня?..

Молчание.

– Мальчики?..

Глава сорок вторая

Где-то в покойном уединении, среди недвижимого кишения миллионов книг, два десятка поворотов направо, три десятка поворотов налево, за проходами и коридорами, на пути к тупикам, за закрытыми дверьми, за полупустыми полками, где-то в литературном тумане диккенсовского Лондона, или Москвы Достоевского, или простершихся дальше степей, где-то в пергаментной пыли атласов или «Географического журнала», сдерживая настороженный, словно капкан, чих, купаясь в рассоле холодного пота, приседали, стояли, лежали мальчики.

Спрятанный где-то Джим думал: « Он идет!»

Спрятанный где-то Вилл думал: « Он приближается!»

– Мальчики?..

Мистер Мрак выступал в облачении из своих приятелей, ювелирного подбора каллиграфических рептилий, которые простерлись, словно загорая, на его полуночной плоти. Шествовавший вместе с ним, наколотый чернилами Tyrannosaurus rex придавал особую плавность движениям его бедер, точно шарниры их были смазаны нефтью из некоего древнего источника. Каждый шаг переливающегося бисером ящера-громовержца был также шагом мистера Мрака с его доспехами из нарисованных небрежными зигзагами хищников и барашков, оглушенных громом и спасающихся бегством от урагана всесокрушающей плоти. Птеродактиль с его крыльями-серпами, казалось, готов был вот-вот взлететь бумажным змеем к мраморным сводам. От нанесенных чернилами и выжженных на коже по трафарету летающих и шагающих персонажей судного дня не отставала непременная толпа зевак и прихлебателей; они облепили конечности, сидели на лопатках, выглядывали из зарослей на груди, микроскопическими миллионами висели вниз головой под сводами его подмышек, перекликаясь беззвучным писком, точно летучие мыши, готовые вылететь на охоту и, если понадобится, убивать. Словно черная приливная волна, катящаяся на угрюмый берег, сумрачная кутерьма фосфоресцирующих диковин и кошмарных сновидений, мистер Мрак ощупывал воздух своими ступнями, своими икрами, своим телом, своим острым лицом.

– Мальчики?..

С безграничным терпением в мягком голосе, самый горячий друг холодеющих созданий, которые зарылись, схоронились в сухой гуще книг, он трусил, семенил, вышагивал, крался, шел на цыпочках, плыл по воздуху, замирал на месте в окружении приматов и египетских изваяний звероподобных богов, прочесывал черные истории мертвой Африки, останавливался в Азии, потом неспешно брел в новые края.

– Мальчики, я знаю, что вы слышите меня! Тут кругом объявления: «СОБЛЮДАЙТЕ ТИШИНУ!» Так что я буду шептать: одному из вас по-прежнему не терпится получить обещанное нами. А? А?..

« Джиму», – подумал Вилл.

« Мне, – подумал Джим. – Нет! О нет! Уже нет! Только не мне!»

– Выходите, – мурлыкал сквозь зубы мистер Мрак. – Награда обеспечена! Кто первый явится к нам – получит весь выигрыш!

Бах-ба-бах!

«Это мое сердце!»– подумал Джим.

«Это мое сердце?– подумал Вилл. – Или Джима?»

– Я слышу вас. – Губы мистера Мрака трепетали. – Ближе, ближе. Вилл? Джим? Вроде бы Джим болеесообразительный из вас двоих? Выходи, парень!..

«Нет!»– подумал Вилл.

«Я ничего не знаю!»– мысленно воскликнул Джим.

– Джим, ага… – Мистер Мрак развернулся в другую сторону. – Джим, укажи мне, где твой друг. – Мягко: – Мы запрем его где-нибудь, отдадим тебе билеты, которые мог получить он, если бы пошевелил мозгами. Верно, Джим? – Глухой, воркующий голос. – Еще ближе. Слышу, как колотится твое сердце!

«Замри!»– велел своему сердцу Вилл.

«Замри!– Джим затаил дыхание. – Замри!»

– Ну-ка… вы не в этой нише?..

Мистер Мрак шагнул вперед, подчиняясь тяготению стеллажей в углу.

– Ты здесь, Джим?.. Или… вон там?..

Он небрежно толкнул тележку с книгами, она покатилась на резиновых роликах куда-то в ночь и опрокинулась вдалеке, рассыпав по полу свой груз, точно мертвых черных воронов.

– Вы мастера прятаться, оба, – сказал мистер Мрак. – Но есть кое-кто похитрее вас. Вы слышали, как вечером играла каллиопа? Знали, что на карусели сидел кто-то из ваших близких? Вилл? Вилли? Вильям, Вильям Хэлоуэй. Где твоя мама сегодня вечером?

Молчание.

– Она каталась с вечерним ветерком, Вилли-Вильям. Каталась по кругу. Мы посадили ее на карусель. По кругу… и оставили сидеть. По кругу… Слышишь, Вилли? Круг за кругом, год за годом, круг за кругом!

«Папа! – подумал Вилл. – Где ты?»

В дальней комнате Чарлз Хэлоуэй сидел с колотящимся сердцем, слушая и думая: «Он не найдет их, до той минуты я не сдвинусь с места, он не может найти их, они не послушаются его! не поверят! он уйдет!»

– Твоя матушка, Вилл, – тихо взывал мистер Мрак. – Круг за кругом – угадай, в какую сторону, Вилл!

Тонкая, призрачная рука мистера Мрака описывала круги в темном воздухе между стеллажами.

– Круг за кругом, и когда мы спустили твою матушку с карусели, парень, и дали ей взглянуть на себя в Зеркальном лабиринте – ты бы слышал, какой звук она издала. Словно кошка, которая подавилась клубком шерсти – таким большим и колючим, что невозможно откашляться, и крик напрасно силится вырваться наружу через шерсть, которая забила ноздри, уши и глаза, парень. Стала она старая-престарая, Вилли, напоследок мы видели только, как она бросилась бежать от собственного отражения. Она будет стучаться в дверь Джимова дома, но когда матушка Джима увидит какую-то двухсотлетнюю тварь, брызгающую слюной на замочную скважину и умоляющую пристрелить ее, парень, матушка Джима тоже захлебнется криком, будто кошка, тщетно пытающаяся выплюнуть клубок шерсти, и погонит ее прочь – приставать к прохожим со своей мольбой, и никто не поверит, Вилл, глядя на эти слюнявые мощи, никто не поверит, что перед ним бывшая красавица, самый близкий тебе человек! Так что сам понимаешь, Вилл, мы должны побежать и найти ее, побежать и спасти, потому что мы-то знаем – кто она. Верно, Вилл, верно, Вилл, верно, верно, верно?

Голос мистера Мрака прошелестел и затух.

Где-то в библиотеке кто-то тихонько плакал.

Х-ха…

Человек с картинками удовлетворенно вытолюгул воздух из своих влажных легких. Е-с-с-с-с-с-ть…

– Здесь… – пробормотал мистер Мрак. – Ну-ка? За указателем с буквой «М» – «Мальчики»?» «П» – «Приключения»? «У» – «Укрытие»? «Т» – «Тайны»… «И» – «Испуг»? Или в разделе, обозначенном буквой «Д», означающей «Джим»? Или «Н» – «Найтшейд», «В» – «Вильям», «X» – «Хэлоуэй»? Где мои любимые две человеческие книжки, чтобы я мог их перелистать, а?

Он расчистил пинком место для правой ноги на первой полке высоких стеллажей.

Поставил правую ногу, оперся на нее, поднял левую.

– Так.

Левая нога уперлась в край второй полки, освободила себе место. Он подтянулся на руках. Правая нога зацепилась за третью полку, раздвинула книги, и он продолжал подниматься – четвертая полка, пятая, шестая, – ощупывая темные библиотечные небеса, сжимая пальцами доски, карабкаясь все выше вверх и перелистывая мрак, точно мальчики лежали в нем, как закладки среди книг.

Правая рука – роскошный тарантул в гирляндах роз – сбросила в кромешную пропасть внизу книгу о Байёском гобелене. Казалось, целая вечность прошла, прежде чем книга ударилась об пол и дивные руины гобелена рассыпались лавиной золотых, серебряных и небесно-синих нитей.

Дотянувшись до девятой полки, левая рука сопящего, кряхтящего мистера Мрака встретила пустоту – никаких книг.

– Мальчики, вы здесь, на Эвересте?

Тишина. Если не считать тихие всхлипы где-то вблизи.

– Холодно? Холоднее? Совсем холодно?

Глаза Человека с картинками поднялись вровень с одиннадцатой полкой.

Меньше чем в десяти сантиметрах от них лежал лицом вниз, недвижимо, словно труп, Джим Найтшейд.

На следующей полке катакомбы с дрожащими на глазах каплями слез лежал Вильям Хэлоуэй.

– Порядок, – сказал мистер Мрак.

Протянул руку и погладил Вилла по голове.

– Привет, – сказал он.